 |
Игорь лещенко и проклятые поэты
|
|
|
|
ИГОРЬ ЛЕЩЕНКО
РЕАЛЬНОСТЬ МНИМОГО
1. Пучина бессознательного!
Ныряя в неё, мы чувствуем, что проходим через разные слои – высвечиваем разные уровни. Твёрдой опоры нет и нет – вот почва снова уходит из-под ног.
Эта стратиграфия бесконечна?
И оснований мы никогда не достанем?
Игорь Лещенко глубже других нырнул в искушающую и смущающую наш дух бездну. Это художник-экстремал. Художник предельного!
Где-то он не рассчитал своих сил?
Пошёл на опрометчивый риск?
Так или иначе, но бездна не отпустила мастера.
То, что он успел передать на поверхность сознания, ошеломляет. Мера новизны тут огромная! А это главный критерий в оценке художнических достижений.
2. Игорь Лещенко выявил и запечатлел неизвестные нам страты бессознательного. Любая интерпретация тут будет условной, приблизительной. Попробуем передать своё главное ощущение: художник коснулся той грани, где проявленное граничит с непроявленным – ошеломительной, парадоксальной, непостижимой натурой для него стал премирный вакуум.
Да, фундаментальная пустота!
Физическое и психическое совпадают в ней.
Вакуум – подкладка мира.
Вакуум – питающая среда сознания.
Что мы видим на этой картине?
Вакуум встрепенулся – всколыхнулся – зарябил!
Физик скажет: флуктуация вакуума.
Психолог о том же будет говорить, используя иные понятия: инсайт – озарение – откровение.
Это одна и та же пустота.
Но в разных своих ипостасях.
3. Казалось бы, наши слова противоречат тому, что мы непосредственно видим в работах Игоря Лещенко – они ведь нисколько не походят ни на «Чёрный квадрат» К. Малевича, ни на белую шуньяту китайской графики, вдохновлявшейся чань-буддизмом.
|
|
|
Перед нами предметная живопись.
Разве не так?
Снимем противоречие: представим, что внутри «Чёрного квадрата» проступило потенциальное и виртуальное – именно это эфемерное сквожение уловил своим наитьем Игорь Лещенко.
Пустота относительна.
Внутри себя она кишит образами.
В искусстве Игоря Лещенко обнаруживается эта ускользающая от разумения непустотность пустоты.
В нашем оксюмороне схватывается суть работ Игоря Лещенко.
Пустота и предчувствует, и вспоминает!
Это явлено нам.
4. Из пустоты вышло – и в пустоту вернётся: к такому выводу склоняет нас художник.
Ненастоящее?
Мнимое?
Но это и есть истинное – доподлинное – первосущее.
Это реальное!
Или сверхреальное?
Трансреальное?
Метареальное?
В творениях Игоря Лещенко незримые эйдосы, исподволь наполняющую пустоту, чудодейственно выходят на план восприятия.
Плотный мир не интересует художника.
Его работы – как смотровые щели: припадая к ним, зритель видит нездешнее. И вместе с тем знакомое, узнаваемое.
Это мир идей Платона?
Но после того, как в нём побывали и З.Фрейд, и Ф. Кафка.
Вы чаяли увидеть чистое и возвышенное? Однако теперь выясняется: в сфере идеального есть и сарказм, и ужас, и боль.
5. Нечаянное!
Самопроизвольное!
Давшее начало Всему!
В том числе и нам с вами.
Память первого всплеска хранится в глубине бессознательного.
Туда опускают свой лот буддисты.
А Игорь Лещенко совершил погружение как художник – мастерская обернулась батискафом.
Бесценные свидетельства!
Художник запечатлевает потуги небытия стать бытием. Это больше, чем рождение космоса – это начин, зачало, корень самой онтологии.
Искусству удалось подступить к несказуемому – и всё же сказать о нём; приблизиться к невыразимому – и всё же выразить его.
Интроспекция – методика смотреть в себя – словно вооружилась могучей оптикой.
Что пробрезжило на бесконечности?
|
|
|
Ещё не сами архетипы, а как бы их заготовки – зыбкие, расплывчатые. Структур пока нет – но они заявлены.
Это колышущееся предбытие стало у Игоря Лещенко предметом эстетического освоения.
6. Флуктуация – как внезапное пробуждение.
Как витальный импульс!
Как вздрог сознания!
Здесь много смутного, спутанного.
Много того, что физика просто и чётко называет так: неопределённость.
Игоря Лещенко можно назвать мастером неопределённости. Исходной, базисной, зиждительной неопределённости! Качество это у него одновременно охватывает и бытие, и сознание – и космос, и душу.
Объектное и субъектное находятся у Игоря Лещенко в синкретическом единстве.
Это галлюцинирует художник?
Или сама материя?
Различить невозможно! Дифференциация произойдёт позже. Неразрывность физического и ментального указывает на пороговый характер проникновения. Быть может, оно максимально для искусства – здесь мы вплотную подходим к рубежу, за которым становится возможным творение из Ничего.
7. Глядите: художник ненароком качнул балансир мирового нуля – и вакуум потерял равновесие, выплеснув из себя вещество и антивещество. А прасознание – только-только наметившееся, неуверенно проблеснувшее – сделало попытку запустить процесс мышления, не смущаясь его алогичностью: рациональное еле-еле просматривается в иррациональном – будто юное бытие грезит или бредит.
Смущаться ли всей этой невнятицей? Со временем из неё вырастет стройный космос. Пока он пребывает в маточном растворе хаоса – мы застаём художника за тем, как он набрасывает силовые линии: им суждено предопределить и направить формообразование. Они похожи на многомерный нитяной лабиринт. Мы пасуем перед его сложностью.
Не ставшее, а становящееся: вот что привлекает мастера.
Мир в его работах ещё не закоснел – не затвердел. Пока нет уверенности в том, что Ничто не затянет его обратно – мы видим нечто зыблящееся, лишённое прочного каркаса.
Отсюда фантастичность предстающей нам морфологии.
8. Наши рассуждения строятся на свободном и прихотливом движении ассоциаций.
Они субъективны?
Однако вряд ли найдётся лучший способ для того, чтобы передать ощущения, инициируемые добытийным – а потому и вневербальным.
|
|
|
Ведь слово коррелирует с бытием!
Небытие не проговаривается.
Аналогичные трудности испытывают все языки культуры. Язык живописи тут не является исключением.
Что и поэт, и художник могут сказать о Пралайе?
И о снящейся ей Манвантаре?
Игорь Лещенко неисповедимо находит для этого адекватные средства.
Вот первые проступания форм!
Вот первые мерцания мысли!
Мир возникает внутри сознания?
Или снаружи?
Сейчас это амбивалентно.
9. Метафорой вакуума – а равно и начального хаоса, отождествлявшегося греками с зияньем – является вода.
Всё из воды – учил Фалес.
Всё течёт – констатировал Гераклит.
Это сказано о Игоре Лещенко.
С водой мы связываем представление об аморфности. Она кажется безвольной – покорно следует тому, что ей навяжут: шаровидная – внутри сферы, кубическая – внутри куба.
Игорь Лещенко наделяет воду активностью. Она силится породить из себя формы! Художник застаёт её в момент этих попыток.
Что за выступы поднялись над гладью? Их устойчивость парадоксальна.
А сейчас водное зеркало проросло странными стеблями. Они перфорированные – то бишь дырчатые: как таллом лишайников.
Ирреальный морфогенез!
Художник моделирует миры с другими законами природы.
Это подлинное дерзновение.
10. В 1976 г. Ж. Делёз и Ф. Гваттари ввели весьма нетривиальное понятие ризомы.
Оно указует на аструктурное и нелинейное, нестабильное и нонфинальное
У ризомы нет ни начала – ни конца – ни центра.
Она не признаёт никаких кодов. С особой неприязнью относится к привычным для нас бинарным представлениям. Сходу отвергает наши логические нормы – классификационные мерки – эстетические вкусы
Прибегая к образам, философы говорят: есть стержневые системы-корни. И есть пучкообразные системы-корешки. Они и называются ризомами.
Стержни – классика. Пучки – постмодерн.
Игорь Лещенко работал в координатах постмодернистского мышления.
Никто так убедительно не живописал ризому!
Бесчисленные мочковатые корешки, вырастая из ниоткуда, заполняют собой бесконечность.
Из ризомы выходит Богоматерь с младенцем.
|
|
|
В ризоме возвышается Голгофское распятие.
Внутри ризомы совершается суицид.
Остановимся на последней работе.
Мара и у индусов, и у славян означает смерть.
Маранет!
Не эту ли универсальную сеть изображает здесь художник? Ловчая паутина небытия насторожена повсюду.
Удивительный художник!
Игорь Лещенко – вне сравнений.
ИЗБРАННОЕ
1. РАСЧЛЕНЕНИЕ
Это новая реинкарнация Кроноса?
Здесь он предстаёт на фоне средневековья – аллюзии отсылают нас к ранней готике.
Не актуально?
Однако вспомним книгу Н.А. Бердяева «Новое средневековье». Она пророчит о бедах, ожидающих Россию – большевистский переворот отбросит страну назад и затормозит её развитие.
Это картина на тему палачества.
Или – что будет по смыслу точнее – самопалачества: ведь Кронос, умерщвляющий собственных детей, несёт погибель самому себе – и в родовой своей перспективе, и в плане личной экзистенции.
Сатурн – римский аналог Кроноса.
Вспомним слова Жоржа Жака Дантона: «Революция подобна Сатурну: она пожирает своих детей».
Точное уподобление!
Усматриваю в нём позитив.
Самоотрицание – самоустранение – самоуничтожение: быть может, это самый лучший – в смысле надёжности, необратимости – алгоритм борьбы со злом.
Это вовсе не истолкование картины, а скорее набегание побочных ассоциаций, вызываемых ею. Не больше того! Если уж и говорить об автофагии, то надо понимать её более масштабно – как специфическое заболевание жизни.
Всё наше бытие – сплошь автофагия.
Это одна из ключевых тем Игоря Лещенко.
Паутина, затягивающая его картины: не нами ли она соткана и развешена?
Чьи соки вытягиваем?
И земные, и собственные!
Картина трагична.
Она о нашем безумии.
Разум несёт в себе заряд самоистребления?
Мозг обречён на самоинтоксикацию?
Душа готова к самоудушению?
Детоубийство на планете Земля тотально и перманентно. Часто оно вершится в материнском чреве, которое у многих женщин – как настоящая плаха.
Художник живописует жуть.
2. АДОРАЦИЯ
Это великий жест: руки, воздетые в небо – соединяющие дольнее и горнее.
В этом жесте – называется он адорацией – утверждается вертикаль.
Победительная и креативная вертикаль!
Красиво адорировать стоя.
Тогда мы вытягиваемся ввысь!
Поднимаем над собой планку роста!
Вписываемся в Axis mundi – Мировую ось!
Иногда адорируют на коленях. Но в таком положении есть что-то раболепное. Оно умаляет – а порой и сводит к нулю – духоподъёмную тягу. Именно эту чудесную тягу призвана вырабатывать адорация!
Что мы видим на картине Игоря Лещенко?
Я бы её тему определил так: надлом Axis mundi – надрыв адорации.
|
|
|
Человек вскидывается к небу, находясь в экстремальных условиях – под колоссальным давлением.
Он согнулся в три погибели – кажется: сейчас врастёт в землю.
Этот отчаянный всплеск рук!
Быть может, последний – прощальный.
Отсюда ли невероятная гипертрофия дланей?
Будто перед нами какая-то чудовищная мутация.
Впрочем, это первое впечатление – присмотревшись, понимаешь: пальцы обнаружили небывалую растучесть – и сейчас в их кончиках сосредоточилась Психея.
Красивые кисти!
Наверно, такие были у Паганини – но здесь они ещё длиннее и нервнее.
Картина экстатична.
Порывность адоранта подчёркивается узким клином его бороды. Она взметнулась вверх – словно прияла импульс Axis mundi.
Согбенное, предельно скорченное тело – и в контраст ему два мятежа: восставшие руки – и взбунтовавшийся лик.
Они не принимают пригнёта – от них веет полнотой свободы.
И веет всё сильней – вопреки ситуации. Она непонятна для нас. Но нет сомнений: произошло что-то апокалиптическое – похожее на конец времён.
Внутри картины падают какие-то осколки. Земля столкнулась с огромной ледяной кометой?
Не надо конкретизации!
Существенно – другое: отчаянье человека – и безответность Бога.
А как Ему ответить?
Он так и не снят с креста. Господи! Неужели Голгофа продолжена в вечности? Распятие заткано паутиной – в неё запелёнут Спаситель – она покрывает всё и вся.
Мы угодили в многорядную сеть небытия?
Танатос работает как паук.
Его прядильные железы неизбывны.
3. БОЛЬШОЙ ПЕЙЗАЖ С ПОВЕШЕННЫМ
Висельник погибает от асфиксии.
Петля перекрывает кислород – и всё, готово: человек катапультируется в неизвестное. Чего он там ищет – забвения? кайфа? покоя?
Или острой новизны?
Или встречи с Богом?
Обратной связи нет – интервью не возьмёшь.
Суицид: это непоправимое – окончательное. Однако есть такое понятие в XXI веке: игры с асфиксией.
Имеются в виду различные формы кратковременного удушения.
Рискованная забава!
Но говорят, что результат впечатляет: человеку удаётся достичь изменённых состояний сознания – осуществить своеобычное трансцендирование. Он с трепетом прикасается – иллюзорно или взаправду – к инобытийному, запредельному.
Иногда возникает ощущение, что Игорь Лещенко играл на схожем поле – и делал это с достойным истинного художника самозабвением. С полнотой самоотдачи!
«Большой пейзаж с повешенным»: будто он увиден уже оттуда – глазами удавленника, открывшимися там.
Странное!
Фантасмагорическое!
В пролёте арки висит самоубийца?
Или казнённый?
Эти ангелы никак не подходят на роль палачей. Один из них – явно мёртвый – подвешен вниз головой.
Смерть косит на двух уровнях – человеческом и ангельском. Несёт ужас двум мирам – и видимому, и невидимому. А мы-то мнили, что небесная иерархия не знает брения и тления – хотели втесаться в неё, дабы обрести вечную жизнь.
Ангелы смертны?
И Бог смертен? Ну прямо как Зевс! Будто все более поздние и зрелые представления о Всевышнем оказались морокой.
Суицид Бога!
Эта невозможная возможность как бы эксплицируется из картин Игоря Лещенко.
Здесь мы достигаем своего онтологического lim
Далее всё обрушивается в абсурд.
ИГОРЬ ЛЕЩЕНКО И ПРОКЛЯТЫЕ ПОЭТЫ
Блуждая по сновидческим лабиринтам Игоря Лещенко, мы имеем шанс встретиться на одном из поворотов с кем-нибудь из проклятых поэтов – картины мастера похожи на трансляцию из их бессознательного.
Поразительные параллелизмы!
Артюр Рембо признаётся в письме к Полю Демени от 15 мая 1871 года:
«Поэт делает себя ясновидцем путём долгого и систематического расстройства всех своих органов чувств. Он идёт на любые формы любви, страдания, безумия. Он ищет самого себя, он пробует на себе все яды, чтобы оставить лишь их квинтэссенцию».
Использовал ли Игорь Лещенко какой-либо форсаж для прорыва границы между бытием и инобытием – сознанием будничным и сознанием изменённым?
Мы этого не знаем.
И это не суть важно.
Существеннее другое: поразительная конвергенция между миром французских поэтов – и миром русского художника.
Поль Верлен, придумавший особый коктейль из полыни, вызывавший галлюцинации, ценил вот какое слово – «где точность с зыбкостью слиты».
Это же можно сказать и о Игоре Лещенко!
Визионерская отчётливость – и наркотическая размытость: эти противоположные качества парадоксально сочетаются в его картинах.
Процитируем Шарля Бодлера:
Дай глотнуть леденящее грудь питие,
Голубой эликсир, рвущий горло до спазм!
Речь идёт не обязательно о спиртном.
Быть может, Игорь Лещенко черпал из Леты, которая казалась ему не чёрной, а лазурной и прозрачной. Видения мастера – из её пучины. Он проявлял беспамятное – он высветлял кромешное.
ЛАТИНСКИЙ КВАРТАЛ
Кому – удавка, а кому – карьера.
– Тубо! – кричат загонщики. – Тубо!
Где Лещенко сейчас? Он гость Корбьера.
Он друг Верлена. Он клеврет Рембо.
Ах, что прекрасней этого момента,
Когда за средостением холста
Сквозит в туманной ауре абсента
Твоя невоплощённая мечта?
Ты ничего не делал для близира.
Ах, по тебе ли эти повода?
Картины здесь – как выходы из мира.
Куда? Оно вестимо: в Никуда.
По улицам Латинского квартала
Омара водит кто? Les Fleurs du mal
Уже взошли. Как жадно их вдыхала
Твоя душа? Минувшего не жаль.
Давно ль тебя считали за похаба?
Но ты нашёл с Бодлером унисон –
Вы одного калибра и масштаба,
Вы видите один и тот же сон –
И бредите одним и тем же бредом,
Который откровению сродни.
Куда идём? Конечный пункт неведом.
Но не к нему ли рвёмся искони?
|
|
|
