Мёртвый хватает живого» (вместо эпилога).

 

Обычно в литературе победа красных представляется исторически закономерной и чуть ли не запрограммированной. На самом же деле гражданская война в России – как и любое историческое событие подобного рода – была «пересечением миллионов воль» (слова Ф. Энгельса), и в этом круговороте рождались самые разнообразные возможности для всех участников российской «разборки», и для самого её исхода. Безусловно, прав блестящий учёный-богослов и философ Русского Зарубежья о. Георгий Флоровский, говоря, что «Белое движение было попыткой пойти напролом, не считаясь с жизнью». Но разве Ленин и компания не шли напролом, разве путь Ленина-Троцкого не есть волюнтаризм чистейшей пробы?

Вообще, во-первых, согласно кибернетической теории, разработанной лауреатом Нобелевской премией Ильёй Романовичем Пригожиным и его бельгийской коллегой Изабеллой Стенгерс, все процессы в мире – от галактик до молекул – развиваются через постоянные бифуркации (развилки, альтернативы) и при постоянном участии флуктуаций (сторонних воздействий, влияющих на выбор альтернативы). Попросту говоря, ни одно событие в мире (в том числе и в истории) не может быть фатально запрограммированным, поскольку на него ежеминутно и даже ежемгновенно воздействуют те самые энгельсовские «миллионы воль» (и не только воль, но и всех прочих больших и малых воздействий). И, следовательно, исторический фатализм антинаучен в принципе. А во-вторых, согласно экспериментальным данным доктора Ф. Вудса (США), в любую историческую эпоху личность и даже психологические особенности лидера определяют не только направленность исторических событий, но даже ментальный облик народа (именно так!). И это также заставляет с некоторой осторожностью относиться ко всякого рода вердиктам о якобы обречённости белого дела и гарантии победы дела красного (почему-то именно такие фаталистические резюме стали очень популярны в литературе в последнее время).

Итак, гражданская война 1918-1922 годов была «уравнением со многими неизвестными». И здесь хотелось бы обратить внимание вот на что.

Все гражданские войны, известные в истории человечества, проходят, в общем, по двум сценариям: они завершаются либо истреблением и изгнанием проигравшей стороны, либо взаимным компромиссом. Чаще, что характерно, встречается компромиссный вариант, и это не случайно. Во-первых, чем дольше длится конфликт, тем больше усталость и истощение сил: в таких условиях вполне может возникнуть, как точно определил ситуацию, Л. Гумилёв, «терпимость на базе усталости». А во-вторых, истреблять и изгонять часть собственного народа – и всегда немалую! – это очень дорогостояща и рискованная операция.

Поэтому в истории компромиссный финал чаще всего венчает даже самые клинические случаи взаимного остервенения. Вспомним гражданские войны во Франции XVI века, в ходе которых, между прочим, была Варфоломеевская ночь и ещё огромное количество пролитой крови (в том числе и королевской) – и ничего: «под занавес» Генрих Наваррский сказал своё знаменитое «Париж стоит мессы» и все пришли к взаимному согласию! Примерно так же – несмотря на множество фактов жестокости, в том числе массовой, и взаимного озлобления – завершились и гарибальдийские войны в Италии. Можно вспомнить и войну Севера и Юга в США, когда обе стороны в целом удерживались от крайних, террористических проявлений противоборства, а после войны (частично и в её ходе) целенаправленно предпринимали шаги по национальному примирению. Небезынтересна для российского читателя следующая информация: всех проигравших южан после той войны амнистировали, и очень многие из них пошли на службу в государственные структуры победившего Севера и в армию (а в политической жизни они участвовали чуть ли не массово, от дипломатов до губернаторов и конгрессменов – один из генералов Юга, некто Брекенридж, даже стал впоследствии вице-президентом США!). Известно, что южный главком Роберт Эдуард Ли после войны до самой смерти преподавал в военном колледже, а также основал в своём родном штате Вирджиния университет (ныне носящий его имя). Уже не говоря о том, что для офицеров Севера и Юга системой и нормой была дружба, пронесённая через всю войну (через разделявшие их баррикады противостояния!) и продолженная после неё.

Напрягитесь, проявите максимум фантазии и вообразите себе сюрреалистическую картину: 1922 год, Деникин основывает университет[1], Колчак обучает гардемаринов в Кронштадте, Юденич работает аналитиком в Генштабе РККА, Дутов и Семёнов становятся региональными общественными деятелями (Семёнов, вообще-то, очень даже хорошо может и на литературной ниве подвизаться!), а, скажем, Врангель удовлетворяется самой малостью – становится полпредом в Югославии (где ему в исторической реальности пришлось обретаться)… Вообразите себе послевоенную дружбу Чапаева и Каппеля – не слабо! Увы, даже в самом крутом «фэнтэзи» такое представить себе практически невозможно…

И ещё. Большинство компромиссных финалов гражданских войн имело место в Европе (или в странах, социокультурно восходящих к европейскому пути развития – таких, как США). А вот кровавые, геноцидальные исходы как раз типичны для азиатских сообществ: так, тотальное истребление проигравших комбатантов и их семей имело в прошлом место в циньском Китае, сасанидском Иране, Хазарии, Золотой Орде.

Итак, выходит, что наша гражданская война прошла по самому худшему, и притом «азиатскому» сценарию. («Да, скифы мы; да, азиаты мы с раскосыми и жадными очами» – так у Блока). В чём же дело?

Практически все марксистские историки констатировали «одичание масс» (слова Ленина) в ходе Первой мировой войны, из-за которого, согласно данной версии, и началась гражданская война. Эта точка зрения обычно подкрепляется авторитетным мнением психологов, которые утверждают: на современной войне человек может находиться без вреда для собственной психики не более полугода – дальше начинаются необратимые разрушительные процессы в центральной нервной системе (отсюда – печально известные «вьетнамский», «афганский», «чеченский» синдромы). И доказательства – бесчисленные акты вандализма, совершённые в 1917-1918 годам уезжавшими (бегущими!) с фронта солдатами.

Логично. Однако… В 1945 году миллионы людей, пробывших на самой страшной из всех известных в истории войн не полгода, а 1418 дней и ночей (так, кажется, в официозе?) и, соответственно, вполне «дозревших» в плане одичания, почему-то не устроили у себя в стране ни разрушения государственности, ни всеобщей атмосферы убийств и насилия, ни гражданской войны по самому крутому сценарию. Значит, не так всё просто…

В работе «Большевики должны взять власть», написанной аккурат перед октябрьским переворотом, В. И. Ленин так оценивает шансы неудавшейся июльской попытки захвата власти: «Мы не смогли бы удержать власть физически… Недоставало… озверения масс» (курсив мой – Д. С.). Выходит, не до конца озверели солдатики в окопах Первой мировой… И с фронта ехали без всякого желания воевать с кем бы то ни было. Они потому и за оружие хватались в эшелонах по пути домой, чтобы никакая свинья не мешала им скорее перестать быть солдатами и вернуться к семьям, к мирной жизни. Потому и большевиков поддержали в октябре с их бредовым (в плане практическом) Декретом о мире; потому и казаки-фронтовики на рубеже 1917-1918 годов выступили за красных. Самым распространённым неформальным лозунгом стало: «Долой всех, кто хочет продолжать какую бы то ни было войну!». Прямо как в песне из кинофильма «Бумбараш»:

 

Наплевать, наплевать,

Надоело воевать!

Были мы солдаты,

А теперь – до хаты!

 

Напомню: ранний этап противостояния впоследствии получил название «эшелонной войны» – все враждующие стороны наскребал для каждой встречи не более нескольких сот человек (в эшелоне уместятся). То есть самых оголтелых (или наёмников-«интернационалистов»). Больше драться не желал никто, и на сражавшихся смотрели как на чокнутых (об этом опять-таки – почти вся ранняя советская литература). Даже от немцев 23 февраля никто не хотел защищаться: у Ленина об этом говорится в статье «Тяжёлый, но необходимый урок». В ней Ильич откровенно признаётся, что кругом «всеобщее разгильдяйство… отказ защищать даже нарвскую линию» (то есть самые ближние подходы к Питеру!). Почему-то именно это славное событие – всеобщий драп Красной Гвардии от немцев 23 февраля 1918 года (бежали по мокрому снегу почти… 120 километров!) – у нас называлось сперва Днём Советской Армии, а ныне – Днём защитника Отечества (!!!). Симптоматично, однако…

Да и «похабный» Брестский мир Ленин подписывал, оправдываясь так: «Рабочие и крестьяне страшно устали от войны!».

Теперь вспомним: крестьянство составляло подавляющее большинство населения тогдашней Российской империи. И ещё вспомним: и у белых, и у красных, и у «националов» 75% армий – крестьянского состава. А у зелёных, естественно – все 100%. Да и остальные социальные группы в ту войну в тиши не отсиживались… Что же это? Выходит, вдруг «отдохнули» и с упоением принялись резать друг друга? Ведь, если разобраться, то жуткая картина получается – именно такая, которую с апокалиптическим размахом нарисовал Максимилиан Волошин:

 

Раздался новый клич: «Долой

Войну племён, и армии, и фронты!

Да здравствует гражданская война!»

И армии, смешав ряды, в восторге

С врагами целовались, а потом

Бросались на своих, рубили, били,

Расстреливали, вешали, пытали,

Питались человечиной, детей

Засаливали впрок[2]…

 

Всеобщее повальное безумие? Может быть. (Между прочим, аббревиатуру «РСФСР» тогдашние интеллектуалы расшифровывали так: «Редкий случай феноменального сумасшествия России»). Но, на мой взгляд, возможно и вполне рациональное объяснение случившегося. Всё дело в том, что нельзя обнаружить в то время ни одной социальной группы в России, против которой новая власть не предприняла бы не просто дискриминационных, но демонстративно жестоких мер. Как это называть? А вот как: политика целенаправленной эскалации напряжённости, преднамеренно ведущей к вооружённому противостоянию. То есть это и есть политика сознательного разжигания гражданской войны.

Вот вам выхваченный из общероссийской повседневности тех времён уральский фактик (так сказать, «ЧП районного масштаба»), В конце 1917 года в Екатеринбурге по инициативе И. Малышева и П. Хохрякова проводится акция по разоружению эшелонов с возвращающимися домой казаками (казаки – из азиатских войск; едут в Омск, Красноярск, Читу и далее). Возможность такой фильтрации у уральских большевиков есть: в городе находятся присланные для борьбы с Дутовым питерские части. Место тоже позволяет: Екатеринбург – станция узловая, её никак не минуешь на пути в Сибирь (Мамин-Сибиряк не случайно называл наш город «живым узлом»). Сопротивления казаки не оказали: снова воевать не только не хочется, но к этому никто из казаков и не готов. Пытаются завязать с красными «разговоры за жизнь»: «Что вы, братцы, как можно на Руси нынче без винтовочек? Кто же сейчас без них ходит?». Действительно, кто? Да и оружие у казаков не казённое, как у остальных, а своё, фамильное… Нашли с кем разговаривать – с красногвардейцами! У них свои аргументы: отцепленный паровоз и направленные на вагоны пулемёты. Кому охота подыхать на рельсах, не добравшись до дома и жены… Оружие изъято, акция удалась.

Можно себе представить, с каким чувством покидали Екатеринбург прошедшие фильтрацию казаки. Если до этого они явно ещё не определились в своих симпатиях и антипатиях, то после этого образ врага в их душах чётко сформировался. Одна-две подобные акции – и сибирцы, енисейцы, семиреченцы, забайкальцы, амурцы, уссурийцы едут домой, сжимая кулаки от ярости. А если дома ещё и комбеды объявятся, то… Готова питательная среда для Семёнова, Анненкова, Калмыкова и иже с ними! И ведь не в одном Екатеринбурге и не над одними казаками так экспериментировали (да и в свете того, что творили левые над несчастным населением несчастной страны, вышеописанный екатеринбургский эпизод может показаться невинной шалостью)! Так завязывались и метастазировали узлы ненависти, так «гроздья гнева» местного значения разрастались до всероссийских масштабов.

Потребовались буквально считанные месяцы такой последовательно проводимой политики, чтобы обиженными оказались абсолютно все. Как сказал (правда, по другому поводу) Лев Николаевич Гумилёв, «эпоха выступила в образе Великой Обиды». Помножьте всё это на вполне реальную озлобленность, традиции российских смут и мятежей, а также на всеобщую вооружённость; прибавьте и то, что старая власть рухнула, а новая только ещё начинает структурироваться; к тому же она явно нелегитимна, да и ухватки у неё сразу очень уж какие-то упыриные… И готова почва возникновения пожара невиданной войны. Войны, даже трудно назвать гражданской в классическом смысле слова: это война, где каждый защищает только себя – свою веру, свою правду, свою землю и образ жизни, свои идеалы, своих близких и своё добро. («За что воюете?» – «За родные кочевья»; так отвечали в 198 году белогвардейцы-буряты). Это была война, где каждый – за себя и все – против всех. Исходя именно из этой генеральной посылки, бойцы выбирали знамя, под которое следует становиться.

И ещё. Великий швейцарский учёный Карл Густав Юнг ввёл в психологию понятие «коллективного бессознательного»: он имел в виду очень глубокие, архаические пласты подсознания, проявляющиеся в определённых условиях у больших масс людей. Проще сказать, речь идёт о неизжитых реликтах варварства, коренящихся в человеческой психике под спудом цивилизованных «наносов». В обычной жизни они практически не проявляются, но в условиях надлома и краха цивилизации, всеобщего стресса, потери внешних и внутренних сдерживающих центров, а тем более в случае преднамеренной легализации этого самого «коллективного бессознательного» – именно всё это и имело место тогда! – «плотина рушится», и «цивилизация пасует перед оскалом внезапно возродившегося варварства» (диагноз А. Солженицына из его Нобелевской лекции). Воистину правы те исследователи, которые называют всё происшедшее в России цивилизационным срывом…

По сути, это был Апокалипсис на одной шестой части земного шара, и не идеалистичным руководителям Белого движения было с ним совладать. «Вы не верите в нашу великую революцию?» – вопрошал чекист Атарбеков, готовясь отрубить голову генералу Рузскому[3], и тот, стоя у плахи, отвечал: «Я вижу только великий разбой».

В такой войне приходится оценивать не кто прав, а кто хуже по средствам достижения цели. Вспомните трагический октябрь 1993 года – разве не похожая была картина? В такой войне мог победить только самый циничный; только тот, кто способен перешагнуть через все и всяческие границы мыслимого и немыслимого, попрать все нормы нравственности, пойти на немереную кровь и немереную ложь. Такими оказались Ленин и компания.

И тут впору задать вопрос: «Зачем красным всё это было надо?». Ведь власть уже захвачена. Зачем расшатывать под собой землю – можно ведь и самим провалиться (да это чуть-чуть и не произошло)! «Вы не ведаете, что творите» – эти евангельские слова будто бы, если верить П. Ермакову, сказал Николай II в последнее мгновение своей жизни. Неужели действительно не ведали?

Убеждён: ведали! Более того, в этих действиях присутствует дьявольский прагматический расчёт. Ведь если оставить в покое кровавую романтику разжигания «мирового пожара» (мы уже привыкли воспринимать это как метафору, а тогда всё было буквально и всерьёз), то остаётся самое главное, и это главное Ленин понял раньше всех: их партия, являясь партией абсолютного меньшинства и не отвечая интересам никого, кроме самой себя (да ещё люмпенов и маргиналов), может удержаться у власти только в атмосфере перманентного и абсолютного хаоса. Если его нет, надо сделать, чтоб был. И сделали.

И вот тут мы подходим, пожалуй, к самому главному.

Несмотря на то, что большевики сами выпустили джинна из бутылки, масштабы вызванных этим катаклизмов оказались неожиданными даже для них. Во-первых, никто из коммунистической верхушки не ожидал такого поистине всенародного сопротивления своим «художествам». Вспомните ту панику, которая царила в их верхах в 1918-1919 годах и от которой не был свободен даже Ленин – иначе вряд ли бы он стал летом 1919 года готовить себе фальшивые документы. Во-вторых, сам масштаб хаоса они тоже явно не предвидели и не моделировали. Лучше всего это заметно, когда читаешь ленинские работы и документы партийных съездов того времени. Сразу видно, на какие «ужимки и прыжки» приходилось идти бедным пролетарским вождям, чтобы выкрутиться из того дерьма, в которое они посадили сами себя и страну в придачу.

Поэтому беру на себя смелость утверждать, что тактическая победа красных, их военный триумф (над белыми) не только не были подкреплены политически, но даже наоборот: сложившаяся ситуация поставила их перед абсолютно патовой, неразрешимой проблемой.

С одной стороны, хаос не может продолжаться вечно: нужно когда-то и нормальную жизнь налаживать. Население страны в 1921 году просто заставило большевиков пойти на попятную, «поступиться принципами» и ввести НЭП, то есть нормальную рыночную экономику. Да и с мировой революцией прокольчик вышел… Остальной мир с «поджигателями» разговаривать не будет, так что хочешь не хочешь, а остепеняться приходится – хотя бы внешне.

А с другой… Во имя чего будут народы огромной страны терпеть такой режим? Вспомните, что на окраинах державы оружие на складывали до середины 30-х годов, и в центре спокойствие было явно кладбищенское – просто до поры винтовку в руки брать некому… А когда подрастут? (Вопрос чисто риторический – несколько миллионов граждан СССР, сражавшихся в годы Великой Отечественной войны против Сталина, ответили на него весьма красноречиво…).

Конечно, НЭП до поры сдерживает, есть надежда на окончательную нормализацию, но ведь следствием экономической свободы неумолимо должно стать хотя бы частичное политическое послабление. И что тогда? (Между прочим, сейчас в Китае «наверху» те же страхи…).

В общем, режим стал заложником собственной сатанинской природы. «Диктатура пролетариата» (читай: номенклатуры) была желанна только как альтернатива хаосу и как способ выхода из него – из хаоса неавторитарными способами выбиться вообще пока в истории никому не удавалось. А постоянно поддерживать хаотическое состояние невозможно, да и небезопасно. Вот почему потребовалось создавать искусственные раздражители: извне – формировать постоянную атмосферу ожидания нападения, создавать образ готовящегося к прыжку врага (благо, много думать было не надо: сперва в роли «мальчика для битья» можно было использовать Англию, затем Германию, а начиная с конца 40-х годов и по сю пору – США). Внутри страны – нагнетать истерию заговоров, вредительства и перманентного террора. Сталинская паранойя, сталинский массовый психоз поисков «врагов народа» имеет ту же природу, что и наполеоновское «цезаристское безумие» (Ст. Цвейг). «Во имя чего – спрашивает Е. Тарле в своей книге о Наполеоне – все стали бы терпеть его деспотизм, если б не было внешней угрозы? а иначе править он не умел». Аналогичная ситуация была и у нас.

Так или иначе, но М. Тухачевский оказался страшным пророком, когда написал: «Наша задача по окончании гражданской войны – обеспечить свободное применение насилия» (курсив мой – Д. С.). Вся логика сталинской внутренней политики была именно «свободным применением насилия», попыткой искусственно смоделировать ситуацию, характерную для гражданской войны: тут и террор, и ускоренное судопроизводство[4], и военный деспотизм, и тотальная подозрительность, и военизированные методы ведения хозяйства («индустриализация»[5]), и экспроприационные меры по отношению к целым социальным группам («коллективизация»)…

Можно не продолжать. Всё это изобретено не Сталиным, всё это уже было же опробовано на практике Лениным. И первые концлагеря появились на Урале уже в 1919 году, а один из первых лагерей особого назначения на Южном Урале – почти одновременно с Соловками. Печально знаменитая Свердловская пересылка[6] и Верхнеуральский изолятор вышли на «проектную мощность» сразу же после гражданской войны. Уральскому Бабьему Яру образца 1937 года – Золотой горе в селе Шершни под Челябинском – предшествовал появившийся на добрый десяток лет раньше не менее знаменитый 11-й километр Московского тракта под Свердловском. И 29 замученным в 1937 году в Свердловске педагогам (так называемое «дело завоблоно Переля»), которым инкриминировались поджоги школ с помощью… новогодних ёлок[7], предшествовал на той же обильно политой кровью уральской земле длинный ряд известных и безымянных жертв, сложивших головы на 15 лет раньше, для чьей гибели не потребовалось даже такого абсурдного обвинения… Это только несколько болевых точек, отмеченных лишь в нашем краю – но так было повсеместно. Абсолютно прав философ В. Кантор, утверждавший следующее: «Большевики поставили на произвол и одолели его произволом ещё большим».

И всё же всему приходит конец, и за всё надо платить. Проманеврировав 20 лет между стабильностью (кристаллизация диктатуры) и искусственно воспроизводимыми встрясками, подобием гражданской войны (репрессии); провоевав, по сути, 20 лет против собственного народа, режим вновь упёрся в чёрную дыру политического тупика. Во-первых, 1941 год вынудил сказать своему народу знаменитое «братья и сёстры» и дать в руки оружие: после этого вернуться в состояние 20-30-х годов уже не удалось, несмотря на отчаянные послевоенные попытки это сделать. Во-вторых, если партийной верхушкой довоенного образца можно было манипулировать по принципу «взаимного самоедства» (Тухачевский «закладывает» Гая, Блюхер – Тухачевского, Будённый – Блюхера и так до бесконечности), то послевоенная поросль оказалась умнее и не дал себя сглодать: классический пример – неудачная попытка репрессировать Жукова, сорванная солидарностью маршалов[8]. В-третьих, «за бугром» к концу 40-х годов наконец поняли, «кто есть ху», и отреагировали соответственно: 1949 год – год рождения НАТО…

Вообще складывается впечатление, что смерть Сталина и «холодное лето 1953 года» пришли удивительно вовремя[9], как раз в тот исторический момент, когда политические манёвры в стиле 1920 года явно исчерпали себя и стали угрожать существованию режима (и всего мира!). 1955 годы и был попыткой радикально поменять вектор политики – самосохранения ради[10]. Но выяснилось: в иной, «некомиссарской» обстановке сей режим фактически не может функционировать, и всё его дальнейшее существование было просто растянувшимся на десятилетия самораспадом.

Так «мёртвый хватает живого», так гражданская война из исторического далёка убила победителей. В связи с этим сама постановка вопроса о победе красных представляется достаточно сомнительной и даже наивной. Разве можно назвать победой установление политической системы, где невозможно никакое статус-кво, где победители перманентно истребляют друг друга, где власть является только добычей; когда ни один советский лидер не пришёл и не ушёл иначе, как через переворот; и где малейшая позитивная стабилизация неумолимо ведёт к саморазрушению и энтропии?! Нет, всё-таки в той войне победителей не было – были только потерпевшие.

И главный из них – страна. До сих пор учёные спорят, во сколько десятков миллионов жизней обошлась как сама гражданская война (цифры «плавают» от 8 до 25 миллионов), так и всё, что за ней неотвратимо последовало. Тут уж разлёт от 60 до 130 миллионов! Но уже не подлежит никакому сомнению: Россия, которой в начале ХХ века эксперты пророчили будущее экономического и культурного супергиганта, была чудовищно (и искусственно!) отброшена не просто назад, а в прошлое. «Коммунистическая Россия очень напоминает по состоянию психологии допетровскую Русь» – горько констатировал Н. Бердяев, но и это было ещё мягко сказано – нас отбросили во времена, если хотите, дохристианские. Вспомним разгул неоязычества в годы «культа личности» и позже… И ещё. «Невозможно восстановить уничтоженный генофонд народа, который только ещё приходил в движение, только ещё начинал раскрывать свои резервы… Чем больше будет проходить времени, тем больше будет сказываться на отечественной культуре зияющая брешь… Геноцид (да ещё такой, какой проводился в России несколько десятилетий) лишает народ полнокровной жизни и духовного роста в будущем, особенно в отдалённом» (Вл. Солоухин).

Будем надеяться, что сей достаточно пессимистический прогноз всё-таки не точен, что мы не глупее и не слабовольнее других народов, тоже шедших через ужасы братоубийства и нашедших в себе силы – пусть не сразу, пусть со временем – наладить нормальную жизнь и восстановиться духовно. Посмотрите хотя бы на Францию, Японию, США, Испанию, Грецию – у всех у них в прошлом (причём не таком уж давнем) своя гражданская война, хоть и не столь «крутая». Но несомненно: раны, нанесённые России гражданской войной, всё ещё кровоточат. Нас учили не стоять за ценой, но цена оказалась много выше «платежеспособности» страны и народа.

И последнее. Сейчас часто говорят и пишут о покаянии: это стало даже своего рода модой. Да, в нашей стране оно ещё не наступило; и не уверен, что скоро наступит – для него мы ещё слишком погружены в сегодняшние заботы; для покаяния нужно, как минимум, задуматься о вечном. Но мне кажется, нам вполне доступен хотя бы первый шаг к покаянию – сказать самим себе: «Гражданская война – это не только наша совокупная история (как теперь часто декларируют[11]), это наша общая боль». И больше не делить друг друга на красных, белых, зелёных или ещё каких-нибудь, на «наших» и «не наших», на «демократов» и «патриотов»… Пусть у каждого останется свой образ и свой идеал той эпохи: не для противостояния – для памяти. Не обязательно ставить общий крест на братской могиле «правых» и «левых», как это сделали в Испании по окончании «своей» гражданской войны 30-х годов ХХ века[12]. Или увековечивать в монументах героев враждовавших армий на одних и тех же площадях, как это сделали в США. Но раз и навсегда отказаться от лозунга «Кто не с нами, то против нас» – необходимо. То есть сделать самое главное – попытаться хотя бы на малую толику преодолеть трагический и длящийся уже почти столетие раскол общества и народа. Тогда, быть может, и сбудется та памятная мечта Игоря Талькова о «первом дне рождения страны, вернувшейся с войны»…

 

 

[1] Между прочим, батька Махно в 30-е годы был профессором Сорбонны…

[2] Это не шизофренические видения М. Волошина – всё это тогда вполне реально имело место (в частности, в 1921 году в Поволжье).

[3] Тому самому, который фактически арестовал Николая II в феврале 1917 года на станции Дно под Псковом.

[4] До какой степени это «въелось», показывает дело Синявского и Даниэля (имевшее место уже при Хрущёве), во время которого М. Шолохов серьёзно жалел, что этих двух писателей судят по УК, а не по «революционному самосознанию» (автор «Тихого Дона» и нобелевский лауреат откровенно ностальгировал по временам, когда можно было шлёпнуть человека без суда и следствия, и сокрушался на предмет невозможности применить сей метод к двум своим коллегам…).

[5] Не случайно Сталин в 1929 году официально назвал свою политику СЭП – «старая экономическая политика» (то есть политика времён гражданской войны).

[6] А где в Екатеринбурге памятник или хотя бы мемориальная доска узникам той пересылки? Земляки, ау – вам не стыдно?

[7] А этим людям – где?

[8] В высшей степени характерно, что эти самые маршалы терпеть не могли Жукова (и друг дружку), но, тем не менее, не дали Сталину уничтожить Георгия Константиновича – и не из альтруизма: просто поняли, что потом аналогично поступят и с ними (именно так и начинался 1937 год!).

[9] Как известно, сейчас во многих публикациях прямо (но, увы, бездоказательно!) утверждается насильственная смерть Сталина. Без надлежащего документального основания говорить об этом как об аксиоме невозможно; но невероятная «своевременность» этой смерти просто бросается в глаза.

[10] И даже ранее – с несостоявшихся реформаторских проектов Л. Берии.

[11] Но при этом на практике продолжают тиражировать исключительно «красную» составляющую этой самой «нашей совокупной истории»…

[12] Аналогично поступили в Латвии (причём советской!): там на Братском кладбище в Риге похоронены комбатанты разных войн, зачастую противостоявшие друг другу. Об этом поэт Н. Коржавин написал проникновенное стихотворение:

 

Белых стен и цементных могил панорама.

Матерь-Латвия встала, одетая в мрамор.

Перед нею рядами могильные плиты,

А под этими плитами – те, кто убиты.

Под знамёнами разными, в разные годы,

Но всегда – за неё, и всегда – за свободу…

Тишина. Спят в рядах разных армий солдаты.

Спорят плиты, где выбиты званья и даты.

Спорит мнение с мнением в каменной книге.

Сгусток времени – Братское кладбище в Риге...

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: