 |
7. Разговор в трейлере
|
|
|
|
Трейлер Кристианы находился метрах в пятидесяти от его палатки. Войдя, она включила свет, достала бутылку вина, наполнила два стакана. Хрупкая, ниже Брюно ростом, она наверняка когда‑ то была очень красива; но тонкое лицо её увяло, мелкие красные прожилки испещрили кожу. Только волосы, черные, шелковистые, сохраняли все свое великолепие. Взгляд её голубых глаз был мягок, немного грустен. Ей было, наверное, лет сорок.
– По временам на меня накатывает, тогда я путаюсь с целым светом, – сказала она. – Правда, для проникновения я всегда требую, чтобы был презерватив.
Она смочила губы, отпила глоток. Брюно смотрел на нее; она ничего не надела снизу, лишь натянула серую бумажную фуфайку. Выпуклость её венерина холма была очаровательна, только большие губы слегка отвисли.
– Я бы хотел сделать так, чтобы ты тоже кончила, – сказал он.
– Не торопи события. Допей свой стакан. Можешь выспаться здесь, места хватит. – Она указала на двуспальную кровать.
Они потолковали о стоимости стоянки трейлера. Кемпинг для Кристианы не подходил, у неё были проблемы с позвоночником.
– И довольно серьезные, – сказала она. – Большинство мужчин предпочитает минет, – сказала она еще. – Проникновение их утомляет, им больно напрягаться. А когда берешь в рот, они становятся как малые дети. У меня впечатление, что феминизм их не на шутку задевает, куда сильнее, чем они в этом признаются.
– Есть вещи и похуже феминизма, – сумрачно обронил Брюно. Он наполовину опустошил свой стакан, прежде чем решился продолжить: – Ты давно знаешь Край?
– Практически с самого начала. Я перестала приезжать, когда была замужем, а теперь возвращаюсь сюда каждый год недели на две, на три. Поначалу это было местечко скорее альтернативное, приют новых левых; теперь оно для поборников New Age; не такая уж это перемена. В семидесятых уже возник интерес к восточной мистике; джакузи и массажи здесь сохранились и поныне. Здесь приятно, но немного печально; и насилия здесь гораздо меньше, чем вокруг. Религиозная атмосфера немного скрадывает грубость приставаний. А все‑ таки есть женщины, которые и здесь страдают. У мужчин, стареющих в одиночестве, куда меньше причин жаловаться, чем у женщин, попавших в такое же положение. Мужчины пьют скверное вино, засыпают, у них разит изо рта, потом, проспавшись, они все начинают сызнова. И довольно быстро умирают. Женщины принимают транквилизаторы, занимаются йогой, ходят к психологам; они доживают до глубокой старости и тяжко страдают. Выставляют на продажу ослабевшие, обезображенные тела, сами это сознают и терзаются. И все же продолжают в том же духе, так как не в силах отказаться от надежды быть любимыми. Они до самого конца остаются жертвами этой иллюзии. Женщина и после определенного возраста всегда может переспать с мужиком, но возможности быть любимой у неё никогда уже не будет. Таковы мужчины, вот и все.
|
|
|
– Кристиана, – мягко возразил Брюно, – ты преувеличиваешь… К примеру, сейчас мне очень хочется доставить тебе удовольствие.
– Верю. Мне кажется, ты скорее всего славный малый. Эгоист и симпатяга.
Она сбросила фуфайку, растянулась поперек кровати, подложила себе под ягодицы подушку и раздвинула бедра. Брюно сначала довольно долго вылизывал её лобок, потом быстрыми мелкими движениями языка стал возбуждать клитор. Кристиана глубоко вздохнула.
– Запусти палец, – шепнула она.
Брюно повиновался, затем повернулся так, чтобы, не переставая лизать Кристиану, одновременно ласкать её грудь. Почувствовав, как твердеют соски, он поднял голову.
– Продолжай, прошу тебя, – взмолилась она. Он передвинулся поудобнее, чтобы шея не затекла, и стал ласкать клитор пальцем. У Кристианы вырвался стон. На какую‑ то долю секунды в памяти мелькнула тощая, сморщенная вульва его матери; это видение тотчас исчезло, он продолжал все быстрее тереть клитор и дружеским языком щедро вылизывать губы. Живот её покраснел, дыхание становилось все громче. Она кончила умиротворенно, с продолжительным содроганием. Он замер в неподвижности, прильнув лицом к её мокрой вульве, воздев руки; и почувствовал, как пальцы Кристианы ласково сжали его запястья.
|
|
|
– Спасибо, – сказала она. Потом встала, натянула фуфайку и снова наполнила стаканы.
– Это было по‑ настоящему хорошо, тогда, в джакузи, – сказал Брюно. – Мы не произнесли ни слова; в тот момент, когда я ощутил твои губы, я ещё не различал черт твоего лица. Ни грана соблазна, это было что‑ то очень чистое.
– Все основывается на корпускулах Краузе… – Кристиана усмехнулась. – Меня можно извинить, я ведь преподаватель естественных наук. – Она отпила глоток вина. – Основание клитора, головка и желобок полового члена выстланы корпускулами Краузе, они очень богаты нервными окончаниями. Когда их ласкают, в мозгу происходит мощный выброс эндорфинов. Итак, клиторы и головки половых членов покрыты корпускулами Краузе – их количество у всех приблизительно одинаково, в этом смысле равенство полное; но есть кое‑ что другое, ты сам это прекрасно знаешь. Я была без ума от своего мужа. Я ласкала, я лизала его член и делала это благоговейно; я любила ощущать, как он входит в меня. Я была горда тем, что вызываю у него эрекцию, у меня есть фотография его вставшего члена, я всегда её храню в сумочке: для меня это вроде священного изображения, моей величайшей радостью было доставлять удовольствие ему. В конце концов он меня бросил ради более молодой. Я только что вполне убедилась, что мои гениталии не внушают тебе истинного влечения; это уже отчасти гениталии старухи. В зрелом возрасте повышение побочных связей между коллагенами, фрагментация эластина в ходе митозов постепенно приводят к потере крепости и гибкости тканей. В двадцать лет у меня была прекрасная вульва; ныне я вполне отдаю себе отчет, что большие и малые губы несколько отвисли.
|
|
|
Брюно осушил свой стакан; ему было абсолютно нечего ей возразить. Чуть погодя они улеглись. Он обвил рукой талию Кристианы. Они заснули.
Брюно проснулся первым. Далеко в вышине, в древесных кронах пела птица. Кристиана во сне сбросила одеяло. У неё были прехорошенькие ягодицы, все ещё округлые, весьма волнующие. Ему вспомнилась фраза из «Русалочки», у него была дома старая сорокапятка с «Матросской песенкой» в исполнении ансамбля «Братец Жак». Русалочка вынесла все испытания, отказалась от своего голоса, от родины, от красивого русалочьего хвоста, и все из любви к принцу, в надежде стать настоящей женщиной. Глубокой ночью выброшенная бурей на прибрежный песок, она выпивает волшебный эликсир. Ей кажется, будто её разрубают надвое, боль так невыносима, что она теряет сознание. Следуют несколько музыкальных аккордов в совершенно ином духе, словно бы открывающие взгляду новую картину; затем чтица произносит ту фразу, что так живо тронула Брюно: «Когда она проснулась, солнышко сверкало, и перед ней стоял прекрасный принц».
Он вновь припомнил вчерашний разговор с Кристианой и сказал себе, что, может быть, сумеет полюбить её слегка отвисшие, но сладкие губы. Как всегда по утрам, что вообще свойственно большинству мужчин, ему приспичило. В неярком свете ранней зари лицо Кристианы, утопающее в густой массе черных спутанных волос, казалось очень бледным. Она лишь чуть приоткрыла глаза, когда он вошел в нее. Ноги она раздвинула, хотя, похоже, немного удивилась. Он задвигался в ней, но заметил, что с каждой секундой становится все более вялым. Это вызвало в нем глубокую печаль, смешанную с беспокойством и стыдом.
– Ты предпочитаешь, чтобы я надел презерватив? – спросил он.
– Да, пожалуйста. Они в пакете, рядом, на туалетном столике.
Он разорвал упаковку; это были изделия фирмы «Техника». Естественно, что агрегат, едва оказавшись в резине, совершенно размяк.
– Мне жаль, – буркнул он, – мне правда жаль.
– Ничего, – сказала она мягко, – иди, приляг.
|
|
|
Положительно, СПИД был истинным благодеянием для мужчин этого поколения. Иногда достаточно вынуть колпачок, чтобы их орудие тотчас расслабилось.
– Никогда не смогу к этому приспособиться…
Совершив эту маленькую церемонию, защищающую их мужественность в принципиальном смысле, они могут снова улечься в постель, привалиться к телу своей жены и мирно почивать.
* * *
После завтрака они спустились с холма, прошлись мимо пирамиды. На берегу пруда не было ни души. Они растянулись на залитой солнцем лужайке; Кристиана стянула с него шорты и принялась его ублажать. Действовала она очень мягко, поразительно чувственно. Позже, когда с её легкой руки они вошли в тайное сообщество «пар свободного поведения», Брюно пришлось отдать себе отчет в том, насколько это редкостное качество. Большинство женщин из этой среды действовали грубо, без малейших нюансов. Они слишком крепко сжимали, с тупым жаром трясли член, вероятно желая походить на актрис из порнофильмов. На экране это, может быть, и зрелищно, но осязательный результат так себе, если не мучителен. Кристиана же, напротив, прибегала к методу легких касаний, постоянно увлажняла свои пальцы, ласкала чувствительные зоны. Женщина в свободной индейской блузе проследовала мимо них и уселась на берегу. Брюно сделал глубокий вздох, удержался от извержения. Кристиана улыбнулась ему; солнце начинало жарко пригревать. Он понял, что вторая неделя в Крае обещает быть очень приятной. Возможно даже, что они не расстанутся, будут стареть вместе. По временам она будет дарить ему краткий миг физического блаженства, они вдвоем переживут пору угасания страстей. Так пройдет несколько лет; потом всему придет конец, они постареют, для них комедия плотской любви будет окончена.
* * *
Пока Кристиана принимала душ, Брюно изучал инструкцию «омолаживающего крема на основе микрокапсул», которое он накануне приобрел в универсаме Леклерка. В то время как реклама на упаковке подчеркивала новизну средства, более подробный текст вкладыша особо упирал на три пункта: фильтрацию вредоносных составляющих солнечного света, выделение активных увлажнителей на протяжении целого дня и нейтрализацию свободных радикалов. Его чтение было прервано на полпути приходом Катрин, экс‑ феминистки, зацикленной на египетских гадальных картах. Она не делала секрета из того, что возвращается с занятий кружка по развитию личности «Ваше дельце вытанцуется».
Речь идет о выявлении своих наклонностей с помощью серии символических игр; эти игры мало‑ помалу позволяют выпустить на волю «внутреннего героя», скрытого в каждом из участников. В ходе первого дня занятий обнаружилось, что Катрин немножко колдунья, но вместе с тем и немножко львица; сие открытие, само собой разумеется, должно было ориентировать её на ответственный пост в сфере торговли.
|
|
|
– Гм‑ м‑ м, – пробурчал Брюно.
В этот момент вернулась Кристиана, одежда которой состояла из полотенца, обернутого вокруг талии. Катрин осеклась, не сумела скрыть раздражение. Она сослалась на начало занятий кружка «Медитации дзен и аргентинского танго» и поспешно ретировалась.
– А я‑ то думала, ты занимаешься в группе «Тантра и бухгалтерский учет», – бросила ей вслед Кристиана.
– Ты с ней знакома?
– Ну да, эту дуреху я знаю уже лет двадцать. Она здесь тоже с самого начала, по существу со дня основания Края.
Она тряхнула своей гривой, тюрбаном намотала полотенце на голову. Вышли они вместе. Брюно вдруг захотелось взять её за руку. Он так и сделал.
– Я всегда терпеть не могла феминисток, – снова заговорила Христина, когда они были на полдороге вверх по склону. – Эти шлюхи беспрерывно болтают о мытье посуды и разделении обязанностей, они буквально одержимы мытьем посуды. Иной раз им случается проронить словцо‑ другое насчет кухни или пылесосов, но грязная посуда неизменно остается главнейшим предметом их разговоров. За несколько лет им удается превратить мужиков из своего окружения в бессильных брюзжащих невротиков. Тогда – следствие абсолютно неизбежное – они начинают испытывать ностальгию по мужественности. В конечном счете они посылают к черту своих дружков, предпочитая, чтобы их самих нанизал на таран какой‑ нибудь латиноамериканский мачо. Меня всегда поражала склонность интеллектуалок к проходимцам, грубым скотам и болванам. Короче, они успевают потрахаться с двумя‑ тремя, иным, самым аппетитным, перепадает и больше, потом заставляют кого‑ нибудь заделать им пупса и принимаются готовить домашнее повидло по фирменным рецептам от Мари‑ Клер. Я такой сценарий наблюдала десятки раз.
– Это старо как мир, – примирительно заметил Брюно.
* * *
Вторую половину дня они провели у бассейна. Напротив, по другую его сторону, стайка девчонок прыгала на месте, отнимая друг у дружки плейер.
– Миленькие, правда? – заметила Кристиана. – Вон та блондинка с маленьким бюстом настоящая красотка. – Потом она растянулась на банном полотенце. – Передай‑ ка мне крем.
Кристиана не принимала участия ни в одном из кружков. Даже испытывала некоторое отвращение к этой, как она выражалась, шизофренической активности.
– Возможно, я жестковата, – говорила она еще, – но знаю я этих выкормышей шестьдесят восьмого года, перешагнувших рубеж сорокалетия, практически я сама одна из них. Они старятся в одиночестве, их влагалища почти мертвы. Потолкуй с ними пять минут, и ты увидишь, что они вовсе не верят в эти россказни о чакрах, кристаллах, светоносных вибрациях. Хотя стараются во все это поверить, иногда им это удается на пару часов, пока длится занятие группы. Они ощущают ангельское присутствие, внутренний цветок, что раскрывается у них в животе, и все такое; потом занятие кончается, и они опять видят, что одиноки, постарели, подурнели. Они страдают нервическими припадками, ревут. Не замечал? Особенно после занятий дзен. По правде говоря, у них нет выбора, ведь помимо всего прочего их донимают проблемы с деньгами. Они чуть ли не все прошли курс психоанализа, это выпотрошило их кошельки до самого дна. Мантра и таро – жуткая чушь, но это хоть подешевле, чем психоаналитики.
– Ну да, ещё и стоматологи… – невнятно проворчал Брюно. Он пристроил голову между её раскинутых бедер, чувствуя, что так и уснет.
Когда настала ночь, они направились к джакузи. Он попросил её его не возбуждать. Вернувшись в трейлер, они занялись любовью. Он было потянулся к презервативам, но Кристиана сказала: «Оставь». Войдя в нее, он почувствовал, что она счастлива. Одно из самых удивительных свойств плотской любви – то ощущение близости, которое она вызывает, если к желанию примешивается хоть малая толика взаимной симпатии. С первых же минут от «вы» переходишь к «ты», и кажется, будто любовница, даже встреченная только вчера, имеет право на такую степень откровенности, до какой ты бы не дошел ни с одним человеческим существом. Так и Брюно в ту ночь поведал Кристиане нечто такое, о чем никому никогда не рассказывал, даже Мишелю, а уж своему психиатру и подавно. Он говорил ей о своем детстве, о смерти бабушки и унижениях, пережитых в пансионе для мальчиков. Он описал ей свое отрочество, мастурбации в электричке в двух шагах от девочек; он ей рассказал о летних месяцах в доме отца. Кристиана слушала, поглаживая его волосы.
* * *
Они провели вместе неделю и накануне отъезда Брюно пообедали в ресторане даров моря в Сен‑ Жорж‑ де‑ Дидонн. Воздух был горяч и неподвижен, пламя свечей, озарявших их столик, почти не вздрагивало. Сверху их взгляду открывалось обширное устье Жиронды, вдали виднелся мыс Грав.
– Когда я вижу, как луна сияет над морем, – сказал Брюно, – я с непривычной ясностью осознаю, что нам нечего, абсолютно нечего делать в этом мире.
– Тебе в самом деле необходимо ехать?
– Да, я должен провести две недели с сыном. По существу, мне следовало уехать на прошлой неделе, больше задерживаться нельзя. Послезавтра его мать улетает самолетом; у неё уже все рассчитано.
– Сколько лет твоему сыну?
– Двенадцать.
Кристиана помолчала задумчиво, отхлебнула глоток мюскаде. На ней было длинное платье, она сделала макияж и казалась молодой девушкой. Сквозь кружева корсажа угадывалась грудь; пламя свечей искорками отсвечивало в глазах.
– Я думаю, что немножко влюбилась, – произнесла она. Брюно ждал в полнейшей неподвижности, не решаясь пошевельнуться. – Я живу в Нуайоне, – продолжала она, – вдвоем с сыном. У нас все было более или менее хорошо, пока ему не исполнилось тринадцать. Не знаю, возможно, ему не хватало отца… Хотя и не уверена, вправду ли детям нужен отец. Он‑ то не нуждался в своем сыне, уж это наверняка. Поначалу он иногда брал его с собой, водил в кино или в «Макдоналдс». Потом это стало случаться все реже и реже, а когда он переехал со своей новой подружкой на юг, совсем прекратилось. Я его вырастила почти что одна, мне, вероятно, не хватало авторитета. Вот уже два года как он начал пропадать из дома, завелись дурные знакомства. Это многих удивляет, но Нуайон город неспокойный. Много черных и арабов, Национальный фронт на последних выборах получил сорок процентов. Я живу в доме на окраине, у почтового ящика выломана дверца, ничего не могу оставить в подвале. Мне часто бывает страшно, иногда слышится стрельба. Вернувшись из лицея, запираюсь у себя, никогда не выхожу из дому по вечерам. Сын возвращается домой поздно, а часто совсем не приходит. Я ничего не смею ему сказать; боюсь, как бы он меня не ударил.
– Нуайон далеко от Парижа?
Она усмехнулась.
– Вовсе нет, это в департаменте Уаза, километров восемьдесят, не больше… – Она умолкла и опять улыбнулась; её лицо в эту минуту светилось нежностью и надеждой. – Я любила жизнь, – сказала она. – Любила жизнь и от природы была чувственной и страстной, всегда обожала заниматься любовью. Что‑ то обернулось не так; я не совсем понимаю что, но что‑ то в моей жизни не заладилось.
Брюно уже сложил палатку, загрузил багаж в автомобиль; свою последнюю ночь он провел в трейлере. Утром попытался войти в Кристиану, но на этот раз спасовал, он чувствовал себя взвинченным и расстроенным. «Кончай прямо на меня», – сказала она. Она размазала сперму по своему лицу и груди. Когда он выходил за дверь, она попросила: «Приезжай повидаться со мной». Он обещал. Было это в субботу, первого августа.
Вопреки обыкновению, Брюно сейчас избегал больших магистралей. Не доезжая Партене, он сделал краткую остановку. У него была потребность подумать; да, но, в сущности, о чем? Он остановил машину среди мирного, скучного ландшафта, возле канала с почти недвижной водой. Прибрежные кустарники то ли росли, то ли гнили, трудно сказать. Тишину нарушало смутное жужжание, оно доносилось из воздуха, должно быть полного насекомых. Он прилег на поросший травой берег, пригляделся к слабому, чуть заметному движению воды: она медленно текла на юг. Лягушек не было видно – ни одной.
В октябре 1975‑ го, перед самым поступлением на факультет, когда Брюно обосновался в квартирке, купленной для него отцом, у него возникло ощущение, что начинается новая жизнь. Разочароваться пришлось очень скоро. Конечно, девушки там были, даже много девушек, но все они выглядели уже занятыми или по крайней мере не проявляли желания завязать с ним отношения. С целью установить контакты он таскался на все воскресные дополнительные занятия, на все лекции и вскоре таким образом вышел в первые ученики. Он видел девушек в кафетерии, слышал их болтовню: они приходили и уходили, встречались с приятелями, приглашали друг друга на вечеринки. Брюно начал много есть. Вскоре он установил для себя продовольственный маршрут – вниз по бульвару Сен‑ Мишель. Для начала он покупал хот‑ дог в лавочке на перекрестке с улицей Гей‑ Люссака; потом чуть дальше съедал пиццу или, реже, сандвич по‑ гречески. В «Макдональдсе», что на пересечении с бульваром Сен‑ Жермен, он проглатывал несколько чизбургеров, запивая кока‑ колой и молочно‑ банановым коктейлем; затем, спотыкаясь, плелся по улице Ла‑ Арп, чтобы закончить пиршество в тунисских кондитерских. По дороге домой он останавливался перед кинотеатром «Латен», предлагавшим два порнофильма за один сеанс. Иной раз он по получасу топтался перед входом, притворяясь, будто изучает схему автобусных маршрутов, в надежде – неизменно тщетной – увидеть входящую пару или одинокую женщину. Однако чаще всего он не находил попутчиков. Оказавшись в зале, он сразу чувствовал себя лучше, билетерша была безупречна в своей скромной сдержанности. Мужчины располагались поодаль друг от друга, между ними всегда оставалась дистанция в несколько свободных мест. Он спокойно онанировал, смотря «Похотливых медсестер», «Путешествуешь автостопом – не носи трусиков», «Профессионалку с раздвинутыми ногами», «Сосалок» и множество тому подобных фильмов. Единственное, что его смущало, – момент, когда наступала пора выйти из кинотеатра прямехонько на бульвар Сен‑ Мишель, где он распрекрасно мог нос к носу столкнуться с кем‑ нибудь из факультетских однокашниц. Обычно он выжидал, чтобы какой‑ нибудь тип поднялся с места, и следовал за ним по пятам: пойти на порнофильм за компанию с приятелем казалось ему менее постыдным. Домой он возвращался обычно около полуночи, на сон грядущий читал Руссо или Шатобриана.
Раз или два в неделю Брюно принимал решение изменить жизнь самым радикальным образом. Вот как это происходило. Для начала он раздевался – совсем, догола – и вставал перед зеркалом: было необходимо дойти до предела самоуничижения, досконально разглядеть всю мерзость своего раздутого брюха, отвислых щек, ягодиц, уже тронутых дряблостью. Потом он выключал все лампы. Сдвигал ноги, скрещивал руки на груди, слегка наклонял для пущего самоуглубления голову. Тут он делал медленный, глубокий вдох, надувая до крайности свой гадский живот; затем выдох, тоже очень медленный, и при этом он мысленно вел счет. Все цифры были важны, его сосредоточенность не должна была ослабеть ни на миг; но наивысшее значение имели четыре, восемь и, разумеется, шестнадцать – последняя цифра. Когда, выдохнув изо всех сил, он выпрямится, произнеся финальное «шестнадцать! », он станет совершенно другим человеком, наконец‑ то готовым жить, броситься в круговорот бытия. Он больше не будет знать ни страха, ни стыда; начнет нормально питаться, нормально вести себя с девушками. «Сегодня первый день твоей новой жизни».
Этот маленький церемониал ничего не мог поделать с его робостью, но иногда оказывал некоторое воздействие на его булимию; случалось, проходило двое суток, прежде чем он снова впадал в обжорство. Неудачу он объяснял недостатком собранности, потом, очень скоро, опять начинал верить в успех. Он был ещё молод.
Однажды вечером, выходя из кондитерской «Сласти Южного Туниса», он столкнулся с Анник. Он не видел её со времени их краткой встречи летом 1974‑ го. Она ещё больше подурнела, теперь она была почти что жирной. Квадратные очки в черной оправе с толстыми стеклами уменьшали её и без того маленькие карие глазки, подчеркивали нездоровую белизну кожи. Они вместе пили кофе, причем оба испытали минуты довольно заметного смущения. Она тоже была студенткой, изучала в Сорбонне литературу; её комнатка с окнами на бульвар Сен‑ Мишель находилась совсем рядом. Уходя, она оставила ему номер своего телефона.
В последующие недели он несколько раз заходил к ней. Она отказывалась раздеваться, собственная наружность слишком её унижала; зато в первый вечер она предложила Брюно сделать ему минет. О своих физических недостатках она не говорила, сослалась на то, что не приняла таблетки. «Я предпочитаю это, право же, поверь…» Она никуда не ходила, все вечера просиживала дома. Готовила себе настойки, старалась соблюдать режим; но ничто не помогало. Брюно несколько раз пробовал стащить с неё панталоны; она сжималась в клубок, ни слова не говоря, яростно отталкивала его. Он в конце концов уступал, вытаскивал свой член. Она сосала его торопливо, немножко слишком сильно; он эякулировал ей в рот. Иногда они разговаривали об учебе, но недолго; обычно он довольно скоро уходил. Честно говоря, она была так некрасива, что ему было бы трудно представить себя рядом с ней на улице, в ресторане, в очереди у кинотеатра. Он нажирался в кондитерской до тошноты, потом поднимался к ней, давал себя пососать и удалялся. Наверное, так оно и лучше.
* * *
В вечер смерти Анник погода стояла очень теплая. Был ещё только конец марта, но вечер выдался совсем весенний. В своей привычной кондитерской Брюно купил длинный рожок, начиненный миндалем, потом спустился к набережной Сены. Звук громкоговорителя с речного трамвая сотрясал воздух, отдаваясь эхом от стен Нотр‑ Дама. Он дожевал липкий, обмазанный медом рожок, потом, в который раз, почувствовал острое отвращение к самому себе. А может быть, неплохая идея, сказал он себе, опробовать свой метод здесь, в самом сердце Парижа, в центре мира, среди людей. Он зажмурил глаза, сдвинул каблуки, скрестил на груди руки. Войдя в состояние абсолютной сосредоточенности, стал медленно, решительно считать. Произнеся заветное «шестнадцать! », он энергично выпрямился. Речной трамвайчик пропал из виду, набережная была пустынна. Воздух все ещё оставался довольно теплым.
Перед домом Анник теснилась маленькая толпа, двое полицейских сдерживали её. Он приблизился. Изувеченное тело девушки лежало на земле, нелепо скорчившись. Ее раздробленные руки, будто щупальца, охватывали голову, лужа крови окружала то, что осталось от её лица; вероятно, перед падением она последним рефлекторным жестом самозащиты поднесла руки к лицу. «Прыгнула с восьмого этажа. Мгновенная смерть», – со странным удовольствием сказала женщина, стоявшая рядом с ним. Подкатила машина скорой помощи, из неё вышли двое мужчин с носилками. В то мгновение, когда они поднимали её, он увидел расколотый череп и отвел глаза. «Скорая помощь» укатила под вой сирен. Так кончилась первая любовь Брюно.
* * *
Лето 1976‑ го было, может статься, самой жестокой порой его жизни; ему только что исполнилось двадцать лет. Жара стояла несусветная, даже ночи не приносили с собой ни малейшей свежести; в этом смысле лето 76‑ го должно остаться в памяти потомков. Девушки ходили в коротких прозрачных платьях, от пота ткань липла к телу. Он бродил целыми днями сам не свой от желания. Вставал по ночам, пешком обходил Париж, задерживаясь на террасах кафе, подкарауливая их у входа на дискотеки. Танцевать он не умел. Возбуждение не утихало ни на мгновенье. Ему казалось, что промеж ног у него кусок мяса, истекающий влагой, гниющий, пожираемый червями. Несколько раз он пробовал заговаривать с девушками на улице, но в ответ слышал только унизительные насмешки. По ночам он смотрел на себя в зеркало. Его потные, прилипшие к голове волосы начинали редеть со лба; под рубашкой прорисовывались складки живота. Он стал посещать секс‑ шопы и пип‑ шоу, но не добился ничего, кроме обострения своих мук. Тут в первый раз он прибег к услугам проститутки.
Неуловимый и решающий поворот, сделал вывод Брюно, вот что произошло в западном обществе в 1974‑ 1975 годах. Он все ещё лежал на травянистом откосе над каналом; свернутая и засунутая под голову полотняная куртка заменяла ему подушку. Он вырвал пучок травы, ощутил её влажную шероховатость. В те самые годы, когда он безуспешно пытался приноровиться к жизни, западные общества вступили на какой‑ то темный путь. В то лето семьдесят шестого было уже очевидно, что все это добром не кончится. Физическое насилие, самое крайнее проявление индивидуальности, вслед за вожделением снова вступит на Западе в свои права.
|
|
|
