 |
6 ИЮЛЯ 777 ГОДА Остров Вектис, Британия
|
|
|
|
Он мог думать только о наступающем дне — впрочем, как и все братья, — однако ему почему-то казалось, что роковое стечение семерок больше всего заботит именно его. Чистый домысел, разумеется, поскольку никто не говорил вслух о своих чувствах.
Конечно, все давно знали, что седьмой день настанет, но зловещее ощущение еще усилилось, когда в мае появилась комета. Даже теперь, два месяца спустя, ночью был виден ее огненный хвост.
Настоятель Иосиф проснулся до того, как прозвонили к утрени. Откинув жесткое покрывало, он встал, помочился в ночной горшок и умыл лицо холодной водой из таза. Стул, стол и кровать с набитым соломой тюфяком на земляном полу — больше в келье ничего не было. Даже окон. Из одежды — только белая длинная ряса из некрашеной шерсти и кожаные сандалии. И он был счастлив.
В свои сорок четыре года он уже слегка округлился из-за пристрастия к крепкому элю из монастырской пивоварни. Макушка лысела, и хорошо — не надо часто подправлять тонзуру. Раз в месяц он ходил к брадобрею Игнатию. В две минуты справившись с работой, Игнатий легонько хлопал настоятеля по выбритой голове и дружески подмигивал.
Иосиф пришел в монастырь в пятнадцать и после долгих лет на положении послушника стал монахом. Теперь он знал, что проживет здесь всю жизнь и умрет внутри монастырских стен. Любовь к Богу и братская связь с другими монахами — его семьей во Христе — были столь сильны, что Иосиф часто плакал от радости и осознания того, как повезло ему по сравнению с другими жителями острова.
Он встал на колени перед кроватью и, следуя традиции, заложенной еще святым Бенедиктом, начал свой духовный день с молитвы «Отче наш», чтобы, как писал Бенедикт, избавить общину от «шипов розни».
|
|
|
Pater noster, qui es in caelis:
sanctificetur Nomen Tuum;
adveniat Regnum Tuum;
fiat voluntas Tua…[16]
Закончив, он перекрестился. Зазвонил монастырский колокол, повешенный на толстом канате. Почти двадцать лет назад его отлил местный кузнец Маттиас — лучший друг Иосифа. Сколько воды утекло с тех пор, как он умер от оспы! Мелодичные удары языка об избитые стенки всегда напоминали Иосифу искренний смех краснощекого кузнеца. Он на секунду погрузился в воспоминания, но роковые семерки навязчивей мухой вновь ворвались в его мысли.
До утрени предстояли мелкие хозяйственные дела. Приор обязан следить за послушниками и младшими монахами. Утренняя прохлада приятно бодрила, чернильно-черное небо строго смотрело вниз. Иосиф потянул носом влажный воздух, пропитанный морской солью, приоткрыл дверь в хлев и порадовался, что послушники уже приступили к дойке.
— Да пребудет с тобой Господь, — тихо сказал он каждому послушнику, трогая его за плечо. И вдруг остолбенел. Семь коров и семь мужчин в хлеву.
Семь…
Божественное число. Таинственное число. Оно часто встречается в книге Бытия: семь небес, семь престолов, семь знаков, семь церквей. Стены Иерихона рухнули на седьмой день осады. В откровениях Иоанна Богослова семь духов было послано на землю. Рождению Христа предшествовало семь поколений рода Давидова.
А теперь… Волнение охватило Иосифа. Весь мир на пороге седьмого дня седьмого месяца 777 года от Рождества Христова, совпадающего с появлением кометы, которую монастырский астроном Паулин нарек Cometes Luctus, кометой Плача.
Как все совпало… Сантеса — жена каменотеса Уберта — вот-вот должна разродиться. И почему все вокруг так спокойны? Будто ничего не замечают?..
Господи, что же принесет завтрашний день?
Строительство церкви Вектисского монастыря — величайшей гордости всего острова — продолжалось уже который год. Самая первая церковь из дерева и тростника, воздвигнутая почти сто лет назад, стойко выдерживала натиск береговых ветров и удары морских штормов. Историю церкви и монастыря хорошо помнили старые монахи, которым довелось служить вместе с братьями-основателями. В молодости один из них — старик Альрик, который теперь одряхлел настолько, что не мог даже выйти из кельи, — встречался с Бирином, епископом Дорчестерским.
|
|
|
Бирин, франк по происхождению, приехал в Уэссекс в 634 году: папа Гонорий сделал его епископом и отправил обращать в христианство язычников Западного саксонского королевства. Бирин оказался в центре междоусобной войны и вскоре добился союза между королем Уэссекса Кинегильсом и королем Нортумбрии Освальдом, человеком куда более приятным, христианином. Однако Освальд не собирался объединяться с язычником. Бирин, воспользовавшись случаем, убедил Кинегильса принять христианство и сам крестил его, во имя Христа полив водой немытые космы короля западных саксов.
Освальд согласился заключить мир, а Кинегильс в знак благодарности даровал Бирину для основания епископской кафедры город Дорчестер. Бирин начал строительство бенедиктинских монастырей на южных землях. Когда в 686 году было решено основать Вектисский монастырь, последний из британских островов присоединился к христианскому миру. Кинегильс передал церкви шестьдесят хайдов плодородной земли у реки, недалеко от Уэссекских берегов.
Теперь за тем, чтобы королевское серебро шло на нужды церкви, следил епископ Дорчестерский Этия. Он убедил короля Мерсии Оффу помочь Вектисскому монастырю — во славу Господа воздвигнуть вместо деревянных построек каменные.
— Как-никак, — заметил епископ королю, — камень внушает куда большее уважение.
Вот уже два года итальянские каменотесы трудились в каменоломне недалеко от стен монастыря. На возах, запряженных волами, глыбы песчаника доставляли в монастырь, где ими обкладывали старую деревянную церковь. Целый день слышались удары зубила, умолкавшие только на время службы, когда монахи молились в церкви.
Вернувшись в монастырь, Иосиф заглянул в келью Альрика убедиться, что старик пережил эту ночь. Слава Богу, тот мирно похрапывал, свернувшись калачиком. Иосиф быстро прошептал молитву, прикрыл дверь и по внутренней лестнице прошел в церковь.
|
|
|
В храме горело меньше дюжины свечей, но и этого было достаточно, чтобы не оступиться. Высоко в темноте Иосиф видел под балками тени летучих мышей. Братья стояли по обеим сторонам алтаря, терпеливо ожидая прибытия аббата. Иосиф встал рядом с нервным маленьким Паулином — и только хотел тихонько поздороваться, как скрипнула тяжелая дверь главного входа.
Аббат Освин — рослый и широкоплечий — почти всю жизнь был на голову выше остальных братьев, но в последнее время сгорбился и страдал от мучительных болей в спине. Он постоянно смотрел в землю и практически не мог поднять взгляд к небесам. Испортился и его характер, что сильно отравляло монахам жизнь.
Шаркая сандалиями по доскам, аббат вошел в церковь, как всегда низко опустив голову. Отблески пламени отражались на блестящей лысине и белоснежной челке. Аббат медленно, морщась от боли, поднялся по ступеням алтаря, затем, положив ладони на гладкое холодное дерево алтарного наличника, высоким голосом провозгласил:
— Aperi, Domine, os meum ad benedicendum nomen sanctum tuum. [17]
Монахи молились и пели, один ряд отвечал другому. Их голоса сливались, наполняя церковь. Сколько тысяч раз Иосиф исполнял эти молитвы, но только сегодня по-настоящему почувствовал желание обратиться к Спасителю с просьбой о милосердии и прощении. Слезы застлали взгляд, когда он произнес последнюю строку сто сорок восьмого псалма:
— Alleluja, laudate Dominum de caelis, alleluja, alleluja! [18]
Наступил теплый день. Дождя, к счастью, не было. Монастырь гудел словно улей. Столько всего нужно сделать: совершить утренний обход, проверить, все ли в общине идет как положено… Иосиф прошел по свежескошенной траве монастырского двора. По последним подсчетам, в монастыре было восемьдесят три души, не считая рабочих, и к каждому Иосифу надлежало подойти. Все в общине знали, что приор никогда не изменяет своему правилу ежедневно обходить хозяйство.
Иосиф начал с каменщиков, чтобы посмотреть, как продвигается строительство церкви, и с нехорошим чувством услышал, что сегодня Уберт на работу не пришел. Иосиф разыскал старшего сына Уберта Юлиана — крепкого загорелого малого, который, утирая со лба пот, сообщил, что у Сантесы начались схватки и Уберт вернется к работе, как только все закончится.
|
|
|
— Люди говорят, уж лучше бы она разродилась сегодня, а не завтра. — Юлиан с надеждой заглянул в глаза настоятелю. Тот молча кивнул и попросил сообщить, когда начнутся роды, а затем направился к подвалу проверить запасы мяса и овощей, потом в амбар — убедиться, что мыши не добрались до зерна, в пивоварню — он просто обязан попробовать эль из каждой бочки. Дважды — с одного глотка и вкуса не разберешь! Следующая остановка на кухне. Заглянул в трапезную узнать, как настроение у сестер и молоденьких послушниц. Затем проверил, поступает ли свежая вода в желоб и рукомойники. Не забыл и про уборные во дворе. Пришлось зажать нос, заглядывая в отхожее место.
В огороде посоветовал поставить заграждения, чтобы кролики не повредили молодые побеги. Затем прошел по лугу, где паслись козы, к своему любимому зданию — скрипторию; там под руководством Паулина шесть монахов переписывали Библию и Устав святого Бенедикта.
Приор любил тишину этого благородного места и высоко ценил Паулина за набожность и глубочайшие познания. Случись на земле или на небе какое-нибудь природное явление, Паулин всегда был рад объяснить его терпеливо, в мельчайших подробностях. Аббат не одобрял пустых разговоров, но Паулин был прекрасным источником знаний, которыми Иосиф очень дорожил.
Настоятель бесшумно пробрался внутрь, стараясь не мешать писцам, скрипящих перьями по тонкому пергаменту, и кивнул Паулину. Тот поприветствовал его едва заметной улыбкой. Лишнее панибратство ни к чему, а внешние проявления чувств лучше приберечь для Бога. Паулин жестом пригласил Иосифа выйти с ним наружу.
— Добрый день, брат мой! — Иосиф прищурился от полуденного солнца.
— Добрый! — Паулин выглядел встревоженным. — Итак, завтра наступит час расплаты.
— Да, — согласился Иосиф. — Все-таки он пришел…
— Сегодня ночью я долго наблюдал за кометой.
— И что же?
— В полночь ее свечение стало ярче. Еще краснее. Цвета крови.
— Что это значит?
— По-моему, знак недобрый.
— Я слышал, у женщины уже начались роды, — с надеждой в голосе сказал Иосиф.
Паулин скрестил руки на груди и нахмурился.
— Думаешь, если у нее девять детей, эти роды пройдут быстро и ребенок появится на свет шестого числа, а не седьмого?!
— Мы можем по крайней мере надеяться, — ответил Иосиф.
— Комета стала кровавой! — стоял на своем Паулин.
|
|
|
Солнце поднималось все выше. Иосиф поспешил закончить обход к тому времени, когда все соберутся в церкви для молитвы. Он быстрым шагом прошел мимо женского корпуса и наконец добрался до здания капитула. Деревянные лавки пустовали в ожидании того времени, когда придет аббат, чтобы прочитать собравшимся главу из «Наставлений святого Бенедикта». В открытую дверь залетела ласточка и теперь металась у потолка. Иосиф оставил дверь нараспашку, прошел через зал и постучался в комнату аббата.
Освин сидел за письменным столом, склонив голову над Библией. Золотистые пучки света били через оконные стеклышки под таким углом, что священная книга, казалось, сама излучала ярко-оранжевый свет. Освин чуть выпрямился, чтобы встретиться взглядом с настоятелем.
— Ах это ты, Иосиф! Как сегодня дела в монастыре?
— Все хорошо, отец.
— Как строительство церкви? Продвигается? Как там вторая арка у восточной стены?
— Арку почти завершили. Жаль, что каменотес Уберт сегодня не смог прийти на работу.
— Он болен?
— Нет, у жены начались схватки.
— Ах да. Я помню, она должна была родить со дня на день. — Освин ждал, что Иосиф что-нибудь скажет, но тот молчал. — Тебя беспокоит рождение этого ребенка?
— Говорят, это дурное предзнаменование.
— Господь защитит нас, Иосиф, не сомневайся.
— Конечно, отец. Хотел спросить… Как вы считаете, нужно ли мне идти в деревню?
— С какой целью?
— На случай, если понадобится священник, — кротко ответил Иосиф.
— Ты прекрасно знаешь, нам не следует выходить за стены монастыря! Мы слуги Господа, Иосиф, а не людей!
— Конечно, отец.
— Селяне звали тебя?
— Нет, отец.
— Тогда не стоит вмешиваться. — Освин с силой оттолкнулся всем согнутым телом, чтобы встать со стула. — А теперь пойдем на службу. Присоединимся к братьям и сестрам и воздадим хвалу Господу.
Иосиф особенно полюбил вечерню с тех пор, как аббат разрешил сестре Магдалине аккомпанировать молитвам на псалтерионе. Ее длинные пальцы нежно перебирали десять струн лютни. Совершенство звука и точность темпа свидетельствовали о величии Бога всемогущего.
После службы братья и сестры мимо сваленных в кучи камней и оставленных итальянцами строительных лесов направились в свои дормитории. Иосиф вошел в келью и постарался очистить разум от мыслей, но его отвлекал малейший шум. Не подходит ли кто-нибудь к стенам монастыря? Вдруг роды уже начались? Что, если сейчас зазвонит колокол у входа?
Иосиф не заметил, как пролетело время до повечерия, — пора было идти в церковь на последнюю сегодняшнюю службу. Из-за волнения Иосиф так и не сумел сосредоточиться. Он помолился, чтобы Господь простил ему этот грех, а когда произносил последние строки, вдруг заметил, как осторожно спускается с солеи аббат. Никогда еще старик не выглядел таким немощным.
Спал Иосиф беспокойно. Ему снились кроваво-красные кометы, младенцы с горящими красными глазами и звонарь с иссохшей рукой, который бил в колокол, собирая людей на деревенской площади. Звонарь все ударял и ударял в колокол, рыдая как безумный. Иосиф вздрогнул и проснулся, увидев лицо звонаря. Это был Освин.
В дверь кельи барабанили. Похоже, давно.
— Кто там?
— Настоятель Иосиф, простите, что разбудил вас! — раздался молодой голос.
— Входи.
На пороге появился Теодор — послушник, дежуривший в ту ночь у монастырских ворот.
— Пришел Юлиан, сын каменотеса Уберта. Просит вас пойти с ним в деревню. У его матери тяжелые роды. Боятся, что она умрет.
— Ребенок еще не родился?
— Нет, отец.
— Уже утро, сын мой? — Иосиф опустил ноги на пол, продирая глаза.
— Нет, еще только одиннадцать ночи.
— Скоро наступит седьмой день месяца…
Дорога к деревне была вся изрыта колесами повозок, а луна, как назло, спряталась за тучи. Иосиф чуть не подвернул ногу, оступившись в темноте. Он едва поспевал за Юлианом, уверенно идущим впереди семимильными шагами; если бы не огромная черная фигура впереди, Иосиф уже давно сбился бы с дороги. Холодный ветерок приносил с собой стрекотание сверчков и крики чаек.
Подойдя к первому деревенскому дому, Иосиф услышал звуки колокола, возвестившего о начале ночной службы.
Полночь.
Освину наверняка скажут, что он ушел. Старик будет недоволен…
Несмотря на поздний час, деревня не спала. В открытых дверях лачуг горели масляные лампы, по дорожке двигались зажженные факелы. Все шли к дому Уберта. Селяне толпились снаружи с факелами в руках, причудливые тени плясали на земле. Трое мужчин заглядывали внутрь, закрыв спинами входную дверь. Иосиф различал лихорадочный шепот, в котором слышались итальянские слова и обрывки латинских молитв, — видимо, каменотесы услышали их в церкви и, словно сороки, утащили в свое гнездо.
— Дорогу настоятелю Вектиса! — потребовал Юлиан.
