 |
Принесли ей с фронта похоронную
|
|
|
|
Доризо Н. К. Стихотворения. Песни
Предисловие. К СЕРДЦУ ЧИТАТЕЛЯ
Поэтическая муза Николая Доризо родилась под счастливым знаком Зодиака. Она светла и удачлива. Едва появившись на свет божий, она обратила на себя внимание. Ее приветил обширный круг читателей и почитателей, а также — Книготорг. Стихи Доризо издаются большими тиражами и быстро расходятся. Его поэтические вечера проходят с неизменным успехом, его песни исполняются с эстрады, по радио и телевидению, они давно и прочно вошли в быт. Словом, Н. Доризо популярен. Три десятка книг позволили ему занять заметное место в современной советской поэзии.
Он родился в 1923 году на Кубани. С благодатной землей этого края связано его детство. На многих стихах поэта лежат отблески воспоминаний о родной станице, о земле отчичей и дедичей. Тема Родины страстно и патетически проходит через все его книги. Но нередко она возникает в стихотворении нежным лирическим чувством, вызываемым внезапно ожившей в памяти деталью станичного быта или каким-нибудь эпизодом времен детства:
О, краски и запахи детства —
Заветная память души!
……………………………………
Какая ж великая сила
В тех красках
и звуках степных!
Ведь мне до сих пор еще мило
Лишь то,
что похоже на них.
Писать стихи Доризо начал рано, совсем рано. Первые из них появились в печати, когда автору исполнилось пятнадцать. Пора литературного ученичества была долгой и трудной. Приходилось сочинять стихи и одновременно овладевать грамотой — общей и художественной. Доризо пристрастился к чтению, впервые открывшему ему доступ в большой и прекрасный мир жизни.
Едва минули годы отрочества и юности — грянула война. Великая Отечественная. Когда она закончилась, Николаю Доризо пошел всего двадцать второй. Но он все же успел исходить немало фронтовых дорог. Война сразу же властно вошла в его стихи. Первая поэтическая книга Доризо — «На родных берегах», вышедшая в Ростове-на-Дону в 1948 году, почти вся дышит воспоминаниями о тех тяжких и героических днях. Эта тема не выходит из памяти и сердца поэта.
|
|
|
Какие б песни мы ни пели,
Поем мы песни той войны.
Давно мы сняли с плеч шинели,
Но снятся нам все те же сны.
Так начинается «Песня ветеранов». Этот мотив характерно окрашивает многие не только военные, но и «мирные» стихи Н. Доризо. И он вместе со своим лирическим героем мог бы сказать: «Война окончилась в Берлине,// Но не окончилась во мне».
В военных стихах Доризо почти нет батальных эпизодов, сцен. Поэта преимущественно занимает нравственный аспект войны: как она формировала характер человека, его психологию, его взгляд на мир, что она значила для судеб людей, какой они извлекли из нее душевный опыт и т. д. Эта сфера жизни всегда была ближе всего интересам и природе поэтического дарования Н. Доризо.
Тема войны, как уже отмечалось, до сих пор питает творчество поэта. В минувшем году Военное издательство выпустило его новую книгу, озаглавленную — «Меч победы». Книга эта была отмечена премией Министерства обороны СССР. Здесь собраны стихи разных лет — о войне и мире. Под каждым стихотворением проставлен год. И можно наглядно проследить, сколь стойким до нынешних дней продолжает оставаться интерес поэта к военной теме. Книга открывается поэмой, помеченной 1974 годом, — «О тех, кто брал рейхстаг».
Это поэма о героизме советского солдата, о нравственном величии его подвига в Отечественной войне. Сюжетное ядро поэмы — преодоление советскими войсками последних трехсотшестидесяти метров, оставшихся до рейхстага. На этом малом пространстве развертывается один из последних драматических эпизодов войны. Поэт нашел точные и выразительные слова, чтобы передать напряжение и исторический смысл последних часов войны. Грандиозные сражения под Сталинградом, Курском, Варшавой явились как бы прологом к этой завершающей битве: «Да, по количеству солдат// Был штурм рейхстага// Не то, что бой за Сталинград.//!! все ж, однако, // Сраженья всей войны святой// Четырехлетней// Мы все вели за этот бой,// Наш бой последний:// Под Сталинградом, и в Крыму,// И под Каховкой,// И были залпы все к нему// Артподготовкой».
|
|
|
Поэту, впрочем, не удалось до конца преодолеть грех некоторой иллюстративности. Кое-где мелькают строки полые, недописанные. Но в целом, повторяю, произведение это вносит свою долю в поэтическую летопись великой войны.
Стихи Доризо гражданственны и глубоко лиричны. Эти два полюса как-то очень естественно и органично в них сходятся. Поэт умеет говорить о «высоком», о явлениях общественно значительных с той личной заинтересованностью и тем лирическим проникновением, как если бы речь шла о самом интимном, о самых близких его привязанностях. Стихам Доризо свойственна сердечность лирического чувства, душевная взволнованность и искренность.
Я поэт для читателей,
Не для поэтов, —
говорит Доризо. И придает этой формуле некое программное значение. Муза Н. Доризо демократична. Она чурается избранных «ценителей поэзии». Ей уютно и тепло в домах простых людей, где ее всегда благодарно и почтительно привечают.
Не для певиц
в нарядных позах,
Поющих
словно соловьи, —
Хочу
писать
для безголосых,
Они
Шаляпины
мои!
Рубленая строка придает каждой части фразы четверостишия характер нравственного императива, как бы наказа самому себе.
У Николая Доризо много стихов о поэзии — о ее сущности, ее природе, ее специфике, ее возможностях. Человек думающий, пытливый, Доризо, естественно, ищет ответы на те мучительные вопросы, которые каждодневно ставит перед ним его собственная работа.
Центральный мотив этого цикла стихов — восприятие поэтического творчества, как вседневной, неустанной работы. Доризо славит стихотворца, способного возвыситься над окружающими лишь мерой непримиримости к себе:
|
|
|
Поэт,
будь в замыслах
огромен.
И не в застольной похвальбе, —
В одном
ты свято будь нескромен —
В непримиримости к себе.
Николаю Доризо известно, что такое «муки творчества», и он убежден, что вне их — нет искусства. Истинная поэзия — это вдохновение, но и тяжкий труд. Поэт никогда не знает, когда снизойдет на него вдохновение и когда он обретет крылья. Но он всегда ждет его, вдохновения, и живет его предощущением. Об этом — точные и выразительные строки в стихотворении «Накануне»:
Я все время живу
Накануне чего-то —
Накануне строки,
Накануне полета,
Накануне любви,
Накануне удачи, —
Вот проснусь я.
И утром
все будет иначе.
У Доризо много крылатых строк. Он умеет заострить свою мысль и выразить ее в отточенной, резкой, афористически сжатой формуле. Стихи его часто венчаются именно такой словно вычеканенной на металле формулой.
Поэзия Доризо не безразлична к нравственным качествам человека. Она враждебна какой бы то ни было индифферентности и всегда готова возвысить свой голос против малейшего проявления зла, несправедливости, душевной черствости.
Вот, кстати, о ней — этой черствости, которая иной раз проявляется в формах самых малых и, казалось бы, невинных, почти незаметных, но все же…
Прекрасное стихотворение «Бабушка». Когда-то давно овдовевшая, спешит на свидание бабушка. «Не правда ли, это смешно?// Спешит на свидание бабушка.// Он ждет ее возле кино». Всеобщее изумление в доме, перемешанное с раздражением. Обиженно расплакалась внучка, нахмурился зять, дочери впервые приходится стряпать обед. Смятение в семье.
Ушла на свидание бабушка,
А бабушке — сорок всего.
Мягкий юмор этого стихотворения неожиданно высвечивает какую-то неточность, неделикатность в поведении людей.
А вот еще одно, тоже очень хорошее стихотворение — «Мать и дочь». «Две старушки — мать и дочь.// Седенькие, старенькие.// Не поймешь, кто мать, кто дочь, — // Обе стали маленькими». Так и доживают свой век две старушки. Одна другую родила, выхаживала, от простуды берегла и
|
|
|
Женихов разогнала,
Так ее любила.
И опять же эти две последние строчки внезапно окрашивают каким-то новым светом все стихотворение. Ироническая усмешка, заключенная в этих строках, мгновенно снимает поначалу ощущаемый в стихотворении налет этакой сентиментальной благости. В нем появляется драматический оттенок. И все оно становится более емким, просторным.
Но бывает, правда, и так, что в ином лирическом стихотворении не хватает точной и ясной мысли или она разжижена вот той самой благостью, которой чаще всего Доризо ходу не дает. Это происходит тогда, когда сильное поэтическое чувство уступает место чувствительности и стихотворение, утрачивая обычно свойственную ему упругость, начинает казаться вялым. Но, к счастью, примеров подобного рода мы находим у нашего поэта сравнительно мало. Как правило, он зорко следит за «дистанцией» и редко сходит с нее.
В поэзии Н. Доризо заключен большой воспитательный заряд. Она вся сочится добротой, улыбкой, чувством товарищества, дружбы. И все это — без назиданий и холодной дидактики. Мягко, весело, непринужденно и незаметно воздействует поэт на своего читателя.
В его книгах много места занимают стихи о любви. Легко ли назвать имя поэта, который не писал бы о ней и не прославлял ее! У Николая Доризо, можно сказать, свой подход к этой теме. Его любовная лирика в высшей степени сдержанна и целомудренна. Лирический герой Доризо выражает свое чувство робко, осторожно, стесняясь, словно озираясь по сторонам: не подсматривает ли и не подслушивает ли кто?
В сознании Доризо, любовь — святое чувство, и его не положено мелочить, говорить о нем надо трепетно и голосом тихим. Обычно свойственная поэту ораторская, трибунная интонация здесь уступает место совершенно другой — доверительной. Стихотворение как бы адресуется лишь одному человеку, и каждому читателю сдается — именно ему лично стремится автор передать частицу своего душевного опыта. Такая интонация рождает атмосферу особого доверия к автору, личного интереса к его лирическому герою.
Недаром многие стихи Доризо положены на музыку. И это скорее даже не песни, а именно стихи, в которых спелое, полновесное слово совершенно равноправно с музыкой. Такие стихи, как «Взрослые дочери», «Огней так много золотых», «Помнишь, мама?», «Давно не бывал я в Донбассе», «На тот большак, на перекресток…» и многие другие, вместе с сопровождающей их музыкой давно стали крылатыми и вошли едва ли не в каждый дом.
Стихи-песни Доризо несут на себе отпечаток индивидуальности их автора: они раздумчивы и задушевны, им присущ юмор и афористический склад речи, а главное — в них есть та искренность и достоверность чувства, которые вернее всего выражают притягательную силу искусства.
|
|
|
Поэтическое дарование Николая Доризо емко и разнообразно. Ему подвластны не только лирическая миниатюра и песня, но и более просторные формы отражения действительности, — например, поэма («В России Ленин родился»), историческая трагедия в стихах («Место действия — Россия»), психологическая драма («Утром после самоубийства»), комедия в стихах («Конкурс красоты»), наконец, даже повесть («Измена»), Во всех этих жанрах мы ощущаем голос писателя, пытливо ищущего ответы на острые нравственные вопросы жизни.
Важное место занимает в творчестве Доризо жанр поэмы Она представлена у него, кажется, во всех своих разновидностях — здесь и лирическая поэма, и драматическая; одни написаны на современном материале, другие — на историческом.
У Н. Доризо глубокий и прочный интерес к истории. Он много читает и размышляет. Он образован.
В живой
шеренге
вековой
Не первый я
и не последний…
История,
ты возраст мой,
Ты разум мой тысячелетний.
Поэт обращается к прошлому не в поисках занимательных сюжетов или драматических эпизодов. История для него отнюдь не самоценна, она интересна ему своими социальными и нравственными уроками. «Былое пророчествует», — мудро сказал некогда Герцен. История обладает громадным познавательным и нравственным потенциалом. Тем она и привлекает поэта. Он ищет в веках минувших истоки и объяснение тех процессов, которые происходят в веке нынешнем. Прошлое и современное в сознании Доризо нерасторжимы. Это определяет историзм его мышления и придает существенную окраску его поэмам.
В иных из них — например, «Берестяном слове» — история предстает, как форма лирической исповеди поэта. Он обращается мысленным взором к давней старине, ибо видит в ней изначальные корни национального характера и культуры своего народа.
У нас была своя Эллада —
Младая Киевская Русь.
Обнаруженные учеными берестяные грамоты позволили воскресить одну из самых древних страниц народной культуры, когда впервые
Вошло берестяное слово
Не токмо в терем,
но в избу,
и из седой старины впервые дохнула на нас «живая речь простого люда». По ассоциации вспоминает поэт киевскую Софию — «Собор, чья белизна крылата,// И полноводной песни грусть…», и иконы Рублева с характерным для них тяготением к земному восприятию человека: «Русинка грустная таится// В живых глазах его святых,// С икон глядят не лики — лица// Воскресших прадедов моих.// Не в том ли сила кисти гения,// Что даже в древние века// Ее земное притяжение// Искало в боге мужика».
Вся поэма искрится острыми и неожиданными метафорами, выражающими главную мысль произведения — о нерасторжимой связи времен, о том, как неодолимо прошлое продолжает жить в настоящем и как эта живая диалектика знаменует вместе с тем никогда не прекращающееся движение истории.
Философическое раздумье — характерная примета поэм Доризо. Исторический сюжет создает в них некое магнитное поле, на котором скрещиваются история, современность и цепкая, аналитическая мысль автора.
Николая Доризо особенно привлекают в прошлом такие конфликты и ситуации, которые позволяют выявить значение исторического разума народа, его роль в развитии истории.
Обращает на себя внимание драматическая поэма «Место действия — Россия». Перед нами развертывается обширная панорама событий, в центре которой — образ Пугачева. Поэту удалось воссоздать некоторые очень достоверные приметы характера народного вожака. Это сильный и вместе с тем сложный человеческий характер, мужественный и умный, хотя и с немалым грузом наивных иллюзий. Он чувствует свою кровную слиянность с народом. И что особенно существенно отметить, в поэме этой показана историческая неизбежность и, можно сказать, неотвратимость появления Пугачева. В этом образе воплощена вся накипевшая ненависть народа против вековых его угнетателей.
Менее впечатляюще нарисованы образы Екатерины и ее окружения. Здесь автор оказался слишком привержен схеме и хрестоматийной традиции. Между двумя противостоящими сторонами высится еще одна фигура — Алексея Орешина. Это образ вымышленный. Дворянский интеллигент, проникшийся сочувствием к трагической участи порабощенного народа, он яростно ненавидит самовластье, в котором находит воплощение дьявола. В обход цензуры он тайно издает книгу, наполненную крамолой, и за нее тяжко расплачивается. В образе Алексея Орешина угадываются некоторые реальные черты Радищева, его духовного облика и его судьбы.
Едва избежав плахи, отправленный по повелению царицы в далекую ссылку, Орешин, однако, не склонил головы своей, не изменил своим убеждениям. Он продолжает страстно верить в грядущую свободу народа:
Бунт, грянет бунт!..
Но сможет ли народ
В своих рядах,
в своем крестьянском стане
Найти вождя и выдвинуть вперед?..
Я верую —
народ его найдет.
Ведь родился в отечестве у россов
В самих низах
Михайло Ломоносов!..
Волевой, упругий стих, которым написана вся поэма, вполне соответствует энергии ее мысли.
Век за веком осваивает поэзия Доризо важнейшие события отечественной истории. Небольшая поэма посвящена Андрею Желябову. Правда, она написана несколько бегло, торопливо. Мы не успеваем заглянуть в сердце героя. Его характер силуэтен. Но все же есть и в этой поэме места сильные, выразительные, позволяющие рассматривать ее, как необходимое звено в общей исторической панораме, воссоздаваемой поэтом.
Особое место в этом цикле занимает поэма «В России Ленин родился».
В ней два ключевых образа — Александр Ульянов и Владимир Ленин. Два брата, две вехи в историческом самосознании России, две эпохи в развитии русской революции — эта общая мысль выражена с тем лирическим воодушевлением и той проникновенностью, которые позволяют воспринимать это произведение как значительное явление в творчестве Николая Доризо.
Семидесятый год.
Но года было мало,
Чтобы в России
Ленин
родилс я!
Так где ж начало,
Где оно, начало?
В котором веке
Ленин
началс я!
Таким лирическим монологом открывается движение сюжета поэмы. Впрочем, строго говоря, сюжета в ней и нет. Лирическое повествование развертывается в форме свободных исторических ассоциаций, вызываемых памятью поэта и призванных обозначать как бы движение человеческой мысли к высотам ленинских идей. Ленин «начинался в сердце Спартака», потом какой-то гранью он откликнулся в «ярости пугачевского сраженья» и пророческом слове Радищева, а затем — в подвиге Пестеля и отважном порыве Александра Ульянова и других мучеников «Народной воли». Но то еще был не Ленин. «Он к нам пришел// Как раз в тот самый срок,// Когда История была к тому готова». Истерия подготовила Ленина, Ленин своей мыслью и своей деятельностью гигантски ускорил движение истории.
Отличительная особенность этой поэмы, как и всего цикла исторических поэм Доризо, в том, что свойственное автору чувство историзма позволяет ему ощущать живую связь прошлого и настоящего и воспринимать историю в непрерывной смене эпох, поколений, идей, деяний. И это делает исторические поэмы Доризо очень современными.
…Нынешний двухтомник подводит некоторые итоги уже довольно значительного пути поэта. Он недавно перешагнул через свой полувековой рубеж и вступил в пору зрелости. Стих Николая Доризо стал строже и проще, краски — сдержаннее, скупее. И во всем этом — тоже приметы непрерывного совершенствующегося мастерства.
В духовном облике Доризо есть очень важная черта: всегдашняя неудовлетворенность тем, что уже сделано, непрерывная устремленность к новым берегам. Доризо — не кабинетный сочинитель. Он непоседа и постоянно колесит по городам и весям страны, и не только своей. В непосредственном общении с жизнью он ищет и находит новые неиссякаемые импульсы к своему творчеству.
Стихи, песни и поэмы, включенные в это «Избранное», дают представление не только о путях-дорогах, пройденных поэтом, но еще и о том, какие возможности заложены в самобытном его даровании, предвещающем новые свершения на пути к сердцу читателя.
С. Машинский
Стихотворения
«О, как ты поздно, молодость, пришла…»
О, как ты поздно,
молодость,
пришла.
Почти на тридцать лет
ты опоздала.
Всю жизнь мою
тебя мне не хватало…
О, как ты поздно,
молодость,
пришла!
Зачем пришла ты
именно теперь,
Зачем так жадно
чувствую тебя я,
Не только обретая,
но теряя,
Как самую большую из потерь!
Я вроде был когда-то молодым.
Но мог ли быть я
молодым когда-то
Так истово,
так полно,
так богато,
Как в эти годы
ставши молодым!..
Познавший цену радостям земным,
Изъездивший почти что всю планету,
О молодость,
лишь только мудрость эту
Могу назвать я именем твоим!
Готов я бить во все колокола,
Приветствуя строкой
твое явленье,
Моя ты гибель
и мое прозренье,
О, как ты поздно,
молодость,
пришла!
«Выходит возраст мой на линию огня…»
Выходит
возраст мой
на линию огня.
Как дом
с порога,
Как роман
с пролога,
Газету начинаю
с некролога.
Живых
друзей
все меньше
у меня.
Выходит
возраст мой
на линию огня.
Так
високосный год мой
начался.
Друзья уходят,
остаются жены
И те ж,
без измененья,
телефоны,
Все те же цифры,
но не голоса…
Так
високосный год мой
начался.
Чужая смерть
страшна мне,
как своя.
И, расставаясь
у могилы
с другом,
Как ни грешно,
я думаю с испугом,
Что сам умру
когда-нибудь и я.
Чужая смерть
страшна мне,
как своя.
Есть только вечность.
Вечной славы нет.
И даже вы,
бессмертные поэты,
В конечном счете,
смертны,
как планеты,
Как солнце —
через сотни тысяч лет.
Есть только вечность.
Вечной славы нет.
Ко мне пришло
мое начало дня.
Пока живу,
я все-таки бессмертен,
Хотя бы тем,
что вновь
забыл
о смерти.
Есть мысль,
есть труд,
есть слово
у меня
И возраст мой
на линии огня.
НАКАНУНЕ
Г. Ансимову
Я все время живу
Накануне чего-то —
Накануне строки,
Накануне полета,
Накануне любви,
Накануне удачи, —
Вот проснусь я
И утром
все будет иначе.
То, что в жизни имел,
То, что в жизни имею, —
Я ценить не умел
И ценить не умею,
Потому что все время
Тревожит забота,
Потому что живу
Накануне чего-то.
Может, я неудачник
С неясным порывом,
Не умеющий быть
И от счастья
счастливым.
Но тогда почему
Не боюсь я обиды,
Почему
все обиды
В минуту
забыты.
Я им счет не веду,
Наплевать,
Не до счета, —
Я все время живу
Накануне чего-то.
«Благополучными не могут быть поэты…»
Благополучными
Не могут быть поэты,
И разлюбив,
И снова полюбив.
Стихи
напоминают взлет ракеты:
Чтобы взлететь ракете,
Нужен взрыв.
К тому ж она ступенчата,
ракета,
Лишь потому ракета и летит.
Ступени бед,
Потерь твоих,
Обид —
Ее носители.
Поэт,
запомни это.
Но вот она достигла высоты,
И отделились
от нее ступени.
Сгорели
и исчезли в дымной пене.
Летит ракета.
Значит, счастлив ты!
ВРЕМЯ
Алиму Кешокову
Скажи мне,
что такое вечность:
Тысячелетье
или миг,
Миров далеких бесконечность
Или цветок
в руках моих?
Тень
легкой веточки сирени
Или над медью древних дат
Ушедших
каменные
тени,
Что на земле
века стоят?
Такого рода мы и племени,
Что в нас
века заключены,
Все расстоянья,
вплоть до времени,
Как никогда,
сокращены!
Минуты
мчатся
по орбитам,
Мал
циферблат
сегодня им.
И эта скорость
стала
бытом,
Сердцебиением моим!
И, может,
летоисчисленье
Потомки наши поведут
Не по годам,
а по мгновеньям,
По датам
прожитых минут.
«Моя любовь — загадка века…»
Моя любовь —
Загадка века,
Как до сих пор
Каналы марсиан,
Как найденная флейта
Человека,
Который жил
до древних египтян.
Как телепатия,
Или язык дельфиний,
Что, может, совершеннее,
Чем наш,
Как тот,
возникший вдруг
На грани синей,
Корабль
с других планет
Или мираж.
Я так тоскую
по тебе
В разлуке.
И эта непонятная тоска,
Как ген,
Как область новая науки,
Которой
нет
названия пока.
Что ж,
может быть,
В далекий век тридцатый
В растворе человеческой крови,
Не лирики,
А физик бородатый
Откроет
атом
Вещества любви.
Его прославят
летописцы века,
О нем
молва
пойдет
Во все края.
Природа,
сохрани от человека
Хотя бы
эту
Тайну бытия!
БАБУШКА
Спешит на свидание бабушка,
Не правда ли, это смешно?
Спешит на свидание бабушка.
Он ждет ее возле кино.
Расплакалась внучка обиженно,
Сердито нахмурился зять —
Спешит на свидание бабушка,
Да как же такое понять!
Из дома ушла, оробевшая,
Виновная в чем-то ушла…
Когда-то давно овдовевшая,
Всю жизнь она им отдала.
Кого-то всегда она нянчила —
То дочку, то внучку свою —
И вдруг в первый раз озадачила
Своим непокорством семью.
Впервые приходится дочери
Отчаянно стряпать обед:
Ушла на свидание бабушка,
И это на старости лет!
Ушла на свидание бабушка,
И совестно ей оттого…
Ушла на свидание бабушка,
А бабушке — сорок всего.
СТРОКИ О ВРЕМЕНИ
Он, как вершина горная, седой,
Старик — могучий гений долголетья.
Не покидал аул он отчий свой —
Подумать только! — полтора столетья.
При Пушкине уже был взрослым он.
Мог бы обнять его вот этими руками.
Все человечество далеких тех времен
Ушло с планеты. Он остался с нами.
…Вхожу с почтеньем в тот спокойный дом,
В ту вековую тихую обитель…
И, как ни странно, думаю о том,
Что, может быть, я больший долгожитель.
Хотя бы тем, что выжил на войне,
Такой, что не бывало на планете.
И это по своей величине
Не менее, чем жить века на свете.
На Капри лето я встречал зимой,
А в тундре зиму первого апреля.
На тыщи верст помножьте возраст мой,
Ведь расстоянье — это тоже время.
И потому я старше, чем старик,
Задумчивый ребенок долголетья,
Не оставлявший горный свой Лерик
Не год, не два, а полтора столетья.
Я старше на моря, на города,
На трудные и легкие маршруты.
Не на года,
Я старше на минуты.
Что, может, больше стоят,
Чем года.
ПЕСНЯ ВЕТЕРАНОВ
С. Маркосянцу
Какие б песни мы ни пели.
Поем мы песни той войны.
Давно мы сняли с плеч шинели,
Но снятся нам все те же сны.
Под Ленинградом и под Керчью,
Куда бы мы с тобой ни шли,
Война выходит нам навстречу
На всех путях родной земли.
Нам, ветеранам, и доныне,
Доныне быть на той войне.
Война окончилась в Берлине,
Но не окончилась во мне.
О ТЕХ, КТО БРАЛ РЕЙХСТАГ
От всей войны,
от всех утрат,
От дымных в е тров
Осталось
триста шестьдесят
Последних метров.
Всего лишь триста шестьдесят
До стен рейхстага.
Одна атака нам нужна,
Одна атака.
Смертельных триста шестьдесят.
А за плечами
Война, огромная война
С ее боями,
И Сталинград и Ленинград
В крови рассветов.
И вот — лишь триста шестьдесят
Последних метров.
Они свинцом иссечены.
Ты в этой схватке
Дойди живым до той стены, —
И все в порядке.
И ты вернешься в отчий дом
К жене и детям,
Живи хоть сотню лет потом
На белом свете.
А враг и вправду озверел.
Ну да — еще бы!
Он от отчаянья так смел,
От смертной злобы.
Вцепился в горло кирпича,
Засел в рейхстаге.
Животный страх, страх палача
В его отваге.
Стране измученной своей
Вцепился в горло,
Когда он гнал на фронт детей
Жестоко, подло.
Мне не забудется оно,
Нет, не легенда, —
Документальное кино,
Дней давних лента,
Где Гитлер — злой комедиант,
Что на парадах
Все клялся — «Киндер!», «Фатерлянд!» —
В своих тирадах.
С потухшим взглядом мертвеца,
Вдоль всех скользящим,
На гибель отправлял юнца
Перстом дрожащим…
Перед историй ответ
Теперь он держит…
Гром канонады. Свет ракет
И вой и скрежет.
Дождались бы жена, и мать,
И дочь в кроватке.
Как это страшно — умирать
В последней схватке…
От всей войны, от всех утрат,
От дымных ветров
Осталось
триста шестьдесят
Последних метров.
Земля вокруг обожжена.
Бьют минометы.
И каждый метр,
как вся война,
Ее все годы.
Не так уж много было их,
Тех, что в атаку
В последний час, в последний миг
Рвались к рейхстагу,
Когда жгли небо добела
«Катюш» расчеты.
Рейхстаг
не армия
брала, —
Всего лишь
роты.
Броском,
ползком
они дрались
На смертной трассе.
Меж ротами оборвались
Прожилки связи.
Нет связи ни с одним КП,
Нет связи с миром,
И каждый воин сам себе
Стал командиром.
Он под огнем один за всех
Решал задачи,
Как полководец и стратег
Своей удачи.
Да, по количеству солдат
Был штурм рейхстага
Не то, что бой за Сталинград.
И все ж,
однако,
Сраженья
всей войны святой
Четырехлетней
Мы все вели
за этот бой,
Наш бой
последний:
Под Сталинградом, и в Крыму.
И под Каховкой,
И были
залпы все
к нему
Артподготовкой.
И все войска вошли в состав
Тех рот и взводов,
Святой порыв свой им отдав
И мощь походов.
И даже тот,
кого наш враг
Считал убитым,
К рейхстагу рвался в их рядах
По камням битым.
И стали тысячи часов
Одним мгновеньем,
Смертельных тысячи боев —
Одним сраженьем.
И всю войну
прошел
солдат
Страны Советов
За эти
триста шестьдесят
Последних метров.
И вот ворвался он в рейхстаг,
Наш русский парень,
И снова бой за каждый шаг,
За каждый камень.
За каждый лестничный проем,
За каждый выступ,
Что, словно крепость, мы берем,
Идя на приступ.
Грохочут залпы тяжело,
Как брызги, стекла…
Плечо осколком обожгло,
Кровь хлещет мокро.
Ни грамма ваты, ни бинта,
И все ж — да что там! —
Нет, не оставит он поста
За пулеметом.
К стене
прижался
тем плечом,
Весь бел
под каской,
Зажата
рана
кирпичом,
Как перевязкой.
Он в тыл отсюда не уйдет
В час долгожданный.
И хлещет жарко пулемет,
Как кровь
из раны.
Теперь
О самом дорогом —
О нашем Знамени Победы.
Ведь в каждом стяге полковом
Нам виделись его приметы.
И все ж мы верили молве,
Что не в Калуге, не в Рязани —
То Знамя именно в Москве
Шьют из особой,
Дивной ткани.
Старались мы определить
В запале нашей детской веры
И бахрому его, и нить,
И грандиозные размеры.
Когда ж мы вышли на рейхстаг,
Когда рвались к его колоннам,
Наш каждый взвод
Держал свой флаг
Пока что скромно зачехленным
С надеждой тайной, что в дыму,
В огне израненной планеты
Случится именно ему
Стать главным Знаменем Победы.
Сатин тех рядовых знамен,
Как небывалая отвага,
Не к куполу был прикреплен,
К колоннам вражьего рейхстага.
Алели флаги те в ночи,
Еще достойно не воспеты, —
Живые, первые лучи
Большого Знамени Победы.
И, наконец, взошло оно!
Над куполом затрепетало,
Так высоко вознесено,
Что вся планета увидала!
Казалось бы, — простой сатин,
А излучает столько света.
Да, после всех лихих годин
Как хороша она — Победа!
Когда почти что весь рейхстаг
Мы с боя взяли,
Когда, как в преисподней, враг
Засел в подвале,
Фашисты зданье подожгли,
Чтоб стерло пламя
Хотя б на день с лица земли
Победы Знамя.
Горят крепленья потолка,
Паркет, бумаги.
Воды — за сутки ни глотка,
Сухие фляги.
Горят шинели до ремней,
Сукно дымится.
Шнурки обугленных бровей,
В ожогах лица.
Как выжить в пламени таком,
Где камень плавится!
Руками голыми с огнем
Попробуй справиться!
Вздымалось пламя к потолку,
И шквал пожара
Служил прикрытием врагу
Для контрудара.
Из каждой щели, из двери,
Как бы по знаку,
Враги снаружи и внутри
Пошли в атаку.
Приказ: не медля отступать,
Оставить зданье,
Но стяг Победы как отдать
На поруганье!
Да, отступали мы не раз,
От дыма седы,
Но отступать бойцу сейчас,
После Победы?..
Он драться будет до конца,
Штыком, гранатой,
В огне, скрываясь от свинца
За мрамор статуй.
При этом шутит за спиной
Вильгельма:
Мол, заслоняй, меня собой
От пули, шельма!
У кайзера нелепый вид,
Поскольку косо
Немецкой пулею отбит
Кусочек носа.
…И выжил, выстоял солдат
Страны Советов,
Прошедший
триста шестьдесят
Последних метров.
Весь фронт об этом говорил,
Дивился диву,
Как рядовой боец дарил
Часы комдиву:
Часы особые притом,
Часы — трофеи;
Те, что хранятся под стеклом
Теперь в музее.
Не мог комдив Шатилов их
Себе оставить,—
Смысл государственный был в них,
И смысл и память!
Вот что поведал нам комдив:
— Тот склад с часами,
Точнее, часовой архив
Был найден нами.
Солдаты в ставке склад нашли
И удивились:
Часы давным-давно не шли,
В шкафах пылились.
Задумал фюрер их вручать
Своим воякам
В Москве. И, надо полагать,
С почетным знаком.
Когда же немцев мы в те дни
Остановили,
Остановились и они, —
О них забыли.
Теперь никто из тех господ,
Кто ждал награды,
Их механизм не заведет, —
Не те парады!
Не по эсэсовским часам.
В том суть, что ныне
Они достались русским, нам,
В самом Берлине.
Они историей сданы
В архив в итоге,
Часы проигранной войны,
Как хлам эпохи!
…Едва отхлынул бой, едва
Остыло зданье,
В нем в честь такого торжества
Шло партсобранье.
Те незабвенные часы
Достойны саги.
Вступали в партию бойцы.
И где?
В рейхстаге!
Пусть
красный стяг,
что реет тут,
Пусть
цвет Победы
Домой
отсюда
унесут
Их партбилеты.
Рейхстаг в развалинах, в дыму,
В ожогах лица…
Да, есть за каждого кому
Здесь поручиться.
Солдат, он так отгоревал
За годы эти!
Однако хлеб свой отдавал
Немецким детям.
Те метры,
что прошел солдат
Для счастья наций,
Лежат,
как триста шестьдесят
Рекомендаций!
Стою у сумрачных колонн,
Огнем омытых.
Звучит сквозь годы
гимн имен
На серых плитах.
«Мы из Москвы пришли сюда…»
«Мы из России…»
Фамилии
и города
Свои,
родные.
Они коснулись древних плит,
Как мощных клавиш,
И, как орган,
рейхстаг
звучит,
И ты,
Германии гранит,
Нас,
русских,
славишь!
Гранит Германии,
ну что ж,
Не в той твердыне,
Еще себя ты обретешь
В ином
Берлине.
Во имя лучших тех годов
Звучит,
как выдох,
Хорал
имен
и городов
На серых плитах.
СОЛДАТСКИЕ ПРАЧКИ
Вы с нами делили
Нелегкие
Будни похода,
Солдатские прачки
Весны
сорок пятого года.
В
|
|
|
