 |
Глава пятая «Учение и хитрость ратного строения военных людей»
|
|
|
|
Так назывался один из первых русских Уставов. Это была книга, переведенная с немецкого и изданная в 1647 году. Но правительство и раньше предпринимало попытки организовать повседневную жизнь, быт и обучение русских вооруженных сил, определить их боевые задачи. При царе Иване IV Грозном, в 1571 году, был принят «Боярский приговор о станичной сторожевой службе». В нем формулировались требования к воинам поместной конницы, которые несли службу в Диком поле и наблюдали за Изюмским, Муравским, Миусским и другими шляхами. По этим дорогам обычно совершали набеги на Русь крымские татары.
«А стояти сторожем на сторожах, с конь не сседая, — говорилось в установлении, — и ездити по урочищам, переменяясь, направо и налево по два человека по наказам, каковы им наказы дадут воеводы. А станов им не делати, а огни класти не в одном месте; каши сварити и тогда огня в одном месте не класть дважды: а в коем месте кто полдневал, в том месте не ночевати; а кто где ночевал, в том месте не полдневати. А в лесах им не становитца, а становитца в таких местах, где б было усторожливо… Ездити на сторожа о дву конь… на которых бы лошадях мочно, увидев чужих людей, уехати, а на худых лошадях однолично на сторожа не отпущати…»{1}
С некоторым допущением «Боярский приговор…» можно назвать самым первым русским Уставом для конных частей. Но он описывал службу иррегулярного поместного войска, которое собиралось только на случай войны, да изредка — для царских смотров. Мирная повседневная жизнь воина поместной конницы ничем не отличалась от той жизни, которую вели его соседи по имению. Исторические судьбы этого войска завершились к началу XVIII столетия. Вслед за европейскими странами Россия перешла к созданию регулярной армии.
|
|
|
Она окрепла и окончательно сформировалась в сражениях и походах Северной войны 1700–1721 годов. Первый ее Устав появился в 1716 году, когда активные боевые действия на суше уже не велись. Автором «Устава Воинского» выступил сам великий преобразователь России царь Петр I. Однако эта замечательная книга говорила исключительно о пехоте. Что же касается регулярной кавалерии, которая в эпоху Петра состояла из драгунских полков, то ее обучение и служба строились по правилам, изложенным в издании с названием: «Краткое описание с нужнейшими объяснениями при обучении конного драгунского строя, как при том поступати и что в смотрении имети господам высшим офицерам и прочим начальникам и урядникам, чтобы обучати устройствам, как последует». Это описание действительно было довольно коротким, ибо его авторы постоянно ссылались на «Устав Воинский», забывая, что организация службы кавалерии как в мирное, так и в военное время имеет ряд существенных отличий от службы пехоты. Петр Великий указал на это несоответствие Меншикову, который являлся тогда командующим всей русской конницей, и тот для упорядочения обучения в конных полках в 1720 году издал две инструкции.
В одной из них говорилось, что надо «обучати на каждую неделю дважды на лошадях экзерцициям, поворотам и протчим, чтобы колены за коленом смыкая, поворачивали, а пешком трижды на неделю артикулом, какой ныне при полках есть, и обучати тем временем с огненным действием…». В этой инструкции крылась причина многих бед, пережитых нашей кавалерией в первой половине XVIII столетия. В 1738 году капитан австрийской службы Парадим сообщал своему правительству: «В кавалерии у русской армии большой недостаток. Донских казаков и калмыков, которых можно назвать храбрыми, немного, едва две тысячи. Правда, есть драгуны, но выучены они плохо и лошади у них так дурны, что драгун за кавалеристов почитать нельзя…»
|
|
|
Отдав в инструкции 1720 года приоритет пешему обучению (три раза в неделю) перед конным (два раза в неделю), военная администрация нанесла удар по боевой подготовке солдат и офицеров драгунских полков. Но это решение было продиктовано жестокой необходимостью. Соратники Петра, а затем и его наследники стремились «достичь порядка в войске без излишних расходов», так как финансы России в результате затяжной Северной войны находились в крайне неудовлетворительном состоянии. Кроме того, они не знали, как нужно в мирное время поддерживать боеспособность регулярной армии — нового для России государственного института.
Потому было решено для экономии средств платить за одну солдатскую драгунскую лошадь 18–20 рублей и установить срок ее службы в строю 15 лет. Овес и сено для кормления животных казна стала отпускать лишь на зиму и осень. Остальные шесть месяцев в году им полагался подножный корм — трава, покупаемая на деньги тех губерний, где полки квартировали.
