 |
Индиго с тошнотворной скоростью заскользило волнами, 3 глава
|
|
|
|
— «Номад» перевозил в Банк Марса платиновые слитки, — рявкнул Престейн. — Если деньги…
— Разговор веду я! — оборвал Шеффилд и резко повернулся к Йанг-Йовилу. — Назовите стратегическое сырье.
Прямой вызов ошеломил Йанг-Йовила. Свистопляска вокруг «Номада» возникла из-за наличия на борту 20 фунтов ПирЕ, мирового запаса вещества, невосполнимого после гибели его создателя. Оба это знали, но Йовил предполагал, что адвокат предпочтет не упоминать ПирЕ.
Он решил ответить на откровенность откровенностью.
— Хорошо, джентльмены, я назову. «Номад» нес 20 фунтов ПирЕ.
Престейн приподнялся с кресла. Шеффилд яростным взглядом осадил его. — Что такое ПирЕ?
— По нашим данным…
— Полученным от мистера Престо?
— О, это ерунда, — засмеялся Йанг-Йовил и тут же перехватил инициативу. — По данным разведки ПирЕ разработан для Престейна. Изобретатель его исчез. Пирофор. Это все, что мы знаем точно. Но до нас доходят странные слухи… Невероятные доклады от надежных агентов… Если хотя бы часть наших догадок верна, ПирЕ может решить исход войны.
— Чепуха. Никакой военный материал не может в ней иметь решающего значения.
— Нет? А антигравы 2022 года? А универсальный Экран 2194? Любой стратегический материал имеет решающее значение, особенно если враг доберется до него первым.
— Сейчас такого шанса не существует.
— Благодарю Вас за признание важности ПирЕ.
— Я ничего не признаю. Я все отрицаю.
— Центральная Разведка готова предложить вам обмен. Человека за человека. Изобретателя ПирЕ за Гулли Фойла.
— Он у вас? — потребовал Шеффилд. — В таком случае, зачем вам Фойл?
— У нас труп! — вспыхнул Йанг-Йовил. — Полгода вооруженные силы Внешних Спутников держали его на Ласселе и выбивали информацию. Мы устроили рейд, который закончился почти поголовной смертью его участников. Спасли труп. И до сих пор не знаем, сколько они из него вытянули.
|
|
|
Престейн резко выпрямился.
— Черт подери, — бушевал Йанг-Йовил, — неужели вы не понимаете остроты положения Шеффилд? Мы все ходим по проволоке. Какого дьявола вы поддерживаете Престейна в этом грязном деле? Вы руководитель Либеральной партии… сверхпатриот. Главный политический враг Престейна. Продайте его, глупец, пока он не продал всех нас!
— Капитан Йовил, — ядовито вставил Престейн, — я не могу одобрить ваши выражения.
— Нам отчаянно нужен ПирЕ, — продолжал Йанг-Йовил. — Мы исследуем эти двадцать фунтов, научимся его синтезировать, применять в военных действиях… пока нас не опередили ВС. Но Престейн отказывается помогать. Почему? Потому что находится в оппозиции к правящей партии. Он не хочет никаких побед для либералов. Ради своей политики он предпочел бы наше поражение, потому что богачи типа Престейна никогда не проигрывают. Придите в себя, Шеффилд. Вас нанял предатель. Подумайте, что вы собираетесь сделать!
В этот момент раздался стук, и в Звездный зал вошел Саул Дагенхем. Было время, когда Дагенхем, чародей от науки, сверкал среди физиков первой величины колоссальной памятью, изумительной интуицией и мозгом изощренней вычислительной машины шестого поколения. Но произошла катастрофа, ядерный взрыв. Он не убил его, но сделал радиоактивным, «горячим», если можно так сказать, ходячей чумой.
Правительство Внутренних Планет ежегодно выплачивало ему 25 тысяч кредиток для обеспечения защитных мер. Дагенхем не мог общаться с человеком более пяти минут, не мог занимать никакое помещение, включая собственное, более тридцати минут в сутки. Изолированный от жизни и любви, он бросил свои исследования и создал колосс «Курьер Инк».
|
|
|
Когда бледный труп со свинцовой кожей появился в Звездном Зале, Йанг-Йовил понял неминуемость поражения. Он не мог соперничать одновременно с тремя соперниками. Он встал.
— Переговоры закончены. Я беру ордер на Фойла.
— Капитан Йовил уходит, — обратился Престейн к офицеру джант-стражи, приведшему Дагенхема. — Проводите его через лабиринт.
Йанг-Йовил поклонился, а когда офицер двинулся вперед, посмотрел прямо на Престейна, иронично улыбнулся и исчез со слабым хлопком.
— Престейн! — воскликнул Банни. — Он джантировал! Координаты этой комнаты не тайна для него! Он…
— Очевидно, — ледяным тоном отрезал Престейн. — Офицер, сообщите начальнику стражи. Звездный Зал немедленно перевести в другое место. Теперь, мистер Дагенхем…
— Подождите, — сказал Дагенхем. — Надо заняться ордером, И без извинения или объяснения, он исчез. Престейн поднял бровь. — Еще один, — пробормотал он. — Но у этого, по крайней мере, хватило такта хранить свою пирортацию до конца.
Вновь показался Дагенхем.
— Не имеет смысла тратить время на лабиринт, — успокоил он присутствующих. — Я принял меры. Йовила задержат — два часа гарантировано, три часа вероятно, четыре возможно.
— Как? — поразился Банни. Дагенхем холодно улыбнулся.
— Мне пора.
— Что с Фойлом? — спросил Престейн.
— Пока ничего. — На лице Дагенхема снова появилась страшная улыбка.
— Он действительно уникален. Я перепробовал все обычные методы и наркотики… Ничего. Снаружи — всего лишь заурядный космонавт… если не татуировка… но внутри… из стали. Что-то завладело всеми его помыслами, всем существом и не отпускает.
— Что же? — спросил Шеффилд.
— Надеюсь узнать.
— Как?
— Не спрашивайте, станете соучастниками. Корабль наготове?
Престейн кивнул.
— Ждите. Фойл долго не выдержит.
— Где вы его держите? Дагенхем покачал головой.
— Это помещение ненадежно.
Дагенхем джантировал по курсу Цинциннати-Нью-Орлеан-Монтеррей-Мехико и появился в психиатрическом крыле гигантского госпиталя Объединенных Земных Университетов. Крыло — едва ли подходящее название для целого города в маленькой стране госпиталя. Дагенхем появился на сорок третьем этаже терапевтического отделения, где в изолированном баке плавал без сознания Гулливер Фойл. Рядом стоял солидный бородатый мужчина в халате.
|
|
|
— Привет, Фриц.
— Привет, Саул.
— Хороша картинка — главврач обхаживает для меня пациента.
— Мы у тебя в долгу, Саул.
— Хватит об этом, Фриц. Я не облучу тебе госпиталь?
— Здесь свинцовые стены.
— Готов к работе?
— Хотел бы я знать, за чем ты охотишься.
— За информацией.
— И собираешься для этого превратить терапевтическое отделение в камеру инквизиции? Почему бы не использовать наркотики?
— Все испробовано. Бесполезно. Он не обычный человек.
— Это запрещено, ты же знаешь.
— Передумал? За четверть миллиона я могу продублировать твое оборудование.
— Нет, Саул. Мы всегда будем у тебя в долгу.
— Тогда начнем с Театра Кошмаров.
Театр Кошмаров появился на свет в результате ранних попыток лечения шизофрении методом шока с целью заставить больного вернуться к реальности, превратив его воображаемый мир в пытку. Связанные с ним эмоциональные перегрузки пациента были очень жестокими.
Проекторы очистили от пыли и подготовили к работе. Фойла достали из бака, сделали ему стимулирующий укол и оставили на полу. Бак удалили. Выключили свет.
Каждый ребенок на свете считает, будто его воображаемый мир уникален. Психиатрам же известно: радости и ужасы личных фантазий — общее наследство всего человечества. Терапевтическое отделение Объединенного Госпиталя записало эмоции на тысячи километров пленки и создало всеобъемлющий сплав ужаса в Театре Кошмаров.
Фойл очнулся в холодном поту, так и не поняв, что он вышел из небытия. Его сжимали в клещах, кидали в пропасть, жарили на костре. С него содрали кожу и кислотой выжигали внутренности. Он закричал, побежал, но вязкое болото обхватило его ноги. Какофонию скрежета, визга, стонов, угроз, терзавшую его слух, перекрывал настойчивый голос.
— Где Номад, где Номад, где Номад, где Номад?
— Ворга, — хрипел Фойл. — Ворга. Его защищало собственное сумасшествие, и это придавало ему дополнительные силы.
— Где Номад? Где ты оставил Номад? Что случилось с Номадом? Где Номад?
— Ворга — не сдавался Фойл. — Ворга. Ворга. Ворга. В контрольном помещении Дагенхем выругался. Главврач, управляющий проекторами, взглянул на часы.
|
|
|
— Минута сорок пять, Саул. Ему, пожалуй, больше не выдержать.
— Его надо расколоть. Выжимай все до конца! Фойла хоронили заживо, медленно, неумолимо, безжалостно. Его засасывала глубина. Вонючая слизь обволакивала со всех сторон, отрезая от света и воздуха. Он мучительно долго задыхался, а вдали гремел голос: — ГДЕ НОМАД? ГДЕ ТЫ ОСТАВИЛ НОМАД? ТЫ МОЖЕШЬ СПАСТИСЬ, ЕСЛИ НАЙДЕШЬ НОМАД. ГДЕ НОМАД?
Но Фойл был на борту «Номада» в своем гробу, без света и воздуха. Он свернулся в зародышевый комок и приготовился спать. Он был доволен. Он выживет. Он найдет «Воргу».
— Толстокожая свинья! — выругался Дагенхем. — Кто-нибудь раньше выдерживал Театр Кошмаров, Фриц?
— Нет. Ты прав. Это поразительный человек, Саул.
— Мы должны из него вытянуть… Ну, хорошо, к черту с этой штукой. Попробуем Мегалан. Актеры готовы?
— Все готово.
— Начнем.
Мания величия может развиваться в шести направлениях. Мегалан является драматической попыткой диагностики конкретного течения мегаломании.
Фойл проснулся в громадной постели. Он находился в роскошной спальне, сплошь в парче и бархате. Фойл удивленно огляделся. Мягкий солнечный свет падал через решетчатые окна. В дальнем углу застыл лакей, поправляя сложенную одежду.
— Эй… — промычал Фойл.
Лакей повернулся. — Доброе утро, мистер Фойл.
— Что?
— Прекрасное утро, сэр. Я приготовил вам бежевую саржу и легкие кожаные туфли.
— В чем дело, эй, ты?
— Я?… — Лакей удивленно посмотрел на Фойла. — Вы чем-то недовольны, мистер Формайл?
— Как ты меня зовешь, паря?
— По имени, сэр.
— Мое имя… Формайл? — Фойл приподнялся на локтях. — Нет, мое имя Фойл. Гулли Фойл. Так меня зовут.
Лакей прикусил губу. — Простите, сэр.
Он вышел. Через минуту в комнату вбежала прелестная девушка в белом. Она села на край постели. Взяла Фойла за руки и заглянула ему в глаза. Ее лицо выражало страдание.
— Милый, милый, милый, — прошептала она, — пожалуйста, не надо начинать все сначала. Доктор клянется, что ты пошел на поправку.
— Что начинать?
— Всю эту чепуху про Гулливера Фойла, будто бы ты простой…
— Я Гулли Фойл. Мое имя — Гулли Фойл.
— Любимый, нет. Это болезнь. Ты, наверное, чересчур много работал.
— Я Гулли Фойл всю мою жизнь.
— Дорогой, тебе так кажется. На самом же деле ты Джеффри Формайл. Ты… о, к чему это я рассказываю? Одевайся, любовь моя. Тебя ждут внизу.
Фойл позволил лакею одеть себя и, как в тумане, спустился по лестнице.
Прелестная девушка, очевидно обожавшая его, повсюду шла за ним. Они пересекли колоссальную судию, заставленную мольбертами и незаконченными картинами, миновали зал со шкафами, столами, посыльными и секретаршами и вошли в громадную лабораторию с высокими потолками, загроможденную стеклом и хромом. Там колыхалось и шипело пламя горелок, бурлили и пенились разноцветные жидкости, пахло странными химикалиями. По всему чувствовалось: здесь проводятся необычные эксперименты.
|
|
|
— Что все это значит? — поинтересовался Фойл. Девушка усадила его в плюшевое кресло у необъятного стола, заваленного бумагами. На некоторых из них красовалась оставленная небрежным взмахом пера внушительная подпись: Джеффри Формайл.
— Все свихнулись, все… — забормотал Фойл.
Девушка остановила его.
— Вот доктор Реган. Он объяснит.
Импозантный джентльмен со спокойными уверенными манерами приблизился к Фойлу, пощупал пульс, осмотрел глаза и удовлетворенно хмыкнул.
— Прекрасно. — констатировал он. — Превосходно. Вы близки к полному выздоровлению, мистер Формайл. Можете уделить мне одну минуту?
Фойл кивнул.
— Вы ничего не помните. Случается — перетрудились, к чему скрывать — чрезмерно увлеклись спиртным и не выдержали нагрузок. Вы утратили связь с реальностью.
— Я…
— Вы убедили себя в собственном ничтожестве — инфантильная попытка уйти от ответственности. Вбили себе в голову, будто вы простой космонавт по имени Фойл. — Гулливер Фойл, верно?
Со странным номером….
— Гулли Фойл. АС 128/127.006. Но это действительно я! Про…
— Это не вы. Вот вы. — Доктор Реган махнул рукой в сторону необычных помещений, виднеющихся через прозрачную перегородку. — Обрести настоящую память, всю эту великолепную реальность можно лишь избавившись от фальшивой.
— Доктор Реган подался вперед, сверкнув стеклами очков. — Восстановите детально вашу старую память, и я уничтожу ее без следа. Где, по-вашему, вы оставили воображаемый корабль «Номад»? Как вам удалось спастись? Куда делся ваш воображаемый «Номад»?
Фойл заколебался.
— Мне кажется, я оставил «Номад»… — Он замолчал. Из блестящих очков доктора Регана на него уставилось дьявольское лицо… кошмарная тигриная маска с выжженной надписью «Номад» через перекошенные брови. Фойл вскочил.
— Врете! — взревел он. Я Фойл!
В лабораторию вошел Саул Дагенхем.
— Ну, хорошо, — сказал он. — Все свободны.
Кипучая жизнь в соседних комнатах прекратилась. Актеры исчезли быстро и тихо, не глядя в сторону Фойла. Дагенхем обратил к Фойлу свою смертельную улыбку.
— Ты крепкий орешек, не правда ли? Ты воистину уникален. Меня зовут Саул Дагенхем. У нас есть пять минут для разговора. Выйдем в сад.
Сад Успокоения на крыше Терапевтического Здания был венцом лечебного планирования. Каждая перспектива, каждый цвет, каждый контур умиротворяли страсти, гасили раздражение, смягчали злость, убирали истерию, наводили меланхолию.
— Садись. — Дагенхем указал на скамейку рядом с кристально чистым бассейном, — Мне придется ходить вокруг тебя. — Я облучен. Ты понимаешь, что это значит?
Фойл угрюмо мотнул головой. Дагенхем сорвал орхидею и обхватил ее ладонями. — Следи за цветком, увидишь.
Он прошелся перед скамейкой и неожиданно остановился.
— Ты прав, разумеется. Все, что с тобой случилось, — правда. Только… что с тобой случилось?
— Проваливай, — прорычал Фойл.
— Знаешь, Фойл, я восхищаюсь тобой.
— Проваливай.
— Надо признать, у тебя есть характер и изобретательность. Ты кроманьонец, Фойл. Бомба, брошенная на верфи Престейна, замечательна. Ты разграбил чуть ли ни весь Объединенный Госпиталь, добывая деньги и материалы. — Дагенхем стал считать по пальцам. — Обокрал слепую сиделку, очистил шкафчики, украл химикалии, украл приборы.
— Проваливай.
— Но откуда такая ненависть к Престейну? Зачем ты пытался взорвать его корабль? Чего ты хотел?
— Проваливай.
Дагенхем улыбнулся.
— Если мы собираемся беседовать, тебе придется выдумать что-нибудь новое. Твои ответы становятся однообразными. Что произошло с «Номадом»?
— Я не знаю никакого «Номада», ничего не знаю.
— Последнее сообщение с корабля пришло семь месяцев назад. Потом… Что ты делал все это время? Украшал лицо?
— Я не знаю никакого «Номада», ничего не знаю.
— Нет, Фойл, так не пойдет. У тебя на лбу татуировка — «НОМАД». Свежая татуировка. Гулливер Фойл» АС 128/127.006, помощник механика, находился на борту «Номада». Разведку залихорадило от одного лишь факта, что ты возвращаешься на частной яхте, которую считали пропавшей более пятидесяти лет. Послушай, да ты просто напрашиваешься на неприятности. Знаешь, как в разведке выбивают ответы из людей?
Фойл выпрямился. Дагенхем кивнул, увидев: его слова попали в цель. — Подумай хорошенько. Нам нужна правда, Фойл. Я пытался выманить ее у тебя хитростью. Ничего не получилось, признаю. Теперь я предлагаю тебе честную сделку. Если пойдешь на нее, мы защитим тебя. Если нет, проведешь пять лет в застенках разведки или в ее лабораториях.
Фойла испугали не пытки, он боялся потерять свободу. Ему нужна свобода, чтобы набрать денег и снова найти «Воргу», чтобы убить «Воргу».
— Какую сделку? — спросил он.
— Скажи нам, что произошло с «Номадом», и где он сейчас?
— Зачем, ты, паря?
— Зачем? Спасти груз, ты, паря.
— Там нечего спасать. Чтоб за миллион миль да ради обломков?! Не крути, ты.
— Ну, хорошо, — сдался Дагенхем. — «Номад» нес груз, о котором ты не подозревал, — платиновые слитки. Престейн покрывал свой долг Банку Марса — двадцать миллионов кредиток.
— Двадцать миллионов… — прошептал Фойл.
— Плюс-минус пара тысяч. Тебя бы ждало вознаграждение. Ну, скажем, тридцать тысяч кредиток.
— Двадцать миллионов, — снова прошептал Фойл.
— Мы предполагаем, что с «Номадом» расправился крейсер Внешних Спутников. Тем не менее они не поднимались на борт и не грабили, иначе тебя бы уже не было в живых. Значит в сейфе в каюте капитана… Ты слушаешь, Фойл?
Но Фойл не слушал. Перед его глазами стояли двадцать миллионов… не двадцать тысяч… двадцать миллионов в платиновых слитках, как сияющая дорога к «Ворге». Не надо больше никакого воровства. Двадцать миллионов. Этого вполне хватит стереть с лица земли «Воргу».
— Фойл!
Фойл очнулся и посмотрел на Дагенхема.
— Не знаю никакого «Номада», ничего не знаю.
— Я предлагаю щедрое вознаграждение. На тридцать тысяч космонавт может кутить, ни о чем не думая, целый год… Чего тебе еще?
— Ничего не знаю.
— Либо мы, либо разведка, Фойл.
— Больно вам надо, чтобы я попал им в лапы, иначе к чему эти разговоры? Все это пустой треп. Я не знаю никакого «Номада», ничего не знаю.
— Ты!.. — Дагенхем пытался подавить бешенство. Он слишком много открыл этому хитрому примитивному созданию. — Да, мы не стремимся выдать тебя разведке. У нас есть свои собственные средства. — Его голос окреп. — Ты думаешь, сумеешь надуть нас. Ты думаешь, мы станем ждать, пока рак на горе свистнет. Ты думаешь даже, что раньше нас доберешься до «Номада».
— Нет, — сказал Фойл.
— Так вот слушай. На тебя заготовлено дело. Наш адвокат в Нью-Йорке только ждет знака, чтобы обвинить тебя в саботаже, пиратстве в космосе, грабеже и убийстве. Престейн добьется твоего осуждения в двадцать четыре часа. Если у тебя раньше было знакомство с полицией, это означает лоботомию. Они вскроют твой череп и выжгут половину мозгов. После чего ты никогда не сможешь джантировать.
Дагенхем замолчал и пристально посмотрел на Фойла. когда тот покачал головой, Дагенхем продолжил.
— Что ж, тебя присудят к десяти годам того, что в насмешку называют лечением. В нашу просвещенную эпоху преступников не наказывают. Их лечат. Тебя бросят в камеру одного из подземных госпиталей. Там ты будешь гнить в темноте и одиночестве. Будешь гнить там, пока не решишь заговорить. Будешь гнить там вечно. Выбирай сам.
Ворга, я убью тебя.
— Я ничего не знаю о «Номаде». Ничего!
— Хорошо, — Дагенхем сплюнул. Внезапно он протянул вперед сжатый в ладонях цветок орхидеи. Цветок почернел и рассыпался. — Вот что с тобой будет, понял?
Глава 5
К югу от Сен-Жирона, возле Франко-испанской границы, тянутся на километры под Пиринеями глубочайшие во Франции пещеры — Жофре Мартель. Это самый большой и самый страшный госпиталь на Земле. Ни один пациент не джантировал из его чернильной тьмы. Ни одному пациенту не удалось узнать джант-координаты мрачных глубин госпиталя.
Если не считать фронтальной лоботомии, есть всего три пути лишить человека возможности джантировать: удар по голове, вызывающий сотрясение мозга, расслабляющий наркотик и засекречивание джант-координат. Из этих трех наиболее практичным считался последний.
Камеры, отходящие от запутанных коридоров Жофре Мартель, были вырублены в скале. Они не освещались, как и коридоры. Мрак подземелий пронизывали лучи инфракрасных ламп. Охрана и обслуживающий персонал носили специальные очки. Пациенты жили во тьме и слышали лишь отдаленный шум подземных вод.
Для Фойла существовали лишь тьма, шум вод и однообразие госпитального режима. В восемь часов (или в любой другой час этой немой бездны) его будил звонок. Он вставал и получал завтрак, выплюнутый пневматической трубой. Завтрак надо было съесть немедленно, потому что чашки и тарелки через пятнадцать минут распадались. В восемь-тридцать дверь камеры отворялась, и Фойл вместе с сотнями других слепо шаркал по извивающимся коридорам к Санитарии.
Там, так же в темноте, с ними обращались, как со скотом на бойне — быстро, холодно, с безразличием. Их мыли, брили, дезинфицировали, им вкалывали лекарства, делали прививки. Старую бумажную одежду удаляли и сжигали, и тут же выдавали новую. Затем их гнали в камеры, автоматически вычищенные и обеззараженные во время их отсутствия. Все утро Фойл слушал в камере лечебные рекомендации, лекции, морали и этические наставления. Потом снова наступала закладывающая уши тишина, и ничто не нарушало ее, кроме отдаленного шума вод и едва слышных шагов надзирателей в коридоре.
Днем их занимали лечебным трудом. В каждой камере зажигался телевизионный экран, и пациент погружал руки в открывшееся отверстие. Он видел и чувствовал трехмерно передающиеся предметы и инструменты. Он кроил и штопал госпитальные робы, мастерил кухонную утварь и готовил пищу. На самом же деле он ни до чего не дотрагивался. Его движения передавались в мастерские и там управляли соответствующими механизмами. После одного короткого часа облегчения вновь наваливались мрак и тишина темницы.
Правда, временами,… раз или два в неделю (или, может быть, раз или два в год) доносился приглушенный звук далекого взрыва, И Фойл отрывался от горнила ненависти, где закалялась его жажда мести. В Санитарии он шептал вопросы невидимым фигурам.
— Что за взрывы, там?
— Взрывы?
— Слышу их, как будто издалека.
— Это Чертовджант.
— Что?
— Чертовджант. Когда кто-то по горло сыт Жофре. Поперек глотки. Джантирует прямо к черту, он.
— Ах ты!..
— Вот так вот. Невесть откуда, невесть куда. Чертовджант… вслепую… и мы слышим их. Бум! Чертовджант.
Фойл был потрясен. Тьма, тишина, одиночество наводили отчаяние, ужас, сводили с ума. Монотонность казалась невыносимой. Погребенные в застенках госпиталя Жофре Мартель, пациенты страстно ждали утра ради возможности прошептать слово и услышать ответ. Но любые разговоры сразу пресекались охраной, а динамик потом читал наставления о Добродетели Многотерпения.
Фойл знал записи наизусть, каждое слово, каждый шорох и треск ленты. Он возненавидел эти голоса: всепонимающий баритон, бодрый тенор, доверительный бас. Он научился отрешаться, работать механически. А вот перед бесконечными часами одиночества он оказался беспомощен. Одной ярости тут не хватало.
Фойл потерял счет дням. Больше он не перешептывался в Санитарии. Его сознание оторвалось от реальности и куда-то медленно и бездумно плыло. Ему стало казаться, что он снова на «Номаде», опять дерется за жизнь. Потом и эта слабая связь с иллюзией оборвалась. Все глубже и глубже он погружался в пучину кататонии, в лоно тишины, в лоно темноты, в лоно сна.
То были странные, быстротечные сны. Однажды ему явился голос ангела-спасителя. Ангела-женщины. Она тихонько напевала. Трижды он слышал слова: «О, боже…», «Боже мой!..», и «О…»
Фойл падал в бездонную бездну и слушал.
— Есть выход, — сладко нашептывал в его уши ангел. Голос ангела гнева был мягким и нежным, и в то же время горел безумием.
И внезапно, с безрассудной логикой отчаяния, Фойл осознал: выход есть. Глупец, он не видел этого раньше.
— Да, — прохрипел он. — Есть выход. Послышался сдавленный вздох. — Кто это?
— Я, — сказал Фойл. — Это я, не кто иной. Ты меня знаешь.
— Где ты?
— Здесь. Где всегда.
— Но здесь никого нет. Я одна.
— Спасибо, показала мне путь, ты.
— Я слышу голоса, — прошептал гневный ангел. — Это начало конца.
— Ты показала мне путь. Чертовджант.
— Чертовджант!.. Боже мой, неужели это правда? Ты говоришь на уличном арго… ты существуешь на самом деле… Кто ты?
— Гулли Фойл.
— Но ты не в моей камере. И даже не поблизости. Мужчин здесь держат в северной части Жофре Мартель. Я — в «Юге-900». А ты?
— Север-III.
— Четверть мили. Как мы… О, господи! Конечно! Это Линия Шепота. Я всегда думала — выдумки… А она существует…
— Что ж, пора, — пробормотал Фойл. — Чертовджант.
— Фойл, не смей! Послушай меня. Это чудо.
— Чудо?
— Акустический феномен… такое случается в пещерах… Каприз передачи звука… Старожилы называют это Линией Шепота. Я им не верила. Никто не верит, но это правда! Мы на разных концах Линии Шепота. Мы можем разговаривать. Мы можем строить планы. У нас есть надежда. Мы можем спастись.
* * *
Ее звали Джизбелла Мак Куин. Она была вспыльчива, умна, образована и независима. Жофре Мартель пять лет назад начал лечить ее от бандитизма. Джизбелла гневно-шутливо поведала Фойлу о том, как она бросила вызов обществу.
— Ты не знаешь, что джантация принесла женщинам, Гулли. Она заперла нас. Отправила назад в сераль.
— Что такое сераль?
— Гарем. Место, где содержат женщин. Через тысячу лет развития цивилизации мы снова — собственность. Джантация так угрожала нашей добродетели, нашему достоинству, нашей чести, что нас заперли как золотые слитки в сейф. Нам закрыты все дороги. Это страшный тупик, Гулли, и из него нет выхода. Остается только плюнуть на все и идти напролом.
— Зачем это тебе, Джиз?
— Свобода нужна мне как воздух, Гулли. Я хочу жить своей собственной жизнью, а общество заковало меня в кандалы и обрекло на смирение. — И она поведала ему все мрачные и трагические подробности своего бунта: Слабохарактерное Вымогательство, Каскадный Шантаж, Новобрачное и Похоронное Ограбления и другие.
Фойл рассказал ей о «Номаде» и «Ворге», о своей ненависти и своих планах, но не сообщил Джизбелле ни о своем лице, ни о двадцати миллионах в платиновых слитках, скрытых в поясе астероидов.
— Что случилось с «Номадом»? — спросила Джизбелла. — Верно ли то, что говорил тот человек, Дагенхем? Его уничтожил крейсер Внешних Спутников?
— Мне не понять. Сказано — не помню, ты.
— Очевидно, взрыв вызвал у тебя амнезию, а шесть месяцев одиночества и мук усугубили потерю памяти. На корабле не осталось ничего ценного?
— Нет.
— И Дагенхем ни о чем не упоминал?
— Нет, — солгал Фойл.
— Значит, у него была иная причина упрятать тебя в Жофре Мартель. Зачем-то ему нужен «Номад»… Не пытаться взорвать «Воргу» — это глупость. Только дикий зверь грызет захлопнувшийся капкан. Сталь не виновата.
— Не пойму, о чем ты. «Ворга» прошел мимо.
— Кару заслужил мозг, Гулли. Тот мозг, который устроил западню. Выясни, кто находился на борту «Ворги». Узнай, кто приказал уйти. И накажи его.
— Да-а. Как?
— Думай, Гулли. Голова, сообразившая, как сдвинуть «Номад», как из ничего собрать адскую машинку, должна найти способ. Но никаких бомб! — Думай! Разыщи кого-нибудь из экипажа «Ворги». Он назовет остальных. Выследи их, узнай, кто отдал приказ и покарай его. На это требуется время, Гулли… время и деньги, много денег, больше, чем у тебя есть.
Они часами переговаривались по Линии Шепота. Голоса слышались слабо, звучали как будто у самых ушей. Лишь в определенном месте каждой камеры можно было услышать собеседника. Вот почему они не сразу обнаружили это чудо. Теперь они наверстывали упущенное время. Джизбелла учила Фойла.
— Если нам когда-нибудь удастся выбраться из Жофре Мартель, мы будем вместе. Я не могу довериться безграмотному человеку.
— Кто безграмотный?
— Да, ты, — решительно заявила Джизбелла. — Мне приходится все время разговаривать на уличном арго.
— Я умею читать и писать.
— И все… то есть, кроме голой силы — ты нуль.
— Говори толком, ты, — рассвирепел Фойл.
— Я и говорю толком. Что проку от самого лучшего резца, если он тупой? Надо заточить твой разум, Гулли. Надо дать тебе образование.
Он покорился. Он понял: она права. Надо знать гораздо больше не только для того, чтобы выбраться, но и для поисков «Ворги». Джизбелла оказалась дочерью архитектора, получила блестящее образование. Она муштровала Фойла, вбивала в него знания с циничным опытом пяти лет тюрьмы. Иногда он бунтовал против тяжелого труда. Тогда по Линии Шепота кипели яростные, но тихие споры. Затем, в конце концов, он просил прощения и вновь покорялся. Иногда Джизбелла уставала от наставлений. И они просто разговаривали и мечтали.
— Мне кажется, мы влюбляемся друг в друга, Гулли.
— Мне тоже так кажется, Джиз.
— Я старая карга, Гулли. Мне сто пять лет. А ты как выглядишь?
— Кошмарно.
— То есть?
— Лицо.
— Это романтично. Один из тех загадочных шрамов, украшающих настоящих мужчин?
— Нет. Ты увидишь, когда встретимся мы. Неправильно, да, Джиз? Просто: «когда мы встретимся».
— Молодец.
— Мы ведь встретимся однажды, Джиз?
— Скоро, я надеюсь, Гулли. — Далекий голос Джизбеллы окреп. — А теперь пора за работу. Надо готовиться.
За пять лет Джизбелла многое узнала о Жофре Мартель. Никто никогда не джантировал из подземного госпиталя, но десятилетиями из уст в уста передавались слухи и крупицы истины. По этим сведениям Джизбелла быстро установила соединяющую их Линию Шепота. На их основе начала она обсуждать планы спасения.
— Это в наших силах, Гулли, не сомневайся. В системе охраны наверняка есть недостатки.
|
|
|
