 |
Глава двадцать третья. Старая дама из померании. Глава двадцать четвертая. Велосипед мосье Растильяка
|
|
|
|
Глава двадцать третья
СТАРАЯ ДАМА ИЗ ПОМЕРАНИИ
Старая дама из Померании тихо ехала на старом эль-берфельдском извозчике. Она оттянула вуальку и с величайшим интересом читала купленную газету, прерывая чтение глубокими страдальческими вздохами. Извозчик, вздыхая, держал вожжи и ехал точь-в-точь так, как ездят все извозчики в Эльберфельде, — словно он перевозил отошедшую душу через Лету и не видел причины торопиться ни для себя, ни для нее. Именно поэтому ни он, ни старая дама не заметили Дурке, отлично висевшего сзади и посматривавшего в ту самую газету, которую читала старуха. Полицейский агент испытывал нестерпимое волнение. Он видел перед собой старый номер зузельской «Золотой Истины», не распространенной ни в Померании, ни в Эльберфельде. Старая дама, купившая этот номер, должна была иметь к тому особые причины. Номер сообщал об убийстве министра Пфеффера и Франциска Вейнтропфена.
Не было ни малейшего сомнения, что преступник наслаждался воспоминаниями или терзался засорами совести. Дурке был не в состоянии арестовать его даже с такой уликой в руках!
Проехав все книжные магазины, типографии и молитвенные дома, извозчик поворотил лошадь к вокзалу и здесь, как Харон, протянул руку за деньгами. Дама расплатилась, подхватила обе вещи, несмотря на старческий возраст, энергично оттолкнула носильщиков и прошла к вокзальной кассе.
— Зузель? — переспросил кассир: — четырнадцать марок десять пфеннигов.
Старая дама всплеснула руками:
— Помилуйте, я от Кноблоха до Эльберфельда заплатила всего семь марок, а там гораздо дальше, и дорога труднее, — все мосты да тоннели, мосты да тоннели! Нельзя ли мне как-нибудь за восемь марок?
|
|
|
— Четырнадцать марок и десять пфеннигов, сударыня, — откашлялся кассир. — Здесь не магазин. Цены, напечатанные для всех граждан.
— Ох, как вы запрашиваете! — тянула старая дама. — Вы посмотрите, с кого вы просите. Я одной ногой в гробу стою. Разве я сяду в вагоне на полное место? Когда покупает толстый, хороший немец, пьющий пиво, еще можно брать такую цену. А с худощавой женщины…
— Не задерживайте публику! — прохрипел кассир.
— Вот девять марок, и дело с концом!
Кассир бросил обратно девять марок.
— Следующий!
Следующим был Дурке. Он совсем не купил билета и отошел в сторону. Старая дама долго еще торговалась и вздыхала, но кончила тем, что уступила кассиру. Через полчаса они сидели друг против друга в вагоне третьего класса.
«Талантлив, собака, — думал Дурке завистливо, — и виду не показывает, что узнает. А какую комедию разыграл у кассы! »
Преступник был действительно талантливым и на редкость хладнокровным человеком. Он вытянул ноги, как только уселся, на скамейку, занятую Дурке, сложил руки на животе и мирно свистел носом, смеживши глаза. Он не шелохнулся, когда Дурке протянул кондуктору полицейский билет. Не шелохнулся, когда Дурке пошел давать телеграмму. Не шелохнулся, когда Дурке заглянул ему под вуалетку. Только запах пуддинга, извлеченного Дурке из кармана, подействовал на его железные нервы настолько, что он вздрогнул и втянул в себя воздух. Часы протекали мирно и без приключений. Ранним утром поезд подошел к Зузелю. На вокзале виднелась статная фигура Дубиндуса, нетерпеливо прохаживавшегося взад и вперед. Завидя Дурке, он кинулся к вагону и шепнул своему помощнику лихорадочным голосом:
— Преступник тут?
— Увиден, пойман и побежден! — торжественно ответил Дурке. — Ваш помощник, херр Дубиндус, проявил необычайную ловкость. Он схватил убийцу, можно сказать, прямо из кучи пороха и доставил его сюда, точь-в-точь как подстреленную дичь. Вы можете взять его голыми руками!
|
|
|
— Но Дурке! — простонал Дубиндус в полном отчаянии: — у меня до сих пор нет бланка об аресте.
Старая дама, между тем, проснулась, спустила вуальку пониже, схватила пожитки и энергично выпрыгнула из вагона. Можно было прозакладывать голову, что она кого- то боится. Поглядывая по сторонам, она шмыгнула на площадь и тут, за углом, вытащила из кармана смятый номер «Золотой Истины». Дубиндус и Дурке, затаив дыхание, следили за каждым ее шагом.
— Гм! Гм! — пробормотала дама: — попробую-ка я, попробую-ка я… И с этими загадочными словами она подозвала извозчика и крикнула:
— В морг!..
Глава двадцать четвертая
ВЕЛОСИПЕД МОСЬЕ РАСТИЛЬЯКА
Политика, если на нее смотреть с точки зрения медицинской, вещь неудержимая, как чиханье.
Молодой офицер французской армии, мосье Растильяк, наехал на велосипеде на ворота Советского торгового представительства как раз в ту минуту, когда оттуда выходил заведующий. Он опрокинулся на спину, получил тяжкие увечья и потребовал от Советской России извинений, компенсаций и гарантий.
— Мы просим извинения за то, что на нас наехали. Мы выдаем компенсацию в размере установленном, за вычетом наших убытков. И мы отказываемся выдать гарантии, поскольку мосье Растильяк имеет склонность ездить по воротам, стенам и прочим вертикальным плоскостям.
Таков был в высшей степени иезуитский и уклончивый ответ советской дипломатии. Весь город был крайне взволнован происшедшим. Рейнский пограничный кордон увеличился вдвое. Солдаты ходили с траурным бантом на рукаве.
Прошел день, и мосье Растильяк мог уже встать на ноги, поддерживаемый денщиком и ефрейтором. В таком виде он стал ходить по кофейням и бильярдным, усиленно утрамбовывая кулаком то место, где, по анатомии, должно было находиться его сердце. Но странное дело! Те, кто знал плутоватую рожицу Растильяка, были сбиты с толку совершенно новым для них выражением: Растильяк казался напуганным. Частенько посередине речи он обрывал самого себя, бледнел и оглядывался по сторонам.
— Что с тобой, Жорж? — конфиденциально спрашивали товарищи: — не может быть, чтоб ты струсил! Какого чорта ты нервничаешь?
|
|
|
— Я убежден, — тихо ответил Растильяк на один из таких вопросов, — что за мной кто-то следит. Я чувствую на себе чьи-то глаза…
Он вздрогнул и передернул плечами, забыв, что у него перелом ключицы, засвидетельствованный печатью и подписью гарнизонного врача.
Нервозность такого весельчака и озорника, как Растильяк, наполнила суеверным страхом сердца ефрейтора и денщика. Среди солдат пошли россказни самого пагубного для дисциплины свойства.
— Идем это мы, братцы, по улице, — рассказывал ефрейтор Растильяка, — а за нами катится парочка — ну, лопни я на пятой рейнской бутылке, если вру, — катится парочка этаких, знаете, глаз, обыкновенных, черного цвета. Катится и таращится, катится и таращится.
— Что же они, с ресницами? — шопотом расспрашивали солдаты.
— Не скажу этого точно, — глаза и глаза. А вот как у них насчет ресниц, этого я не разобрал.
Понятно поэтому, что когда Растильяк объявил, что он перестанет ездить по шоссе в автомобиле, а будет брать из Мюльрока в Зузель лодку, честный ефрейтор запротестовал всем сердцем.
— Что за толк в воде, скажите мне на милость! — ораторствовал он на кухне пансиона Рюклинг, в то время как его офицер спустился один на мюльрокскую пристань. — И когда только был в ней какой-нибудь толк, начиная с Ноева потопа?! Плавать я не умею, пить воду разучился с трехлетнего возраста! Пускай плывет, если ему нравится.
Между тем не прошло и часа, как в зузельскую береговую полицию явился старый рыбак Кнейф. Он был бледен, как смерть, и объявил, что к их деревушке прибило лодку с испорченным мотором и трупом французского офицера.
Дознание установило, что Растильяк был задушен. На шее его нашли синие пятна от чьих-то пальцев. След их очень походил на руки и ногти самого офицера, да и пальцы его были так скрючены, что можно было подумать о самоудушении, если б только подобное предположение не было вздором.
Следственные власти выехали к месту происшествия. Крытый автомобиль доставил на берег Карла Крамера вместе с его новым секретарем. Другой автомобиль привез полицейских агентов и Боба Друка.
|
|
|
Место, где лежал убитый француз, было в полутора километрах от дороги, на скалистом и совершенно пустынном берегу.
Черные утесы торчали, громоздясь друг на друга. Рейн ревел вокруг них не хуже, чем море. Разбитая моторная лодка лежала на самом берегу, носом в галуны. Возле нее, со скрюченными пальцами, страшный, посинелый, вздутый, Растильяк походил на тухлую медузу. Язык его высунут, глаза вылезли из орбит.
Карл Крамер с величайшим вниманием обследовал местность, разглядывая вместе со своим секретарем все, что напоминало следы. Он прыгал взад и вперед, поводя круглыми очками и делая движения пальцами, как глухонемой. Что касается Боба Друка, то он опустился на камни возле трупа и сонно поглядывал туда, где прыгала черная крылатка Крамера.
— Тс! Пст! Молодой человек! — зашипел возле самого его уха старый рыбак Кнейф. — Нет! Не показывайте виду, что со мной разговариваете. Нагнитесь над покойником, ниже, ниже!..
Друк лениво наклонился над покойником.
— Поглядите на его уши!
Удивительное обстоятельство: красные маленькие уши Растильяка были вздуты и напружены неестественным образом. Хрящик стоял торчком, мочка ввернута внутрь, как если б кто-нибудь собирался заткнуть ею ушное отверстие.
— Видели? — торжественно шепнул рыбак. — Ни слова! Помяните меня, если она не отомстит, коли станем чесать языки.
Боб Друк туманно улыбнулся в ответ.
— Вы опять про свое, старина, — пробормотал он с блаженной негой в голосе. — Как вам не лень! Я не могу спать ночью, а сейчас я положительно задремал бы вот на этом берегу, в присутствии умного, милого человечка. Видите, он прыгает по камням? Это знаменитый Карл Крамер. Любите его, рыбак.
В ответ на эту речь старый Кнейф протер глаза и уставился на сыщика. Испуг его был сильнее, чем осторожность. Он вскрикнул:
— Парень, да вы… Да никак вы… Эй, дружок, сходите к береговому фельдшеру! Право, если б мне дали хороший молодой лопух и я приставил бы его к вашему лицу, он не показался бы мне зеленей, чем вы!
|
|
|