Эти условия вынуждали полковых командиров приобретать для строя лошадей весьма средних достоинств, а потом всемерно беречь их и на учениях сильно не утруждать. Есть указания современников на то, что конные экзерциции во многих полках в 30–40-е годы XVIII века сводились к 30-минутным «проездкам» раз в семь — десять дней, особенно — зимой.
Результат такой организации службы регулярной кавалерии сказался довольно скоро. В большом полевом сражении с турками в Молдавии под городом Ставучаны в 1739 году участвовало 16 драгунских полков. Но командование не решилось бросить их в атаку на массы феодальной турецко-татарской конницы. Драгуны были… спешены, построены в каре и, как пехота, вели ружейный залповый огонь по лихим восточным всадникам, с визгом и криком налетавшим на русские позиции.
Хорошо ездили верхом в те годы только кирасиры (три полка по 780 строевых чинов) и гвардейцы (лейб-гвардии Конный полк, 1100 строевых чинов). Но на содержание этих воинских частей шли более значительные средства. Так, за кирасирскую и конно-гвардейскую лошадь казна платила 50–60 рублей, определив ее срок службы в 8 лет. Фураж для кормления ей выдавался десять с половиной месяцев в году и лишь на шесть недель ее переводили на «травяное довольствие».
|
|
|
Иным был здесь и подход к обучению личного состава. Занятия по верховой езде вел берейтор, имевший звание военного чиновника 12-го класса. Не зря в инструкции 1733 года, написанной для конной гвардии, утверждалось: «Верховая езда составляет наивящую и необходимо нужнейшую повседневную должность…»
Поднять до такого уровня всю армейскую кавалерию Россия смогла лишь в конце царствования Елисаветы Петровны. Была увеличена закупочная цена солдатской лошади (с 20 до 30 рублей), срок ее службы сокращен до восьми лет, усилена фуражная выдача (до 6 кг овса и 6 кг сена в день в течение десяти месяцев). Устав 1755 года, имевший название: «Экзерциция и учреждение строев всяких церемониалов регулярной кавалерии», провозглашал: «Всякое действие и сила кавалерии, которая с авантажем и победою неприятеля чинима бывает, состоит в храбрости людей, в добром употреблении палашей, в крепком смыкании и в жестоком ударе чрез сильную скачку…»
В европейских странах к тому времени уже знали, как воспитать и обучить хорошего кавалериста. «Его Величеству угодно, — говорилось в инструкции прусского короля Фридриха II, — чтобы ни одна строевая лошадь не оставалась на конюшне двух дней кряду…» Солдат должен был ездить верхом шесть раз в неделю и значительную часть служебного времени проводить на конюшне, возле своей лошади. Предусмотреть все его занятия и расписать их по часам, введя мирную повседневную жизнь конника в жесткое русло, теперь старались авторы всех кавалерийских Уставов.
«Инструкция дежурному ротмистру лейб-гвардии Конного полка» была разослана по армейским полкам при Екатерине II и действовала вплоть до воцарения императора Павла I. По сути дела, это был распорядок дня, высочайше утвержденный Ее Величеством и обязательной для исполнения во всех частях регулярной кавалерии в мирное время. Он служил своеобразным дополнением к Уставу 1755 года.
«Каждый день по утру, — говорилось в «Инструкции…», — в начале пятого часа приказывать трубачу играть сигнал к чищению лошадей, по которому все рейтары без исключения должны идти в конюшни и собирать солому и выносить навоз и лошадей чистить сколь возможно чище, при чем быть караульному унтер-офицеру и за сим смотреть.
|
|
|
В семь часов утра трубачу играть сигнал к водопою, что и исполнять при караульном унтер-офицере.
В начале восьмого часа трубачу играть сигнал на первую дачу овса… В первом часу пополудни трубачу еще раз трубить и тогда делается вторая дача овса… В начале третьего часа класть сено.
В шестом часу трубачу играть сигнал на водопой. В седьмом часу трубачу играть на последнюю дачу овса. В девятом часу без сигнала всех лошадей и конюшни вычистить, заложить в последний раз сена, разостлать соломы, попоны снять и привязать их троками, повода отпустить, чтобы лошади могли лечь, и наконец, в первом часу ночи смотреть, все ли сено съедено и оставшееся забирать.
Всякий день в хорошую погоду во всем полку всех рейтарских лошадей приказывать проезжать при дежурном ротмистре. По окончании проездки ставить лошадей и смотреть, чтобы они были хорошо выстоены до дачи корма…»{2}
Но настоящим справочником по организации повседневной жизни легкой кавалерии стал уже упоминавшийся ранее «Его Императорского Величества Воинский Устав о полевой Гусарской службе», подготовленный в первые месяцы царствования Павла Петровича и увидевший свет в начале 1797 года. Устав, конечно, говорил и об учениях, но они занимали в общей части из 79 глав только 16, в специальной — из 26 глав только 5. В остальном Устав описывал службу конницы вообще: на квартирах, в походе, при нахождении в гарнизоне. В нем есть главы об отпусках офицеров и их карточных долгах, о конском ремонте, о подготовке рекрутов, об обмундировании, о шанцевом инструменте, о погребении нижних чинов и офицеров, об исполнении экзекуций (наказание шпицрутенами или прутьями, так называемое «прогнание через строй»), о встрече главнокомандующих, о числе караулов, выставляемых у дверей квартир генералов и штаб-офицеров, о фуражировке в поле, о схождении с коней во время смотров, о пробитии вечерней «зори» и отдании в гарнизонах «пароля».
Распорядок дня при Павле I в конных полках устанавливали, исходя из следующих требований: «Весьма наблюдать, чтобы за лошадьми было хорошее смотрение, дабы они четыре раза в сутки в одно и то же время кормлены и два раза чищены были, и для сего разделить эскадрон на столько частей, сколько офицеров налицо и ко всякой части определить по одному или по два унтер-офицера, которым после каждого кормления смотреть как за людьми, так и за лошадьми. Вахмистру осматривать конюшни ежедневно один раз. Офицерам смотреть свою часть, ежели не всякий день, то по крайней мере три раза в неделю, а эскадронным командирам — по разу в неделю… Лошадей поить неотменно в конюшне. Вскоре же после экзерциции или езды не ставить лошадей в конюшни, а водить их, пока не обсохнут… Когда же не бывает учение, то неотменно ездить два раза в неделю, хотя и на попонах, при чем быть всегда одному офицеру…»{3}
|
|
|
Впоследствии военные историки, описывая царствование Павла Петровича, упрекали его за мелочную регламентацию, которую он внес в армейскую службу. Но Павел I знал, что делал. Качества солдата-профессионала (а русская армия этой эпохи была профессиональной) формировали именно непреложные, раз и навсегда установленные, до последней детали продуманные правила, по которым текла его повседневная жизнь. Основные традиции и обычаи службы в кавалерии, сложившиеся в это время, равно как и ее действия на поле боя, снаряжение и вооружение, просуществовали, хотя и с некоторыми изменениями, вплоть до начала XX века.
Один из новобранцев 1915 года писал: «Нам было досадно, что мы не попали в гусары, и конечно, не только потому, что у гусар была более красивая форма. Нам говорили, что там были лучшие, и самое главное, более человечные унтер-офицеры… Служба в кавалерии оказалась интереснее, чем в пехоте, но значительно труднее. Кроме общих занятий, прибавилось обучение конному делу, владение холодным оружием и двукратная уборка лошадей. Вставать уже приходилось не в шесть часов, как в пехоте, а в пять, ложиться также на час позже. Труднее всего давалась конная подготовка и владение холодным оружием — шашкой… и пикой. Во время езды многие до крови растирали ноги, но жаловаться было нельзя. Нам говорили одно: «Терпи, казак, атаманом будешь!» И мы терпели до тех пор, пока не уселись крепко в седла…»{4}
Эти слова принадлежат Георгию Константиновичу Жукову, легендарному полководцу Великой Отечественной войны. В Российскую императорскую армию он был призван в возрасте 19 лет и служил в 10-м драгунском Новгородском полку. На фронтах Первой мировой войны он провел полтора года, выслужился в младшие унтер-офицеры и был награжден двумя солдатскими Георгиевскими крестами.
Более подробные воспоминания о повседневной жизни кавалериста оставил князь В. С. Трубецкой, в октябре 1911 года поступивший служить вольноопределяющимся, то есть рядовым дворянского звания, в лейб-гвардии Кирасирский Ея Величества Государыни императрицы Марии Федоровны полк. «Со следующего же дня началась наша настоящая служба. В сущности, она была очень тяжела. Единственная привилегия «вольноперов» заключалась в том, что им разрешалось жить не в казармах, а в собственной частной квартире. Поэтому ранним утром, еще при полной темноте, мы с Мишей уже бежали через Гатчинский парк, называвшийся почему-то «Приорат», в полк. Надев в казарме желтые тужурки верблюжьего сукна с черным воротником, мы всей командою в строю шли в конюшню, где при ярком свете электричества производилась уборка, чистка коней и дача корма. Пахнувшая цирком конюшня содержалась в образцовой чистоте, не хуже хорошего жилого помещения, и своим блеском была замечательна. В стойлах стояли строевые кони — огромные рыжие великаны-красавцы… Впрочем, не буду вдаваться в лирику и отклоняться от описания нашего будничного дня. Для нас он начинался с конского туалета, который совершался при помощи щеток и скребниц…»{5}
Если из этого описания исключить упоминание об электричестве, то получится некоторое совпадение с мемуарами Надежды Андреевны Дуровой, в марте 1807 года поступившей «товарищем», то есть рядовым дворянского звания, в Польский конный полк: «Всякий день встаю я на заре и отправляюсь в сборню, откуда мы все идем в конюшню; уланский ментор мой хвалит мою понятливость и всегдашнюю готовность заниматься эволюциями, хотя бы это было с утра до вечера…» Училась же Дурова «маршировать, рубиться, стрелять, владеть пикою, седлать, расседлывать, вьючить и чистить лошадь»{6}.
Для молодого Владимира Трубецкого, в недавнем прошлом студента университета, солдатская служба в полку была очень тяжела. Дурова, с юных лет мечтавшая о карьере воина, более сдержанно писала о своих ощущениях: «Надобно, однако же, признаться, что я устаю смертельно, размахивая тяжелою пикою… также не совсем покойно действую саблей… Проведя все утро на ученье, обедать иду к Казимирскому…»
Иоганн фон Дрейлинг, 18-летний штандарт-юнкер Малороссийского кирасирского полка, весной 1811 года совершавшего переход из Виленской губернии в Киевскую, в мемуарах рассказывал примерно то же самое о трудах нижнего чина: «… ночью несколько раз надо посмотреть лошадей, которые могут подраться, и подложить им сена; ранним же утром опять их убрать, напоить, опять вычистить и оседлать к походу. Все это сопряжено с несказанными трудностями, а строгость нашего генерала хорошо известна…»{7} Итак, судя по этим воспоминаниям, первая половина дня у кавалеристов была самой загруженной, и начинали они свою работу ранним утром…
Утро
Побудку в конных полках играли либо в шесть часов утра — зимой, либо в пять часов утра — летом. Прежде всего солдаты должны были позаботиться о своих четвероногих боевых товарищах. Надев китель и фуражную шапку, гусары отправлялись на конюшню к лошадям. Сначала они убирали там навоз, потом приступали к чистке.
«Хорошая чистка — полкорма» — гласит старинная кавалерийская поговорка. Чистили лошадь так же, как и сейчас, в определенной последовательности: сначала голову, затем шею и с левой стороны — лопатку, переднюю ногу, туловище, круп, заднюю ногу, затем — переходили на правую сторону. При этом щетку надо держать в правой руке и, сделав ею несколько движений, очищать ее скребницей, зажатой в левой руке. Оба эти предмета выдавались солдату от казны. Щетка с овальной деревянной колодкой — на один год (она стоила 25 копеек), железная скребница — на четыре года (она стоила 20 копеек).
«Когда на скребнице накапливалось достаточно перхоти, ее осторожно опрокидывали на пол и ударяли по ней древком щетки, отчего на полу образовывался всякий раз аккуратный белый квадратик перхоти, — пишет князь Трубецкой. — Эти квадратики располагались в шашечном порядке, образовывая на полу правильные рисунки. Уже по одной их густоте к концу чистки вахмистр мог определить, насколько основательно каждая лошадь начищена. Однако он этим не удовлетворялся и часто лично проверял чистоту той или иной лошади, подробно осматривая ее…»{8}
Чистка лошади являлась не только гигиенической процедурой, но и хорошим массажем для животного. Кроме того, это было своеобразное общение с ним. В кавалерии александровской эпохи на чистку отводили час, и инструкция обязывала взводных офицеров находиться в это время с вверенными им подразделениями, наблюдая за поведением людей и лошадей.
Завершалась чистка водопоем и дачей овса. После этого солдаты шли умываться и завтракать. В их распоряжении был целый час.
Завтрак для нижних чинов готовили артельщики. Их было в каждом эскадроне два. Артельщиков выбирали из своей среды сами гусары. Командир эскадрона лишь утверждал кандидатов, следя за тем, чтобы они были «трезвого жития, доброго и благопристойного поведения и грамотные», так как им передавались артельные деньги для покупки продовольственных припасов.
