Областники» и «державники»: ещё один аспект противостояния.

В истории гражданской войны в России есть один чрезвычайно интересный момент, который практически никогда не попадает в поле зрения исследователей и который имеет прямое и непосредственное к судьбам нашего края. Закрытость проблемы, о которой пойдёт речь, объясняется не цензурными соображениями, а безраздельным господством чисто «вульгарно-марксистского» взгляда на природу гражданской войны как исключительно социально-классовую, тогда как в этом случае необходима совершенно иная методика, иной угол рассмотрения. Речь пойдёт о субэтническом противостоянии.

Напоминаю для читателей, не слишком досконально знакомых с наследием Льва Николаевича Гумилёва: субэтнос – более мелкое, более дробное подразделение, чем этнос (народ); внутри этноса может быть несколько субэтносов, которые ощущают себя одним народом, но одновременно не менее чувствуют свою «самость». Переведя разговор с академического уровня на уровень общепонятный, приведу пример, доступный каждому. Любой приезжающий в столицу нашей Родины, что называется, кожей чувствует несхожесть московского менталитета, например, с уральским. Не так ли? Как человек, двенадцать лет проведший в Питере, свидетельствую: там это ощущается даже ещё в большей степени. При этом, к примеру, в 1941-1945 годах все – и москвичи, и питерцы, и уральцы с сибиряками – противостояли солдатам Третьего рейха как единый народ, внутри себя же отнюдь не забывая о своей региональной специфике.

Эта субэтническая струна всегда очень сильно звучит в истории любой гражданской войны. Вспомним известные факты. В Древнем Риме, чья история изобилует гражданскими войнами, одну из враждующих сторон зачастую так и называли – «провинциалами», то есть война шла по схеме: столица против провинции. Вся история гражданских войн во Франции строится по трафарету: провинция идёт на Париж. Гражданскую войну в США часто прямо называют «войной Севера и Юга». Нам (то есть, советско-российским читателям) традиционно вбивали в голову штамп, будто южане в той войне защищали рабство; однако большинство сражавшихся южан не имело рабов (как они сами шутили, «у меня два раба – правая и левая руки») и не очень-то одобряло сам институт рабовладения. Как, например, рядовой из штата Миссисипи Сэм Клеменс, вошедший впоследствии в историю под именем Марк Твен (и, как известно, в романе «Приключения Гекльберри Финна» давший самую жёсткую критику рабовладения за всю историю литературы США).

Ну, а в России? В Смутное время пограничные провинции последовательно поддержали двух Лжедмитриев, Болотникова, Заруцкого, Ляпунова – всех, кто там в тот момент «рулил».

Что является движущей силой подобных конфликтов? Напомним, что блестящий знаток природы гражданских войн итальянец Фаринато делла Уберти считал: в таких войнах вряд ли хоть один боец идёт в бой неосмысленно. Ответ один: люди защищают своё право быть самими собой и жить по тем нормам, какие являются для них естественными. И не гнуть спину перед надменной столицей.

Посмотрим теперь под этим углом на историю гражданской войны в России. Считать её чисто субэтническим конфликтом, как в США, конечно, нет оснований – слишком многое в данном случае переплелось, перепуталось, затянулось в жуткий гордиев узел. И всё же…

Как известно, главных территориально-региональных баз Белого движения было три: Северо-Запад, Юг и Урало-Сибирский регион. Как обстоят дела в свете обозначенной проблемы? Северо-Запад можно сразу отмести, потому что армия Юденича была, по свидетельству всех без исключения источников, «сборной солянкой» и в социальном, и в политическом отношении – от вчерашних красных до круто пронемецки настроенной дивизии князя Ливена, да и в региональном отношении тоже – тут сошлись выходцы из самых разных регионов России; кроме того, с местным населением особо тесных связей у «северо-западников» не было. Отсюда, кстати, и чрезвычайно быстрый крах и дезинтеграция армии Юденича после первых же поражений: по словам белогвардейского журналиста Г. Кирдецова, «их (комбатантов Северо-Западной армии – Д. С.) ничего не объединяло, кроме желания покрепче побить большевиков».

С деникинцами уже много интересней. Как вы помните, даже само официальное название армии Деникина – Вооружённые силы Юга России (ВСЮР). ВСЮР делились на три армии: Добровольческую, Донскую и Кубанскую. Из них только первая не носила субэтнического характера, так как формировалась из офицерских и юнкерских кадров, стекавшихся на Юг из центра страны («бежали на юг табунами», как «непарламентски» выразился в повести «Школа» Аркадий Гайдар). Донская же и Кубанская армии – чисто местного формирования. Следовательно, субэтнический фактор налицо. (О чётко субэтническом характере деникинского движения, «завязке» его фундамента на поддержке ВСЮР южнорусским субэтносом – и, что показательно, отказе от поддержки этого движения субэтносом северорусским! – подробно останавливался в своих трудах доктор философских наук И. Яковенко).

Но самое интересное начинается, когда мы добираемся до Урала и Сибири. Здесь необходимо сделать экскурс в предысторию.

В 50-х годах XIX века в так называемом Петербургском кружке сибирских студентов (Г. Потанин, Н. Ядринцев, Н. Наумов, Ф. Усов) зародилось движение сибирского областничества. Студенты-сибиряки в 1863 году вернулись домой и активизировали деятельность (вплоть до готовность с оружием отстоять свои взгляды – за что некоторые, Потанин например, подверглись преследованиям). Движение это развивалось в течение всей последней трети XIX века и вошло в век ХХ двумя крыльями – правым, околокадетским по партийной платформе (А. Артамонов, А. Гаттенбергер, Н. Казьмин), и левым, проэсеровским (Е. Колосов, П. Головачёв, П. Дербер).

Сибирские областники считали, что центр относится к Сибири как к колонии («Сибирь как колония» – буквально так называлась программная книга Н. Ядринцева), не учитывает региональную, экономическую и национальную специфику края (сибиряков они расценивали не как субэтнос, а как этнос) и делали вывод: Сибирь может существовать и самостоятельно. То есть стояли на позициях сибирского сепаратизма.

Если отбросить явно полемические по происхождению пассажи, вроде декларации об отдельном сибирском государстве и народе, приходится признать: сибирские областники били не в бровь, а в глаз. Ведь отношение бюрократической имперской столицы к Сибири действительно иначе, как колониальным, и не назовёшь. Сперва край использовали как заповедное поле для «кровавой охоты за сибирскими соболями» (по выражению поэта К. Бальмонта), потом – как приснопамятную сибирскую ссылку[1], потом… А потом, уже при советской власти, превратили край в место хищнической добычи природных богатств, причём руками зэков, рабов ХХ века. То есть всё время край – только «дойная корова», хозяйство – только присваивающее, промышленность – только добывающая (такие исключения, как Сибирское отделение АН, лишь подтверждают правило). А поглядите на карту железных дорог России и сравните густую «паутину» по одну сторону Урала и одинокую ниточку Транссиба с редкими ответвлениями – по другую. Весьма впечатляющая картинка получается (причём это – сегодняшние реалии!).

И самое главное, что была совсем иная альтернатива для края, да и для всей России! Тысячу раз был прав Даниил Андреев, когда на страницах «Розы мира» писал: «Освоение Сибири было грандиозной подсказкой русского народа своему правительству, но оно этой подсказки не услышало». Сибирь могла стать вторым центром промышленно-культурного притяжения страны, как Тихоокеанское побережье США, например. Но не стала, поскольку гипертрофированное, преувеличенное самомнение столиц и навязчивое желание имперских политиков непременно играть «первую скрипку» в европейских делах привело к тому, что богатейшие возможности огромного края не были реализованы. Что уж тут говорить, если Владивосток – главный тихоокеанский порт страны, «окно России» в Тихоокеанский регион – был основан лишь в 1886 году, а Новониколаевск, нынешний Новосибирск, неформальная столица края – ещё позднее, почти на рубеже веков.

А ведь многие светлые головы России указывали на иной путь и были готовы служить его реализации. Николай Резанов, известный российский мореплаватель (и герой популярной рок-оперы А. Рыбникова «Юнона» и «Авось») за свои деньги организовывал экспедиции, лишь бы создать на Тихом океане форпосты новой российской цивилизации. Не поддержали… Отчаянно, истово служил этой идее другой славный моряк – Невельский: чуть не разжаловали из офицеров (спасло лишь личное заступничество Николая I). Наконец, ещё декабристы (кстати, тесно связанные с Русско-Американской компанией, занимавшейся колонизационными проектами на Аляске и в Калифорнии[2]) предлагали реорганизовать империю в Соединённые Штаты России[3] – то есть децентрализовать страну и тем самым дать простор местному самоуправлению, что только оздоровило бы экономику, так как управлять (тем более эффективно) из единого унитарного центра таким территориальным гигантом, как Россия, просто невозможно. Как на это отреагировали, общеизвестно.

Какова была позиция Урала в этом вопросе? Собственного движения, подобного сибирскому, наш край не родил. Но уральские интеллектуалы, особенно активисты так называемого УОЛЕ (Уральского общества любителей естествознания), а также промышленники в целом солидаризировались с сибиряками по вопросу оппозиционности имперским притязаниям центра (хотя и не без конкуренции по отношению друг к другу). То есть, по сути, сибирское областничество обрело уральских союзников.

Это может показаться странным. Ведь Урал, в общем, не был сырьевым придатком Европейской России, как Сибирь – уральская промышленность уже с петровской эпохи была становым хребтом обрабатывающей промышленности всей страны, да и технический её уровень был во многом не ниже мировых стандартов того времени. Однако диктат центра больно бил и по Уралу, причём сказывалось это в самых разных областях жизни. Судите сами.

Если взять только одну гуманитарную сферу, выяснятся две противоположные тенденции. С одной стороны, список деятелей художественной интеллигенции с Урала весьма впечатляющ: писатели Мамин-Сибиряк и Решетников, композитор Чайковский, скульптор Шадр, художник Бронников, архитектор Воронихин (автор Казанского собора в Петербурге). Это только те, кто прорвался в столицы и сделал там карьеру. А с другой стороны, сколько тех, кто не прорвался! Таких, как художники Худояровы и Денисов-Уральский, или писатель А. Бондин: их даже никогда не называют «русскими», а только «уральскими» – как бы подчёркивая их «местечковость».

Это только касательно творческой интеллигенции! А если говорить о технической, список уральских гениев будет вообще безразмерным: от Ползунова и Черепановых до А. С. Попова. Но все – провинциалы (если не уехали).

Именно промышленная специализация Урала мощно подталкивала край к конфронтации со столицами. Ведь такие индустриальные регионы всегда порождают мощные промышленно-финансовые корпорации, вроде крупповской в Руре или рокфеллеровской и моргановской на Атлантическом побережье США. Между прочим, такой город, как Нью-Йорк, не только никогда не был столицей страны, но даже и столицей штата. По нашим юридическим меркам, это райцентр (и Чикаго, кстати говоря, тоже, и Филадельфия, и Детройт, и Сан-Франциско с Лос-Анджелесом!). А вес и значение этих центров промышленности и культуры не требует комментариев.

К слову, на Урале эта тенденция прослеживается очень давно. Появление империи Строгановых в XVI веке и Демидовых в XVIII веке – отнюдь не случайность, как и трагически оборвавшаяся деятельность князя Матвея Гагарина по созданию в Тобольске и Верхотурье местного культурного и самоуправляющегося центра. За «сепаратизм» (а также, увы, за примитивное воровство!) его после пыток повесили по приказу Петра I. Нет сомнения: все вышеприведённые примеры есть боле или менее удачные попытки отстоять тот статус Урала, который бы соответствовал реальному значению края.

И здесь самое время вернуться в кровавый водоворот гражданской войны под этим углом взглянуть на то, что тогда происходило на Урале и в Сибири. Картина вырисовывается поразительная. Белогвардейцев, пришедших на Восточный фронт из центра страны – абсолютное меньшинство (к ним следует отнести народоармейцев В. Каппеля, отступивших с Волги, и бойцов штурмовых отрядов, привезённых Колчаком с Франции и с Балкан). Основная, подавляющая масса сражающихся на Урале и в Сибири – местные жители, воюющие за свои, региональные интересы и идеалы. На 75% колчаковская армия состоит из уральских и сибирских крестьян; остальные – уральские рабочие, уральские, оренбургские, сибирские, семиреченские и енисейские казаки, а также представители средних слоёв населения.

Но самое главное: одна из популярнейших идей среди урало-сибирских белогвардейцев, если не самая популярная – знакомая нам идея сибирского областничества. В колчаковской администрации «областники» вообще преобладали. Советская печать со свойственной ей примитивной вульгарностью формулировок сообщает: «Сибирские областники готовили антисоветское восстание, сотрудничали в Колчаком» (Большая Советская Энциклопедия, 3-й выпуск), «администрация Колчака состояла из представителей сибирской кулацкой интеллигенции»[4] (Л. Китаев). Но и в армии ту же идею разделяют очень многие ведущие военные руководители, в том числе «юные омские командармы» (по выражению Л. Юзефовича) – такие, как «мужицкий генерал» А. Пепеляев, а также, по существу, и казачьи атаманы. Что касается рядового состава, то вот характерный факт: не российский триколор, а изобретённое областниками бело-зелёное знамя свободной Сибири будет реять над головами Северной армии белых, входящих в Пермь в последние дни декабря 1918 года (и пермяки будут приветствовать их теми же знамёнами).

Подытожим: на Урале и в Сибири субэтническая природа конфликта выступает практически в чистом виде[5]. Вообще надо сказать, что именно эта специфика – наличие сплочённой массы, объединённой общей позитивной идеей – делала урало-сибирское сопротивление в политическом плане более опасным для большевиков, чем любое другое. Все остальные центры Белого движения были либо локальными по дислокации и по задачам своим (Краснов на Дону, «учредиловцы» в Самаре, северные белогвардейцы), либо представляли из себя достаточно разносоставные формирования без ярко выраженного объединяющего начала – как Северо-Западная армия Юденича и (в гораздо меньшей степени) Вооружённые силы Юга России.

Идея сибирского областничества, безусловно, была не только мощным объединяющим началом, но и – что главное – выступала как определённая альтернатива большевизму. Кроме того, не забудем, что областничество имело левую, демократическую окраску и потому плохо попадало под вульгарную красную пропаганду типа: «Мы, Божьей милостью, Колчак, воссесть на царский трон желаем» (текст подлинного красноармейского плаката 1919 года). В общем, приходится снова вспомнить ленинское: «На Восточном фронте решается судьба революции!» – потому что там сумели противопоставить красным не только силу, но и идею.

Здесь, однако, кроется грозная мина замедленного действия, которая во многом стала причиной поражения Белого движения.

Часто оценивают победу красных как якобы запрограммированную, потому что-де у них в руках был центр с его промышленностью и однородным населением (концепция из небезызвестного «застойного» учебника «История КПСС»). То есть центр всегда обречён побеждать провинцию… Да ничего подобного! Стоит вспомнить, что Ленин писал: «В июле (имеются в виду июльские события 1917 года, первая попытка большевиков насильственным образом захватить власть – Д. С.) мы не могли бы удержать власть политически, ибо провинция могла пойти на Питер» (выделено мной – Д. С.). Прекрасно понимал вождь революции, что ничего в этом деле не запрограммировано, да и опыт Парижской Коммуны, раздавленной провинциальными вооружёнными формированиями, был ему отлично известен. А насчёт промышленности, то уральская индустрия в сочетании с сибирским хлебом и углём давала Белому движению такую питательную базу, с которой можно было как воевать, так и (что очень важно) просто закрепить за собой территорию к востоку от Волги. (Не зря же Ильич так торопил РВС отвоевать Урал до зимы 1919 года!). Если помните трилогию А. Н. Толстого «Хождение по мукам», то такой проект, проект так называемой «Урало-Кузнецкой республики» обсуждался в кругах, близких к генералу Л. Корнилову, ещё до октябрьского переворота.

Тогда в чём же дело? А вот в чём. Положение красных было действительно более предпочтительно, но по причинам более сложным. Несмотря на весь бред о мировом пожаре, несмотря на явно антинациональную и деструктивную по отношении к России деятельность, в той войне красные объективно выступали как новые имперцы, причём имперцы самые жестокие за всю российскую – и только ли российскую? – историю. То есть их реальная позиция, вопреки собственным декларациям, была круто державной, по классическому принципу империалистов всех времён и народов: «Разделяй и властвуй». Вот почему в их рядах оказалось столько офицеров царской армии (много больше, чем у белых!), и вот почему стал возможен в наши дни химерический («красно-коричневый») союз коммунистов с национал-патриотами.

У белых же ситуация была много сложней и противоречивей. С одной стороны, официальный лозунг Белого движения «Единая и неделимая Россия» – лозунг чисто державный[6] и причём откровенно донкихотский, так как реально единой и неделимой России в границах 1914 года, которые единственно признавали белые лидеры, уже не существовало. Отпали Польша, Финляндия, Закавказье, Прибалтика. И сей донкихотский лозунг не давал белым создать союз с освободившимися странами против красных, хотя и прибалты, и финны, и поляки готовы были пойти на такой союз – с одним условием: только официально признайте! Нет – и всё тут! Колчак демонстративно прервал переговоры на эту тему, заявив: «Россией не торгую!» – а Юденич так в открытую заявил командованию эстонской армии (вместе с ним сражавшейся с большевиками под Питером!): «возьмем Петербург – поверну штыки на Ревель и Ригу!». Ещё хлеще поступил Деникин: на официальное предложение первого законно избранного президента Финляндии Стольберга о военном сотрудничестве (при условии признания финляндской государственности, и притом в разгар самых напряжённых боёв с красными!) Антон Иванович столь же официально ответил: «Первым мы повесим, конечно, Ленина, но вторым будете вы!». Реакцию правительств новообразованных государств и армий представить легко… В результате белые «сгорели» (не получив ни какой помощи от «сепаратистов»), а отделившихся признали… красные.

А с другой стороны… Мы уже видели, что на Юге две трети, а на Востоке подавляющее большинство людей в погонах – областники. Следовательно, между руководством и основной массой белогвардейцев неизбежно должна была образоваться трагическая трещина. Да так и было!

Принято считать, что одни из причин неуспеха наступления Деникина на Москву – пассивность казачества, не желавшего покидать родные места. Реальность ещё трагичней: у Добровольческой армии и обеих казачьих армий Юга были принципиально разные конечные цели: державные – у добровольцев, областнические – у казаков. Отсюда неизбежность конфликта, в том числе кровавого. Он и не замедлил разгореться на Кубани и Тереке, где в числе жертв оказались даже атаманы Рябовол, Бардиж, Калабухов и Филимонов – все областники[7]. О каком уж тут единстве может идти речь, когда, как и в случае с Юденичем, южан объединяла не позитивная, а лишь негативная, антибольшевистская идея[8].

А на Востоке было ещё сложнее, потому что там областниками были практически все, а державником – один Колчак (разумеется, со своим штабом). Естественно, он должен был оказаться в изоляции. Не отсюда ли характерная трагическая доминанта его настроений?

Не нужно быть пророком, чтобы предсказать: даже в случае продолжения военных успехов разрыв между позицией Верховного правителя России и настроением его армии стал бы только всё более увеличиваться.

В общем, все без исключения белые армии стали перед фактом резкого расхождения между державностью командования и областничеством массы. Вот что об этом писал советский военный историк Н. Какурин:

«Поскольку колыбелью белых правительств преимущественно явились окраины бывшей Российской империи, этим правительствам в большей или меньшей мере пришлось столкнуться с фактором, нашедшим своё выражение именно так как протест против многовекового национального и бюрократического гнёта центра. Это было стремление к самостийности и автономии отдельных областей». Добавлю: здесь был не только и не столько сепаратизм, сколько вышеописанная субэтническая коллизия (современный российский философ А. Ахиезер открыто констатирует «локализм», присущий всем без исключения российским смутам).

Попытка игнорировать ситуацию ставила белые центры сопротивления в весьма двусмысленную позицию. В сравнении с относительной, конечно, но всё же монолитностью красного лагеря в данном вопросе это, конечно, был не лучший фактор: в решающий момент всё это скажется.

И здесь я рискну выступить в рискованном амплуа прогнозиста. Конечно, история не знает сослагательного наклонения, но всё же, всё же… Как могли бы развиваться в свете всего сказанного события, если бы чаша весов склонилась всё-таки на сторону белых? На мой взгляд, возможны как минимум два варианта прогноза. И, как говорят медики, оба – неблагоприятные.

Вариант первый. Как известно, Колчак и Деникин не раз говаривали, что после победы отстранятся от политической жизни (я склонен верить этим заявлениям, исходя из того, что мы знаем о нравственном облике этих людей[9]). «Доведём до Москвы, а там – пусть народ решает», «созыв Учредительного собрания» – вот подлинные слова Колчака. Опять красивое донкихотство, особенно по сравнению с бультерьерской хваткой Ленина и компании за власть (и одна из причин поражения, ибо, как заметил, Ст. Цвейг, в схватке побеждают только самые непреклонные). Но всё-таки предположим, что Александр Васильевич и Антон Иванович довели-таки до Москвы, созвали Учредительное собрание и самоустранились. Что тогда?

Представляется, что выборы в это новое Учредительное собрание радикально отличалось бы от известных выборов рубежа 1917-1918 годов. Тогда голосовали, как известно, за конкретные партии. Сейчас этого однозначно не было бы просто потому, что все без исключения старые партии находились в состоянии полного коллапса и ни одна не смогла бы собрать необходимое число голосов. Следовательно, голосовали бы за персональных лидеров (как в современной России!), а последних оценивали бы по знакомой практической деятельности.

И здесь большинство получили бы явно областники всех мастей: именно они были хорошо знакомы и понятны большинству белых «человеков с ружьём». Но против них определённо бы выступили избиратели Центральной России, которые, несомненно, должны были на завершающем этапе войны поддержать белых. (Вспомните, что в 1920 году, уже после краха Колчака и Деникина, практически вся Центральная Россия была объявлена большевиками на военном положении: шёл сплошной девятый вал антикоммунистических восстаний). Эти «центровые» в своём противостоянии областникам, естественно, стали бы оплотом («электоратом», как сейчас говорят) державников; к тому же у этого крыла были практически готовы вожди – всё те же Колчак, Деникин, и прочая, и прочая.

Но возможен и иной вариант развития событий. Никакого Учредительного собрания созывать бы не стали. После добровольного ухода с политической арены Верховного правителя и других лидеров-«донкихотов» вакуум власти был бы немедленно заполнен полевыми командирами (своего рода «латиноамериканский вариант»). Надо сказать, что основная масса белых военных вождей (и офицерского корпуса в целом) – служаки-фронтовики, зачастую прекрасные офицеры, но никакие политики, с весьма ограниченным кругозором[10]: классический пример – Юденич, блестяще одарённый полководец, герой Кавказского фронта Первой мировой (его, как я уже сообщал, называли «офицером суворовской выучки») и человек с ужасающе прямолинейным, негибким мышлением в политическом отношении. Исключения здесь редки: на одном полюсе – чистые идеалисты вроде прославившегося на Волге и в Сибири Каппеля, на другом – кровавые маньяки типа Булак-Балаховича или Унгерна, психически нездоровые субъекты типа Слащёва и беспринципные авантюристы типа Семёнова. Большинство же высших офицеров, повторяю – типичные военспецы.

В этих условиях был бы обеспечен доступ к власти и поддержка политиков-генералов откровенно диктаторского, «корниловско-пиночетовского» склада – каким были, к примеру, П. Врангель или А. Кутепов. Естественно, такой политик должен был быть непреклонным державником. Но против него сразу же поднялась бы огромная масса вооружённых областников – просто потому, что они явно не захотели бы снова потерять те права, за которые боролись, да и возможности их отстоять у них были: у каждого в руках было оружие (и у всех уже была традиция и привычка решать всё оружием!). Лидерами же их могли бы стать любые провинциальные военачальники вроде Пепеляева, Быча или Дутова. Возникла бы альтернатива: левые областники против правых державников. При этом остатки красных вполне могли бы в этой ситуации «перекраситься» – почему бы и нет? ведь для дела революции все средства хороши! И могли примкнуть к какой-либо стороне (хотя бы политического выживания для). Учитывая хамелеонские замашки их вождей (советую под данным углом перечитать ленинское «Письмо к американским рабочим»), можно предположить, что они могли пойти на альянс как державниками, так и с областниками, в зависимости от конъюнктуры. Звучит дико, но так было в истории всех без исключения гражданских войн. Да и в нашей тоже данная ситуация не вполне виртуальна: вспомните и союзы красных с басмачами, и временный союз Деникина с Петлюрой (а затем – и обращение Петлюры за помощью к… большевикам против Деникина!), и многократные переходы Махно от одних союзников к другим, и попытку Семёнова предложить свои услуги Ленину.

Нетрудно почувствовать, что при обоих вариантах на горизонте реально высвечиваются контуры нового кровавого противостояния – учитывая традиции российского радикализма, «остервенение народа» (известный пушкинский образ-символ) и всеобщую обвешанность оружием, этот прогноз был бы более чем вероятен. То есть после победы над красными между белыми-державниками и белыми-областниками вполне могла начаться новая война, в которой Колчак и «юные омские командармы» встали бы друг против друга.

 

 

[1] Информация к размышлению: до самого 1917 года за Уралом проживало всего 9% населения Российской империи (из них русских – 4%).

[2] Одним из видных функционеров Русско-Американской компании (РАК) был Кондратий Рылеев.

[3] Терминология не случайна: декабристы до такой степени интересовались американским политическим и административным опытом и до такой степени на него ориентировались (во всяком случае, очень многие из них), что само их движение впору назвать «американистами».

[4] Интересно, какой современный социолог разъяснит, что это за социологический феномен такой – «кулацкая интеллигенция»? Без нобелевских лауреатов тут явно не обойтись…

[5] Кстати, в красной документации по Восточному фронту колчаковцы и белоповстанцы сплошь и рядом в открытую именуются «сибиряками» – типа следующих формулировок: «Сибиряки перешли в наступление», «такая-то дивизия сибиряков нанесла контрудар» и т. д. Похоже, РВС прекрасно разбирался в фундаментальном существе конфликта на востоке страны…

[6] Любопытно, что именно этот лозунг (в несколько модифицированном виде) стал в наши дни с подачи президента В. В. Путина официальным пиаром российской патриотической идеологии.

[7] Областнические симпатии испытывали и многие представители левых партий в окружении Деникина (в открытую поддерживавшие сепаратистов-«черноморцев»).

[8] Это касается не только державническо-областнической антиномии. По вопросу о политическом лице ВСЮР Деникин выразился предельно красноречиво: «Если провозгласим монархизм, от нас уйдёт половина армии; если провозгласим демократию, уйдёт другая половина». В результате ВСЮР воевали, не декларируя, за что они, собственно, воюют…

[9] А. А. фон Лампе – один из самых яростных оппонентов Деникина в эмиграции – не жалея в адрес Антона Ивановича желчных филиппик, тем не менее добросовестно замечает: «Его основной недостаток – честность» (курсив мой – Д. С.).

[10] Блестяще, с диагностической точностью и огромной художественной силой этот тип офицера-белогвардейца воссоздан в своих произведениях М. Булгаковым (Мышлаевский и Студзинский в «Днях Турбинных», Най-Турс в «Белой гвардии», генерал Чарнота в «Беге»).

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: