 |
Глава 22. До упора
|
|
|
|
II
Что же выхватывал автомат ГиМ при максимальном сближении, когда побоку и Галактики на всех стадиях своего закручивания‑ раскручивания, и звезды, и планеты в их цельной сложной жизни, а есть только чутошное, с булавочный укол, под наш масштаб «здесь‑ сейчас»?
…МАТЕРИК, КОНТУРАМИ ПОХОЖИЙ НА СПЯЩУЮ КОШКУ, – зафиксированный вблизи перекрестия телеобъектива по повышенной активности (размытость в режиме «кадр‑ десятилетие», изменение цветов, тепловые излучения) свищ. Стремительное, как падение, приближение (полевая наводка пространственных линз) к бугристому плато, которое попутно меняет окраску от серебристо‑ голубого до серо‑ зеленого, – настройка на перспективу: поверхность и желтое небо над ней скошены градусов на сорок, горизонт затуманен, длинные закатные (восходные? ) тени от холмов – но сориентироваться можно.
И блуждают, кружат между холмов и друг возле друга размытые фиолетовые смерчи – внизу пошире, вверху поуже – в форме гиперболоидов вращения. Одни вырастают, другие оседают, растекаются, затем снова набирают размеры, уносятся вдаль между холмов… Что это: существа? Атмосферное явление? Сами ли они размыты – или недотянул в резкости автомат? Какие масштабы, каково сближение по времени? … Ничего нельзя определить в длившемся считанные секунды видении.
В персептрон ввели целевое уточнение, что туманно‑ пылевые смерчи «не то», что искать их не надо.
…Планета с сильным тепловым излучением и мутнеющей атмосферой: блуждают по накрененной серой равнине огни – большей частью локальные, подобные кострам, но местами извиваются между ними огненные змеи. Огни вспыхивают и тускнеют в общем сложном ритме – и так же согласно меняют цвет от сине‑ зеленого до оранжевого. Кто знает, истинные ли это цвета да и вообще огни ли это – может, смещенные в видеоспектр источники тепла? Невозможно определить размеры их, темп движений – потому что ничто на равнине не годилось в эталоны. Огоньки приближались к ветвистым серым предметам, охватывали их, ярко разгорались – так, что освещали черный извилистый след за собой – неслись дальше. В перспективе все складывалось в плоское роение огненных мошек.
|
|
|
– Строго говоря, – сказал Любарский, когда смотрели и осмысливали эту пленку, – горение такой же окислительный процесс, как и пищеварение. И там, и там важны калории.
– А мышление тоже окислительный процесс?! – раздраженно повернулся к нему Корнев.
– М‑ м… не знаю, – астрофизик был ошарашен, что его мнение приняли с таким сердцем, – не думаю…
– Конечно, Александр Иванович, – подал голос Миша Панкратов. – Творческое горение. Синим светом, ярким пламенем. Об этом все газеты пишут.
– А, да поди ты, трепач! – с досадой пробормотал главный. Персептрону откорректировали, что и это – «не то».
…и была удача: После четвертой звездной пульсации, которая сформировала на планете землеподобные условия, прояснилась на несколько тысячелетий атмосфера над живописно менявшим краски, богатым растительностью и водоемами материком. Сближение, наводка пространственных линз, замедление во времени – и камера запечатлела какое‑ то существо. Среди зарослей чего‑ то. Резкость была недостаточна, чтобы разглядеть его формы: что‑ то продолговатое, серое, параллельное почве, сужающееся спереди и сзади, слегка изгибающееся при поворотах и остановках в своем движении; и еще раздвигало оно боками расплывчатые сизые заросли… Тем не менее это было свое, понятное, родное живое существо. Живое во всех чувствуемых с дразнящей очевидностью признаках, кои невозможно выразить ни ясными словами, ни тем более командами для автомата. И Галактики имели вид живого в определенных режимах наблюдения, двигались, меняли формы; и планеты, звезды, материки, горные хребты, моря… но у них это было просто так. А у расплывчатого не то кабанчика, не то крокодила не просто так : существо явно куда‑ то стремилось, что‑ то искало, чего‑ то или кого‑ то остерегалось, останавливаясь и поводя по сторонам передней частью; оно двигалось по своим делам, обнаруживало невыразимое при всей своей интуитивной понятности целесообразное поведение. Здесь между наблюдателями и наблюдаемым возникал какой‑ то эмоциональный резонанс.
|
|
|
Персептрону намекнули клавишами дисплея, что это «то». Улов стал попадаться чаще:
– Центральное скопление Галактик в шторме, звезда с единственной планетой, а на ней коровы. Может, и не коровы, четкость сильно играла, но из всего живого эти существа, с продолговатым, раздутым посередине корпусом на четырех подставках со склоненными мордами, более всего ассоциировались с ними. Морды были склонены к краю бурного темного потока – похоже, шел водопой (впрочем, может, и не «водо‑ »). И по другому берегу потока змеились, не пересекаясь, узкие желтые полосы – «коровьи тропы». Это, хоть и сильно дополненное воображением, тоже было свое, родное: есть существа, коим надо к чему‑ то (к ручью) склониться, чтобы «попить», и затем двигаться с целью дальше, «пастись».
– Окраина скопления Галактик в иной Метапульсации, ядро «Андромеды‑ 187», Желтая звезда, четвертая планета с повышенной против Земли сухостью, гористая твердь с редкими вкраплениями озер…
…И ползет по широкому ущелью нечто извивающееся, долгое, овальное в сечении, ребристое (или гофрированное? ) – полосы играют в такт изгибам. Сдвиг в тепловой спектр – светится долгое, светится, зараза: впереди по движению и сверху ярче, к хвосту и вниз слабее. Выходит, теплее среды – существо! За ним среди пятен‑ валунов остается гладкий след‑ желоб. Вот приблизилось к овальной, под свой размер, дыре в стене ущелья, втянулось туда целиком.
Может быть, не змея это, не гигантский червь – транспорт?!
|
|
|
…А около другого свища на той же планете: огромное, уносящее ствол и ветви за кадр дерево впилось в почву судорожно скрюченными корнями. И продолговатые юркие комочки возле. Их что‑ то испугало – спрятались меж корней. По движениям ясно было, что от страха прятались.
– Как просто все, как глупо… – задумчиво прокомментировал Толюня эти кадры, когда зажгли свет. – Даже пошло.
Все на него посмотрели
– О чем ты? – спросил Корнев.
– О жизни нашей. И об ассимиляции‑ диссимиляции как ее основе. Знаете, почему мы различаем, где целесообразные действия, где кто питается, куда стремится и чего боится? – Анатолий Андреевич рассеянно оглядел всех. – Потому что живые существа нашего уровня не есть цельности. Они… то есть и мы сами – просто наиболее заметные… подвижностью, наверное? – части круговорота веществ и энергий в процессах Большой Жизни. Той самой, что видим в режимах «кадр‑ год» или еще медленней: материков и планет в целом. И звезд‑ событий, и Галактик. Там тоже что‑ то от среды, от общего потока времени, что‑ то у каждого образа свое – но активность есть, а целесообразности нет.
– Жертвенность как альтернатива сделке, – вставил Пец, который присутствовал на просмотре.
– Может быть… – взглянул на него Васюк‑ Басистов. – Или свобода как дополнение необходимости. Эти круговерти веществ, тел, энергий объединяют все: существа, их стремления и страхи, объекты стремлений и страхов, действия по достижению целей, результаты действий, новые чувства и цели… все! Во всех масштабах и временах. А мы, части, вообразившие себя целым, в иных мирах выделяем коллег по заблуждениям, чувствами понимаем их… то есть себя опять‑ таки! – и называем это «объективным восприятием мира». А намного ли оно объективней заботы о своей семье? …
Слушали, кривились, комментировали.
Корнев. Страшный ты, однако, человек, Толюня!
Буров. Растут люди…
Любарский. Вот видите, выходит, Энгельс таки был прав в своей уничижительной трактовке нашей жизни как процесса питания и выделения. Куда от этого денешься, раз мы не цельности, а части среды!
|
|
|
Панкратов. Да‑ да, главное, чтоб классик был прав, а что мы такое на самом деле – дело десятое!
Вникали, отметали, поправками «то» – «не то» и дополнительной информацией о земной жизни все более настраивали персептрон на поиск сложной целесообразной деятельности.
Ящеры – это была наибольшая удача.
III
Оставшийся за изгородью ящер притянул вплотную к ней волокушу, перепрыгнул через жерди, легко двинулся навстречу первому, принял от него груз. Тот вернулся к двускатной крыше. А этот уложил на волокушу каплю‑ бурдюк, опять кинулся встретить товарища, который вынес еще более крупный бурдюк. Оба то и дело посматривали вдаль и на стоявшего на углу третьего.
Все было диковинно в съемке, экзотично, инопланетно: многоствольные деревья с листьями‑ пиявками на конических ветвях, розово‑ голубое освещение от невидимого за облачной мутью светила, лоснящиеся скаты неровных длинных крыш, облик существ и перламутровый блеск их чешуи. Но смысл их осторожных, с оглядками движений был целиком понятен. Наблюдателей роднил с наблюдаемым масштаб 1: 1 во времени и пространстве. Если бы сотрудники лаборатории MB орудовали у той изгороди, они управились бы за такое же время, может, даже малость быстрее.
– Воруют, подлецы, – негромко молвил Буров.
– А того малого на шухере поставили, – добавил Ястребов. – Во дают!
…Накидав в волокушу десятка два капель‑ бурдюков, два крупных ящера перескочили изгородь и взялись за оглобли. Третий подталкивал волокушу сзади. Процессия удалилась в лес.
И дальше пошло несущественное: материк с заоблачной дистанции, меняющийся‑ живущий в темпе «кадр‑ год», планета в сверкающем вихревом облаке ионосферы, изменившаяся в эллипсоидную Галактика с огромным ядром, мерцающие вспышки сверхновых на ее краях… Пленка кончилась, зажегся свет.
Некоторое время все молчали. Собирались с мыслями и пытались справиться с чувствами.
– Нет, ну что… – нерешительно потер лысину Варфоломей Дормидонтович, возвел брови. – Сложная организованная деятельность с распределением функций, животные так не могут. Наличествуют сооружения, изделия. Развито понятие собственности. Цивилизация? …
– «Собственность есть кража», как говорил Прудон, – добавил Миша Панкратов. – Так это или нет, но наличие собственности можно установить по факту кражи.
– Если бы не катаклизм миллионы лет назад, то, весьма вероятно, и на Земле разумной формацией сейчас оказались бы ящеры, – развивал мысль Любарский. – Гуляли бы с магнитолами по паркам, смотрели кино, пили пиво…
|
|
|
– Вы не о том… нет‑ нет! – Буров в волнении поднялся с кресла, принялся ходить вдоль стены. – Как хотите, но, по‑ моему, это апофеоз… или апогей? Словом, вершина, Маттегорн, Джомолунгма всей нашей деятельности. Нет‑ нет, Александр Иванович и все, не прерывайте, я должен высказаться – иначе я взорвусь и заляпаю стены! Смотрите: героическими действиями захватывают Шар, глыбу неоднородной материи – более общий случай пространства‑ времени согласно великой теории. Осваиваем, изучаем, героическим трудом сооружаем полукилометровую башню, геройским рывком – аэростатную кабину. Наблюдениями и страшным усилием мысли открываем Мерцающую Вселенную – первичную вселенскую Книгу Бытия, написанную микроквантами в Вечности‑ Бесконечности… – Похоже было, что Виктор Федорович действительно разозлился: говорил сильным грудным голосом, к месту жестикулировал, сами приходили слова – гнев выливался в речь. – Новая героика мысли и инженерного труда: изобрели способ полевого управления барьером в НПВ, создаем систему ГиМ, затем и пространственные линзы, и метод синхронизации… можем в Меняющейся Вселенной исследовать и понять все ! … И как же мы используем потрясную возможность исследовать и понять мир?
Он оглядел всех.
– Вселенская Метапульсация и Ее турбулентный Шторм – не то: нам бы что помельче, привычнее, начиная хотя бы с Галактик… Хотя нету их самих по себе, лишь вихревая видимость на незримой галактической струе‑ волне! И звезды такие видимости, и планеты. Но и Галактики «не то», и звезды, и звездо‑ планетные системы в целом… Пренебрегаем несчитанными миллиардами Галактик, миров, листаем вселенные, как скучающий интурист проспекты: не то, не то… Нам бы планетку, да не всякую, а землеподобную – что понять то, что у нас, через такое, как у нас! … На этом уровне незачем держать в уме идеи Валерьяна Вениаминовича и Варфоломея Бармалеича о первичности Метапульсаций, о несущих нас и все миры потоках материи‑ времени – ага, вот есть планетный шар с материками, атмосферой, скоплениями жидкости, суточным и годовым вращением… как у нас! Но и этого для нас много, мы записываем в «не то» жизнь планеты в целом, жизнь, выражающую себя движением материков и океанов, горных стран, полюсов, катаклизмами, оледенениями, – ищем проявления нашей органической жизни. Находим. Однако и биологические явления в полном масштабе – как ни жалки эти масштабы в сравнении с жизнью планет – «не то». Настраиваем «микроскоп» ГиМ еще тоньше, чтобы обнаружить знакомые нам формы животной жизни и целесообразного – то есть самого низменного, если прямо смотреть, сделочного, обменного «я‑ тебе‑ ты‑ мне»… но зато понятного нам всеми фибрами и печенками – поведения. Технику предельно совершенствуем, на риск идем. А вот если бы обнаружить разум , лелеем при этом мечту, самое что ни на есть высшее ! … И вот – раздайтесь во все стороны Штормы, Метапульсаций, Галактики, мегапарсеки, миллиарды лет, звездишки всякие, материки и океаны! – опушка леса, склад за изгородью, три перламутровых хвостатых жулика воруют не то вино, не то пшено. Ура, вот это то, разумная жизнь, цивилизация, все как у нас: двое перекидывают через забор, третий стоит на стреме! Потрясающее завершение усилий понять мир и себя!
Он замолк, достал платок, вытер разгоряченное лицо.
– Да ты, никак, обвиняешь, прокурор Буров? – Сидевший согнувшись Корнев распрямился, взглянул на него исподлобья: – Кого и в чем?
– Что вы, Александр Иванович, могу ли я! – ответил тот, складывая платок. – Не я… это, как говорят газетчики, факты обвиняют.
– Нет, ну… – Любарский опять погладил лысину. – Если так смотреть, то и системы ГиМ не надо было. Из аэростатной кабины на двух километрах мы – когда поняли, что к чему – как раз и наблюдали все. А чем более внедрялись в MB, тем, по необходимости, отбрасывали все большую часть Вселенского Целого, чтобы докопаться… тут вы правы, Виктор Федорович, – до своих подробностей бытия.
Ястребов, который не вмешивался в разговор и, казалось, задремал в своем кресле (он уже был старик – седой, неповоротливый, добродушный), вдруг захмыкал, покачал головой, повернулся к Корневу:
– Высокоорганизованная разумная деятельность, хе‑ хе! … Такую деятельность, Александр Ива, которая животным не по плечу, можно и без вашей системы наблюдать, без телескопов. Ночью около зоны прогуляйтесь, не в первый, так во второй заход что‑ то в этом роде увидите. Только подкатывают к ограде не волокушу, а мотоцикл с коляской. А то и грузовик.
– Да уж по такому сорту деятельности ты знаток, что и говорить! – искоса взглянув на механика, сказал главный инженер, сказал жестко, с явным намерением обидеть.
– Эт вы… эт вы о чем? – опешил Герман Иванович.
– Да о том самом.
– Н‑ ну… раз такой разговор. – И без того красное лицо механика сделалось багровым. Он тяжело поднялся. – Раз уж такое поминаете, то… извините! – И вышел, сутулясь и шаркая ногами.
Все недоуменно смотрели на Корнева.
– Александр Иванович! – звучно заговорил Буров, и уголки рта у него дергались как‑ то независимо от произносимых слов. – Мы здесь все накоротке, запросто, высказываемся без околичностей… Но я лично сожалею, что не выработал еще столь короткое отношение к вам, чтобы влепить сейчас по физиономии!
– Ну, уж это… – неодобрительно пробормотал Любарский.
Толюня смотрел на своего шефа и друга с грустным удивлением.
Главный инженер поглядел на Бурова, затем на остальных как‑ то рассеянно‑ равнодушно, без эмоций, поднялся и вышел из зала. Несколько минут все думали, что он пошел догнать Ястребова, ждали, что они, помирившись, оба вернутся. Но Корнев, как потом выяснилось, поднялся на крышу, двинулся один в Меняющуюся Вселенную.
IV
Заученные нажатия клавишей, повороты ручек… Сверхдальний план, дальний, средний, ближний, сверхближний, запредельный. Масштаб от миллионов лет в секунду до 1: 1, синхронизация «кадр‑ век», «кадр‑ год», «кадр‑ декада», «кадр‑ сутки», непрерывное слежение; параметры орбит на экране дисплея, скорости, большая полуось, малая, поперечник планеты, сплюснутость. Но ведь что‑ то выражает Вселенная турбулентным кипеньем веществ в прозрачно‑ упругой плоти пространства‑ времени? Что‑ то хочет сказать Галактика блеском ядра и рукавов, сверканьем звезд, взрывами новых и сверхновых? Что‑ то шепчет планета над куполом, шевеля потрескавшимися губами хребтов, какие‑ то знаки делает она растопыренными пальцами рек? Что? Какие? Кому?
Тревожно, страшно на душе Александра Ивановича.
Неподвижно чужое небо, застыли навсегда странные кляксы морей и горы около. Но измени масштаб – и побережье, ущелья, долины рек сминает вещественное волнение. Вот на равнине мелкие всплески собираются в крупные… Остановил время: теперь здесь горы: На лапах‑ отрогах «свищи» – беспокойные, излучающие, расплывчатые пятна. Еще ближе к ним в пространстве и во времени – сверхближний план, запредельный, насчет которого подписку давал: мелкая рябь рельефа застывает и вырастает в крупные всплески. Смутные образы наводят в воображении их размытые контуры: не здания ли это со скатами крыш – если не на европейский манер, то на китайский, тибетский, индийский? Не пирамиды ли? Не улицы ли эти темные ровные ущелья? … Но переход на крупный масштаб – и снова все ходуном, нарастает, потом утихает шторм гор; они сникают за секунды‑ тысячелетия, выравниваются в волнистое плато, а оно опускается в гладь океана.
– Э, надоела! Следующая!
Нажатия клавишей – автомат послушно находит в MB другую «семейную» звезду, подходящий образ планеты около: повисает над кабиной, заслоняя небо, живой, бурлящий, дышащий шар. Нету еще материков и океанов – есть возникновение, уплотнение, набор выразительности. Шаровая волна самоутверждающего действия втягивает в себя пену веществ из окрестной «пустоты».
Синхронизация «кадр‑ год» – смещаются по боку планеты размытые импрессионистские пятна, их разделяют грубые тени, сочные мазки красок. (Неотразимое впечатление, будто кто‑ то – сердитый и гениальный – по‑ крупному набрасывает сюжет будущего мира: здесь выемка для океана, здесь материк, тут водораздельный хребет…) Темп творения замедляется – сближение, проясняются со вкусом вымалеванные детали: речные долины растут в глубь материков плоскими многоветвистыми древами, их дельты, впадая в моря, шевелят протоками, как пальцами; четки и проработаны в полутонах пятна озер и ледников, островов и равнин. Но – перемена режима – все смешалось. Дыхание общепланетных и звездных катаклизмов сотрясает твердь в ритме морского прибоя, меняет облик планеты. И страшно это сходство зыбких, обесцвеченных смещением спектра подробностей с рисунком пены, возникающим на воде после наката волн на пологий берег: рисунок всякий раз определенный, плавно и «закономерно» преобразуется он от колыханий воды, которые объединяют пузырьки в группы, смыкая или разделяя их… Но новая волна все стирает, оставляет после себя иную картину пены, которая преобразуется по новым «законам» – до следующего наката.
Перемены режимов не только от ускоренного до замедленного – от Единства к разнообразию. Перемены, обнажающие нашу связь именно с разнообразием, с мелкими здешними и сиюминутными различиями на глубоком и ровном, огромном и спокойно‑ мощном.
Просмотрев так с десяток планет, понял Александр Иванович нереальность своих попыток – обнаружить в самом близком и рискованном режиме что‑ то хоть отдаленно подобное тому, что видел давеча на экране.
Черт знает, сколько персептрон‑ автомат пересмотрел миров в своих сверхбыстрых поисках, пока снял четко такие кадры: тысячи; сотни тысяч? … Ему с его белковой неповоротливостью это за жизнь не осилить.
«Но ведь кто‑ то же там есть: возникает, развивается, живет? … Пусть часть от части своей планеты – но живет! Кто? Что? Как? … Что они? И что – мы? …»
Не было теперь для него разных звезд – всюду, во всех Метапульсациях и Галактиках, загоралось и светило, порождало или захватывало планеты Солнце. И не было разных миров – всюду уплотнялась, вращалась, выразительно изменяла облик и жила Земля. И не было разных существ – рождался там, боролся за жизнь, любил, страдал, мечтал, трудился, познавал, заблуждался, покорял природу и покорялся ей, умирал и снова рождался – человек.
Глава 22. До упора
Когда у профессиональных убийц нет работы, они убивают друг друга. Критикам надо брать с них пример.
К. Прутков‑ инженер. Мысль № 169
|
|
|
