Зое, наркоманка от рождения 8 глава

рить, отставание в развитии ребенка может оказаться уже необратимым. Даже когда условия его жизни вполне благополучны (он обеспечен всем необходимым и внимательным уходом), его неуверенность в своем завтрашнем дне мешает ему гармонично развиваться и порождает в нем страх, отчаяние, приступы бессильного гнева. Дети, которые воспитываются в приемных семьях или детских учреждениях, также могут развиваться вполне успешно, если только они знают, что останутся в них надолго. Боль, которую причиняет разрыв семейных уз еще до того, как они упрочились, травмирует этих детей на всю жизнь.

Для того, чтобы несовершеннолетний ребенок получил право быть усыновленным, требуется: чтобы его родители или семейный совет дали согласие на его усыновление; или чтобы он стал воспитанником государства; или чтобы он получил статус покинутого ребенка (статья 350¹ Гражданского кодекса), если его родители не проявляют к нему никакого интереса в течение года. «Родители, которые не поддерживали необходимых отношений с ребенком ради сохранения семейных связей, признаются незаинтересованными в своем ребенке», — гласит знаменитая статья 350. То есть изредка посылаемая ребенку почтовая открытка, денежный перевод или нерегулярные телефонные звонки недостаточны «для сохранения семейных связей». Законодатели идут еще дальше: «Словесного отказа родителей дать разрешение на усыновление их ребенка или ничем не подтвержденного намерения снова забрать ребенка в семью

' Статья 350 Гражданского кодекса гласит: «Ребенок, взятый на воспитание частным лицом, благотворительной организацией или Службой социальной помощи детям, и чьи родители проявляли себя незаинтересованными в течение года, предшествующего подаче ходатайства о признании ребенка покинутым, может быть признан покинутым судом высшей инстанции...>>

10-1355

недостаточно для отклонения ходатайства о признании ребенка покинутым».

В настоящее время дети, родившиеся под буквой «X», должны ждать три месяца, чтобы перейти под полную опеку государства и получить право быть усыновленными приемными родителями. По мнению законодателей, такой срок дает возможность родителям, отказавшимся от ребенка, изменить свое первоначальное решение, особенно если оно принималось под давлением.

В этом конкретном случае речь идет, на мой взгляд, не об «отказе» от ребенка в юридическом смысле слова: женщинам предоставляется право рожать детей анонимно, и эта анонимность распространяется и на их детей. Можно ли в этой ситуации желать, чтобы родители отказались от первоначального решения и признали ребенка? Можно ли считать такое важное решение окончательным сразу же после того, как оно было заявлено?

По своему опыту я знаю, что даже в тех случаях, когда мать после трехмесячных размышлений все-таки признавала ребенка, она все равно не могла его растить и в конце концов отказывалась от него. Но эта проблема требует, естественно, глубокого изучения.

Катрин Бонне, автор книги «Дар любви. Роды под буквой "X"» взяла на себя смелость разыскать, выслушать и записать исповеди женщин, рожающих своих детей анонимно. Относясь с сочувствием к этим женщинам, Катрин Бонне тем не менее требует, чтобы их дети сразу же после появления на свет получали право быть усыновленными приемными родителями. У каждой из этих женщин — свои драматические причины скрывать сам факт рождения ребенка. Они знают, что не смогут его воспитать, не подвергая его жизнь опасности. И для них было бы гораздо

лучше и спокойнее знать, что их ребенок сразу после рождения попадает в хорошую приемную семью.

Но даже самые благие пожелания этих женщин должны рассматриваться с точки зрения интересов ребенка. Отвечают ли их пожелания этим интересам? Если признать, что дома ребенка, ясли и социальные службы лишь временно заботятся о ребенке — в ожидании его усыновления приемными родителями, то тогда для ребенка гораздо лучше сразу же после появления на свет обрести приемную семью.

Однако и в этом случае и в яслях, и в приемных семьях новорожденному следует объяснить, в каких условиях он родился, каков его статус и что его мать — ради его будущего — пожелала, чтобы его воспитала другая семья (ведь анонимность распространяется лишь на его идентичность). Так и делается в тех детских учреждениях, где к этой проблеме относятся с тонким пониманием.

Любящие и понимающие приемные родители не должны скрывать, что ребенок разлучен с родной матерью. И даже если они благодарны этим женщинам за то, что получили возможность усыновить их ребенка, сам ребенок должен знать, что у него были настоящие, биологические родители, с которыми он распрощался навсегда.

Разве для ребенка не было бы лучше, если бы это неизбежное прощание происходило в момент фактического расставания с матерью - при условии, что ребенку сразу же обеспечат замечательный уход и выразят словами все то, что он чувствует и переживает? А главное, заверят, что хотя он больше не увидит родившую его мать, его ждет приемная семья.

На примере Флер, Зое, Оливье и других детей вы видели, что переходный период, во время которого ребенок готовится к долгожданной встрече с приемными

родителями, может оказывать свое терапевтическое воздействие.

Если спустя три месяца и один день ребенок, которому был обеспечен наилучший уход, переходит жить к приемным родителям, с ним будет все в порядке.

Но если ребенку так не повезло, что трехмесячный срок, данный на раздумья его биологическим родителям, истекает в июле, а семейный совет соберется только в сентябре (ничего не поделаешь: каникулы!) — ожидание его продлится целых шесть месяцев! А может случиться — у семейного совета, избираемого на три года, истекает мандат, и вновь избранному совету понадобится время, чтобы «войти в курс дела». А если ребенок легко или серьезно болен, то будут дожидаться его полного выздоровления, хотя его болезнь в данном случае — лишь признак того, что он исчерпал свои силы и — для выздоровления — нуждается в стабильных семейных узах.

Служба социальной помощи детям — не магазин игрушек, где на выбор предлагаются только красивые, белокожие и здоровые новорожденные! Есть ведь еще и ВИЧ-инфицированные новорожденные, чьи анализы со временем становятся отрицательными.

На мой взгляд, имея дело с такими детьми, семейные советы (видимо, из-за недостаточной осведомленности) занимают еще более осторожную и выжидательную позицию, чем специалисты, хотя приемные семьи в таких случаях обязательно информируются.

Учреждения, стоящие на страже прав ребенка, должны первыми неукоснительно выполнять свои обязательства, особенно при соблюдении сроков, определенных для вынесения судьбоносных для ребенка решений. И я очень сожалею, что Всемирная Декларация прав ребенка ничего не говорит по этому поводу.

Для детей, которые поначалу официально признаны, последующие колебания и неспособность их родителей принять решение — давать или не давать согласие на усыновление их ребенка приемной семьей — оборачиваются месяцами, а то и годами мучительного ожидания. Для детей, и без того уже травмированных пусть даже не узаконенной, но фактической разлукой с родителями и ощущением своей покину-тости.

И хотя закон предоставляет таким родителям год (как максимальный срок) на размышления, судьбу ребенка решают с такими проволочками, что на деле большая часть усыновляемых детей — старше двенадцати лет, в то время как 60% из них поступили в детские учреждения, не достигнув и трех лет!

Что же происходит с такими детьми во время этого бесконечного и мучительного ожидания? Как сказывается оно на их психике и развитии?

Об этом я расскажу вам в двух следующих историях. Речь в них идет о реальных детях, с которыми мне довелось работать.

АНЖЕЛА И СЕМЬ КАШТАНОВ

Анжела — законное дитя двадцатилетних супругов-иностранцев. Она родилась в предместье Парижа. Когда поступила в ясли, ей было тринадцать месяцев.

Как можно понять, мать Анжелы — при выходе из роддома - оказалась в полном одиночестве, без мужа и даже без документов. Ее приютила подруга, проживавшая в самовольно занятой квартире.

Через девять месяцев после рождения Анжелы эта так называемая подруга сама приходит в социальную службу и передает Анжелу под ее опеку, утверждая, что мать Анжелы выслали из Франции, когда девочке было два месяца. Уезжая, она поручила ребенка подруге. После этого «подруга» ни разу не явилась на назначенные ей встречи - словом, бесследно исчезла.

Три месяца спустя (Анжеле уже год) в социальную службу заявляется еще одна «подруга» и уверяет, что первая подруга поручила ей заниматься Анжелой. Она говорит также, что знает отца Анжелы, который живет где-то под Парижем.

Социальная служба обращается в суд по делам несовершеннолетних. И через месяц судья официально предписывает поместить Анжелу временно в ясли:

ее родители не объявляются, а «подруга» выселена из квартиры, которую она самовольна занимала.

И вот в возрасте тринадцати месяцев Анжела поступает в ясли. Своего отца она никогда не видела, а с матерью рассталась, когда ей было всего два месяца.

Можно сказать, что физически она здорова. Но при этом она не способна передвигаться, не умеет держать бутылочку с питанием, брать предметы в руки, совсем не умеет играть.

Через две недели после поступления в ясли физическое состояние девочки резко ухудшается (диарея, рвота, потеря веса). Это продолжается три недели, после чего девочка постепенно восстанавливает утраченное здоровье и вес, но совершенно не понимает, что с ней происходит.

«Подруга» приходит навестить девочку, но не может с ней повидаться. Случилось так, что в это же время к маленькой соседке Анжелы пришла мама, и вот какую реакцию это вызвало у Анжелы: она наделала под себя, вся «закрылась», начала рыдать — и будет плакать затем несколько дней.

Юридическая машина той порой запущена. Полиции поручено разыскать родителей Анжелы. Только через восемь месяцев социальной службе сообщили, что не нашли никаких официальных подтверждений того, что мать Анжелы была выслана из Франции. Что касается ее отца, то у него были проблемы с французским правосудием, но поскольку он попал под амнистию, полиция потеряла его следы..

Ни отец, ни мать не проявляли ни малейшего интереса к своему ребенку. По закону их дочь должна быть официально объявлена «покинутой» — чтобы получить право быть удочеренной приемными родителями. Но социальная служба добивается зачем-то учреждения государственной опеки над Анжелой, а в этом случае она не может немедленно обрести приемную семью и снова должна чего-то ждать. Но чего?..

Анжеле исполнилось уже два года и два месяца, когда Супрефектура сообщила социальной службе, что ее мать не высылалась из Франции, а сама добровольно

отбыла на родину. Начались новые поиски матери, которые опять оказались безуспешными.

Бесконечное ожидание, в котором жила Анжела, длилось еще больше двух лет. И когда, наконец — после многочисленных отсрочек - было принято решение, по которому Анжела признавалась покинутым ребенком и получала право обрести приемных родителей, ей было уже четыре с половиной года!

В ясли Анжела поступила в возрасте тринадцати месяцев. К тому времени уже одиннадцать месяцев она жила брошенной родителями. И понадобилось еще три года, чтобы принять, наконец, решение, определившее судьбу этой девочки.

Впервые я увидела Анжелу, когда ей было три года. Меня попросили заняться ею, поскольку в свои три года она знала всего несколько слов и совсем не умела строить предложения.

Когда я с ней встретилась, ходатайство о признании ее «покинутой» уже находилось на рассмотрении, поэтому я сказала Анжеле, что скорее всего она никогда больше не увидит своих биологических родителей. И родители у нее будут — приемные. Я объяснила ей разницу между временной приемной семьей, в которой она проводит каникулы (Анжеле очень хотелось, чтобы эта семья ее и удочерила - она потом мне об этом скажет) и будущей приемной семьей, с которой она познакомится, как только семейный совет подыщет ей такую семью.

Два месяца спустя — после летних каникул, которые Анжела провела в своей временной приемной семье, она разговаривала уже гораздо лучше: выражала свои мысли с помощью коротких фраз, охотно повторяла услышанные от взрослых выражения и подражала нянечкам, ухаживающим за младенцами.

Придя ко мне после каникул, она первым делом разрезала ножницами соску от бутылочки и начала заполнять ее заранее заготовленными кусочками пластилина. На меня она не обращала никакого внимания.

Как раз в эту пору одна из подружек Анжелы по яслям обрела приемных родителей, которые дали ей новое имя. С этого дня Анжела стала называть всех маленьких девочек только по имени, которое дали родители ее подружке.

Нужно признать, что Анжела по сути самостоятельно вела свой собственный психоанализ. Разговорилась она только к концу курса.

Уже на втором занятии я попросила ее приносить мне камушек — как символическую плату за сеансы. И «камень» был одним из первых слов, которые она научилась произносить.

Она никогда не забывала принести свой камушек. Но понадобилось несколько сеансов, чтобы убедить ее расстаться с ним. Так важно было для нее открытие, что ей может что-то принадлежать. Но раз уж приходилось расставаться с этим камушком, она сама укладывала его в мой ящик, а потом без конца проверяла, лежит ли он на месте.

Анжела по собственному усмотрению направляла свои сеансы. А я лишь изредка вмешивалась, чтобы сообщить ей, как я ее понимаю. Она соглашалась с моими пояснениями.

Мне казалось, что она оживляет свое прошлое и еще доясельную жизнь. В этом ее прошлом на тесном, замкнутом пространстве мелькало много разных людей и было очень много расставаний. Она сама демонстрировала передо мной эволюцию своего физического развития, вплоть до проснувшегося в ней сейчас любопытства к особенностям своего пола.

Сеанс за сеансом, из отдельных эпизодов, я восстанавливала историю ее семьи, объясняла ей ее юридический статус. Я старалась быть предельно понятной, опиралась только на факты и не допустила ни малейшей критики ни в адрес ее родителей, ни «подруг» ее матери, ни самой социальной службы, наконец.

Она осознала цвет своей кожи и поначалу сочла себя «некрасивой»: она пыталась понять, почему — вопреки всем ее надеждам - ее так и не удочерила семья, в которой она проводила каникулы. Убедившись, что эта семья не станет для нее приемной, она порвала альбом с фотографиями этих людей.

Затем Анжела решила, что она «красивая». Она вообразила, что где-то живут ее чернокожий папа и белокурая мама. Но они не знают, как она их заждалась.

Когда для нее нашли, наконец, приемную семью, она стала очень словоохотливой и делилась со мной своими тревогами: должна ли она, придя в свою новую семью, снова стать грудным «младенцем» или может оставаться такой, какая она есть; должна ли она полностью забыть свое прошлое или нет.

Она попросила сделать ей очень короткую стрижку. И во время следующего сеанса нарисовала сначала «безымянного человечка», а потом папу, который «дает ему имя».

Все долгие месяцы ожидания Анжела пыталась рисовать «маму». Что-то у нее не получалось, и она рисовала «маму» снова и снова. А еще она рисовала какие-то незаконченные домики. И странные человеческие фигурки — не успев нарисовать, она разрезала их пополам.

За несколько минут до первой встречи с приемными родителями (ей было тогда уже четыре с половиной года) Анжела «не выдержала» и зарыдала от волнения. Но встреча все-таки состоялась и прошла вполне благополучно.

Придя на прощальный сеанс, Анжела принесла мне привычный уже камушек и еще семь каштанов. Она сама их старательно пересчитала и сказала: «девять». Я спросила ее: «У твоих приемных родителей кожа каштанового цвета?» И она ответила «да», хотя позже я узнала, что ее удочерила белокожая семья.

Мой вопрос был, конечно, не очень уместным. Но я долго старалась понять, что означают эти ее семь красивых каштанов, увенчанных белыми шапочками.

Быть может, это был просто ее прощальный подарок. А может, укладывая в мой ящик камушек с каштанами и прощаясь со мной, Анжела прощалась и со своим прошлым, которое анализировала вместе со мной? Прощалась она и с многочисленными временными матерями, коричневыми и белокожими, которые помогли ей восстановить свою личность.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: