 |
В сердце тьмы сияет ослепительный свет.
|
|
|
|
Мне было, кажется, лет четырнадцать, когда я из дома на улицу и остолбенел. Надо мной - высокое весеннее небо, вокруг – цветущие деревья. Я застыл в изумлении, охваченный невыразимым вопросом: что это все такое? Этот вопрос пронзил меня насквозь и наполнил сердце недоумением и восторгом перед зияющей тайной бытия. Я обернулся по сторонам, потрясенный новым, вдруг открывшимся мне миром; все эти люди и дома вокруг были уже не просто домами и людьми, повсюду присутствовала живая, ошеломляющая тайна. Все на самом деле оказалось совсем не так, как я раньше думал и представлял себе. Как оно все на самом деле, я не знал, но понимание того, что мир вокруг безымянен, неописуем и бесконечен, обрушилось на меня со всей свежестью еще неизведанного восторга.
Четыре годя спустя я наткнулся на книжку, которая впервые приблизила меня к ответу. Это была «Жизнь Рамакришны. Жизнь Вивекананды», 19-й том собрания сочинений Ромена Роллана, издания 1936 года. Я до сих пор не могу понять, как этот том мог появиться в разгаре сталинских репрессий. В 1972 году, когда я напал на эту книгу, практически вся духовная и мистическая литература была доступна либо в Самиздате, либо в редких западных изданиях. Были и рукописи: мне попадались рукописные книги по Агни Йоге.
Все это напоминало средневековье, но разве можно забыть то радостное чувство, когда, раздобыв запрещенную книгу, ты летел домой, чтобы, с трудом разбирая мутную машинописную копию, приобщиться к чему-то настоящему! Книги имели цену. Достать их было нелегко, за чтение можно было поплатиться свободой. Кроме того, подцензурная культурная ситуация создала замечательный фильтр: плохих книг в Самиздате практически не было.
|
|
|
Рамакришна и Вивекананда стали моими первыми учителями жизни. Позже пришли Рамана Махарши, Йогананда, Нисаргадатта Махарадж, Кастанеда, Гурджиев и многие другие. Но Рама- кришна и Вивекананда были первыми, кто указал мне на выход из клетки, именуемой миром.
На протяжении последующих лет я прочел все доступные мне книги по йоге, оккультизму и восточным религиям, однако чтение ничего не меняло в жизни. Книги давали некоторые знания, надежду и иногда опьяняли, но другие измерения сознания и постижение истины оставались все тем же призрачным миражом, что и раньше. Жизнь продолжала идти своей свинцовой поступью, и ничто из окружавшей меня реальности не соответствовало далеким и прекрасным восточным миражам, населявшим мое сознание.
В чтении книг существовал некий барьер, напоминавший стеклянную стену: можно было сколько угодно любоваться волшебными образами по ту сторону, но не было никакой возможности пройти сквозь стекло. Как следствие, угнетенное состояние духа стало моим привычным состоянием, чему, конечно, способствовали и родные реалии совдействительности. Жить и осознавать то, что тебе никогда не доведется увидеть мир за пределами империи, было невыносимо. Ситуация напоминала историю с обезьяной и апельсинами.
Перед клеткой, где сидит обезьяна, лежат два апельсина. Один из них – близко, можно дотянуться, но он гнилой. Другой апельсин свежий, но дотянуться до него невозможно. Выбор у обезьяны небольшой: либо съесть гнилой апельсин, либо любоваться свежим.
Много времени и усилий было потрачено на то, чтобы пробить лбом стеклянную стену. Сидение с закрытыми глазами и скрещенными ногами ни к каким духовным достижениям не приводило. Большинство моих одиноких медитаций вызывало разве что ощущение сильного давления между бровями, что-то вроде надвигающейся головной боли. У меня не было ключа, и книги этот ключ не давали.
|
|
|
Несколько раз, впрочем, мне удалось достигнуть места, которое я называл «экран». «Экран» напоминал завесу, состоящую из ослепительного мрака. Свет и тьма были здесь одним. Они были сплавлены в одно всепоглощающее сияние, исходящее из таинственного источника, и сила этого черного сияния была невыносима. Я открыл единый источник света и тьмы, но этот источник был глубоко скрыт. Он был скрыт «экраном», пройти который не позволял страх. Это был страх самопотери и растворения в неизвестном. То, что «экран» потребует от меня жертвы, – было совершенно ясно. В жертву необходимо было принести свое «я», и к этому я еще не был готов.
В обычной жизни меня не покидало ощущение, что в моей голове прокручивается бесконечная пленка одних и тех же давно опостылевших мыслей, и их монотонное и бессмысленное чередование создавало тот мир, в котором я живу. Чтобы изменить мир вокруг себя, я должен был что-то с этой пленкой сделать. Нужно было либо ее остановить, либо сменить. Как сделать то или другое, я не имел ни малейшего понятия. Чем больше я бился лбом о стеклянную стену, тем меньше оставалось надежды на то, что можно действительно что-то изменить. Моя жизнь напоминала разбитую повозку, влекомую слепой лошадью неведомо куда, и холодный ветер отчаяния задувал прямо в лицо.
Однажды я пошел к своему приятелю на день рождения, отмечавшийся вполне традиционно: обилие вкусной жирной еды и горячительных напитков, притащенные кем-то «последние записи», накрашенные до невозможности девушки, блестящие от первых рюмок глаза. Обычно на таких вечеринках мной овладевало отчаяние. Несмотря на то, что вокруг веселились друзья, я чувствовал, что меня отделяет от них пропасть.
Что-то не позволяло мне радоваться жизни, вся тягостная бессмысленность происходящего за праздничным столом почему-то становилась особенно очевидной.
Итак, я сидел за столом, что-то ел и пил, и вдруг странная мысль пришла мне в голову: а что, если незаметно уйти и, выйдя на улицу, двинуться в одном и том же направлении – скажем, на юго-восток. Там, в этом направлении, находились Гималаи, всегда притягивавшие меня, как магнит. Да, просто встать и пойти, оставив позади все, что знаешь и к чему привык. Встать и пойти на юго-восток.
|
|
|
Мысль эта так заняла меня, что я и не заметил, как мое тело как-то вдруг совершенно расслабилось, и я мягко соскользнул на пол. Произошло это настолько естественно, что никто как будто не заметил моего исчезновения. Я лежал под столом среди туфель и ног. Вокруг царила приятная полутьма, издалека доносился приглушенный гул голосов и звяканье посуды. Неожиданная перемена моего местоположения нисколько меня не обескуражила, напротив, я чувствовал себя спокойно и легко.
Вскоре мое исчезновение, однако, заметили. Решив, что я слишком быстро наклюкался, народ принялся было приводить меня в чувство, пиная ногами, но, поскольку я не оказывал никакого сопротивления, меня оставили в покое. Под столом было хорошо. Пьяный разгул остался где-то наверху, меня охватила странная истома, ни шевелиться, ни вставать мне совершенно не хотелось. Я провалился в мягкую обволакивающую бездну, и мне привиделось, будто я в горах.
Место было незнакомым, диким и безлюдным, солнце только что скрылось за ближайшими вершинами, и я шел по горной тропе в неизвестном направлении. Неожиданно я почувствовал сзади чье-то присутствие, обернулся и увидел старика с седой бородой. В руке у него была палка, он шел за мной. Черты его лица показались знакомыми, но я не мог вспомнить, где я его видел. Старик махнул мне рукой, давая понять, чтобы я следовал за ним. Он повернулся и двинулся по тропе в противоположном направлении. После секундного колебания я повернул назад и пошел за ним, поскольку идти мне, на самом деле, было некуда.
Мы начали карабкаться по ведущей Бог знает куда тропе то вверх, то вниз. Старик шел молча и ступал медленно, но, несмотря на это, чтобы поспевать за ним, мне приходилось чуть ли не бежать. Наконец, мы очутились возле большой пещеры, и мой проводник жестом велел мне следовать за ним. Мы вошли внутрь. Пещеру освещал тусклый мерцающий свет, и я с трудом различил в дальнем ее конце проход. По-прежнему не произнося ни слова, старик приказал мне войти в него. Мне было, мягко говоря, не по себе, но я не мог противиться внутренней силе, исходившей от проводника, и шагнул в темноту.
|
|
|
К своему изумлению, я опять оказался на дне рождения, в той же комнате, наполненной моими пьяными друзьями и их подружками, где под столом лежало мое бесчувственное тело. За время моего отсутствия ничто на вечеринке не изменилось, не считая моего отношения к происходящему. Ко мне пришло понимание того, что все эти люди – мои близкие друзья, и то, что они пили и веселились, было одной из немногих известных им радостей жизни. То, что мне было плохо среди их веселья, свидетельствовало о моем собственном несовершенстве, вины моих друзей в этом не было. В тот момент мне казалось, что я люблю их всех, и чувство совершеннейшего счастья овладело мной.
К физической реальности меня вернуло то, что со всех сторон меня стали пинать и щипать. Не открывая глаз и прислушиваясь к голосам, я сообразил, что мешаю им отодвинуть стол, чтобы освободить комнату для танцев. Я вполне пришел в себя и мог встать, но почему-то не захотел этого делать. Мне было интересно, что произойдет дальше. Тело было по-прежнему совершенно расслаблено и не испытывало ни малейшей боли от довольно сильных пинков и тычков разозленных гостей. Я был отстранен от ситуации и спокойно наблюдал за происходящим. Это состояние безучастного свидетеля было намного глубже и интереснее обычного отождествления со своим привычным «я» – вечно перескакивающими с одного на другое мыслями и требующим постоянного удовлетворения телом.
Убедившись в тщетности попыток привести меня в чувство, присутствующие принялись, каждый на свой манер, довольно изощренно оскорблять и унижать меня. Кто-то даже пытался потушить об меня сигарету, но был остановлен своей милосердной подружкой. Наконец, меня подняли на руки и отнесли в соседнюю комнату, где бросили на кучу сваленных на тахте пальто, потушили свет и оставили в покое.
Я лежал в темноте, безучастно прислушиваясь к приглушенно доносившимся музыке и крикам. Вечеринка, похоже, достигла своего пика, а я был поглощен состоянием всеобъемлющей пустоты, заполнившей все внутри и вне меня. Странно, но я не чувствовал себя ни униженным, ни оскорбленным, хотя, казалось бы, имел на это основания. Я видел во всей этой истории что-то мистическое; глубоко внутри проснулось знание того, что моя жизнь уже не будет прежней.
Дверь медленно отворилась, и в комнату вошла незнакомая мне девушка. Она села рядом, и на глаза ее навернулись слезы. Она положила руку мне на лоб и стала тихонько всхлипывать, повторяя: «Подонки, за что же они так тебя?» Это оказалось уже выше моих сил. Почувствовав спазм в горле, я вскочил, схватил пальто и выскочил из квартиры.
|
|
|
На следующее утро я проснулся с ясным пониманием того, что мне нужно делать. Вчерашняя вечеринка подвела черту под моей жизнью. Так дальше жить было невозможно. Я решил исполнить, наконец, свое давнишнее желание уехать куда-нибудь подальше и стать отшельником. В конце концов, мне нечего было терять. Расстаться навсегда с мышиной беготней большого города ради спокойной простой жизни где-нибудь в глуши всегда было моей заветной и желанной целью.
Я решил уехать на Камчатку, где, как слышал, паре живших на биостанции пожилых биологов требовался помощник. Чтобы попасть на Камчатку, нужно было получить приглашение и пропуск. Я списался с биологами, и они прислали приглашение. За пару месяцев тяжелой работы мне удалось собрать достаточно денег на поездку. Когда все было готово и оставалось только купить билет на самолет, раздался телефонный звонок. Нужно сказать, что несколько последних лет меня не оставляло предчувствие, что когда-нибудь раздастся телефонный звонок, который изменит всю мою жизнь. И вот он раздался.
Тоша, 1980 г. Фотография на паспорт
Глава 2
Мы не одиноки. Ушедшие вперед возвращаются, чтобы поддержать отставших. Они, наши старшие братья, присматривающие за нами, всегда посылают благословение и поддержку подлинным искателям. Они образуют иерархию Сил Света, основанную на любви и сострадании. Если ты хочешь принадлежать этой иерархии и работать с ней, то, прежде всего, задай себе вопрос: действительно ли я верю в ее существование?
Я встречал звонившего человека несколько раз. Это был спокойный неглупый персонаж, родом откуда-то с Севера. Он был младше меня года на два, носил светло-рыжие волосы до плеч, взгляд его зеленоватых глаз всегда был спокоен и тверд. Он рисовал странные знаки и писал какие-то непонятные иероглифы. Листы с этими иероглифами и знаками покрывали стены комнаты, где он жил. Кроме того, он рисовал картинки и лечил людей руками. Занятный малый, но, в общем, ничего особенного. Звали его Тоша.
Он сказал, что хотел бы со мной встретиться и поговорить. Я не стал спрашивать, в чем дело, и договорился прийти к нему. Он снимал комнату в огромной коммунальной квартире на улице Рылеева, дом 2, рядом с Преображенской церковью.
Открыв дверь и проведя в комнату, Тоша представил меня своему длинному приятелю, который сидел за столом и рисовал иероглифы. Приятеля звали Джон. Позже я выяснил, что эту кличку дал ему Тоша за его былое пристрастие к виски Long John. Тоша умел давать клички, они прилипали к людям и оставались с ними навсегда.
— Что это за иероглифы? – спросил я, оглядываясь по сторонам. – Вроде бы не китайские, но выглядят красиво.
Листы со странной тайнописью были разбросаны повсюду.
— Это Сет, язык Шамбалы, – спокойно ответил Тоша. Я недоверчиво покачал головой. Конечно, я знал легенду о Шамбале – таинственном гималайском королевстве, где обитало братство бессмертных духовных учителей, защищавших и направлявших ход земной эволюции. Книги Рерихов и Блаватской были моим настольным чтением. Но какое отношение к Шамбале могли иметь эти ребята?
— Откуда вы знаете этот язык? – спросил я с недоверием. Тоша ничего не ответил.
— Или, может быть, вы это все сами придумали? – продолжил я в том же духе. Тоша улыбнулся и сказал:
— Ты можешь верить в то, что тебе нравится. Все зависит от твоего желания.
— А знаки? Они тоже из Шамбалы? – продолжил я все с тем же сарказмом.
Неожиданно Тоша стал серьезным.
— Нет, это знаки Кунта Йоги.
— Что такое Кунта Йога? Я о такой не слышал.
Кунта на санскрите означает копье. Копье – символ йогического знания, пронзающего мрак невежества. Умело направленное, оно летит точно в цель, и цель эта – освобождение. Кунта – йога мистических символов и мантр. Знаки Кунта Йоги нужно уметь визуализировать как внутри своего тела, так и во внешнем пространстве. Если научиться их видеть, сначала с закрытыми, потом с открытыми глазами, то можно довольно существенно изменить ситуацию. Каждый из знаков определенным образом воздействует на энергии пространства, вызывая соответствующий эффект. Некоторые знаки сопровождаются мантрами, которые усиливают их воздействие. Можно применять знаки и мантры по отдельности, но совмещение визуальных и звуковых вибраций дает наибольший результат.
— Понятно, – сказал я и подумал: если мне пудрят мозги, то делают это достаточно грамотно.
— Вы что – йоги, что ли? Вопрос мой прозвучал как-то глупо.
— Что-то вроде этого, – буркнул Тоша, и они с Джоном рассмеялись.
Я внимательно посмотрел на обоих. На йогов, по крайней мере, так, как я их себе представлял, эти ребята были совсем не похожи. Они выглядели точно так же, как миллионы обычных людей, населяющих нашу планету. После небольшой паузы я решил выяснить, чего, собственно говоря, они от меня хотят, но Тоша, как будто угадав мой вопрос, спросил сам:
— Ты хотел бы научиться лечить людей руками?
— Что значит лечить руками?
— Так я называю лечение энергией. Через руки ее передавать легче всего.
— А что, разве невозможно передавать энергию как-то по-другому?
— Возможно, но через руки, повторяю, это делать проще. Довольно традиционный способ.
— Ты имеешь в виду Иисуса?
— Руками лечили многие, не только Он. Поразмыслив некоторое время, я сказал:
— Я не люблю медицину и никогда не хотел быть врачом. Это я знаю наверняка.
— То, что я тебе предлагаю, никак не связано с врачами и медициной. Это связано с Духом.
Некоторое время мы молчали, потом я произнес не очень решительно:
— Не знаю. К тому же я собираюсь на днях уезжать на Камчатку.
Тоша внимательно посмотрел на меня и тихо сказал:
— Это вряд ли.
Я встал, собираясь уходить. Тоша проводил меня до двери и сунул мне в руку бумажку со своим номером телефона.
— Позвони, если надумаешь. – Хорошо.
На бумажке рядом с номером телефона были написаны несколько иероглифов.
— Что это значит?
— Здесь написано: «Делай только то, что ты действительно хочешь».
Глава 3
Прими все так, как есть. Перестань сражаться с миром и с собой. За всем стоит одна единая Воля, и Воля эта непрерывно проявляется в мире и в тебе. То, что ты читаешь эти слова, – тоже действие этой Воли. Так перестань же противопоставлять себя тому, что происходит, и обрети мир в потоке перемен. Соединись с этим потоком, и смысл происходящего откроется тебе. Есть лишь один путь: вниз по течению, назад к океану. Как только ты перестанешь тратить силу на борьбу с существующим порядком вещей, ты сохранишь ее для жизни в гармонии с миром и с собой. И эта сбереженная сила неизбежно приведет к осуществлению твоих желаний, потому что до того, как слиться с океаном, каждое из твоих желаний должно быть исполнено. Это закон. Закон океана.
Если ты отдашь свою волю той Воле, что вращает миры, и они станут одним, ты более не встретишь препятствий на своем пути, поскольку ничто не может противостоять этому единству. Это не так сложно, как кажется. Просто оставь все так, как есть, и наблюдай за происходящими изменениями. Изменения – в природе вещей, созерцание этих изменений – твоя судьба. Когда ты достигнешь океана, твоя судьба будет исчерпана, потому что океан бесконечен. И это – свобода.
Оставалось две недели до моего отъезда, и я начал собираться в дорогу. За хлопотами я почти забыл о Тошином предложении. Отчасти это произошло потому, что я не воспринял его предложение серьезно. Мне довелось встречать на своем пути немало безумцев, одержимых самыми разными мистическими идеями, включая Шамбалу. Одни из них нашли себе последователей и единомышленников, другие влачили печальное существование в психбольницах. Тоша и его приятель казались вполне нормальными людьми, однако страсть к таинственному и необычному настолько присуща человеческой природе, что нередко бывает трудно различить духовный поиск, фантазии и безумие.
И все же я позвонил по оставленному телефону. На звонок никто не ответил, что меня несколько удивило: в квартире проживало, по крайней мере, семей десять. На следующий день я сделал еще одну безрезультатную попытку, после чего, с некоторым даже облегчением, отступился.
Последнее, что мне оставалось сделать перед отъездом, – это достать подробную карту Камчатского полуострова, что было нелегкой задачей: крупномасштабные карты были достоянием геологов, КГБ и военных. Тем не менее, мне удалось найти человека, который когда-то служил в тех местах и сохранил хорошую карту. Он пообещал мне обменять эту карту на бутылку дорогого коньяка.
Я встретился с ним поздно вечером в центре города, получил карту и, погрузившись в ее изучение, замешкался и опоздал на метро. Денег на такси у меня не было, и не оставалось ничего другого, как отправиться домой пешком. Идти предстояло часа три – возможно, это была бы и неплохая прощальная прогулка по родному городу, если бы температура в эту декабрьскую ночь не опустилась почти до – 30°.
Быстро шагая по заснеженным улицам, я лихорадочно соображал, к кому бы можно было зайти по пути на чашку чая. В этот поздний час все уже было закрыто, оставалось рассчитывать лишь на чье-либо гостеприимство. Наконец, я вспомнил адрес одного знакомого, жившего по пути. Хотя я и небыл уверен, вернулся ли этот знакомый из армии, терять все равно было нечего, и я направился к нему.
Безуспешно нажимая дверной звонок в течение нескольких минут, я понял, что моим мечтам о чашке горячего чая не суждено было сбыться. Я уже начал спускаться вниз по темной холодной лестнице, когда раздался звук отпираемого замка, и дверь отворилась. Я обернулся и увидел в дверном проеме фигуру, выхваченную в темноте светом из квартиры. Но это был вовсе не мой знакомый. В дверях стоял Тоша.
— Вот так номер! Что ты здесь делаешь?
— Привет, заходи. Ты как раз вовремя, – не моргнув глазом, ответил он.
Я поднялся наверх и вошел в квартиру, охваченный внезапным предчувствием того, что что-то сейчас должно произойти. Мы прошли на кухню и – о, чудо! – на плите пыхтел кипящий чайник. Тоша налил мне чашку и сказал:
— Киса (так звали хозяина квартиры) приезжал из армии в отпуск и оставил мне ключи.
— Я не знал, что вы знакомы. Тоша пожал плечами:
— Совпадение.
Прихлебывая горячий чай, я сказал:
— Я звонил, никто не подходил к телефону.
— Да, на моей квартире проблемы, пришлось свалить, – ответил он, прищурившись. Я не стал углубляться.
— Пробуду здесь некоторое время.
— А потом?
— Потом не знаю.
— Я уезжаю через пару дней.
— На Камчатку?
— Да. Ты там не был?
— Нет. Говорят, там шикарные места.
— Ну да, – гейзеры, вулканы. Молодая земля. Мы помолчали некоторое время, потом я поднялся.
— Ну, спасибо за чай. Мне нужно идти. До дома еще топать и топать.
Тоша изучающе взглянул на меня.
— Погоди секунду. Мне нужно кое о чем тебя спросить.
— Спрашивай.
— Ты бы не хотел, чтобы я стал твоим начальником?
— Не понял. Что значит начальником?
— Ну, что значит начальник? Я говорю – ты делаешь.
У меня даже дыхание сперло от такой наглости.
— Ты что, в своем уме?
— Вполне.
Я не знал, что ему на это сказать.
— Начальником в чем – в работе, что ли, какой-нибудь?
Он улыбнулся.
— Да нет, во всем начальником.
— Это вроде как Отец наш небесный, что ли?
— Ну да, что-то вроде того, – Тоша указал пальцем на потолок.
Я задумался. На психа он, вроде, не похож. Что же он от меня хочет? Наконец, я спросил:
— Ты имеешь в виду, хочу ли я слушаться тебя во всем, как собака?
— Примерно так. Во всяком случае, тебе придется делать то, что я говорю.
Это было неслабое предложение. Ничто в жизни я не ценил так, как собственную свободу, и отдать ее этому... я даже не знал, как его назвать. Я взглянул на Тошу, пытаясь понять, что же ему все-таки от меня нужно. Нет, он явно не был ни сумасшедшим, ни маньяком. Дикость предложения никак не вязалась с его спокойным, сосредоточенным обликом. Он внимательно и, как мне казалось, чуть насмешливо смотрел на меня. Дуэль наших взглядов была недолгой. Я отвел глаза и сказал:
— Ты, наверное, шутишь.
— Ничуть. Мое предложение вполне серьезно.
Я почувствовал себя в тупике и не знал, что сказать. Просто послать его и уйти? Что-то не давало мне этого сделать. «Да он просто безумен!» – проскочило у меня в голове. Разговор, тем не менее, принимал интересный оборот, и я решил продолжить.
— Ну хорошо, допустим, я соглашусь. Что тогда произойдет?
Это выяснится только после того, как ты примешь решение.
Ловко. А если я приму решение послать тебя в баню вместе с твоим предложением?
Тогда ты просто продолжишь жить своей жизнью, и все дела. Тебя никто не насилует. Ты абсолютно свободен согласиться или нет.
— Я должен дать тебе ответ прямо сейчас? Тоша взглянул на часы.
— Во всяком случае, сегодня.
Я все еще не мог понять, разыгрывает он меня или говорит серьезно.
— Ну хорошо. Допустим, я соглашусь, но не буду выполнять твоих указаний. Что ты будешь делать тогда?
Тоша ответил, улыбнувшись:
— Это невозможно.
— Почему?
— Потому что, если ты скажешь «да», ты не сможешь действовать по-другому.
Внезапно я почувствовал, что он говорит правду. Я не подумал, а именно почувствовал это всем телом. Впервые в жизни я удостоверился в чем-то с помощью языка тела – единственного языка, который никогда не лжет. Я знал, что если я скажу «да», то возврата назад не будет. И от понимания этого по спине у меня поползли мурашки.
Глава 4
Если ты встретишь Учителя, это не значит, что ты узнаешь его. Если ты узнаешь его, это не значит, что ты готов учиться. Если ты готов учиться, это не значит, что ты сможешь отдать себя. Если ты в состоянии отдать себя, тебе не нужен учитель.
Раздался особый звонок в дверь, что-то вроде кода. «Так вот почему он мне не сразу открыл, у них тут все засекречено», – подумал я. Интересно, кто бы это мог пожаловать в два часа ночи? Тоша открыл дверь, и в квартиру вошло странное существо – довольно уродливая женщина лет сорока-сорока пяти с огромным носом, иссиня-черными волосами, в дорогой шубе и золотых кольцах. Она напоминала ведьму из страшной детской сказки. В руках у нее была нагруженная сумка. Звали ее Нана, и она была цыганка. Тоша представил меня ей как своего приятеля.
В сумке у Наны оказалось что-то вроде продуктового набора из распределителя. Она начала выкладывать вкусную еду на стол, одновременно рассказывая Тоше об их общих делах. Нана пригласила меня к трапезе, но я отказался. Допивая чай, я наблюдал, как они ели, и слушал их разговор, от которого мне стало не по себе. Нана рассказывала о последних разработках в парапсхилогических лабораториях КГБ, и из ее рассказа явствовало, что она прекрасно знает предмет. Она говорила о каком-то Институте Космической медицины, где у нее были связи и где Тоша мог бы, по ее словам, работать.
Тема КГБ и их секретных лабораторий интересовала меня меньше всего, я всегда старался подальше держаться от государственных структур и, уж тем более, от этой организации. Мне навсегда врезались в память металлические сетки, натянутые между лестничными проемами в Большом Доме, как называли в народе мрачное здание на Литейном, где находился ленинградский КГБ. Меня дважды вызывали туда на допросы в качестве свидетеля по делу моих друзей.
Мне было не по себе не только от темы их разговора. Жутковатая ночная обстановка явно сгущалась. Облик Наны, Тошино бредовое предложение, вся атмосфера этой квартиры создавали у меня впечатление, что я влипаю в какую-то дьявольскую историю, от которой лучше было бы держаться подальше. С другой стороны, меня как будто приклеили к стулу, и я не мог сойти с места. Что-то меня во всем этом завораживало и притягивало, и отделаться от этого наваждения было непросто.
Наконец, я встал и прошел из кухни в комнату, где лег на диван, пытаясь собраться с мыслями. Интуитивно я чувствовал, что Тоша прав. Невозможно ничего получить, не отдав что-то взамен. Но он требовал меня всего с потрохами, не предоставляя никакой возможности проверки. Дело было вовсе не в том, что я так уж дорожил собственной личностью, скорее, она мне надоела. И все же я должен был каким-то образом Тошу испытать. Проблема заключалась в том, что я понятия не имел, как это сделать. Я закрыл глаза, и во время недолгого забытья мне вспомнилась одна старая индийская легенда.
Давным-давно жила в Индии женщина по имени Лакшми. Случилось так, что она овдовела. В Индии существовал обычай, называемый сати, согласно которому вдова должна совершить самоубийство, бросившись в погребальный костер мужа. Если она этого не делала, она становилась изгоем, была всеми презираема и обычно заканчивала свой век вдали от людей. Именно это и случилось с Лакшми. Она не исполнила древний обычай не потому, что боялась мучительной смерти, но потому, что еще в юности дала себе обет, что не умрет, пока не встретит своего гуру. Огненное желание ее сердца дало ей силы пережить позор и изгнание. Лакшми отыскала заброшенную хижину на краю большой дороги и поселилась в ней. По дороге проходило много разного народа, люди всех каст и сословий, и среди них – бродячие аскеты, называемые садху. Целыми днями Лакшми просиживала у хижины и, глядя на дорогу, всматривалась в лица проходящих мимо садху в надежде, что когда-нибудь она увидит и узнает своего гуру, который утолит ее жажду Божественного. В Индии было принято оставлять пищу для проходящих садху на специальной полочке снаружи дома. Еду оставляли с вечера, чтобы странники могли подобрать ее рано утром, подкрепиться и отправиться дальше в своем странствии к Богу. Из года в год Лакшми делилась своими скудными припасами с бродячими искателями истины. Она решила, что когда придет время и появится ее гуру, то она испытает его, предложив ему отравленную пищу. Однако время шло, а гуру не появлялся. Ни разу сердце Лакшми не подсказало ей подвергнуть кого-либо испытанию.
Но однажды рано утром она увидела приближающегося садху и почувствовала, что это тот, кого она ждет, все эти годы. Лакшми проворно положила немного отравленного риса и фруктов на полку и, спрятавшись в хижине, выглянула в маленькое окошко. Садху подобрал еду, прочитал мантру, съел все без остатка и двинулся дальше, целый и невредимый.
Лакшми выскочила из хижины, догнала садху и упала на колени, умоляя его стать ее учителем. Он взглянул на нее и сказал, что не может этого сделать, поскольку Лакшми не исполнила обычая сати. В отчаянии Лакшми спросила садху, может ли она чем-то искупить свою вину. «Разведи костер и исполни свой долг», – был его ответ. Ей ничего не оставалось, как повиноваться. Единственным утешением Лакшми было то, что Бог услышал ее молитвы и хотя бы перед смертью она увидела лицо своего гуру. Она развела огромный костер за своей хижиной и прыгнула в него. Но огонь не тронул ее; он становился все меньше и меньше и вскоре угас совсем.
«Теперь можешь идти за мной», – произнес садху и тронулся в путь. Лакшми последовала за ним, и дорога поглотила их.
Когда я вернулся на кухню, Нана собиралась уходить. Посмотрев на нее, я почувствовал, что у меня больше нет к ней ни страха, ни неприязни, и она вовсе не была такой уродливой, как показалась мне сначала.
— Приятно было познакомиться, – обратился я к ней.
— Взаимно. Надеюсь, мы скоро еще увидимся, – ответила Нана, подмигнув. Когда она ушла, я понял, как испытать Тошу.
Глава 5
|
|
|
