Националистическая самоуверенность.

Прежде всего следует отметить совпадение национальных и семейных связей в психологических структурах различных групп мелкой буржуазии. Эти связи приобретают особую силу благодаря процессу, который протекает параллельно такому совпадению и фактически возникает на его основе. С точки зрения масс, националистический фюрер персонифицирует нацию. Связь личности с таким фюрером устанавливается лишь в той мере, в какой он действительно олицетворяет нацию в соответствии с национальными чувствами масс. Поскольку фюрер знает, каким образом можно пробудить в массах эмоциональные семейные связи, он также олицетворяет и фигуру авторитарного отца. Он использует в своих целях все эмоциональные особенности, которые прежде приписывались строгой, но внушительной (в глазах ребенка) фигуре отца-защитника. В дискуссиях с горячими поборниками национал-социализма по поводу несостоятельности и противоречивости программы НСДАП мне нередко приходилось слышать, что Гитлер лучше их разбирается во всем — «он все устроит». В этом случае отчетливо проступает потребность ребенка в защите со стороны отца. В условиях социальной действительности потребность народных масс в защите позволяет диктатору «все устраивать». Такая позиция существенно затрудняет осуществление общественного самоуправления, т. е. разумной независимости и сотрудничества. Никакая подлинная демократия не может и не должна быть построена на основе такой позиции.

Более важной, однако, представляется роль идентификации массовых индивидов с «фюрером». Чем беспомощней становится «массовый индивид» (благодаря своему воспитанию), чем отчетливей проступает его идентификация с фюрером и тем глубже детская потребность в защите прячется в чувстве его единства с фюрером. Эта склонность к идентификации составляет психологическую основу национального нарциссизма, т. е. уверенности отдельного человека в себе, которая ассоциируется с «величием нации». Мелкобуржуазный индивид ощущает себя в фюрере, в авторитарном государстве. Благодаря такой идентификации он ощущает себя защитником «национального наследия» и «нации». Это ощущение не позволяет ему презирать «массы» и противопоставлять себя им в качестве индивидуума. Ужас его материального и сексуального положения настолько затмевается возвышающей идеей принадлежности к расе господ и существования выдающегося фюрера, что со временем он полностью утрачивает понимание всей ничтожности своей слепой преданности.

Рабочий, сознающий свое профессиональное мастерство, свободен от психологической структуры послушания. Он идентифицирует себя со своей работой, а не с фюрером, с интернациональными массами трудящихся, а не с нацией, родиной. Поэтому он представляет собой противоположность по отношению к мелкому буржуа. Он ощущает себя лидером, но не благодаря своей идентификации с фюрером, а благодаря сознанию выполнения жизненно важной работы для существования общества.

Какие эмоциональные силы действуют здесь? На этот вопрос нетрудно ответить. Эмоции, определяющие существование принципиально иного типа массовой психологии, тождественны эмоциям, которые можно обнаружить в психологии националистов. В этом случае различие заключается лишь в содержании того, что вызывает эти эмоции. При тождественности потребностей в идентификации существует различие в объектах идентификации, а именно: товарищи по работе, а не фюрер, своя работа, а не иллюзия, трудящиеся всего мира, а не семья Короче говоря, интернациональное сознание своего мастерства противопоставляется мистицизму и национализму. Разумеется, отсюда нельзя сделать вывод, что у свободного рабочего отсутствует чувство уверенности в себе. Реакционером является тот, кто во время кризиса начинает вопить о «служении обществу» и «приоритете всеобщего благосостояния перед личным благосостоянием». Это означает лишь то, что для свободного рабочего источником уверенности в себе является сознание своего профессионального мастерства.

В течение последних пятнадцати лет мы сталкиваемся с явлением, которое можно с трудом понять. Существует экономическое разделение общества на определенные общественные категории м профессии. С чисто экономической точки зрения в основе общественной идеологии лежит конкретная общественная ситуация. Отсюда следует, что конкретная идеология класса должна в той или иной мере соответствовать общественно-экономическому положению данного класса. В соответствии с коллективными навыками труда у промышленных рабочих должно сформироваться более сильное чувство коллектива, тогда как у мелких предпринимателей должен сформироваться более сильный индивидуализм. Работники крупных фирм должны были бы иметь коллективное чувство, аналогичное чувству коллектива в среде промышленных рабочих. Но, как мы уже убедились, психологическая структура и социальная ситуация редко совпадают. Мы проводим различие между ответственным рабочим, сознающим свое профессиональное мастерство, и реакционером с мистически-националистической ориентацией. Оба типа встречаются во всех общественных классах и профессиональных группах. Существуют миллионы промышленных рабочих с реакционным мировоззрением. В то же время существует много врачей и учителей, которые сознают свое профессиональное мастерство и отстаивают дело свободы. Отсюда можно заключить, что между социальной ситуацией и характерологической структурой не существует простой механической связи.

Социальная ситуация является лишь внешним условием, оказывающим влияние на реализацию идеологического процесса в индивидууме. Теперь мы рассмотрим инстинктивные влечения, с помощью которых различные социальные влияния устанавливают полный контроль над эмоциями. Прежде всего представляется очевидным, что чувство голода не относится к ним; по крайней мере, голод не является решающим фактором. В противном случае мировая революция наступила бы после мирового кризиса 1929 — 1933 гг. При всей его опасности для устарелых, чисто экономических подходов этот довод представляется убедительным.

Стремясь истолковать социальную революцию как «мятеж, ребенка против отца», несведущие в социологии психоаналитики имеют в виду «революционера», который является выходцем из интеллигентных кругов. Действительно, это утверждение справедливо для данного случая. Но оно неприменимо к промышленным рабочим. В среде рабочих подавление детей родителями имеет не менее жесткий, а иногда и более грубый характер, чем в среде мелкой буржуазии. Так что проблема заключается не в этом. Особенности, устанавливающие различие между этими двумя классами, следует искать в их способах производства и отношении к сексу, которое определяется этими способами. Дело в том, что сексуальность подавляется родителями и в среде промышленных рабочих. Но в среде мелкой буржуазии не существует противоречий, с которыми приходится сталкиваться детям промышленных рабочих. В случае мелкой буржуазии подавляется только сексуальность. Сексуальная деятельность этого класса отражает только противоречие между сексуальным влечением и торможением. В случае промышленных рабочих дело обстоит иначе. Наряду с моралистической идеологией промышленные рабочие имеют свои более или менее отчетливые взгляды на сексуальность, которые являются диаметрально противоположными моралистической идеологии. Кроме того, следует учитывать влияние условий их жизни и тесной связи, возникающей в процессе совместной работы. Все это противоречит их моралистической идеологии сексуальности.

Обычный промышленный рабочий отличается от обычного мелкобуржуазного трудящегося открытым, раскованным подходом к сексуальности, независимо от его бестолковости и консерватизма в других отношениях. Он несравненно лучше воспринимает сексуально-энергетические взгляды, чем типичный мелкобуржуазный трудящийся. Его более высокая восприимчивость объясняется отсутствием особенностей, занимающих центральное место у национал-социалистической и клерикальной идеологии. К таким особенностям относится идентификация с властью авторитарного государства, с «великим фюрером» и нацией. Здесь мы также видим доказательство сексуально-энергетического происхождения основных элементов национал-социалистической идеологии.

Чрезвычайная восприимчивость мелкого фермера к идеологии политической реакции объясняется индивидуалистической формой его хозяйствования и крайней изолированностью его семейной ситуации. Это приводит к расколу между социальной ситуацией и идеологией. Несмотря на жесткие формы патриархата и соответствующую им мораль, у мелкого фермера развиваются естественные — даже при искажении — формы сексуальности. Как и в случае промышленных рабочих (в отличие от мелкобуржуазных трудящихся), фермерская молодежь начинает половую жизнь в раннем возрасте. Тем не менее благодаря строгому патриархальному воспитанию сексуальность молодежи имеет искаженный и даже грубый характер. Сексуальность девушек характеризуется фригидностью. Убийства на сексуальной почве, грубая ревность и порабощение женщин относится к типичным проявлениям сексуальности в крестьянской среде. Нигде истерия не получила такого распространения, как в деревне. Патриархальный брак является конечной целью сельского воспитания при жестком диктате сельскохозяйственной экономики.

В течение последних десятилетий в среде промышленных рабочих формировался идеологический процесс. Наиболее очевидные проявления этого процесса обнаруживаются в культуре рабочей аристократии. В то же время их можно заметить и в среде обычных промышленных рабочих. Промышленные рабочие XX века имеют мало общего с пролетариатом времен Карла Маркса. Они во многом переняли у буржуазии обычаи и взгляды. Безусловно, официальной буржуазной демократии не удалось устранить экономические классовые различия и покончить с расовыми предрассудками. Тем не менее благодаря социальным тенденциям, укрепившимся в рамках буржуазной демократии, произошло стирание структурных и идеологических границ между различными общественными классами. Промышленные рабочие Англии, Америки, Скандинавии и Германии начинают все более и более походить на буржуазию. Для понимания процесса проникновения фашизма в различные группы рабочего класса необходимо проследить переход от буржуазной демократии к «закону о чрезвычайных полномочиях», приостановлению деятельности парламента и установлению открытой фашистской диктатуры.

«Приручение» промышленных рабочих.

Фашизм проникает в различные группы рабочих с двух сторон. Проникновение в среду «люмпен-пролетариата» (термин, против которого все возражают) осуществляется на основе прямой коррупции. С другой стороны, проникновение в среду «рабочей аристократии» осуществляется с помощью как коррупции, так и идеологического влияния. Немецкий фашизм, с присущей ему политической беспринципностью, обещал всем все. В статье доктора Ярмера «Капитализм» («Ангрифф», 24 сентября, 1931 г.) мы находим следующие утверждения:

«На съезде Немецкой национальной партии в Штеттине Гугенберг вполне определенно осудил интернациональный капитализм. В то же время он подчеркнул необходимость существования национального капитализма. При этом он провел грань между немецкими националистами и национал-социалистами, которым прекрасно известно, что капиталистическую экономику, разваливающуюся во всех странах мира, необходимо заменить другим экономическим строем, так как даже в национальном капитализме не остается места для справедливости»

Эти утверждения выглядят почти коммунистическими. Здесь мы имеем образчик фашистской пропаганды, которая обращается непосредственно к революционному энтузиазму промышленных рабочих с целью обмануть их. Тем не менее основной вопрос заключается в следующем: почему промышленные рабочие, выступающие в защиту национал-социализма, не заметили, что фашизм обещает дать все всем? Известно, что Гитлер вел переговоры с промышленными магнатами, получил у них финансовую поддержку и пообещал запретить забастовки. Таким образом, в силу психологической структуры среднего рабочего указанные противоречия остались без внимания, несмотря на активную разъяснительную деятельность революционных организаций в среде рабочих. В своем интервью американскому журналисту Никсрбокеру Гитлер заявил следующее о признании долгов частных фирм иностранным государствам:

«Я убежден, что интернациональные банки скоро поймут, что при национал-социалистическом правительстве Германия станет надежным местом для инвестиций, причем ставка в размере трех процентов будет охотно выплачиваться по кредитам».

Если бы главная задача революционной пропаганды заключалась в том, чтобы «вывести пролетариат из заблуждения», ее невозможно было бы выполнить только с помощью таких средств, как взывание к «классовому сознанию» рабочих, постоянное разъяснение объективной экономической и политической обстановки, а также разоблачение обмана рабочих. Первая и основная задача революционной пропаганды должна заключаться в благожелательном рассмотрении противоречий рабочих и понимании того, что суть проблемы заключается не в сокрытии и запутывании не вызывающего сомнений революционного энтузиазма, а в недостаточном развитии и смешении с противоборствующими реакционными элементами революционного импульса в психологической структуре пролетариата. Несомненно, очищение революционных чувств широких масс составляет основную задачу процесса пробуждения сознания социальной ответственности.

Во времена «спокойной» буржуазной демократии у промышленного рабочего было две основных возможности: идентификация с буржуазией, которая занимает более высокое положение в обществе, или идентификация со своим общественным классом, который формирует свой антиреакционный образ жизни. В основе реализации первой возможности лежит зависть к буржуазии, стремление подражать ей и, при возможности, усвоить ее образ жизни. Реализация второй возможности означает отказ от идеологии и образа жизни реакционера. В силу одновременного воздействия социальных и классовых норм и ценностей обе возможности представляются в равной степени убедительными. Революционное движение также не учитывало значение на первый взгляд несущественных склонностей в повседневной жизни, а порой и отрицательно отзывалось о них. Мелкобуржуазный спальный гарнитур, который «обычный человек» покупает, как только у него появляются средства (даже при всей его революционности в других отношениях); последующее угнетение жены, даже если он — коммунист; «приличный» выходной костюм; умение «правильно» танцевать и множество других «банальностей» оказывают несравнимо большее влияние при ежедневном повторении, чем тысячи революционных митингов и листовок. Если ограниченные консервативные нормы постоянно оказывают влияние, охватывая все стороны повседневной жизни, то влияние работы на предприятии и революционных листовок имеет лишь кратковременный характер. Таким образом, следует считать серьезной ошибкой стремление приспособиться к консервативным склонностям рабочих посредством устройства банкетов «как средства общения с массами». Реакционный фашизм значительно лучше в этом разбирался. Многообещающие революционные формы жизни не поощрялись. В реакционной структуре рабочих, одетых во фраки, которые были куплены их женами для «банкетов», содержится больше жизненной правды, чем в сотнях статей. Разумеется, фрак и домашняя вечеринка с пивом былилишь внешними проявлениями процесса, протекавшего в психике рабочего, и свидетельствовали о наличии основы для восприятия национал-социалистической пропаганды. Если же фашист обещал еще и «упразднение пролетариата», тогда в большинстве случаев именно фрак, а не экономическая программа обеспечивал ему успех. Необходимо больше уделять внимания таким мелочам повседневной жизни. Социальный прогресс или регресс принимает конкретные формы на основе этих мелочей, а не политических лозунгов, вызывающих лишь временное воодушевление. Здесь мы находим поле для важной и плодотворной работы. В Германии революционная работа с массами почти полностью сводилась к пропаганде «против голода». Основа этой пропаганды, сколь бы важной она ни была, оказалась слишком ограниченной. За кулисами жизни массовых индивидов существует множество различных проблем. Например, молодого рабочего начинают одолевать сексуальные и культурные проблемы, как только ему удастся хоть немного удовлетворить чувство голода. Борьба с голодом имеет первостепенное значение, но тем не менее необходимо также выявить скрытые процессы человеческой жизни на этом дурацком спектакле, когда мы одновременно выступаем в качестве зрителей и актеров; причем сделать это нужно без колебаний и страха перед возможными последствиями.

Безусловно, стремясь усовершенствовать свои представления о жизни и сформировать естественный подход к происходящему, трудящийся обнаруживает в себе бесконечное множество творческих способностей. Решение повседневных социальных проблем нанесет сокрушительный удар по реакционной заразе, распространяющейся в массах, и ускорит победу революции. Не нужно выдвигать приевшиеся возражения об утопичности таких предположений. Обеспечить прочный мир можно только путем пропаганды всех возможностей рабоче-демократического образа жизни, неуклонного наступления на реакционное мышление и активное взращивание семени живой культуры народных масс. Душа рабочего будет в определенной мере закрыта для революционных (т. е. разумных) процессов до тех пор, пока реакционная социальная безответственность будет господствовать над социальной ответственностью. Это еще одна причина, по которой так необходимо вести в массах психологическую работу.

Ухудшение условий ручного труда (которое является основным элементом склонности к подражанию служащим) составляет психологическую основу, на которую опирается фашизм на начальном этапе проникновения в среду рабочего класса. Фашизм обещает упразднить статус пролетариата, и таким образом использует чувство социальной неполноценности работника ручного труда. Переселяясь в город, чтобы стать рабочими, крестьяне привозят с собой идеологию крестьянской семьи, которая, как уже было показано, служит наиболее благоприятной почвой для взращивания империалистической идеологии национализма. Кроме того, в рабочем движении существует идеологический процесс, которому уделялось слишком мало внимания при оценке возможностей развития революционного движения в странах с высокоразвитой промышленностью и в странах с развивающейся промышленностью.

Каутский в работе «Социальная революция» отметил, что в политическом отношении рабочий в промышленно развитой Англии менее развит, чем рабочий в промышленно неразвитой России. Политические события, происходившие в течение последних тридцати лет в различных странах мира, ясно показали, что революции чаше происходят в таких промышленно недоразвитых странах, как Китай, Мексика и Индия, чем в таких странах, как Англия, Америка и Германия. И это несмотря на существование в промышленно развитых странах прекрасно организованного движения рабочих с высокой дисциплиной и старой традицией. Если отвлечься от проблемы бюрократизации движения рабочих, которая сама по себе служит симптомом патологии, то возникает проблема исключительного укоренения консерватизма в социал-демократии и профсоюзах западных стран. С точки зрения психологии масс социал-демократия опирается на консервативные структуры своих сторонников. Как и в случае фашизма, проблема социал-демократии заключается не столько в политике партийного руководства, сколько в ее психологической опоре в среде рабочих. В этой связи мне хотелось бы привести некоторые данные, которые позволят найти ответы на некоторые вопросы.

На заре капитализма наряду с существенным различием в экономическом положении буржуазии и пролетариата существовали не менее существенные идеологические и структурные различия. Отсутствие социальной политики, изнурительный шестнадцатичасовой, а иногда и восемнадцатичасовой рабочий день, низкий уровень жизни промышленных рабочих, описанных в классической работе Энгельса «Положение рабочего класса в Англии»,— все это исключало возможность структурного уподобления пролетариата буржуазии. Для пролетариата XIX века характерна покорность судьбе. В настроениях пролетариата и крестьянства парили безразличие и апатия. В связи с отсутствием буржуазного мышления состояние апатии не могло воспрепятствовать внезапным проявлениям революционных чувств, которые при соответствующих обстоятельствах неожиданно достигали высокой степени интенсивности. На следующих этапах развития капитализма дело обстояло несколько иначе. Рабочему движению удалось добиться таких социально-политических улучшений, как сокращение рабочего дня, особые привилегии и социальное обеспечение, но это не только привело к укреплению рабочего класса, но и вызвало появление противоположного процесса, а именно психологическое уподобление рабочих среднему сословию. При улучшении социального положения человек «обращал свой взор вверх». В период процветания происходит усиление процесса усвоения норм и ценностей среднего сословия, которые в последующий период экономического кризиса препятствуют полному проявлению революционных настроений.

Стойкость социал-демократии в кризисные годы свидетельствует о глубине проникновения консерватизма в среду рабочих. Поэтому такую стойкость невозможно объяснить только политическими причинами. Теперь нам необходимо понять ее основные элементы. Здесь выделяются две особенности: эмоциональная связь с фюрером, т. е. непоколебимость веры в непогрешимость политических руководителей[17] (несмотря на критику, которая никогда не претворялась в жизнь), и сексуально-моралистическое усвоение консерватизма мелкой буржуазии. Усвоение норм и ценностей среднего сословия находило повсеместную поддержку у крупной буржуазии. Социал-демократам следовало бы использовать свое оружие, пока фашизм не одержал победу. Вместо этого они использовали его против революционных рабочих. Для масс, выступавших на стороне социал-демократии, у них было припасено более эффективное средство — консервативная идеология.

В период наступившего впоследствии экономического кризиса, который низвел рабочего социал-демократа до уровня «кули», его революционные настроения в своем развитии столкнулись с серьезным противодействием со стороны консервативной структуры, формировавшейся в его психологии в течение последних десятилетий. Он либо оставался в лагере социал-демократов, несмотря на критику и неприятие их политики, либо переходил в лагерь НСДАП в поисках лучшей замены. В силу глубокого противоречия между революционными и консервативными настроениями нерешительный и разочарованный в своих руководителях рабочий социал-демократ следовал по линии наименьшего сопротивления. Отказ рабочего от своих консервативных тенденций и полное осознание им своей действительной ответственности в производственном процессе, т. е. пробуждение революционного сознания, определялись только правильностью или неправильностью политики руководителей революционной партии. Поэтому с психологической точки зрения представляется справедливым утверждение коммунистов о том, что политика социал-демократов привела фашистов к власти. Отсутствие революционных организаций в сочетании с противоречием между нищетой и консервативным мышлением должно было привести к фашизму. Например, в Англии после провала политики лейбористской партии в 1930—31 гг. фашизм начал проникать в ряды рабочих, которые во время выборов 1931 года оказали поддержку не коммунистам, а правым партиям. Демократическая Скандинавия также столкнулась с угрозой аналогичного развития событий[18].

Роза Люксембург полагала, что с помощью «кули» невозможно вести революционную борьбу. С какими кули мы имеем дело: с теми, кто еще не подвергся или уже подвергся консервативной структуризации? В первом случае мы имеем дело с кули, обладающими не только почти непробиваемой тупостью, но и способностью к революционной деятельности. Во втором случае мы имеем дело с разочарованными кули, революционные склонности которых пробудить труднее, чем в первом случае. Как долго может фашизм использовать в своих ограниченных целях разочарование масс в социал-демократии и их «мятеж против системы»? На этот важный вопрос чрезвычайно трудно дать ответ. И тем не менее с уверенностью можно сказать, что для нанесения смертельного удара фашизму международное революционное движение должно решить эту проблему.