Мужчины, расступившись, поклонились.
Изнутри донесся истошный женский крик. Казалось, он входит в тело как нож, останавливает кровь в жилах.
В доме было полным-полно родственников и односельчан — чтобы Иосиф зашел, двоим пришлось выйти. У камина, обхватив руками голову, сидел Уберт, застывший словно каменное изваяние.
— Иосиф! Слава Богу, вы пришли! — севшим от изнеможения голосом воскликнул каменотес. — Прошу вас, помолитесь за Сантесу! Помолитесь за всех нас!
Сантеса лежала на боку на самой лучшей в доме кровати, подтянув колени к выпяченному животу. Вокруг толпились женщины. Сорочку Сантесы задрали так высоко, что видны были бедра, все в каких-то пятнах. Ее лицо, перекошенное болью, красное, будто сахарная свекла, казалось нечеловеческим. Животное взяло вверх. Наверное, дьявол уже забрал ее душу.
Толстая повитуха — Иосиф узнал в ней жену Марка, старшего среди строителей — стояла в изножье кровати, наклонившись над роженицей, и по-итальянски говорила ей, что делать.
Волосы были заплетены в косу и закручены в узел, чтобы не лезли в глаза, руки и рубаха перепачканы в розовой студенистой жидкости. Живот Сантесы блестел от красной мази. Рядом на кровати лежала окровавленная лапка цапли. Колдовские штучки! Иосиф вспыхнул от возмущения.
Повитуха резко повернулась к священнику.
— Он уже на подходе.
Иосиф приблизился. Повитуха неожиданно откинула сорочку, чтобы показать ему крошечную красную ножку, торчащую из тела Сантесы.
— Мальчик или девочка?
Женщина опустила сорочку.
— Мальчик.
Иосиф быстро перекрестился, упав на колени.
— In nomine patre, et filii, et spiritus sancti. [19] — Иосиф читал молитву, а сам думал: хоть бы ребенок родился мертвым.
Сырой ноябрьской ночью девятью месяцами ранее за стенами дома Уберта завывала буря. Хозяин поворошил дрова в камине и подошел к детским кроваткам, проверить, спят ли отпрыски — по двое-трое на одном матрасе, все, кроме Юлиана, который и один еле умещается на тюфяке, — потом забрался на свою кровать рядом с женой. Она уже спала, вымотавшись за долгий тяжелый день.
Уберт натянул тяжелое шерстяное одеяло до подбородка. Он привез его с собой из Умбрии в кедровом коробе, и, похоже, не зря. Сколько раз оно согревало его в этом суровом климате! Уберт положил руку на мягкую теплую грудь жены — и тут же волной накатило желание. Господь всемогущий! Разве не заслужил он хоть немного радости на грешной земле? Уберт медленно опустил руку ниже и раздвинул ноги жены.
Сантеса уже не была красавицей. Тридцать четыре года и девять детей — шутка ли? Толстая, вечно усталая и страдающая от гнилых зубов, она, однако, была послушной женой. Поняв, что хочет муж, Сантеса со вздохом прошептала:
— Осторожнее сегодня, могут быть последствия.
Уберт прекрасно знал, о чем она говорит. Его мать родила тринадцать детей: восемь мальчиков и пять девочек. Четверо умерли в младенчестве. Уберт был седьмым сыном. А когда вырос, ему рассказали легенду: если у него родится седьмой сын, то станет колдуном, черным магом, волшебником. Все односельчане верили в легенду о седьмом сыне седьмого сына, хотя никогда такого не встречали.
В молодости Уберт был бабником и любил прихвастнуть опасностью, таившейся у него в штанах. Возможно, потому на него и клюнула Сантеса — самая красивая девушка в деревне. Много лет они с Сантесой шутили на эту тему, но после рождения шестого сына, Люция, им стало не до смеха. Все последующие три беременности были сплошным адом. И он, и жена с ужасом ждали, кто родится. Сантеса пыталась предсказать пол ребенка, прокалывая палец шипом: если капля крови растекалась струйкой в чашке с ключевой водой, будет мальчик; если же сразу опускалась на дно — девочка. Слава Богу, все три оказались девочками!
Сантеса почувствовала, как семя заполнило ее, и, затаив дыхание, прошептала:
— Пусть снова будет девочка!
Несмотря на молитвы Иосифа, Сантесе становилось все хуже и хуже. Она совсем ослабла, не могла даже кричать, дыхания ее почти не было слышно. Крошечная ножка, торчащая из тела, потемнела, как глина, которую добывали монастырские гончары.
Надо было что-то делать, иначе беды не миновать. После горячих споров пришли к единогласному решению — ребенка нужно вытащить. Конечно, малыш может пострадать, зато хоть матери станет легче. Иначе и Сантеса, и ребенок обречены на смерть.
Когда повитуха попросила Иосифа благословить ее, тот молча согласился. Другого выхода не было.
Уберт ни на секунду не отходил от кровати, беспомощно уронив огромные мускулистые руки. Он ничем не мог помочь.
— Прошу тебя, Боже, умоляю… — постоянно шептал Уберт, однако за кого он молился — за сына или жену, — никто не знал.
Повитуха приступила к делу. Ее лицо перекосило от неимоверных усилий. Сантеса бормотала что-то неразборчивое, будто в бреду, но, слава Богу, уже не чувствовала боли. Запыхавшись, повитуха вытащила руки, вытерла их о блузу, перевела дух и снова принялась вытаскивать ребенка. Наконец-то процесс пошел. В начале показались колени, бедра, потом пенис, ягодицы. И вот голова. Родовые пути сильно расширились, такая она была большая. Повитуха взяла мальчика на руки. Крупный ребенок, все на месте, только не дышит и кожа цвета голубой глины. Мужчины, женщины и дети в комнате с благоговейным ужасом не сводили с него глаз. Послед вывалился на пол. В этот момент грудь младенца сжалась и он сделал первый вдох. Потом второй. Ребенок порозовел и вдруг запищал, как новорожденный поросенок.
Как только жизнь приняла младенца, смерть забрала его мать. Уберт взвыл от горя, схватил новорожденного сына огромными ручищами и закричал:
— Это не мой сын! Это сын дьявола!
Он выскочил на улицу, волоча послед по грязному полу и расталкивая широченными плечами столпившихся у дверей селян. Иосиф стоял как вкопанный, не в силах произнести ни слова.
Уберт остановился посреди дороги, сжимая ребенка в сильных руках, и завыл как зверь. Потом вдруг взялся за пуповину и замахнулся младенцем над головой, словно ремнем. Люди с факелами в руках молча смотрели на него.
— Раз! — крикнул Уберт, когда ребенок ударился о землю, и замахнулся снова. — Два! — Еще и еще. — Три! Четыре! Пять! Шесть! Семь! — Он бросил окровавленное тельце на дорогу и молча поплелся в дом. — Готово… Я убил его.
Никто даже не посмотрел на Уберта, когда тот вошел в комнату. Все взгляды были обращены на повитуху, склонившуюся над телом Сантесы.
— А! — хором воскликнула вся комната, когда между ног показались рыжие волосы, потом лоб, нос.
— Mirabile dictum! [20] — Иосиф не верил собственным глазам. Еще один ребенок выбирался из безжизненного чрева.
Повитуха, с силой потянув ребенка, освободила его подбородок, плечо и, наконец, длинное тонкое тело. Еще один мальчик. Он сразу же начал дышать. Спокойно, уверенно.
— Чудо! — воскликнул мужчина, стоявший у кровати. Его возглас тут же подхватили все собравшиеся.
Уберт пробрался ближе и безучастно посмотрел на ребенка, потом словно очнулся.
— Это восьмой сын! — закричал он. — О, Сантеса, ты принесла мне двойню! — Уберт осторожно прикоснулся к щеке младенца, будто к горячему горшку. Ребенок изогнулся в руках повитухи, но не заплакал.
Девятью месяцами ранее семя Уберта оплодотворило не одну яйцеклетку, а две. Вторая стала ребенком, чей истерзанный труп лежал сейчас на дороге, а первая — седьмым сыном, рыжеволосым мальчиком, на которого завороженно смотрели все, кто собрался в комнате.
|
|
|