О солдатском завтраке той поры точных сведений не имеется. Возможно, все зависело от времени года, финансового состояния солдатской артели, местных условий. Чай с хлебом упоминается у Владимира Трубецкого. О щах, сваренных на мясном бульоне из бычьих хвостов и выдаваемых нижним чинам в мясоед, сообщает военный историк Всеволод Крестовский в книге «История лейб-гвардии Уланского Его Величества полка» (СПб., 1876).
Бритье не являлось каждодневной обязанностью солдата. Бриться он должен был не менее чем раз в три дня. В самом начале XIX века эта операция доверялась цирюльнику, который состоял в штате каждого эскадрона. Но в 20-е годы в списке солдатских вещей, обязательных для проверки на инспекторских смотрах, уже упоминается бритва. Следовательно, бриться самостоятельно рекрутов, взятых из деревни и понятия не имевших об этом изобретении цивилизации, уже учили.
Часам к девяти утра гусары приходили на конюшню снова, чтобы оседлать лошадей по-учебному (по-манежному) и выехать на учения. Это могли быть занятия в поле, где отрабатывались построения и передвижения взвода или эскадрона, или в манеже, где совершенствовали индивидуальную подготовку всадников.
«Встаю всегда с рассветом и тотчас иду гулять в поле; возвращаюсь перед окончанием уборки лошадей, то есть к восьми часам утра, — пишет Н. А. Дурова, уже будучи корнетом Мариупольского гусарского полка и командиром взвода, — …в квартире готова моя лошадь под седлом; я сажусь на нее и еду опять в поле, где учу взвод свой часа полтора…»{9}
Как уже говорилось выше, оба павловских Устава для кавалерии, изданные в 1797 году, содержали довольно мало глав, посвященных непосредственно индивидуальной верховой езде и конным учениям во взводе, эскадроне и полку. Потому в 1804–1805 годах как бы в дополнение к ним эскадронные командиры кирасирского Военного ордена полка под руководством шефа полка генерал-майора князя Дмитрия Владимировича Голицына написали и на свои средства издали в городе Орле книгу «Опыт наставлений, касающихся до экзерциции и маневров кавалерийского полка» объемом в 560 страниц и со 100 чертежами. Первую главу в этой книге «Об обучении поодиночке» написал полковник Н. В. Васильчиков, вторую главу «Об эскадронном учении» — подполковник Ф. Ф. Радден, третью главу «Наставления, касающиеся обучения» — подполковник А. А. Засс. Чертежи выполнил полковник К И. Линденбаум, и они-то как раз и позволяют представить себе, как происходили регулярные учения кавалеристов.
Генерал-майор князь Голицын написал очень подробное введение к этой книге. Одобрительно отозвавшись только об Уставе французской кавалерии, он сделал вывод: «Все же прочие Уставы, до сего предмета относящиеся, суть не что иное, как беспорядочное собрание обрядов службы, описаний о частных маневрах и некоторых начертаний, касающихся до службы в военное время. Ни в котором из сих Уставов не видно начал, какими офицер должен руководствоваться в обучении своего полка…» Эти слова, конечно, относились к павловским Уставам и во многом были справедливы. Говорил князь и о прямом изменении уставных положений. Например, советовал при перестроениях в поле не пускать лошадей в карьер, а беречь их силы для главной атаки, в то время как Устав требовал максимальной скорости именно при строевых эволюциях.
Книгу офицеров кирасирского Военного ордена полка положительно оценил инспектор всей русской кавалерии цесаревич великий князь Константин Павлович. Она пользовалась большой популярностью в армии и скоро стала библиографической редкостью. По схемам, которые с такой тщательностью вычертил полковник Линденбаум, ездили не только кирасиры, но и драгуны, гусары, уланы.
Учили конников в основном производству атак трех видов: а) в сомкнутом развернутом строю; б) с выездом четвертого взвода (фланкеров); в) в рассыпном строю. Кавалерию обычно атаковали сомкнутыми шеренгами; против пехоты, стоящей в каре, использовались фланкеры. Для преследования отступающего противника применяли атаку в рассыпном строю.
Наиболее трудным считалось исполнение атаки в сомкнутом развернутом строю. На чертеже Линденбаума (см. с. 249) хорошо видны главные элементы этого строя. Во-первых, две шеренги, дистанция между которыми составляла одну лошадь. Во-вторых, строгий порядок размещения чинов в эскадронах по своим местам.
Так, эскадронный командир (на чертеже обозначен буквами «ЭК») находился на четыре лошади впереди первой шеренги и по ее центру. Взводные командиры (на чертеже буквами обозначены их чины: корнет — «К», поручик — «П») становились перед своими подразделениями на расстоянии двух лошадей от первой шеренги. Унтер-офицеры (обозначены буквами «У») занимали места «в замке», то есть за второй шеренгой на пол-лошади, и в первой шеренге — на флангах взводов. Рядовые стояли в шеренгах, держа равнение и касаясь друг друга коленями.
Сохранять такое построение (в Уставе оно называлось «Эскадрон прямо вперед») требовалось при всех аллюрах (шаг, рысь, галоп и карьер) и при всех строевых эволюциях. Потому повороты (или «заезды») кавалеристы делали по так называемой твердой оси.
Например, при повороте взвода или эскадрона всем фронтом налево левофланговые всадники ехали с минимальной скоростью, правофланговые — с максимальной, а те, что находились в середине шеренги, должны были следить за флангами и постепенно менять скорость своего движения. Эволюция считалась выполненной хорошо, если солдаты не нарушали равнения.
«Заезды, нами производимые, когда приказываем фланговым людям заезжать как возможно шибче, понуждая непрестанно своих лошадей, равномерно и в построении эскадронов, есть движения, долженствующие быть производимы так же в галоп, а не во весь дух, — говорилось об этом учении в книге «Опыт наставлений, касающихся до экзерциции и маневров кавалерийского полка». — Кроме того, приучая солдата к точности в эволюциях, укореняют в нем ту мысль, что он, как скоро находится во фронте, то должен быть как можно лучше выровнен, и что сила линии состоит во взаимном самом большем соединении всех ея частей. Итак, каждый офицер должен пещися ясным и простым показанием облегчить для обучающегося солдата средства, как держать себя всегда ровно в линии и всегда верно следовать движениям параллельным. Сие есть единственные предметы, долженствующие служить целью воинских Уставов и экзерциций…»
Книга описывала учения вообще, а о том, как они происходили в разных полках, можно судить по приказам, издаваемым полковым штабом: «Шеф благодарит господ эскадронных командиров за заезды равные как в карьер, так и шагом, а равномерно за посадку людей и за весьма равную езду фронтом на обе шеренги, при чем и господа офицеры между собою равнялись…» Но далеко не все благополучно бывало на поле, где маневрировали сотни всадников: «При учении вчера в полку в атаке убились две лошади, и сие я не могу ни к чему иному приписать, как к тому, что карьер был сделан весьма длинной, и для того карьер делать не менее 50-ти и не более 100 шагов. Ежели же делать его более 100 шагов, то лошади, доскакав, теряют дух совершенно и тогда малейшее препятствие весьма легко заставит лошадь споткнуться. Лучше я советую рысью ехать больше…»{10}
Часам к двенадцати дня учения в поле и в манеже, как правило, заканчивались. Лошадей «выхаживали», то есть водили шагом минут двадцать, чтобы они обсохли после быстрых движений, и только потом ставили в конюшни. В первом часу дня в полках трубили сигнал на вторую дачу корма, и тогда животные получали еще один гарнец овса, честно заслуженного в трудах. Солдаты шли к обеду. Наступал полдень, самое спокойное время в полку…
Полдень
«Щи да каша — пища наша» — меню солдатского обеда вошло в поговорку. Действительно, в мирное время, при жизни в гарнизонах, в летних лагерях («кампаментах»), на зимних квартирах оно выдерживалось неукоснительно.
«В лейб-гвардии Гусарском полку в царствование императора Александра Павловича, нижние чины довольствовались сполна положенным провиантом, и на вычитаемые из их жалованья всякую треть — по три рубля с добавкою, в случае надобности, денег из имеющейся в полку артельной суммы (эта сумма в 1815 году достигала 35 тысяч рублей и составилась за счет экономии, сделанной в кампаниях 1812, 1813 и 1814 годов нижними чинами, которые в это время отказывались от мясных и винных порций, им выдаваемых. — А.Б.), ежедневно варились щи: в пост — со снедками и постным маслом, в мясоед — с салом или говядиной. Зелень, как-то: капуста, бураки, картофель и прочее, — не заготавливались впрок, а ежедневно покупались, по неимению удобных мест для их хранения, и еще потому, что тогда у полков не было огородов. В 1824 году всем полкам гвардии, для улучшения содержания людей, были даны огороды, которые обрабатывались самими нижними чинами. Лейб-гвардии Гусарский полк получил огороды в окрестностях Царского Села, а именно — за Софийским собором, где ныне (в 1858 году) они и находятся…»{11}
От казны все нижние чины в армии получали провиант натурой: муку и крупу. В год на полк семиэскадронного состава (по штатам 1812 года) отпускалось муки 2853 четверти[5], крупы — 265 четвертей 5 четвериков и 2 гарнца. Из муки в полках пекли хлеб, считая его выдачу ежедневно на каждого нижнего чина 3 фунта (1200 г). Из крупы варили кашу (чаще всего в источниках упоминается гречневая). Все остальные продукты солдаты должны были покупать на собственные деньги.
Эта система сложилась при Петре Великом. По штатам 1711 года рядовому армейской пехоты полагалось годовое жалованье 10 рублей 80 копеек, с 1720 года — 10 рублей 98 копеек. В данную сумму входили отпуск на обмундирование (5 рублей 32 копейки) и на продовольствие, о котором солдат заботился сам и в мирное, и в военное время, находясь в России или за ее пределами.
Как правило, цены на съестные припасы в XVIII веке высоко не поднимались. Но все равно прокормиться в одиночку на те деньги, что солдат получал от казны, было невозможно. Требовалась складчина, и так возникла русская солдатская артель.
«Русский солдат имеет то, чего нет ни у одного солдата в Европе, — свою собственность, — писал граф Ланжерон, рассказывая о жизни и быте русской армии екатерининской эпохи. — Эта собственность называется артелью; она составляется из суммы, получаемой от экономических продовольственных денег за зимнее время и из удерживаемых у солдата, с его согласия, половины или одной трети его жалованья; эта сумма находится на руках четырех старых солдат каждой роты, избираемых остальными солдатами и называемых артельщиками; сумма эта составляет общую собственность роты, и в нее ни ротный, ни полковой командиры ни под каким видом не должны вмешиваться. На эту сумму покупаются небольшие повозки, в которые запрягают по 2–3 лошади и которые служат в походе для перевозки солдат, багажа, для принятия больных или раненых. Часть этой суммы употребляется также во время лагерного сбора на покупку мяса, овощей и прочего, так как казна отпускает только муку и крупу. Остаток суммы остается на руках у артельщиков, и в полках, хорошо управляемых, каждый солдат имеет независимо от своей части в повозках и в лошадях и прочих вещах еще и 8–10 рублей, вложенных в артель. Товарищи наследуют после умершего, если только он не завещает свою часть другу или родственнику… Артель представляет много выгод: она дает солдату известную собственность, поддержку, занятие, продовольствие… Сверх того, солдат в случае желания дезертировать удерживается от этого опасением лишиться своих 8–10 рублей, вложенных в артель…»{12}
Солдатские артели существовали и при Павле I, и при Александре I. Лишь в последние годы царствования Николая I они стали терять свое значение, потому что государство начало обеспечивать нижних чинов не только мукой и крупой, но и солью и мясом. С января 1848 года им уже полагалось по 20 фунтов соли в год на человека безденежно. В 1850 году строевым нижним чинам всех полевых войск еженедельно, кроме четырех постов, стали отпускать по пять полуфунтовых порций мяса каждому, что составляло в неделю чуть больше одного килограмма.
В эпоху наполеоновских войн солдатские артели сыграли свою роль в обеспечении нижних чинов продовольствием и нередко аккумулировали немалые средства. Как говорилось выше, лейб-гусары, отказываясь в походах от бесплатных винных и мясных порций, собрали 35 тысяч рублей. Кроме того, ежегодно по сто и более рублей жаловала в каждую эскадронную артель вдовствующая императрица Мария Федоровна за то, что эскадроны полка содержали караулы во дворцах города Павловска и Гатчины во время пребывания в них Ее Величества. Из годового жалованья лейб-гусар (рядовому — 22 рубля 41,5 копейки, трубачу — 57 рублей, унтер-офицеру — 61 рубль 60 копеек, портупей-юнкеру — 61 рубль 60 копеек, вахмистру — 97 рублей, штаб-трубачу — 204 рубля) вычитали на питание по 9 рублей{13}.
Интересную историю о взаимоотношениях солдатской артели и ротного командира рассказывает в своих мемуарах полковник М. М. Петров, с 1802 по 1808 год командовавший ротой в Елецком мушкетерском полку и в 1805 году участвовавший в походе русской армии в Австрию.
«При таких крайностях обстоятельства армии нашей, во ожидании поставок через ливертантов-жидов провианта и других жизненных потребностей, — пишет он, — поручено было полкам довольствовать людей через покупку ротными командирами у обывателей где что найдут, платя из артелей ротных на счет казны, выданной шефам полков. Тут содержание каждого солдата, по общей сложности издержек всех полков, стоило в сутки 35 копеек серебром. При этом случае я продовольствовал мою роту в продолжение ноября месяца издержкою по 12 копеек серебром в сутки на человека. Артельщики мои, ходившие со мною 2 декабря в полковой штаб для расчета, притащили в роту пропасть деньжуры серебром и золотом, ибо отпущено было, по общей сложности полковых цен, по 22 копейки серебром на порцион всем ротным поровну, которые я приказал тотчас раздать по рукам, оставя что следовало в артели, всем нижним чинам, бывшим в сборе на ротном дворе. Рота, посоветовавшись между собою, прислала ко мне правящих отделениями унтер-офицеров с предложением, не пожелаю ли я взять часть денег из добавочных, сверх требования роте отпущенных. Я отвечал им, что очень благодарен роте за ее заботу о моем состоянии, и, показав им мой кошелек, довольно полный чрез недавнее получение третного жалованья[6], велел сказать солдатам, «что у меня есть достаточное число денег и что ежели буду убит, то пусть и эти деньги, мною заслуженные у государя, разделят по себе и помнят, что я никогда не желал ничего мне не следующего…»{14}
О том, как ротная артель дала в долг своему командиру, чтобы он принял участие в представительском ужине на балу, рассказал в «Записках декабриста» барон А. Е. Розен, служивший в 1818–1825 годах в лейб-гвардии Финляндском полку: «…В различных углах сели ужинать офицеры различных полков, но особо по полкам. Громко раздавались требования: лафиту, сотерну, рябчиков, шампанского! Мой ротный командир барон И. И. Саргер спросил меня, отчего я не ужинаю. «Денег нет! — ответил я. — Да, как видно, никто из нашего полка не ужинает, вероятно по той же причине». — «Только-то!» — возразил Саргер, лихой товарищ. По его заказу в одну минуту был накрыт большой стол, нас было человек двадцать; подавали лучшие блюда, отборное вино; с других столов кричали — бургундского! — прислуга отвечала, что лейб-гвардии Финляндский полк забрал все первого сорта. Наш стол перещеголял все столы, Саргер потирал себе руки, что полк обратил на себя общее внимание; это было ухарство по тогдашним временам. После ужина мы поблагодарили радушного хозяина, а он со смехом сказал, что и его кошелек пустой и что всех нас угостила его рота…»{15}
Закупки провианта для армии тогда, как, впрочем, и в наше время, нередко становились полем деятельности разных мошенников и воров, умевших набивать собственный карман за счет казны. Розен в своей книге раскрывает механизм одного из подобных злоупотреблений:
«Жиды таинственно и ловко учили меня воровать: чтобы я в контракте с ними выставил цену десять рублей за четверть муки в девять пудов, а им платил только по девять рублей, а они выдадут мне расписку в получении по десять рублей. Я пригрозил поколотить его за такие советы, но он нисколько не смутился и продолжал: «Помилуйте! Три тысячи четвертей — по рублю с четверти: ведь деньги! — а деньги притом казенные, отпускаются по справкам, и лишние даром достаются полковому командиру и квартирмейстеру..»{16}
Офицерский стол, конечно, отличался большим разнообразием, чем солдатский, и зависел от чина самого офицера и его состоятельности. Согласно штатам, утвержденным 30 апреля 1802 года, офицеры армейских кавалерийских полков получали жалованье вместе с так называемыми «рационами», то есть деньгами на питание{17}:
| жалованье в год | рацион в год | |
| полковник | 1800 руб. | 480 руб. |
| подполковник | 730 руб. | 240 руб. |
| майор | 464 руб. | 156 руб. |
| ротмистр | 375 руб. | 120 руб. |
| штабс-ротмистр | 375 руб. | 120 руб. |
| поручик | 311 руб. | 84 руб. |
| корнет | 200 руб. | 48 руб. |
В лейб-гвардии Гусарском полку должностные оклады были гораздо выше и «рационы» — больше. Например, ротмистр получал 651 рубль жалованья и 240 рублей на «рацион», штабс-ротмистр — 526 и 192 рубля, поручик — 502 и 156 рублей, корнет — 276 и 84 рубля{18}.
В 1816 году последовало значительное увеличение офицерского жалованья в армии и гвардии. Таким образом, в лейб-гвардии Гусарском полку ротмистр стал получать 1200 рублей, штабс-ротмистр — 900 рублей, поручик — 780 рублей, корнет — 690 рублей. Кроме того, особые, «столовые деньги» были выделены для командиров полков и командиров дивизионов (в каждом дивизионе — два эскадрона). Эта прибавка к жалованью достигала 1000 рублей в год.
Армейской офи
|
|
|
