 |
– Как я понимаю, в больнице была допущена куча врачебных ошибок. Что там происходило, когда вы приехали? Вы виделись с Элиной перед ее смертью?
|
|
|
|
– Как я понимаю, в больнице была допущена куча врачебных ошибок. Что там происходило, когда вы приехали? Вы виделись с Элиной перед ее смертью?
– Отец Элины был уже там, и мы вместе попытались пройти в реанимацию, но нас не пустили. Потом появилась Халида Байрамова, удивилась, что нас не пускают к ребенку, и повела нас в отделение. Там Халида с врачом зашла в палату. Дверь перед нами закрыли, мы остались в коридоре. Вскоре Халида вышла и сообщила, что с ребенком все хорошо, ничего серьезного, только трещина на бедренной кости. Так и сказала: «Слава богу, пронесло». По ее словам, нам надо было немного подождать, чтобы нас впустили к Элине. Мы просидели у дверей до шести вечера, но пройти к дочери нам так и не позволили. А потом нам уже надо было ехать в отделение полиции и там давать показания. После восьми вечера отец Элины позвонил в больницу: можно ли увидеть дочь? Ему ответили, что поздно, приезжать бесполезно, все равно не пустят.
На следующее утро, 5 апреля, отец Элины рассказал мне по телефону, что беседовал с главврачом, и тот сказал, что в больницу ехать не надо, в реанимацию нам нельзя, а 6 апреля Элину переведут в общую палату, и тогда ее можно будет навестить. Но сразу после этого мне позвонил следователь: оказывается, он договорился, и меня все же пропустят в реанимацию. Я тут же поехала в больницу и увидела в коридоре реанимационного отделения нашу классную руководительницу и маму одноклассника Элины. Я возмутилась: посторонние люди тут сидят, а меня все это время не пускали! Пришел разбираться врач, я сослалась на следователя. В общем, мне дали минуту свидания с дочерью. Элина была никакая. Она лежала под капельницей с закрытыми глазами и периодически тихо стонала от боли. Я взяла ее руку – Элина не реагировала. Меня быстро вытолкнули из палаты.
|
|
|
Я позвонила отцу Элины: с дочкой что‑ то не так, ее, наверное, надо перевести в травматологию. Тот снова связался с главврачом и после разговора с ним успокоил меня: у Элины все хорошо, завтра ее переводят в общую палату. Потом он звонил ночью дежурному врачу, у того тоже были прекрасные новости: Элину обследовали, у нее все отлично, она чувствует себя хорошо, поела кашу.
А утром какой‑ то незнакомец задал мне вопрос в WhatsApp: куда подъехать, чтобы сдать кровь для Элины? Я позвонила бывшему мужу: «Спроси врача, почему Элине понадобилось переливание крови? Наверное, ошибка? » Через пять минут отец Элины сообщил, что нам надо срочно в больницу: ребенок в критическом состоянии. Когда я зашла к Элине, она была подключена к аппарату искусственной вентиляции легких (ИВЛ) – жива, но без сознания. Я кинулась к лечащему врачу, тот сообщил, что ночью сердце Элины внезапно остановилось, но ее откачали. На мой вопрос, когда стабилизируется состоянине девочки, он сказал: «Не знаю. Сидите внизу и ждите». Тем временем подъехали моя мама и сестра. Мы послушно посидели внизу, потом все же поднялись в реанимационное отделение.
И там мне сказали, что ребенок скончался.
Я окаменела. Ничего не поняла, не поверила ни единому слову врачей. Как это «скончалась»? Зашла в реанимацию: Элина лежала теплая, и аппарат был на месте. Я побежала в другой корпус искать главного врача, вместо него нашла лечащего врача и хирурга, схватила их за руки. Те принялись вырываться: «Я не ее лечащий врач! », «Я не ее хирург! ». Я вернулась в корпус, где лежала Элина, в лифте столкнулась с бывшим мужем. Он сказал, что наша дочь умерла. Мы с ним встали у ее кровати. Я все не понимала смысла его слов, и тогда он показал мне, что аппарат ИВЛ к Элине не подключен. Тут все вокруг начали бегать, кричать, потом забрали Элину в морг. Дальше я ничего не помню.
|
|
|
– Кто‑ то понес наказание?
– Нет. Суд был только над директором, а врачей полностью отгородили от процесса. Директору дали два года и два месяца домашнего ареста. Но это такой арест… Она может выходить куда угодно, но с 23. 00 до 6. 00 должна быть дома. Сейчас мы ждем решения Верховного суда, но уверены, что ничего не добьемся, врачей не тронут. Поэтому мы просто ждем, пока пройдем здесь все стадии, чтобы дальше обратиться в Европейский суд.
– Вы сказали, что телефон Элины вернули без переписки в WhatsApp, а тетрадь с записями – распотрошенную. А кто‑ то пытался узнать, о чем она писала друзьям? Ведь в их телефонах осталась переписка.
– Следователи получили от одноклассников нашей дочки телефоны, но не от всех. Кто хотел, тот дал, кто не хотел – не дал. Расследование велось вяло и неохотно.
– А вы сами смотрели телефоны подруг, мальчиков?
– Нет.
– А социальные сети?
– У нее был только Instagram. Там была переписка от 2 апреля, где Элина писала подруге, что с ней хочет помириться Зулейха. Элина не хотела мириться, потому что та ее уже три раза подставляла. В этой переписке Элина вспоминает: «Я из‑ за этого Тимурхана и так чуть не выпала из окна».
– Что подсказывает ваше материнское сердце? Что же произошло?
– Мне кажется, она не хотела умирать. Если бы хотела – поступила бы иначе, сделала бы это дома, ведь мы живем на пятом этаже. Ребенок, который хочет умереть, не будет ждать, когда к нему подойдут, не будет поправлять гольфы. Думаю, она хотела, чтобы мальчики сняли ее с подоконника. Судя по видео, когда она влезала на окно, ребята были уже совсем рядом. Когда мы с ней смотрели фильмы, где по сюжету происходило самоубийство, она всегда говорила: «Зачем это делать? » Случай в ноябре, когда Элина залезла на окно, она потом обсуждала с Дианой и сказала, что хотела спрыгнуть, но ей маму стало жалко. Нет, сознательно она бы этого не сделала. Мне кажется, произошла случайность. После трагедии кто‑ то из учителей писал, что подоконники были скользкие. Может, она поскользнулась? Не знаю.
|
|
|
