Убийство Дмитрия Ионаовича

Ожидая смерти царя Федора, располагая волей царицы, наполнив Думу, двор, приказы родственниками и друзьями, Годунов, примеряясь к царской короне, не сомневался и в преданности патриарха. Он хотел быть родоначальником новой царской династии и уже был близок к этому. Гибель Дмитрия была неизбежной.

Сначала Годунов хотел объявить Дмитрия незаконнорожденным, но передумал, так как не было для этого достаточных оснований. Тогда распустили слухи, что шести- или семилетний сын Иоанна IV имеет характер отца. Якобы Дмитрий любит кровь и муки, но многие утверждали, что Дмитрий рос умным и благородным ребенком.

Историки до сих пор делятся на тех, кто считает Бориса Годунова организатором убийства царевича Дмитрия, и тех, кто связывает его гибель с несчастным случаем, Изложим версию о том, как Годунов изводил и погубил царевича, По наущению Годунова, как повествует источник, мамка царевича боярыня Василиса Волохова и ее сын Осип дали Дмитрию яд, но он не подействовал на мальчика. Предлагали погубить царевича дворянам Владимиру Загряжскому и Никифору Чепчугову, но те отказались. Нашли «на­дежного» человека — дьяка Михаила Битяговского, который, осыпанный золотом Годунова, уехал в Углич. Вместе с Битяговским прибыли туда его сын Данила и племянник Никита Качалов. Успех казался легким, но за сыном неустанно смотрела мать, Мария Нагая (седьмая жена Ивана ГРОЗНОГО). Она сама его кормила, ходила с ним на прогулки.

Настал трагический день 15 мая 1591 г. К вечеру, в шестом часу, царица с сыном возвратилась из храма и собиралась обедать. Ее братьев во дворе не было, слуги носили кушанья. В это время Волохова позвала Дмитрия гулять во двор. Царица, думая идти с ним же, в каком-то рассеянии на минуту остановилась. Кормилица пыталась удержать царевича, сама не зная для чего, но мамка силой вывела его из горницы в сени к нижнему крыльцу. Там их встретили Осип Волохов, Данила Битяговский и Никита Качалов. Осип, взяв Дмитрия за руку, сказал: «Государь, у тебя новое ожерелье?». Тот с невинной улыбкой поднял голову и ответил: «Нет, старое». И в этот момент над царевичем блеснул нож убийцы, который, едва коснувшись гортани Дмитрия, выпал из рук Волохова.

Закричав от ужаса, кормилица обняла своего державного питомца. Волохов убежал, но Данила Битяговский и Качалов вырвали раненого царевича, убили его и бросились прочь с лестницы. Именно в этот момент из сеней на крыльцо вышла царица Мария, а девятилетний мученик уже лежал окровавленный в объятиях той, которая воспитала и пыталась защитить его своей грудью. Дмитрий скончался, не услышав даже крика отчаяния матери...

Через минуту город стал неузнаваем. Бил набат. Улицы заполнились народом. Все увидели мертвого царевича, а возле него мать и кормилицу — обе были без памяти. Но имя убийц уже было названо. Они не успели или не хотели скрываться и закрылись в одном из домов. Тогда к толпе вышел главарь убийц Михаил Битяговский. Он пытался доказать народу, что якобы произошел несчастный случай и Дмитрий сам убил себя ножом «в падучей болезни». «Душегубец!» — завопила толпа. Камни посыпались в убийцу Данилу Битяговского, который искал убежища в доме с одним из соучастников злодейства Данилой Третьяковым. Народ схватил и убил их. Были убиты также Михаил Битяговский и Никита Качалов. Третий убийца, Осип Волохов, был схвачен и приведен в церковь Спаса, где уже стоял гроб Дмитрия. На глазах царицы Осипа умертвили, убили также трех слуг Михаила Битяговского. Мамку оставили в живых для дачи показаний, а убийц похоронили без церковного отпевания.

Из Углича к царю послали гонца, но он был перехвачен людьми Годунова. Грамоту взяли и переписали, сказав в ней, что царевич в судорожном припадке заколол себя ножом из-за «небрежности» Нагих, которые якобы оклеветали дьяка Битяговского и его ближних в убийстве царевича. С этим подлогом Годунов и поспешил к Федору.

Царь горько плакал, но всему поверил. В Углич для разбора дела были посланы Андрей Клешнин (помощник в злодействе) и князь Василий Иоаннович Шуйский, брат которого был убит Годуновым. Прибыв в Углич, Шуйский и Клешнин осмотрели убитого царевича, собрали духовенство и граждан. Шуйский спросил; «Каким образом Дмитрий от небрежности Нагих заколол сам себя?». Ему назвали истинных убийц. Тогда допросы начали проводить тайно. После был составлен отчет-заключение царю. Обвинили близких и родных Нагих, особенно Михаила, брата вдовствующей царицы. Всех обвиняемых привезли в Москву, снова допрашивали. Бывшую царицу Марию Нагих без ее воли постригли в монахини и отвезли в вологодские земли, на Выксу (близ Череповца). Человек 200 горожан Углича были казнены, многих заточили в темницу. Убийц перезахоронили по церковному обряду.

Но среди безмолвия двора и церкви все же был слышен ропот. Вскоре он затих, так как в Москве случился большой пожар, отвлекший мысли горожан от этого несчастья. Годунов проявил большую милость. Он раздавал горожанам деньги, строил новые дома. Москвитяне вновь начали ревностно славить Годунова.

Сам Федор Иоаннович, и в цветущей юности не имевший иной мысли, кроме как о спасении души, в конце жизни еще меньше заботился о мирской жизни и о своем царстве. Царь Федор ходил и ездил из обители в обитель, приглашая греческих высших священнослужителей в Москву, и много молился. В конце 1597 г. Федор тяжело заболел. 6 января 1598 г. открылись явные признаки близкой смерти. Царь постепенно лишился зрения и слуха, он постоянно обращал свой угасающий взор на Годунова. Бояре безмолвствовали. Народ любил Федора как: последнего царя крови Рюрика и Владимира Мономаха. Перед смертью Федор написал духовную грамоту, в которой указывал, чтобы держава перешла в руки Ирины. Главными советниками трона были назначены двое — патриарх Иов и шурин царя Борис Годунов.

Перед смертью Федор беседовал с Ириной наедине. Содержание этой беседы осталось неизвестным. 7 января 1598 г. в час дня Федор испустил дух, без судорог и трепета, незаметно, как бы заснул тихо и сладко...

Лжедмитрий I.

Самозванец, воспользовавшись тайной помощью польского короля Сигизмунда III, набрал небольшое войско (по разным оценкам от 4 до 6 тыс. человек) и в октябре 1604 г. перешел границу Московского государства. Многие русские люди уверовали в чудесное спасение царевича Дмитрия (уб. 15.05.1691 г) другим выгодно было так считать, сражаясь под знаменами самозванца с войском Бориса Годунова. К концу ноября 1604 г. власть Лжедмитрия признали многие города и волости. Однако 21 января 1605 г. он потерпел сокрушительное поражение от войск Бориса Годунова под селом Добрыничи и бежал в Путивль. После смерти Бориса Годунова в апреле 1605 г. к самозванцу перешла большая часть русского войска, стоявшего под Кромами.

Объединенное войско двинулось на Москву. 20 июня 1605 г. самозванец торжественно вступил в русскую столицу и месяц спустя венчался на царство под именем Дмитрия. Еще раньше его посланцы и московские бояре жестоко расправились с семьей Бориса Годунова, задушив его сына Федора, всего два месяца занимавшего царский трон, и вдову царицу Марию Григорьевну. Но и правление самозванца было недолгим. Двигаясь к Москве, Лжедмитрий был щедр на обещания. Часть их он сдержал: даровал ряд привилегий южнорусским городам, одарил казаков, настоял на восстановлении права крестьян переходить от одного владельца к другому. Но далеко не все обещания были выполнены. Более того, повседневная деятельность царя и его ближайшего окружения, выказанное им открытое пренебрежение к русским обычаям, вызывала резкое неприятие и церкви, и боярства, и большинства посадских людей. Особенно недовольны были москвичи, страдавшие от произвола казачьего и шляхетского окружения Лжедмитрия. До крайности накалила обстановку его женитьба на католичке Марине Мнишек, пышная свадьба с которой состоялась 8 мая 1606 г.

Москвичи роптали, а в боярской среде зрел заговор, во главе которого стоял боярин князь Василий Иванович Шуйский. На рассвете 17 мая по всей Москве ударили в колокола. По городу разнесся слух, что поляки хотят убить государя. Толпы горожан принялись громить дворы поляков. Воспользовавшись суматохой, люди Шуйского ворвались во дворец и разоружили стражу Лжедмитрия. Царь пытался бежать, но, выпрыгнув из окна дворца с высоты 20 локтей, сломал ногу и был убит. Труп Лжедмитрия волоком притащили на Красную площадь и бросили в грязь посреди рыночных рядов. Глашатаи зачитывали на площадях грамоты, обличавшие самозванство Гришки Отрепьева. Через три дня его тело закопали в поле за Серпуховскими воротами. Некоторое время спустя в городе распространилась молва о колдовстве, о том, что будто бы над местом погребения самозванца ночью горят странные голубые огни. Труп Лжедмитрия I вырыли, сожгли на костре, пепел смешали с порохом и выстрелили из пушки в ту сторону, откуда он пришел в Москву.

 

Тула имела тогда вид шумной столицы, в которой собралось более 100 тысяч воинов, чиновников, купцов и другого народа. Вслед за князьями Воротынским и Телятевским туда поспешили Мстиславские, Шуйские и другие знатные особы. Вельможи предоставили самозванцу государственную печать, ключи от кремлевской казны, одежды, царские доспехи. Самозванец, еще не зная о смерти Федора, немедленно занялся государственными делами. Он действовал свободно, решительно, словно человек, рожденный на престоле.

11 июня Лжедмитрий I отправил грамоты во все концы России о том, что он правом наследия сел на престол и чтобы духовенство, синклит и народ с усердием целовали ему крест.

Самозванец занимался уже и внешними делами. Отложили выезд из Москвы посла Англии, который возвращался на родину. По приказу самозванца ему были вручены новые грамоты.

Узнав, что в Москве все готово к праздничному приему, самозванец направился в столицу. 16 июня он был в Коломне, где знатнейшие чиновники преподнесли ему хлеб-соль, златые кубки и соболей. Затем он весьма милостиво принял немецкую делегацию и сказал: «...Я верю вам более, нежели своим русским...». 20 июня 1605 г. в прекрасный летний день самозванец вступил в Москву — торжественно и пышно. Он ехал на белом коне, в великолепной одежде, в блестящем ожерелье стоимостью 150 тысяч червонцев. Улицы были заполнены множеством людей. При виде царевича, народ падал ниц. Но с первых же шагов правления самозванец презрел русские устои и обычаи, чем оскорбил достоинство русского народа.

С Лобного места самозванец поспешил к праху Иоанна Грозного, затем он взошел на престол московских государей. Многие вельможи вышли из дворца на Красную площадь к народу и с ними был Богдан Вельский, который обратился с торжественной речью, призывая присутствующих и всю Россию любить и верно служить новому царю. Народ отвечал дружно. Торжество казалось искренним. Самозванец с сановниками и духовенством пировал во дворце, граждане города — на площадях. Все пили и веселились до глубокой ночи. «Но плач был не далек от радости, — говорит летописец, — и вино лилось в Москве перед кровью».

Объявили милости. Лжедмитрий возвратил свободу, чины и достояние не только Нагим, своим мнимым родственникам, но и всем опальным времен Бориса. Были освобождены Романовы, Шереметевы, Голицыны, Долгорукие, Куракины и другие. Из ссылки возвратили также опального инока Филарета (Федора Никитича Романова), чтобы дать ему сан митрополита Ростовского. Наконец-то опальный инок увидел свою жену и сына. В это время инокиня Марфа и юный Михаил, отданный ей на воспитание, жили в епархии Филарета, близ Костромы, в монастыре Св. Ипатия. Сняли опалу с родственников Бориса Годунова, дали им должности воевод в Сибири и других отдаленных местах страны. Не были забыты и мертвые: тела Нагих и Романовых, усопших в бедствии, вынули из могил, перевезли в Москву и похоронили с честью там, где лежали их предки.

Лжедмитрий удвоил жалованье сановникам и войску, погасил все долги Иоанна, отменил многие торговые и ссудные пошлины. Чтобы показать доверие к подданным, он отпустил своих иноземных телохранителей, всех поляков, дав каждому из них в награду за верную службу по 40 золотых деньгами и мехами. Но поляки были недовольны, поэтому они не стали выезжать из Москвы — пили и требовали повысить им вознаграждение.

Самозванец преобразовал Думу в Совет, назвав всех думных мужей сенаторами, увеличил их число до 70 и сам ежедневно присутствовал там, слушал и решал дела, как уверяют, с необычайной легкостью.

Пишут, что Лжедмитрий, имея дар красноречия, блистал им в Совете, говорил много и складно, любил сравнения, часто ссылался на историю, рассказывал, что видел за границей, изъявлял особое уважение к французскому королю Генриху IV, хвалился милосердием, кротостью, великодушием. Самозванца славили. Ближние к нему люди советовали немедленно венчаться на царство. На место свергнутого Иова патриархом выбрали грека Игнатия, кипрского архиепископа, который был изгнан из отечества турками.

Войско, высшая знать, государственные чиновники признали самозванца за царевича Дмитрия. Признали все, кроме матери, свидетельство которой было очень важно. Естественно, народ "ожидал этой встречи с нетерпением. Уже около месяца этот человек властвовал в Москве, а народ ехце не видел царицы-инокини, жившей в пятистах верстах от столицы.

Но тайные сношения требовали времени: с одной стороны, «матери» Лжедмитрия предоставляли царскую жизнь, а с другой, в случае упрямства, — муки и смерть. Вдовствующая супруга Иоанна Мария Нагих, еще не старая годами, помнила удовольствия света, двора и пышности. Она 13 лет плакала в унижении, страдала за себя, за своих ближних — и не усомнилась в выборе. Лишь после этого самозванец гласно послал к ней в Выксу князя Михаила Скопина-Шуйского и других знатных бояр с убедительным челобитием от нежного сына благословить его на царство. Сам же «сын» 18 июля выехал встретить свою «мать» в село Тайнинское, что недалеко от Москвы.

Двор и народ были свидетелями любопытного зрелища, Близ дороги расставили богатый шатер. В него ввели бывшую царицу Марию, которую ожидал там «сын». Никто не знает, о чем был разговор, так как встреча происходила наедине. Но народ увидел главное: «сын» и «мать» вышли из шатра и на их лицах светилась радость. Они нежно обнимали друг друга и произвели в сердцах народа восторг. Народ плакал, видя в глазах царицы слезы. Она могла их лить и искренне, вспоминая об истинном сыне Дмитрии.

«Сын» посадил инокиню Марфу в великолепную колесницу, а сам с открытой головой шел несколько верст пешком, наконец сев на коня, ускакал вперед и принял царицу в палатах Иоанна Грозного. В этих палатах самозванец часто встречался с «матерью», беседовал с ней, удалив от нее всех подозрительных людей.

21 июля 1605 г. состоялись пышные торжества со всеми подобающими обрядами — и самозванец оказался на царском троне. Многие уже знали истинное лицо нового русского царя, но лукавили и лицемерили.

Этот человек был легкомысленным и вспыльчивым от природы, грубым и надменным, безрассудным и напористым. Удивляя бояр остротой и живостью ума в государственных делах, новый царь часто забывался: оскорблял их насмешками, упрекал в невежестве, преклонялся перед иноземцами. Польша не сходила у него с языка. Только один Петр Басманов был его доверенным лицом.

Самозванец скоро охладил к себе и народную любовь. Он не хотел креститься перед иконами и садиться за обед с молитвами. Одевался, как поляки, ел телятину, которая считалась у русских запретной пищей, не мог терпеть бани и никогда не ложился спать после обеда (как издревле делали все русские от правителя до простого смерда). Он любил в это время гулять. Все забавы и склонности нового царя казались странными: он любил ездить верхом на диких жеребцах, бил медведей, стрелял из пушек и точно попадал в цель, сам учил воинов, строил, брал приступом земляные крепости, бросался в свалку и терпел, если иногда его толкали, сшибали с ног, давили. Осуждали еще в нем и непомерную расточительность. Он сыпал деньгами и награждал многих ни за что. Давал иноземным музыкантам жалованье, какого не имели и первые государственные деятели. Новый царь только на свой туалет в три месяца израсходовал свыше семи миллионов рублей.

Самозванец бесчестил женщин и девушек. Он взял к себе в наложницы Ксению, дочь Годунова. Через несколько месяцев Ксению постригли, назвали Ольгой и сослали в Белоозеро.

Вскоре хвала царю из-за его безрассудства умолкла, народ стал перешептываться, шепот перешел в ропот. Первым уличителем лжецаря был инок, который всенародно сказал, что этот человек известен ему с детских лет и его имя Григорий, что жил он с ним в одном монастыре. Инока тайно умертвили в темнице.

Нашелся другой опаснейший свидетель — князь Василий Шуйский, который видел истинного Дмитрия убитым, но еще не захороненным. Шуйский не долго безмолвствовал. Он сказал родным, друзьям, близким, что Россия находится у ног обманщика. Басманов, узнав об этом, донес самозванцу. Шуйского с братьями взяли под стражу и велели судить, как до этого никого не судили. Избрали собор из людей всех чинов и званий. Летописец уверяет, что князь Василий на этот раз оказался героем. Он смело, великодушно говорил истину к ужасу судей, которые старались заглушить его криками. Шуйского пытали, но он молчал и никого из соучастников не назвал. Его приговорили к смертной казни, а братьев лишили свободы.

В глубокой тишине народ теснился вокруг Лобного места, где стоял осужденный боярин. Петр Басманов зачитал царский указ о казни Шуйского. Народ затаился, издавна любя род Шуйских. Обнаженный палачом, Василий, обращаясь к народу, крикнул: «Братья! Умираю за веру христианскую и за вас!». Уже голова осужденного склонилась на плаху, как вдруг послышался крик: «Стой!». Это царский чиновник прискакал из Кремля к Лобному месту и привез помилование Шуйскому. Вся площадь зашумела от восторга. Все славили справедливого царя.

Народ узнал, что, оказывается, царица-инокиня слезным молением убедила «сына» не казнить Шуйского. Вероятно, совесть терзала эту несчастную пособницу обмана: спасая мученика истины, Мария надеялась уменьшить свой грех перед людьми. Вместе с ней ходатайствовали за осужденного и некоторые поляки. Всех Шуйских — Василия, Дмитрия и Иоанна — сослали на север, имения их описали, дома разорили.

Тогда же разнеслись по Москве свидетельства многих жителей Галича — земляков и самых близких родных Отрепьева: дяди, брата и даже матери, добросовестной вдовы Варвары. Они увидели царя, узнали его и не хотели молчать. Дядю самозванца Смирнова-Отрепьева (ездившего еще в 1604 г. к польскому королю Сигизмунду III Ваза для уличения племянника) сослали в Сибирь. Схватили дворянина Петра Тургенева и мещанина Федора, которые явно возмущали народ против царя, их всенародно казнили.

С этого времени самозванец начал жестокую расправу над всеми неугодными ему людьми. Многих пытали, казнили, душили в темницах, ссылали лишь за одно слово «расстрига». По таким доносам были удалены из Чудова монастыря многие иноки, но архимандрита Пафнутия, который с первого взгляда узнал в нем дьяка Григория, самозванец не тронул. Он насторожился, сменил охрану, окружив себя 300 немцами, но продолжал веселиться. Музыка, пляска и игры были ежедневной забавой двора. Летописец говорит, что «многие плакали в домах, а на улицах казались веселыми и нарядными женихами».

Усмирив, как ему казалось, Москву, новый царь спешил исполнить обет, предложив руку и царский венец полячке Марине. Сношения между Мнишеком-отцом и самозванцем не прекращались. В сентябре Лжедмитрий послал великого секретаря и казначея Афанасия Власьева в Краков для торжественного сватовства, направив королю Сигизмунду III Ваза грамоту. Другую грамоту от царицы-инокини Марфы послали отцу невесты — сандомир-скому воеводе Мнишеку. Самозванец, вопреки обычаю, даже не известил об этом важном деле бояр. Народ был недоволен выбором невесты,

Смелый, любящий риск, готовый к опасностям, этот человек уже не хотел довольствоваться московским государством: он мечтал о завоеваниях новых земель. Самозванец готовил поход на Турцию. Римский Папа славил царя-героя, советуя ему начать войну с Крымом.

Однажды по Москве разнесся слух, что Борис Годунов жив. Однако самозванец не испугался этой выдумки, переданной ему от имени польского короля Сигизмунда. Он только написал королю, что обиделся на него (обида состояла в том, что Сигизмунд называл самозванца господарем и великим князем, а не царем). Русский лжецарь хотел именоваться новым пышным титулом Цесарь, и даже Непобедимый, мечтая о своих будущих воинских успехах. Поляки наотрез отказали ему в таком титуле, но это не помешало решить им брачное дело.

В ноябре посол России в Польше Афанасий Власьев прибыл в Краков и нанес визит Сигизмунду. В присутствии Сигизмунда, его сына Владислава и сестры Анны — шведской королевы состоялось торжественное обручение Марины Мнишек и мнимого Дмитрия, от имени которого выступал посол Власьев. Марина, с короной на голове, в белой одежде, усыпанной драгоценными камнями, блистала равно и красотой и нарядами. Затем состоялся великолепный обед. Марина сидела рядом с королем. Жених из Москвы прислал богатые подарки: образ Св. Троицы — благословение царицы-инокини Марфы, перо из рубинов, гиацинтовую чашу, золотой корабль, усыпанный многими драгоценными камнями, золотого быка, пеликана и павлина, какие-то удивительные часы с флейтами и трубами, три пуда жемчуга, 640 редких соболей, кипы бархата, парчи, штофов, атласов и прочее. Сигизмунд благословил Марину, дав ей напутствие в ее поездке в Россию. Посол Москвы остался еще в Кракове, чтобы присутствовать на свадьбе Сигизмунда. В январе 1606 г. жених прислал из Москвы Мнишеку-отцу 200 тысяч злотых, сверх 100 тысяч злотых, отданных Сигизмунду за набор ополчения в 1604 г. Жених изъявлял нетерпение видеть невесту.

Оградив себя иноземными телохранителями, мнимый царь успокоился, веря в предсказание, что он будет властвовать в России 34 года. Царь пировал с боярами. Уже немолодой знатный князь Мстиславский женился на двоюродной сестре царицы-инокини Марфы. Казалось, что и Москва искренне веселилась с царем. В эти веселые дни самозванец, расположенный. К милости, через шесть месяцев ссылки простил Шуйских. Он возвратил им знатность, богатство. Всеми уважаемый потомок Рюрика Василий Шуйский был любим народом, прославив себя неустрашимой твердостью перед обличениями самозванца. Пытки и плаха дали ему в глазах россиян блистательный венец героя-мученика, и никто из бояр не мог в случае народного движения иметь такой власти над умами, как этот князь — равно честолюбивый, лукавый и смелый. Дав письменное обязательство в верности царю, Василий возвратился в столицу, по-видимому, иным человеком. Он казался усерднейшим слугой и снискал у самозванца особую доверенность. Народ говорил правду: Шуйский вернулся, чтобы погибнуть или погубить. Царь хотел, чтобы Василий Шуйский избрал себе невесту. Василий выбрал княжну Буй Носову-Ростовскую, свойственницу Нагих, и должен был жениться через несколько дней после царской свадьбы.

Лжедмитрий действовал, как и прежде: ветренно и безрассудно. Он то желал снискать любовь россиян, то оскорблял их. Но самым злейшим врагом царя стало духовенство.

После возвращения в Москву Василия Шуйского организовался большой заговор. Может быть, ведя себя по-иному, менее безрассудно, самозванец и удержался бы на троне, но он не проявил благоразумия — и был отречен. Москва уже не сомневалась в обмане. Шуйский, ежедневно пируя с царем, реально мог организовать заговор, и никто не донес бы на него. О самозванце распускали и мнимые и подлинные слухи. Говорили, что он грозился начать войну со Швецией, Турцией и другими странами. Самозванца хотели схватить, но выжидали невесту с богатыми дарами.

А воевода Мнишек с дочерью в это время медленно продвигались по территории России. Пишут, что Марина, оставляя отечество, неутешно плакала. Несмотря на весеннюю распутицу, везде исправили дороги, построили новые мосты и дома для ночлега. Поляки везде пировали, веселились, гуляли. Оставив Марину в Вязьме, Мнишек с сыном и князем Вишневецким спешили в Москву для выработки предварительных условий с царем относительно брака.

25 апреля Мнишек с восторгом увидел будущего зятя на великолепном троне. Пять или шесть дней угощали польских гостей, шли бесконечные обеды, ужины... Царь по вечерам ежечасно переодевался. Он являлся то русским щеголем, то венгерским гусаром. Иногда царь забавлял гостей своим искусством и смелостью. Он бил медведей рогатиной, отсекал им головы саблей.

Марина четыре дня жила в Вязьме, бывшем селе Годунова, где находился его дворец, окруженный валом. 1 мая в 15 верстах от Москвы русские купцы и мещане встретили невесту с дарами. 2 мая ее приветствовали боярские дети, стрельцы, казаки, немцы, поляки численностью до 100 тысяч человек. Сам самозванец тайно, в простой одежде был в толпе вместе с Басмановым. При въезде Марины в Москву звонили колокола, стреляли пушки, били барабаны, играли трубы. Народ смотрел с любопытством, не проявляя особой радости, В Кремле невесту приняла царица-инокиня. Там же встретились жених и невеста. Свадьба была отложена на шесть дней.

Между тем Москва волновалась. Из домов, прилегающих к Кремлю, поляки повыгоняли всех жителей. Они прибыли в столицу вооруженными, как на войну. Пошли слухи, что царь уступает Литве все земли от Можайска на запад.

 

7 мая ночью невеста при свете 200 факелов в колеснице, окруженной телохранителями и боярскими детьми, приехала во дворец. 8 мая состоялось обручение по уставу православной церкви и древнему русскому обычаю, но вопреки этому же уставу и обычаю в тот же день, накануне пятницы и святого праздника, совершился брак, так как самозванец не хотел терять ни одного дня своего счастья. Невесту для обручения в столовую палату ввели княгиня Мстиславская и отец Марины. При этой церемонии присутствовали только ближайшие родственники невесты, а также лица, обслуживавшие свадьбу: князь Василий Шуйский, дружки (его брат и Григорий Нагой), свахи и немногие из бояр. Марина, усыпанная алмазами, яхонтами, жемчугом, была в русском бархатном платье с широкими рукавами и в сафьяновых туфлях. На ее голове сиял венец. В одежде, исполненной в том же стиле, был и жених. Затем состоялось венчание. Мнишек-отец и немногие бояре обедали с царской четой в столовой палате. Сидели недолго. Мнишек и князь Васиилий Шуйский проводили царя и царицу до постели. Во дворце все стихло. Москва казалась спокойной, шумели лишь одни поляки. Не дремали не праздновали друзья Шуйского. Наступало время действовать. Этот день, радостный для самозванца и блестящий для Марины Мнишек, еще больше усилил народное негодование. Невеста царя не отреклась от своей веры. Корона Мономаха на голове иноземки «вопияла к их сердцам за осквернение святыни», как писали в то время русские летописцы.

15 мая царь принял послов Сигзмунда. Было предложено Литве вместе с Россией воевать с Турцией.

Царь и царица заготовили гостям потехи. Царь хотел 18 мая устроить военное учение по взятию деревянной крепости, а Марина в этот день думала организовать танцы. Но россияне не хотели ждать ни той, ни другой потехи.

Поляки вели себя вызывающе. Королевский посол дерзнул торжественно назвать царя творением Сигизмунда. Пьяные поляки, возвращаясь домой, рубили москвитян, бесчестили благородных женщин, силой извлекая их из колесниц или из домов. Народ требовал суда.

И на беззаконие ответили тем же. Пока самозванец веселился со своими друзьями, Василии Шуйский ночью призвал к себе не только сообщников, но и многих других людей. Среди его близких были князь Василий Голицын и боярин Иоанн Куракин. Шуйский смело открыл им свою душу, сказав, что отечество и вера гибнут от чужеземца. Он представил все улики и доказательства против царя, все его неистовые дела, измену вере, государству, русским обычаям, гнусную нравственность, осквернение храмов и святых обителей, расхищение древней царской казны, беззаконное супружество и возложение венца Мономаха на еретичку-польку. Собравшиеся у Шуйского единогласно решили действовать. Условились в главном. Городские сотники и пятидесятники отвечали за народ, военные люди — за воинов, бояре — за своих слуг. Богатые Шуйские имели в своем распоряжении несколько тысяч надежных людей. Назначили день и час, ждали, готовились. И хотя не было прямых доносов, но разве мог быть в тайне такой широкий заговор?

12 мая на площадях в открытую называли царя поганым, говорили, что он не чтит святых икон, не любит набожности, питается гнусными яствами, ходит в храм прямо со скверного ложа нечистым, не моется в бане, он, без сомнения, еретик, и в нем нет царской крови. Одного из таких крикунов "попели к царю. Но вскоре «крикун» был отпущен, так как его признали В последующие три дня в Москве народ сильно волновался. Толпились днем и ночью. Были и драки. Уже не спуская буйным гостям, народ перебил людей ненавистного князя Вишневецкого и едва не вломился в его дом. Немцы остерегали самозванца и поляков. Предупреждал царя и Басманов, один из всех россиян! Самозванец казался спокойным, шутил, смеялся.

В полночь с 15 на 16 мая в Кремле схватили шесть подозрительных людей. Их пытали как лазутчиков, но ничего не узнали. Царь не стал усиливать охрану, в которой находились обычно 50 телохранителей. 16 мая иноземцы уже не могли купить в Гостином дворе ни фунта пороха и никакого оружия.

Ночью, накануне решительного дня, к Москве с разных сторон подошли 18 тысяч русских воинов. Дружинники Шуйского ночью овладели 12 воро­тами Кремля. В столицу и из столицы никого не впускали и не выпускали. Самозванец еще ничего об этом не знал. Поляки тоже мирно спали в эту последнюю для них ночь. Россияне на каждом их доме поставили кресты, указывая цель удара. Ночь для большинства московских жителей была бес­покойной.

17 мая 1606 г., в четвертом часу утра, на восходе солнца, ударил колокол сначала у Св. Ильи, близ Гостиного двора, а затем звон разнесся по веет столице. Жители, вооруженные копьями, мечами, самопалами, устремились к Красной площади, где их ждали вооруженные бояре, дворяне и князь. Стеклось бесчисленное множество людей. Открылись Спасские ворота. Василий Шуйский, держа в одной руке меч, в другой — распятие, въехал Кремль, сошел с коня. В храме Успения он приложился к святой иконе Владимира и обратился к народу: «Во имя Божия, идите на злого еретика! Толпа ринулась к палатам. Там стояла глубокая тишина...

Пробужденный звуком набата, царь встал с ложа, поинтересовался причиной тревоги. Ему ответили, что, очевидно, горит Москва. Но самозванец услышал грозный народный крик, увидел в окно лес копий и блеск мечей. Немедленно был вызван Басманов, чтобы узнать причину недовольства. Басманов встретил толпу уже в сенях. Узнав намерение народа, Басманов кинулся назад, захлопнул двери и приказал телохранителям не впускать лаптежников. В отчаянии прибежав к царю, он сказал: «Все кончилось! Mocква бунтует. Хотят головы твоей. Спасайся! Ты мне не верил!». Вслед за Басновым в покои ворвался вооруженный дворянин и потребовал, чтобы Mнимый сын Иоанна Васильевича шел к народу и дал отчет о своих беззакониях. Басманов рассек ему голову мечом. Сам самозванец, изъявляя смела выхватил бердыш у телохранителя и, грозя народу, кричал: «Я вам не Годунов!». Ответом были выстрелы. Немцы снова заперли дверь. Но защитни было всего человек 100, а нападающих — не счесть! Басманов вторично вышел к народу. Увидев в толпе князей Голицыных и Михаила Салтыкова, он хотел усовестить их. Но Басманову говорить не давали. Михаил Татищев, спасенный Басмановым от ссылки, закричал: «Злодей! Иди в ад со своим царем!». И ножом ударил его в сердце. Басманов испустил дух и мертвым был сброшен с крыльца. Судьба этого человека, достойная изменника и ревностного слуги — слуги злодейства, была жалкой судьбой того, кто мог, но не захотел быть честью России.

Народ вломился во дворец, но самозванца не находили. Лжедмитрий в смятении, бросив меч, бегал из палаты в палату, рвал на себе волосы и не видел иного спасения, как выпрыгнуть из палат в окно на житный двор. Упав, он вывихнул себе ногу, разбил грудь, голову и лежал в крови. Тут его узнали стрельцы, которые не знали о заговоре. Они подняли царя, обмыли его водой, изъявляя жалость. Самозванец пришел в чувство, молил стрельцов быть ему верными, обещал богатства и чины. Сбежалось много народу, но стрельцы не отдавали царя. Они требовали свидетельства царицы-инокини. Условие было принято. Мнимая мать самозванца, вызванная боярами из кельи, объявила народу, что истинный Дмитрий скончался на ее руках в Угличе, что она, как слабая женщина, под действием угроз и лести была вовлече­на в бессовестный грех и ложь. Инокиня Марфа призналась также, что она назвала неизвестного ей человека сыном. Мнимая мать раскаялась и молчала от страха, но она открыла истину многим людям. Народ призвал родственников Нагих. Они сказали то же, винясь перед Богом и Россией. Чтобы еще больше поверил народ в признание инокини Марфы, она показала людям изображение младенческого лица Дмитрия, которое хранилось у нее. Изображение на портрете не было похоже на лицо царя.

Тогда стрельцы выдали обманщика. Его внесли во дворец, где он увидел под стражей своих телохранителей, заплакал, протянул им руки, как бы благодаря за верность. Начался допрос самозванца, покрытого рубищем, так как народ сорвал с него уже царскую одежду. На вопрос, кто он, был ответ: «Я Дмитрий!». Он ссылался на инокиню Марфу. Самозванец просил отвести его на Лобное место. Нетерпеливый народ ломился в дверь, спрашивая, винится ли злодей? Отвечали, что винится. Вдруг два выстрела из толпы прекратили допрос вместе с жизнью Отрепьева. Его убили дворяне Иоанн Воейков и Григорий Волуев (видимо, с тем, чтобы не стало известным слишком многое).

Толпа бросилась терзать мертвое тело, его секли мечами, кололи, а затем труп сбросили на тело Басманова, восклицая: «Будьте неразлучны в аде! Вы здесь любили друг друга!». Яростная толпа схватила трупы и положила их близ Лобного места. Самозванец лежал с маской, дудкой и волынкой в знак любви его к скоморошеству и музыке. Тело Басманова положили на скамье, у ног Лжедмитрия.

Совершив главное дело, убив самозванца, бояре не дали на растерзание народа Марину. Пробужденная тревогой и шумом, не имея времени одеться, спрашивая, что случилось и где царь, узнав наконец о смерти мужа, она в беспамятстве выбежала в сени. Народ увидел ее, но не узнал и столкнул с лестницы. Марина возвратилась в свои покои. Здесь ее от убийства защитили русские бояре.

При первом же звуке набата воины окружили дома поляков. Паны беспечно спали. Мнишек-старший, его сын, князь Вишневецкий, послы Сигизмунда, угадывая причину и цель мятежа, спешили вооружить людей. Толпа кричала: «Смерть ляхам!». Все устремились в Китай-город, где жили поляки. Ярость, накопившаяся у народа, прорвалась. Били без сожаления и жалости. Сто человек нападали на одного! Ни оборона, ни бегство, ни мольбы никого не спасли. Поляки не могли соединиться, они предлагали именем Бога все свое богатство, но их рубили. Иссеченные, обезображенные, полумертвые, они молили только о жизни: но напрасно! В числе самых жестоких карателей находились переодетые священники и монахи. Они кричали: «Губите ненавистников нашей веры!». Лилась и кровь россиян. Не тронув жилища послов Сигизмунда, народ подступил к домам Мнишека и князя Вишневец-кого, которые отстреливались. Восставшие везли пушки, чтобы «разнести в щепки» дома знатных поляков. Но тут появились бояре и приказали прекратит

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: