Ради тебя я прошел сто тысяч шагов 5 глава

По словам современников, у него была «закупорка мозга»; это означало, что он говорил в нос – возможно, из-за увеличенных аденоидов, а на его лице иногда появлялись красные пятна, «явные признаки плохого здоровья и короткой жизни». Другие говорили, что дофин был застенчивым, желчным и недоразвитым. «Ему дали лучших учителей… однако успехи весьма скромны». Дофин был маленьким и худым, и придворным казалось, что он навсегда останется ребенком. Но Франциск старался преодолеть свою физическую слабость и поражал двор живостью, любовью к охоте и оружию. В 1551 году, когда ему было всего семь лет, для него в галереях дворца Блуа поставили мишени для стрельбы из лука.

Хотя Мария и Франциск уже повстречались в детской, им еще предстояло появиться вместе на публике. Это произошло 4 декабря 1548 года в Сен-Жермене, на свадьбе дяди Марии – Франсуа, герцога Гиза, и Анны д’Эсте, дочери герцога Феррарского. Протокол требовал, чтобы Мария и ее прихрамывающий жених пошли танцевать сразу после Генриха и Екатерины. Леди Флеминг к тому времени уже явно дала девочке достаточно уроков, и она могла с честью выдержать испытание. Мария все быстро схватывала и любила выставлять напоказ не только свое умение, но и само физическое наслаждение, приносимое танцем. Эта радость останется с ней на всю жизнь. На балу юная пара вышла на середину зала вслед за Дианой и леди Флеминг, музыканты заиграли заранее оговоренную и довольно медленную мелодию, и началось представление. Наряженная в тяжелое парчовое платье, расшитое драгоценными камнями, Мария поначалу чувствовала себя неуверенно, но затем музыка захватила ее и она начала получать удовольствие от происходящего, хотя ей пришлось поддерживать дофина. Весь двор пристально смотрел на них. Спина Марии была прямой, ступни – изящными, а улыбка – обворожительной. Хорошо разбиравшимся в лошадях и рогатом скоте зрителям она показалась способной производить на свет здоровых дофинов, когда придет ее срок, и придворные вздохнули с облегчением – все, кроме английского посла, который увидел в двух детях воплощение союза двух злейших врагов Англии. Танец закончился, и Мария, согласно правилам слегка наклонившись вперед, поцеловала дофина в губы. Придворные зааплодировали и понимающе переглянулись. Леди Флеминг подвела Марию к королю, который склонился к своей маленькой «дочери» и поцеловал ее, а затем высказал леди Флеминг комплимент по поводу искусности ее воспитанницы. Этот комплимент показался Диане и королеве Екатерине более многословным, чем следовало бы.

Из регулярных донесений де Юмьера Генрих II мог убедиться в том, что Мария и его сын «ладят так же хорошо, как если бы знали друг друга всю жизнь». 30 марта 1549 года Монморанси писал Марии де Гиз в Шотландию: «Я могу уверить Вас в том, что дофин постоянно оказывает ей небольшие знаки внимания и влюблен в нее, из чего легко заключить: Господь с рождения предназначил их друг для друга». Такое стало возможным благодаря мудрым наставлениям Дианы, объяснившей Марии, что лучший способ гарантировать себе привязанность дофина – баловать его и не позволять ему становиться слишком амбициозным, удостоверяться, что он пытается сделать то, что в его силах. Благодаря поощрению со стороны Марии Франциск полюбил забавы на свежем воздухе, а их отношения были братскими с небольшим оттенком куртуазной любви. Мария никогда не пыталась подчинить себе своего маленького жениха, и Антуанетта да и сам король были довольны состоянием дел в детской.

Однако шотландцы в целом Генриха И не радовали. Многие шотландские гвардейцы хотели поступить на службу к Марии, но их желание не поощрялось. Хотя королевская гвардия и формировалась из отпрысков знатных шотландских семейств, гвардейцы оставались наемниками и имели дурную репутацию из-за надменности, жестокости и вандализма. Они даже умудрились разрисовать стены часовни в Фонтенбло. Гвардейцы обходились недешево, так же как и войска, поддерживавшие Марию де Гиз в Шотландии.

В декабре 1549 года Генрих II запросил на военные расходы в Шотландии астрономическую сумму в 400 тысяч ливров из налоговых средств и умолял де Юмьера не увеличивать придворный штат Марии. Большая часть мужской прислуги была отослана обратно в Шотландию и заменена французами, а четырех Марий еще годом раньше отправили в Пуасси. Французский Марии стал значительно лучше благодаря способности детей схватывать иностранные языки, и хотя она по-прежнему понимала нижнешотландское наречие, повседневным языком для нее стал французский. Совершались и попытки заменить Дженет Синклер. Она осталась при дворе, став теперь одной из многих служанок; она уже не имела постоянного доступа к Марии и превратилась в объект постоянных насмешек французских слуг за свои неизменные шотландские манеры. Между тем превращение Марии во француженку шло успешно. Ее гувернантка леди Флеминг оставалась главой женского штата по причинам, не связанным с ее талантом управлять: она теперь регулярно делила постель с королем.

Неожиданным результатом этой бездумной интрижки стало объединение Дианы и Екатерины против леди Флеминг и Генриха II. Диана считала также, что Генрих наносит ущерб чести Марии, поощряя распущенность членов ее свиты, однако Монморанси увидел здесь возможность нанести урон положению Дианы при дворе и распустил слухи о том, что ее заменила другая женщина. Екатерина, пусть и неохотно, терпела присутствие Дианы, однако у той было много врагов, завидовавших ее огромному состоянию. Помимо замка Ане ей принадлежали поместья и виноградники по всей Франции, а после смерти Франциска I она присвоила драгоценности, которые покойный король некогда подарил своей любовнице – герцогине д’Этамп. Генрих II подарил Диане замок Шенонсо и право сбора различных налогов, даже придумал для нее налог на церковные колокола. Рабле об этом сказал: «Король подвесил колокола королевства на шею своей кобыле». Генриху удавалось избегать скандала до тех пор, пока однажды вечером леди Флеминг, вероятно будучи навеселе, громко не заявила в присутствии всего двора: «Я сделала все, что могла, и теперь я беременна от короля; и это для меня большое счастье и честь. Я ношу в себе королевскую кровь и те плоды, что она взрастит». Ребенок, мальчик, стал известен как ангулемский бастард, а леди Флеминг быстро отослали в Шотландию. В качестве главы придворных дам Марии ее заменила мадам де Паруа, особа более строгих нравов.

Пришлось приложить некоторые усилия, чтобы объяснить Марии смену гувернантки; правду от нее, конечно, скрыли. Мария все больше и больше превращалась во французскую принцессу. Корона Шотландии – страны, о которой у нее сохранились лишь весьма туманные воспоминания, – была почти забыта. Жизнь Марии во Франции была полна новых ярких впечатлений, затмивших прошлое, за исключением, конечно, мыслей о матери, которая теперь планировала нанести визит во Францию. Первое письмо, написанное Марией в 1549 году, предназначалось ее матери. Это было формальное послание, в котором говорилось, что скоро к ней отправится де Брезе с новостями. Как многие школьницы, старательно выводящие буквы своим «лучшим» почерком, Мария сократила письмо, упомянув лишь, что новости расскажет матери де Брезе. Они заключались в том, что в возрасте пятидесяти четырех лет скончался ее дед – Клод, герцог Гиз. Мария де Гиз постоянно писала письма, касавшиеся воспитания дочери, и прежде всего религиозных наставлений – в основном Антуанетте. Девочке надлежало ежедневно посещать мессу; у нее было два капеллана – Гийом де Лан, назначенный Генрихом, и приор Инчмахоума, сопровождавший ее в путешествии из Дамбартона и оставшийся при ее дворе за свой счет, к несомненному облегчению короля.

В апреле 1550 года счастливая Мария получила известие о том, что ее мать планирует приехать во Францию, хотя и не только ради похорон герцога Клода, присутствие на которых для юной Марии было сочтено неподобающим. Герцогство унаследовал дядя Марии – Франсуа де Гиз. Письмо Марии матери по поводу предстоящего визита куда менее формально; по нему видно, что она уже в совершенстве научилась писать по-французски. Тем временем Мария де Гиз написала Диане, спрашивая ее о траурных облачениях, соответствующих французской моде. Правильнее было бы спросить у Екатерины, однако Мария де Гиз, француженка до мозга костей, считала вкус Екатерины – которую ни разу не видела – итальянским, а потому варварским.

Мария де Гиз приехала во Францию не только по семейным делам. Английские войска наконец покинули Шотландию, и теперь французские гарнизоны Генриха II и его армия под Булонью, перешедшей в руки Франции, могли вернуться домой. Король планировал торжества в Руане. Мария де Гиз привезла с собой весь шотландский двор, надеясь, что поддержка, оказанная ей как королеве-регентше шотландской знатью, усилится после получения пенсий от Генриха II за верность – так и произошло. Другим словами, шотландцы отправлялись в бесплатную поездку за рубеж, да еще и получали немалые взятки, которые сама регентша не могла себе позволить. Мария де Гиз знала, чем задобрить шотландскую аристократию.

Мария встретилась с матерью 25 сентября 1550 года, а в октябре прибыла в Руан в составе королевского кортежа, прибывшего ради устроенной Генрихом II entrée joyuse, чтобы ознаменовать возвращение Булони Франции и окончательное умиротворение Шотландии, что означало вывод французских войск и экономию значительных средств. Но даже без этого желанного довеска Мария де Гиз и ее дочь были почетными гостями. Однако теперь дочь затмевала мать. Марии было семь лет и десять месяцев, и она была высокой для своего возраста, так что портной Никола де Монсель снабдил не по годам развитую девочку нарядами из фиолетового, алого и желтого бархата, голландского полотна, белого и синего венецианского атласа, фиолетовой и черной тафты, а также розовыми и белыми чепцами и расшитыми передниками, надевавшимися поверх юбок из серебряной парчи. Мария блистала шелками и драгоценностями, сидя по правую руку от Генриха II на королевских подмостках, пока перед ними шла процессия, возглавлявшаяся магистратами Руана. Проходя мимо, они обнажали головы и кланялись. За ними следовали две тысячи солдат, охранявших оборванных и закованных в цепи английских пленников – этими «пленниками» скорее всего были горожане Руана, переодетые в новенькие «лохмотья». Четыре слона, сооруженных из дерева и холстины, везли на спинах горшки с пылающими углями, а их окружали римские гладиаторы, склонявшиеся в поклоне перед огромной платформой, которую влекли украшенные плюмажами лошади. На ней везли «Генриха» и его «семью» – горожан-добровольцев, тоже украшенных перьями. За ней следовала платформа, которую тащили крылатые лошади; на ней стояли фигуры Славы и Победы. Античные воины несли модели фортов Булони и Кале и огромные стяги, на которых художники изобразили Хаддингтон, Данди и замок Брути. Наконец, там был плавучий остров, на котором обнаженные «бразильские» туземцы – жители Руана, выкрашенные в розовый цвет, – подобающим образом покорились французским солдатам. (Генрих желал основать колонию в Бразилии, и в 1555 году адмирал Вильгеньон отправится в неудачную экспедицию к нынешнему Рио-де-Жанейро.) Было организовано и потешное морское сражение на Сене, а в соборе исполняли торжественный гимн «Тебя, Господи, славим». Генрих II и Мария наслаждались каждой минутой праздника. На следующий день представление повторили для королевы Екатерины, однако на этот раз оно было омрачено, так как один из кораблей пошел ко дну и изображавшие моряков актеры утонули в быстрых водах Сены.

Именно во время визита матери – на стоянке в Амбуазе – Мария впервые почувствовала опасность. Роберт Стюарт, один из лучников шотландской гвардии, был беглым пленником, некогда захваченным после осады замка в Сент-Эндрюсе. Он изменил имя и теперь имел доступ в королевские покои в Амбуазе. Он попытался отравить еду Марии, но попытку раскрыли. Стюарт бежал в Англию, однако его схватили и вернули во Францию, где он под пыткой признался в преступлении и был казнен. Марии не сообщили о случившемся, но усиленная охрана замка и расходившиеся по дворцу слухи, несомненно, заинтриговали юную королеву и возбудили ее любопытство.

Более мрачная нота прозвучала, когда в Амьене скончался сводный брат Марии – пятнадцатилетний Франсуа, герцог де Лонгвилль, пославший в свое время матери веревку с узлом, демонстрировавшим, насколько он вырос. Мария де Гиз ухаживала за ним в его болезни, а его смерть разбила ей сердце. Мария теперь стала ее единственным ребенком, а королеварегентша знала, что ей вскоре придется покинуть Францию и свое единственное дитя. Раздавались плохо завуалированные намеки на большие расходы на содержание ее шотландской свиты при королевском дворе, и поздней осенью 1551 года она уехала, пролив при расставании с дочерью немало слез. Мария де Гиз могла остаться в семейном доме в Жуан вилле и даже подумывала о том, чтобы удалиться в монастырь. Однако она сознавала, что ее долг – от имени дочери править Шотландией.

Мария Стюарт больше никогда не увидит свою мать.

 

Глава IV
САМАЯ ЛЮБЕЗНАЯ ПРИНЦЕССА ХРИСТИАНСКОГО МИРА

 

Дофина Мария вела жизнь кочевницы, она постоянно перемещалась между королевскими дворцами. Но в целом все детские воспоминания Марии были связаны с дворцом Сен-Жермен, а Шотландия на расстоянии постепенно забывалась. Сен-Жермен находился достаточно близко от Парижа, чтобы Генрих II мог заниматься делами, но и довольно далеко от столицы, в приятной сельской местности; так же и в Шотландии дворец Линлитгоу находился на удобном расстоянии от Эдинбурга. Мария с энтузиазмом принимала участие в сен-жерменских маскарадах. Там она, одетая дельфийской сивиллой, обещала дофину любовь и счастье, когда станет королевой Британии, вызывая снисходительные аплодисменты двора. Поощрять ее династические амбиции начали очень рано.

Парижская резиденция, Лувр, была в основном рабочим местом Генриха II и в то время полностью перестраивалась, так что королевские дети редко посещали ее. Почти все прочие дворцы за пределами Парижа обязаны своим существованием страсти королей к охоте. Ближайшим был Фонтенбло, находившийся в тридцати пяти милях к югу. С XI века он был охотничьим замком, но Франциск I превратил его в подлинную жемчужину Возрождения. Парадные залы расписал мантуанский художник и архитектор Франческо Приматиччо, он же разместил в них точные копии античных статуй. В его обязанности входило и заведовать королевской коллекцией картин; впрочем, Франциск I сам купил «Мону Лизу» непосредственно у Леонардо да Винчи. Фонтенбло был исполнен роскоши – насколько ее мог позволить кошелек короля. Прекрасный замок Линлитгоу, в котором родилась Мария, спокойно поместился бы в одном из его строений.

На юго-западе от Парижа река Луара поворачивает на запад, к морю, и именно там на ее берега, словно жемчужины в ожерелье, нанизаны замки. Ближайший к Парижу – Шамбор, самый величественный из всех и более всего любимый Генрихом II. Этот обширный замок, весь в башенках и шпилях, стоит на реке Коссан. Франциск хотел отвести воды Луары, но его разубедили; впрочем, строительство замка и так почти разорило его. Замок был роскошно изукрашен снаружи и внутри, в нем более четырехсот помещений, оштукатуренных и расписанных в соответствии с модой. В центральном парадном зале находится двойная винтовая лестница, которую, говорят, спроектировал сам Леонардо. Тысячи узких проходов и укромных уголков поощряли к секретам, интригам и тайным свиданиям, игравшим огромную роль в жизни блестящего общества.

Придворные любовались Марией и дофином, игравшими в куртуазные игры, в которых она была попавшей в беду прекрасной дамой, а он – ее преданным рыцарем. В замке был особый балкон, с которого дамы могли наблюдать за возвращавшимися с охоты кавалерами или смотреть представления и турниры, устраивавшиеся внизу, во внешнем дворе.

Как только Мария научилась читать, ее познакомили с популярнейшей книгой того времени – романом «Амадис Галльский». Это был французский перевод испанского романа Гарсии Родригеса де Монтальво, повествовавший о приключениях прекрасного рыцаря Амадиса, спасавшего свою возлюбленную Ориану из плена и попутно побеждавшего всех врагов ее отца. Книга имела большой успех среди романтически настроенных придворных того времени и оказала огромное влияние на женщин. Диана д’Антуен, впоследствии ставшая первой любовницей Генриха IV, даже изменила свое имя, назвавшись Коризандой в честь одной из героинь романа. Роман представлял собой романтическую версию истории короля Артура и его рыцарей, хотя здесь они сражались не за Грааль, а за чистую любовь.

Стоя на балконе замка Шамбор, впечатлительная Мария видела, как фантазия превращается в реальность: облаченные в доспехи рыцари сражаются, а на их копьях – цвета их возлюбленных. Поскольку внимательные няньки вовремя уводили своих подопечных, она не видела, как нарастает жара, а усталость вызывает вспышки раздражения, так что галантность турниров зачастую сменяется мстительной жестокостью. Копья отбрасывались в сторону, а их сменяли секиры и булавы, а затем усталых воинов, утром бывших странствующими рыцарями, уносили на окровавленных носилках.

В Шамборе Мария и дофин катались верхом по обширному парку – вооруженная охрана и фрейлины держались на приличном расстоянии – и охотились на дичь, которую самым почтительным образом подгоняли к ним. Одним из новшеств, завезенных Екатериной Медичи из Италии, стал обычай надевать под юбку панталоны, что позволяло королеве ездить верхом по-мужски, не выставляя ноги на всеобщее обозрение. Мария вскоре переняла эту моду. Генрих II подарил ей двух лошадей – Бравану и Мадам Ла Реаль, и когда дофин седлал своих коней – Энгиена или Фонтэна, наступало самое беззаботно-счастливое время ее жизни.

Мария получила и образование, подобающее принцессе королевского рода. По приказу Генриха Екатерина позаботилась о том, чтобы Мария училась вместе с королевскими детьми у тех же наставников, Клода Милло и Антуана Фокелена, а духовные наставления были вверены Пьеру Лавану и Жаку Амио. На попечении собственного капеллана Марии Гийома де Лана находилась ее утварь для причастия, перевозившаяся за ней повсюду, где бы она ни пожелала посетить мессу. Таким образом старались избежать заражения, которое оказывалось возможным, если бы королева принимала причастие из общей чаши. Узкий круг придворных Екатерины Медичи придерживался строгих моральных принципов по сравнению с распущенностью двора Франциска I, и на случайные любовные интрижки здесь посматривали косо. Иметь постоянную любовницу – как в случае Генриха II – считалось приемлемым, но беспорядочные кратковременные связи воспринимались как вульгарная аморальность.

При дворе Мария теперь свободно говорила по-французски, с детской легкостью освоила итальянский и испанский и с несколько большими затруднениями – латинский и греческий. В двенадцатилетнем возрасте она писала латинские «сочинения» на заданные темы, имевшие форму писем – около ста слов в каждом – к «сестре» и лучшей подруге Елизавете, старшей дочери Генриха II. Эти письма полны классических аллюзий и выглядят так, словно вышли из-под пера ученого, прочитавшего все труды Цицерона, Платона и Плутарха, а также диалог Diluculum Эразма^[22] и менее известные труды Полициана^[23]. В целом главной темой сочинений было восхваление классического образования для женщин. Однако латинский текст, написанный четким почерком Марии, располагается с одной стороны листа, а с другой его стороны – французский текст, написанный кем-то иным. Предполагается, что французский текст был написан наставником, а Мария просто перевела его на латынь в качестве упражнения. Вряд ли ребенок, даже исключительно одаренный, мог в двенадцать лет похвастаться начитанностью, необходимой, чтобы самостоятельно писать такие сочинения.

Мария произнесла перед двором латинскую речь «собственного сочинения», к чему ее, несомненно, готовили учителя. Здесь избранным ею – или, что более вероятно, для нее – предметом была апология права женщин на образование. Льстец Брантом писал, каким чудом было «видеть, как ученая и прекрасная королева декламировала на латыни, языке, который она прекрасно понимала и на котором превосходно говорила». Маловероятно, впрочем, что он сам при этом присутствовал. В более поздние годы Мария, когда ей приходилось говорить на латыни, использовала переводчика; она не была любительницей учености как таковой. Кузина Марии, Елизавета Тюдор, прекрасно владела латынью и свободно говорила на греческом. По сравнению с ней Мария была просто добросовестной ученицей.

Однако Мария была покровительницей поэзии и поддерживала молодых поэтов, наводнявших двор в надежде получить заказ. Они отвергли классический стиль римских и греческих поэтов и ратовали за стихи, написанные на французском языке, достаточно гибком для отражения как светских, так и духовных тем, способном донести чувства до простых людей. Кружок семи поэтов, именовавших себя Плеядой (по названию группы из семи звезд), возглавляли Пьер де Ронсар и Жоашен дю Белле. Любопытно – учитывая то, что они отвергли античные образцы, – что они взяли себе то же имя, что и группа греческих поэтов, творивших в Александрии в III веке до н. э.

Ронсар некогда был пажом при дворе Мадлен, трагической королевы Якова V, а дю Белле сопровождал Марию по пути из Шотландии. Теперь оба они посвящали стихи молодой королеве. Так она и росла, привыкая к обожествлению поэтами.

Мария училась вышивать – к этому занятию на протяжении своей жизни она обращалась многократно. Она уже умела шить и вязать, и в 1551 году для нее заказали шерсти на 32 соля. Она училась музыке, играла на гитаре и вместе с сестрами-принцессами распевала псалмы Маро. Клеман Маро был поэтом и переводчиком псалмов на французский язык. Их положили на музыку Клод Гудимель и Луи Буржуа. Мария также училась «дамской» кулинарии – изготовлению варенья и засахаренных фруктов, прежде всего пирога с сахаром, корицей и молотыми фиалками – и вместе с другими принцессами разыгрывала роль простой горожанки, занятой стряпней.

Французский историк Мезере в XVII веке суммировал все то, что французские придворные и народ думали о Марии Стюарт: «Природа наделила ее всем необходимым для совершенной красоты. Помимо этого она была любезна, обладала хорошей памятью и живым воображением. Все эти природные качества она старательно усовершенствовала изучением наук и искусств, особенно живописи, музыки и поэзии, так что казалась самой любезной принцессой христианского мира». В 1551 году у этой любезной принцессы было шестнадцать платьев из разных тканей, от серебряной парчи до простого атласа, шесть хлопковых фартуков, три юбки из разных тканей, три чепца, две юбки с фижмами, две верхние юбки, накидка и меховая муфта. Ее меховщик Жеан дю Шовре присматривал за принадлежавшими ей собольими и волчьими шкурами, а вышивальщик Пьер Дожон пришивал к ее одежде изготовленные ювелиром Матюреном Люссо пуговицы из золота с черно-белой эмалью – геральдическими цветами Дианы де Пуатье, сортировал ее золотые цепи и воротники, а также распоряжался ее золотыми поясами, украшенными белой и красной эмалью. У Марии было так много нарядов и драгоценностей, что для их перевозки во время путешествий изготовили три латунных сундука. Другие принцессы не могли похвастаться такой роскошью, но поскольку не имели такого высокого ранга, то, казалось, не проявляли зависти. Находясь дома, Мария порой играла с дофином в карты и однажды выиграла у него незначительную сумму в 79 солей и 6 денье, а в другой раз, вспомнив совет Дианы де Пуатье, мудро проиграла ему 45 солей и 4 денье.

Свита Марии, сильно разросшаяся после того, как 18 июля 1550 года умер Жан де Юмьер, оказалась теперь под управлением Клода д’Юрфэ. Королеве прислуживали восемь грумов и восемь конюхов, тридцать шесть фрейлин, одиннадцать почетных слуг приемных покоев, восемь секретарей, девять привратников, двадцать восемь лакеев, четыре носильщика, четыре квартирмейстера, четыре заведующих гардеробом, казначей Жак Бошетель, два генеральных контролера финансов, пять докторов, три аптекаря, четыре хирурга и четыре цирюльника. На кухне служили пятьдесят семь человек, а в погребах – сорок два, но был всего один водонос, доставлявший воду для мытья и питья, что «приводило к всеобщей нетрезвости и неаккуратности». Кроме того, было еще постоянно менявшееся число придворных музыкантов, поэтов, шутов, танцоров, фокусников и акробатов.

За один день, 8 июня 1553 года, двор съел двадцать три дюжины караваев хлеба, восемнадцать коровьих туш, восемь барашков, четыре теленка, двадцать каплунов, сто двадцать голубей, трех козлят, шесть гусей и четыре зайца – на сумму 152 ливра 4 соля и 12 денье. Неудивительно, что Марию порой тошнило от переедания. Счета Генриха II показывают, что расходы на нужды личного хозяйства составляли 74 982 ливра в год, хотя это лишь толика королевских расходов. Когда двор, или даже один член королевской семьи, переезжал – а это происходило постоянно – за ним ехала вся свита, составлявшая длинную череду охраняемых повозок.

Менее формальным образом, в сопровождении лишь нескольких личных слуг, Генрих навещал живописный замок Шенонсо, свой подарок Диане де Пуатье. Приобретенный Франциском I в 1536 году, Шенонсо стоял рядом с мельницей у моста через реку Шер, приток Луары. Личность Дианы де Пуатье отпечаталась здесь повсеместно, а портрет Дианы в облике богини-охотницы кисти Приматиччо был удостоен чести оказаться в королевской спальне. Диана приказала разбить сады во французском стиле, хотя впоследствии Екатерина Медичи добавила сад в итальянском стиле и построила мост через реку. Таким мы видим замок сейчас, но даже вместе с изменениями, внесенными Екатериной, Шенонсо по-прежнему – замок Дианы.

Генрих имел репутацию человека, смущавшегося во время беседы с дамами, но Диана говорила с ним как с мужчиной, и в Шенонсо он приезжал, не только чтобы навестить ее, но и выслушать ее советы. Он часто приезжал и в замок Ане, принадлежавший лично Диане и находившийся примерно в пятидесяти милях от Парижа. Замок построил в соответствии с ее пожеланиями Филибер д’Орме; он представлял собой одновременно храм Дианы и загородный дворец. Окружающее замок поместье было распланировано с неменьшим тщанием, и согласно Брантому «для короля то был земной рай – таинственные укромные уголки среди деревьев, предназначенные для любовных секретов, обширный зеленый ковер для охоты и верховой езды и гряда холмов, закрывавшая его от нескромных взглядов любопытных – поистине рказочный замок».

Мария и дофин часто посещали замок Ане, чтобы почувствовать себя свободными от строгих придворных правил и разыграть свидания, о которых они читали в «Амадисе». Здесь Диана наблюдала за учебой Марии и тактично наставляла ее в искусстве оставаться женщиной в агрессивном мужском мире двора Генриха II. Важно, чтобы мужчины считали себя средоточием власти, вершителями всех дел. Поэтому серьезных вопросов надлежало касаться лишь слегка, никогда не спорить и хвалить мужчину за те идеи, которые даже не приходили ему в голову, или за его твердость, когда он явно колебался. Обещание секса или же лишение его было самым слабым из орудий женщины, как обнаружила изгнанная леди Флеминг. Власть Дианы сосредоточивалась не в ее постели, но в ее уме, и она объясняла Марии, что именно интеллект, а не что-либо еще позволит ей взять власть в свои руки, когда она станет королевой-соправительницей. Мария может содержать собственный двор и получить долю власти над мужем, избежав жалкой судьбы самки – производительницы принцев и принцесс. Как правящей королеве ей уже не нужно будет манипулировать мужчинами, чтобы они выполнили ее пожелания, но достаточно будет приказать им. Поскольку быть правящей королевой означало возвращение в Шотландию, а королева-подросток об этом и не помышляла, то, к сожалению, принимала эти прекрасные советы с милой улыбкой, но пропускала их мимо ушей.

Екатерина конечно же стремилась взять воспитание королевских детей под собственный контроль, а Генрих, естественно, не желал нести расходы на содержание двора Марии. Шотландцы тоже не рвались платить за содержание отсутствующей королевы, ежегодные расходы которой составляли около 12 тысяч шотландских фунтов, почти половину всех доходов короны. Даже эта сумма не включала расходы Марии на лошадей и конюшни.

В конце концов Мария де Гиз убедила шотландцев продолжать выплаты, и 1 января 1554 года двенадцатилетняя Мария написала матери, что теперь у нее есть собственный двор и что она пригласила к обеду дядю Шарля, кардинала Лотарингского. Ему принадлежал решающий голос в ее воспитании, он был и ее духовным наставником. Мария присутствовала на мессе, которую он служил в ее часовне в сопровождении изысканной духовной музыки Жака Аркаделя. Однако Мария не получала от своих дядей никаких политических уроков. Они смотрели на нее просто как на ключ, который в один прекрасный день откроет семье Гизов путь к власти, carte d'entrée ^[24] к королевской власти.

Партия Гизов, и прежде всего Франсуа, герцог де Гиз, уже объединилась с Екатериной Медичи в своей враждебности к коннетаблю Монморанси, союзнику Дианы и фавориту Генриха II. Теперь, когда у Марии появился собственный двор, они могли использовать ее в открытых распрях. Кардинал Лотарингский всегда оказывался рядом с ней, чтобы дать совет, а благодаря этому вся семья Гизов усиливала свои и без того влиятельные позиции. Мария по наивности надеялась усидеть на двух стульях и уверяла мать в том, что и дяди, и Диана де Пуатье заботятся о ее интересах. Заставив признать свою племянницу совершеннолетней в возрасте «одиннадцати лет и одного дня», кардинал стал приводить в исполнение план по усилению влияния Гизов в Шотландии. Он был очень прост: поскольку Мария являлась теперь правящей королевой, отпадала нужда в Шательро, делившем полномочия регента с Марией де Гиз. Теперь Мария де Гиз могла править одна от имени дочери. Так как мудрый Генрих II совсем не доверял Шательро, он оказал плану поддержку, и в апреле 1554 года Мария де Гиз стала единственной регентшей. По совету кардинала Мария послала матери пустые листы со своей подписью: «MARIE». Эту подпись она ставила на протяжении всей жизни – всегда большими буквами и всегда с французским правописанием.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: