 |
Москва. Возникновение оборонительного рубежа
|
|
|
|
Согласно заявлению германского радио советское командование в очередной раз было захвачено врасплох «Осенней грозой». 4-я танковая группа вклинилась между 50-й армией генерал-майора Петрова и 43-й армией Резервного фронта, а 2-я танковая армия вермахта 6 октября захватила Брянск. С этого момента группировка передовых советских армий оказалась отрезана от Москвы. 4 октября майор Иван Шабалин, офицер НКВД из 50-й армии, обреченно констатировал в своем дневнике: «Мы окружены!»
«Фронт врага, три его армии, охватили нас со всех сторон, а где же наши генералы? Как всегда мы только головы кладем, а к решительным мерам неспособны».
По мнению Шабалина, штаб фронта потерял управление войсками, едва немцы начали наступление. Двумя днями позже он с досадой и горечью признал, что «история не знает поражения, подобного разгрому наших сил на брянском фронте». Командование фронта полностью утратило контроль над обстановкой. «Поговаривают, что эти идиоты драпают к Москве», — зло отмечает утративший всякие иллюзии офицер.
К полудню 5 октября летчик из советской 120-й истребительной эскадрильи, проводивший воздушную разведку, сообщил о замеченной на Варшавском шоссе растянувшейся на 24 километра колонне немецкой бронетехники, направлявшейся к Юхнову. Это было всего в 160 километрах западнее Москвы. Летчику приказали слетать еще раз и убедиться, что он не ошибается. На сей раз разведчик заметил колонну уже на подходах к Юхнову. А доказательством, что он ничего не перепутал, был его изрешеченный снарядами немецких зениток самолет. Полковник Збытов, командующий силами авиации Московского военного округа, расценив полученные сведения как достоверные, передал их в вышестоящие инстанции. И вскоре был обвинен ведомством НКВД «злостным паникером». Полковнику Збытову и его штабу грозил суд военного трибунала. И только в результате третьего по счету разведывательного вылета окончательно выяснилось, что немецкие войска, действительно, занимают город. Ситуация для советского командования складывалась катастрофическая, поскольку на участке Варшавского шоссе от Юхнова до Москвы не имелось никаких частей Красной Армии.
|
|
|
На следующий день в Москву был срочно отозван из Ленинграда генерал Георгий Жуков. 10 октября его назначили командующим Западным фронтом и возложили на него ответственность за оборону столицы СССР. Это назначение сыграло решающую роль в деле спасения Москвы.
Прежде всего Жуков стабилизировал фронт и убедил Сталина начать переброску крупных резервов в район Москвы. Государственный комитет обороны, Центральный комитет партии и Верховное командование приняли ряд срочных мер, чтобы остановить продвижение немцев. Переброска сил началась 10 октября, пояса обороны на западном направлении были существенно усилены. Из резерва Главного командования (РГК) на опасные участки были переброшены 14 стрелковых дивизий, 16 танковых бригад и свыше 40 артиллерийских полков. Это означало появление под Москвой дополнительных сил численностью свыше 90 000 человек. Остатки частей, сумевших вырваться из двойного кольца немецкого окружения, также направлялись на те же рубежи обороны.
Кроме этого, были существенно усилены воздушные силы Западного фронта. Им в поддержку был придан 6-й воздушный корпус генерал-майора Климова, все истребители Московского военного округа, несколько дивизий истребителей дальнего действия и 4 вновь сформированных эскадрильи. 13 октября Государственный комитет обороны издал приказ № 0345, в котором потребовал от всех сражавшихся на фронте предпринять все возможное и невозможное для сокрушения врага под Москвой. «Трусов и паникеров, а также всех, кто оставит позиции, расстреливать на месте» — таков был итог приказа.
|
|
|
Основной опорой ВКП(б) оставались крупные города. Именно из них партия большевиков отправляла властные полномочия на всей территории страны. Этим и объясняется факт, что Ленинград, колыбель большевистской революции и идеологии, а впоследствии и Сталинград, город, носивший имя диктатора, имели столь важное значение для Советов. И Гитлер, будучи сам диктатором, не сомневался в значимости овладения этими центрами для сокрушения боевого духа противника и дестабилизации его тыла. Эти центры необходимо было разрушить, стереть с лица земли, как символы большевистского режима, а их население разбросать по бескрайним просторам России. Нацистский режим, проводивший «войну на уничтожение», не собирался использовать недовольство советских граждан существующим коммунистическим режимом, которое сильнее всего проявлялось как раз в сельской местности. Поэтому тевтоны в фильме «Александр Невский», заживо сжигавшие славянских младенцев, воспринимались советским зрителем вполне всерьез, поскольку параллель с действиями немецких оккупантов была очевидна.
В 1941 году Гитлер не намеревался воспользоваться внутренними противоречиями в России, как поступили немцы в 1917 году, сделав ставку на фигуру Ленина, сокрушившего существовавшую тогда государственную систему. Майор Иван Никитьевич Кононов, командир 436-го стрелкового полка Красной Армии, попавший в окружение в районе Вязьмы, сетовал на «панику, царившую в [19-й] армии… солдат приходилось буквально гнать в атаку, прибегая к крайним мерам». Столь же низкого мнения о боевом духе окруженцев был и командующий 19-й армией генерал-лейтенант Лукин. По его мнению, которым он поделился на допросах в немецком плену (генерал Лукин раненым попал в плен), красноармейцы «не проявляли волю к прорыву из окружения, а скорее предпочитали бы плен». Их «постоянно» бросали в бессмысленные атаки, на верную гибель. Часть офицеров высокого ранга и генералов, плененных в тот период, довольно скоро «перековалась». Генерал Лукин считает:
|
|
|
«Крестьянину нужна земля, рабочему — обещанная ему часть промышленного предприятия, на котором он трудится… Если же кругом одна только нищета и террор, то людей, решивших порвать с большевизмом, вполне можно понять»[57].
Вырисовывалась возможность зажить другой, не угодной Сталину жизнью. И, по мнению генерала Лукина, вполне можно было сражаться против «ненавистной большевистской системы, в то же время оставаясь истинным патриотом России». Однако ничего подобного для простого русского солдата немцами не предусматривалось.
«Мы за последние дни не видели ни одного нашего самолета, — писал 7 октября 1941 года майор Шабалин (50-я советская армия). — И наши города достаются немцам практически без единого выстрела». Вот уже четвертый день его попавшая в окружение часть отступала, отбиваясь от наседавших немцев. Майор был нездоров, погода портилась, зарядили снегопады. «На дорогах было полно брошенных грузовиков» — несомненный признак катастрофы, разгрома советских армий. Один его знакомый из 217-й стрелковой дивизии рассказывал майору Шабалину о том, что потери их части доходили до 75 % личного состава. «Где тыл и где фронт? — недоумевал майор на страницах дневника 11 октября. — Сразу и не поймешь — удавка вокруг армии стягивается все туже и туже». Два дня спустя обстановка стала и вовсе угрожающей.
«Враг сжимает кольцо вокруг нас. Отовсюду слышна артиллерийская стрельба, вой мин, рокот пулеметов — весь день мы балансируем на грани гибели».
Вся жизнь сузилась до сна урывками в кустах, бесконечных блужданий по лесам и перелескам. Люди промокли насквозь и изнемогали от холода. «Я вот не спал с 12 октября, — признается Шабалин, — а газет в глаза не видел со 2-го».
Сражения в кольце окружения превратились в кошмар для солдата Красной Армии. Анатолий Черняев, командир пехотного взвода, говорил: «Самое ужасное, когда немцы посылали разведгруппы в деревни, где мы остановились на ночлег, и забрасывали хаты гранатами». Это, как правило, предшествовало полному разгрому остатков советских частей.
|
|
|
«Потом они, окружив село, атаковали нас, давили танками. Вот это было уже катастрофой, что мы могли сделать против их танков? Разве у нас были противотанковые орудия?»
15 октября майор Шабалин «блуждал по кругу среди убитых и под постоянным огнем противника», а последние дни, согласно записям в его дневнике, прошли в лесах, в составе группы незнакомых ему солдат. Тело погибшего Шабалина обнаружили в один из дождливых дней в какой-то деревеньке юго-западнее Паески. Последняя запись датирована 20 октября. Обнаружившие убитого Шабалина солдаты вермахта решили передать дневник майора в штаб 2-й армии. Каких-либо важных в военном отношении сведений этот дневник не содержал — Шабалин был всего лишь одним из многих тысяч погибших при попытке выйти из окружения.
И все-таки плен был куда хуже поражения. Владимир Петрович Широков своими глазами видел колонну военнопленных, тысяч в 15 человек, которых гнали из Вязьмы в Смоленск.
«Большинство из них едва держались на ногах и шли, опираясь на палки. Некоторые падали и уже больше не поднимались. Когда кто-то из местных бросал им краюху хлеба, таких охрана могла избить, а то и пристрелить на месте. Обочины дорог покрывали тела погибших, иногда лежавших по нескольку дней. Из 15 000 пленных до Смоленска добрались лишь две».
Даже генерал-фельдмаршал фон Бок, командующий группой армий «Центр», вынужден был признать, увидев на той же дороге колонны конвоируемых пленных:
«Тяжелое впечатление производят крайне слабо охраняемые колонны в десятки тысяч русских пленных, тянущиеся пешим маршем в направлении Смоленска. Будто живые покойники, бредут эти несчастные, изможденные голодом люди по дорогам. Многие так и гибнут на них, от голода и потери сил».
Русский солдат — подлинная загадка. Несмотря на все невзгоды, порождаемые тоталитарным режимом, он готов был героически защищать этот режим.
Стремительное наступление немцев сметало все на своем пути, вермахт занимал город за городом. 3-я танковая группа продвинулась дальше всех — на целых 400 километров, тогда как 9-я армия на марше одолела всего 220 километров. Александр Игоревич Кристаков мирно жил в деревушке под Вязьмой. У них было небольшое хозяйство — гуси, куры, пара свиней и корова. Затем им приказали перегнать домашнюю скотину в колхоз в Горках. «Немецкие самолеты, — по словам Кристакова, — все время атаковали нас с малых высот». Кристакову удалось уцелеть, и он, вернувшись в родное село в начале октября, пережил страшные дни. «Всех кур и гусей немцы отбирали, чтобы самим сожрать», — рассказывает он. А коровы их семья лишилась на следующий год. На следующий день после того, как советские войска освободили их деревню, Кристаков случайно наступил на мину и в результате взрыва ослеп.
|
|
|
15 октября немцы вышли к Ржеву. «Я тогда потеряла работу», — вспоминает бывшая почтовая служащая, называющая себя Татьяной Григорьевной. Это был для нее тяжкий удар — не на что стало жить. Ее второй муж погиб под Ленинградом. «И вот я застряла здесь с четырьмя детьми на руках, а есть нечего». Осенью 1941 года Татьяне Григорьевне было 33 года. Немецкую оккупацию они пересидели в подвале. А за четыре дня до прихода немцев Ржев бомбили. «Такой ужас! — пишет Нина Семеновна в своем дневнике. — Что же будет дальше?» И ночью уснуть было нельзя. Гестаповцы постоянно стучались, задавали одни и те же вопросы: «Где коммунисты? Где они прячутся?» Один офицер, стоявший на квартире неподалеку, все время хвастал — мол, Москву и Ленинград давно взяли. «Я ничего ему не отвечала, я ему не поверила». Нина Семеновна так и не дожила до прихода советских войск, она погибла от голода в оккупации, потому что немцы конфисковали все имевшиеся у нее продукты.
Калинин пал 14 октября 1941 года. Николай Антонович Шушлаков рассказывает: «Немцы, когда пришли, разрешили жителям города в течение пяти дней грабить все, что попадется. И вдобавок освободили из тюрем всех уголовников, чтобы и те могли вдоволь поворовать». Две недели спустя Александра Жолова и ее подруга Любовь Карализова пришли в город. «Боже мой, что мы там увидели!» — невольно восклицает она. Женщина хоть и прожила в Калинине всю жизнь, «но не могла узнать родного города». Повсюду были одни развалины, застывшие на рельсах трамваи с выбитыми стеклами, воронки от бомб и снарядов. Электроэнергии в городе не было. Около трамвайного парка они увидели немецкие танки. Солдаты со смехом и шутками разбивали на части статую Ленина на площади. А на пьедестале, где раньше стоял памятник Ленину, красовался огромный флаг со свастикой. Когда на следующий день какой-то молодой человек попытался этот флаг сорвать, его поймали и повесили вниз головой у того же пьедестала. «Двое суток спустя он умер, — продолжает Жолова, — но это лишь укрепило нашу решимость бороться с ними».
С начала октября и в ноябре самолеты люфтваффе постоянно атаковали транспортные узлы, военные и промышленные объекты, расположенные вокруг Москвы. Работница одной из фабрик Наталья Павличева помнит, как почти каждую ночь выла сирена воздушной тревоги. Им приходилось дежурить на крышах.
«И вот группу наших, таких же, как я, девчонок, послали на крыши сбрасывать зажигалки. Мы и сбрасывали их, если они попадали на крышу. Страшно было, конечно, тебе ведь всего 17, но привыкаешь в конце концов».
Рассказывая все это, Анастасия Егорова темпераментно жестикулировала.
«Конечно, нам было страшно. Упадет эта зажигалка, фосфор горит, разбрасывая искры, а тебе тут же надо подбежать, ухватить ее щипцами и бросить вниз. А искры летят во все стороны, обжечься ничего не стоит. Но мы потом пообвыклись, даже руками в перчатках хватали их за корпус и тут же совали в ведро с водой».
С падением Калуги 13 октября и Калинина 14 октября немцы существенно приблизились к Москве на северном и южном направлениях. Слабая линия обороны от Волоколамска до Малоярославца и Можайска оказалась в нескольких местах прорвана. Но в Москве ни о чем не знали. Актриса Мария Миронова вспоминает, как они «все время слушали радио, подробно обсуждая все новости». Вся жизнь была сосредоточена на этом. «Тревожное это было время, причем для всех, даже для самых знаменитых актеров». Рабочие на заводах спали прямо у станков, отстояв 12-часовой рабочий день. Шестнадцатилетняя Наталья Жирова, изготовлявшая части для снарядов «катюш», вспоминает: «Нам часто казалось, что Москва окружена, и поэтому мы даже не ходили домой после работы».
ЦК партии и Государственный комитет обороны приняли решение об эвакуации части госучреждений, включая дипломатические миссии, в расположенный на Волге Куйбышев, в 850 километрах от Москвы. Операция эта началась в ночь с 15 на 16 октября 1941 года. На железнодорожных вокзалах происходило настоящее столпотворение, нередко людей затаптывали насмерть. В городе началась паника, имелись случаи мародерства. В середине октября 1941 года коммунистический режим находился на грани падения. Представители властей пытались покинуть город, прихватив с собой нажитое, на восточных окраинах Москвы происходили дорожные заторы. Циркулировали слухи, что вопрос о сдаче столицы — дело решенное. Все учреждения и промышленные предприятия столицы не работали. Желающие во что бы то ни стало покинуть Москву буквально атаковали немногочисленные поезда.
«16 октября был страшный день в Москве, — вспоминает журналист Малюхин, переживший панику на Казанском вокзале столицы. — Составы были сформированы не из обычных пассажирских вагонов, а из товарных и вагонов метро», — вспоминает он. Поезда следовали только в одном направлении — на восток, отправлялись хаотически, следуя вопреки всем мерам безопасности один за одним, чуть ли не вплотную друг к другу, в пределах видимости». Из мавзолея на Красной площади было эвакуировано в безопасное место мумифицированное тело Ленина. Но сам Сталин оставался в Москве. И это сыграло стабилизирующую роль. Гавриил Темкин, участвовавший в рытье противотанковых рвов, рассказывал, что слух о том, что Москву собираются сдать, катастрофически подорвал боевой дух членов их бригады. «Всем вдруг стало все равно», — уточняет он. Какой смысл было тратить силы на возведение оборонительных рубежей? Политрук, попытавшийся было вразумить рабочих, призвать их продолжать работу, понял, что ничего у него не выйдет, и украдкой исчез в неизвестном направлении. Тем временем значительно похолодало. У Темкина украли нижнее белье, подметка на сапоге отвалилась, и молодой человек вдруг почти физически ощутил, что шансы уцелеть стремительно уменьшаются.
19 октября генерал Жуков объявил в Москве осадное положение[58]. В городе начали действовать законы военного времени, включая комендантский час и расстрел на месте всех преступных элементов. Прорыв немцами можайской линии обороны между Калинином и Калугой и, кроме того, в районе Наро-Фоминска создал серьезную угрозу для Москвы. Жуков у стен столицы принимал те же меры, что и раньше под Ленинградом. Он распорядился эшелонировать оборону в глубину, перекрыть все важные подходы к столице. Срочно проводились инженерные работы по возведению дополнительных укреплений и противотанковых заграждений на всех участках вероятного наступления немцев. Для проведения упомянутых работ были мобилизованы 70 000 учащихся московских школ и 30 000 заводских рабочих, вооруженных лопатами и кирками. Вера Евсикова вспоминает:
«Эти противотанковые рвы были огромные — 8 метров шириной и 10 м глубиной. Рыли их в основном женщины, очень это была тяжелая работа. Приходилось разжигать костры, чтобы хоть как-то отогреть скованную морозом землю и уже после копать. Промерзал только верхний, довольно тонкий слой земли, потом рыть было легче».
За три недели жители Москвы вырыли 360 километров противотанковых рвов и установили тысячи противотанковых заграждений — «ежей», протянули 660 километров колючей проволоки. Гавриил Темкин помнит атмосферу всеобщей тревоги и неуверенности, царившую в рабочем батальоне. «Все с растущим страхом вслушивались в сводки Совинформбюро, сообщавшие об оставленных Красной Армией советских городах. Немцы все ближе подбирались к Москве».
На всех подходах к столице готовили к подрыву мосты, минировали речные берега и каналы, всюду насыпались высокие валы, непроходимые для танков и бронетранспортеров.
Работы по возведению заградительных сооружений, хоть и проводились в тылу, становились небезопасными. 25-летняя ткачиха Ольга Шапошникова, направленная на рытье траншей вместе с остальными работницами фабрики, вспоминает, как их группу обстрелял с бреющего полета немецкий истребитель. «Одиннадцать наших девушек погибли, и четверо получили ранения», — рассказывает она.
Близость немцев ощущалась остро. «Те ночи в Москве были очень тревожными, — вспоминает Елена Шахова. — Было отчетливо слышно, как совсем неподалеку бьют орудия».
«Холод был страшный, жуткий мороз, но нас все равно отправляли рыть окопы. Что поделаешь — надо, и мы рыли и рыли».
Немецкие самолеты сбрасывали листовки «Сдавайтесь — Москве конец!» «Но мы не верили ни единому слову».
Никаких видимых признаков того, что Москву готовились сдать врагу, не было. Эвакуация наиболее важных учреждений — министерств и ведомств — в Куйбышев и хозяйственных объектов на Урал продолжалась, но эти меры носили скорее превентивный характер. К середине октября в восточные районы страны было эвакуировано 498 промышленных предприятий, для чего потребовалась 71 000 товарных вагонов. Сталин собирался сражаться до конца, и это подтверждают высказывания советского дипломата Валентина Бережкова, которому впоследствии стало известно, что все мосты и многие основные здания Москвы были подготовлены к подрыву при помощи заложенных в них мин замедленного действия. «Если бы немцы все же заняли Москву, их там ждала масса сюрпризов», — подтверждает Бережков. Такая методика была опробована на практике в Киеве и Харькове — не один немец нашел смерть под обломками взорванных зданий. «Устройства срабатывали через несколько дней после того, как немцы успевали разместить в них важные учреждения — штабы и т. п.», — продолжает Бережков.
Коммунисты формировали из рабочих заводов батальоны народного ополчения. Так в считаные дни удалось создать 25 рот и батальонов общей численностью в 25 тысяч человек, большинство из которых составляли комсомольцы. Еще 100 тысяч рабочих занимались военной подготовкой в свободное от работы время, 17 тысяч женщин и девушек готовились стать медсестрами. Журналист Малюхин вспоминает колонну грузовиков, в которых на запад направлялись добровольцы, а на восток — желавшие покинуть Москву. Еще 40 тысяч составили сформированные из работников милиции части. К концу октября на участки под Волоколамск, Нару, Алексин и к Оке было направлено 13 стрелковых дивизий и 5 танковых бригад. К середине ноября по распоряжению Ставки на фронт было послано 100 000 человек личного состава, 300 танков, 2000 артиллерийских и противотанковых орудий. Перечисленные силы занимали оборону на наиболее угрожаемых участках фронта.
Бездорожье, слякоть и упорное сопротивление Красной Армии задержали немецкое наступление вдоль линии Калинин — Волоколамск — Дорохово — Наро-Фоминск — Алексин и на южных подступах к Туле. Армейской группе «Центр» удалось вклиниться на своем участке на 230–260 километров в оборону противника. Отдельные части немцев находились в 120–140 километрах от столицы. Группа армий «Север» продолжала удерживать в тисках блокады Ленинград, а на юге группа армий фельдмаршала фон Рундштедта успешно продолжала наступление на Азов и Ростов-на-Дону. Севастополь оборонялся, однако сам Крымский полуостров оказался под угрозой. Ночные заморозки, сменявшиеся днем оттепелями, на три недели парализовали фронт. В ходе этой паузы русские успели подтянуть резервы и стабилизировать оборону на наиболее опасных участках.
1 ноября генерала Жукова вызвали в Ставку Верховного командования. Сталин выслушал его доклад о положении на фронте, задал ряд вопросов, в частности и о том, есть ли возможность провести 7 ноября на Красной площади парад по случаю очередной годовщины Советской власти. Проведение такого парада послужило бы неоспоримым свидетельством жизнеспособности коммунистического режима, доказало бы мировой общественности, что Советский Союз полон сил для сокрушения врага. Сталин уже консультировался с командующим Московским военным округом генералом Артемьевым. Алексей Рыбин, также из штаба Московского военного округа, вспоминал, как опасался Артемьев воздушного налета люфтваффе в день 7 ноября. «Ни одного самолета нельзя допустить в этот день в небо Москвы!» — предупредил Сталин. В принципе подобную опасность все же исключать было нельзя. Жуков, который согласился с мнением Сталина, также считал, что хотя никаких масштабных наступательных операций на земле немцы не планируют, люфтваффе может попытаться атаковать столицу. И чтобы исключить всякие неожиданности, с близлежащих участков фронта были сняты несколько дополнительных эскадрилий.
В военное время в России с большим нетерпением ожидали от верховной власти всякого рода публичных заявлений. Примером этого были, конечно же, выступления Сталина. Речь вождя на Красной площади по случаю военного парада, когда враг в буквальном смысле стоял у ворот Москвы, сыграла важную идеологическую роль и внутри страны, и в мире. Курсант артиллерийского училища Марк Иванихин, участвовавший в параде на Красной площади 7 ноября 1941 года, вспоминает:
«Хотя стоял ноябрь, но уже было по-зимнему холодно и мрачно. Я шел на правом фланге в пятой шеренге, повернув голову направо. Увидев Сталина, я удивился, какой он низкорослый в своей шапке с опущенными ушами. Он совсем не походил на того, которого изображали на плакатах».
Сталин, уловив веяние времени, в своей речи, произнесенной с трибуны Мавзолея, быстро перешел от слов о пролетарском интернационализме к национальным чувствам, что пришлось по душе и армии, и рабочим. Он вспоминал о нашествиях прошлых лет, о татаро-монголах, Наполеоне и поляках, он играл на оскорбленном чувстве национального достоинства русских людей. И не преминул напомнить, что немцы за четыре месяца этой войны потеряли четыре с половиной миллиона человек.
«Нет сомнения, что Германия не может выдержать долго такого напряжения. Еще несколько месяцев, еще полгода, может быть годик, и гитлеровская Германия должна развалиться под тяжестью своих преступлений».
Иванихин, переступая с ноги на ногу на морозе и слушая речь Сталина, не подпал под чары диктатора. «В глубине души я сомневался, что через полгода-год все завершится». Все говорило о том, что война эта будет очень долгой и кровопролитной. Актриса Мария Миронова, жительница Москвы, рассказывает, что «все с большим вниманием слушали выступление Сталина по радио, он вообще редко выступал, а если выступал, то особым многословием не отличался». Все слушали, пытаясь отыскать крупицы истины в сказанном им. Как ни тщилась сталинская пропаганда, народ видел сквозь ее завесу. Как и многих солдат, как курсанта-артиллериста Иванихина, и Марию Миронову грызли сомнения.
«Мы все знали, что потеряли много территории. И что бы там ни говорил Сталин, немцы продолжали наступать»[59].
В тот же день почти на всем центральном участке Западного фронта снегопад сменился дождем. Все дороги, за исключением тех, что располагались гораздо севернее, на участке немецкой 9-й армии, стали непроезжими. Вечером 10 ноября вновь выпал снег и чуть подморозило, но и это мало что изменило. Положение чуть-чуть исправилось на следующий день, а день 12 ноября выдался ясным и морозным. Дневник ОКВ утверждает: «12 ноября. Мороз, солнце, дороги затвердели, хотя все они в заполненных водой воронках». Температура в тот день упала до 15 градусов мороза, а сутки спустя — до минус 22 градусов. «Дороги затвердели окончательно, на всей территории фронта морозно», — свидетельствовал военный дневник группы армий «Центр». Немцы могли начинать наступление[60].
Оршанская дилемма
Генерал Гальдер, начальник Генерального штаба вермахта, прибыл в Оршу, где 13 ноября состоялось совещание с командующими и начальниками штабов группы армий «Центр».
Между ОКВ и армейскими фронтовыми штабами возникли разногласия по поводу дальнейшего хода кампании в России. Три командующих танковыми группами — Гудериан, Гот и Гёпнер — сомневались, смогут ли они довести свои бронированные клинья до конечной цели. Между тыловым и фронтовым генералитетом пролегла пропасть непонимания.
Фельдмаршала фон Бока беспокоили донесения его подчиненных — командующих армиями. Хотя 95-я пехотная дивизия, входившая в состав 2-й армии, и сумела достичь Курска к концу октября, части ее по-прежнему оставались в Киеве, будучи оторванными от основных сил на 500 километров. Гитлер задавал массу вопросов о ходе наступления 4-й армии. «Фюрер имеет точное представление об обстановке на фронтах и в особенности о крайне неблагоприятных погодных и дорожных условиях на участке 4-й армии. Письменным донесениям он, судя по всему, не верит, что неудивительно — кто своими глазами не видел этой ужасающей грязи, ни за что не поверит в ее существование», — не скрывал иронии фон Бок.
В Орше начальники штабов всех трех групп армий — генерал-майор Зоденштерн (группа армий «Юг»), Бреннеке (группа армий «Север») и фон Грейфенберг (группа армий «Центр») должны были высказать мнение о целесообразности и возможности наступления согласно первоначальному плану. Стоит ли войскам Восточного фронта предпринять еще один решающий рывок или же необходимо располагаться на зимние квартиры, а наступление продолжить весной? Группы армий «Север» и «Юг» страшно растянули коммуникации, им требовалась передышка. Начальник штаба группы армий «Центр» генерал-майор фон Грейфенберг считал, что «следует принимать во внимание и возможность неудачи». Но, утверждал он, «будет куда хуже, если придется просто зарыться в снег и замерзать в каких-то 50 километрах от столь желанной цели». Именно такого мнения ждали от генералов и Гитлер, и Гальдер. В конце концов было решено продолжить наступление.
Решение фон Бока основывалось на вере, что «враг находится на излете своих боевых ресурсов», пусть даже он «не утратил решимости». Фон Бока подогревала убежденность, что «враг не располагает необходимой глубиной обороны и находится в куда худшем положении, чем мы». Да, советские подкрепления прибыли на фронт, но их появление немецкое командование расценило как «акт чистейшего отчаяния». К тому же речь, по его мнению, шла, главным образом, о батальонах, наспех сколоченных из числа рабочих московских предприятий, — о какой их боеспособности можно говорить?
Решение о продолжении наступления в начале ноября принималось на фоне болезненного осознания того факта, что сил для операций подобного масштаба явно недостаточно. В немецких пехотных дивизиях оставалось до двух третей от первоначальной численности. В артиллерии, правда, дела обстояли чуть лучше.
Однако, несмотря на нехватку личного состава и техники, риск все же представлялся оправданным в силу бытовавшей тогда точки зрения, что, дескать, у русских дела обстояли куда хуже.
Численность советских войск на декабрь месяц оценивалась немцами как 200 стрелковых и 35 кавалерийских дивизий, 40 танковых бригад. Можно было ожидать прибытия на фронт еще 63 стрелковых и 6 кавалерийских дивизий и, возможно, 11 танковых бригад, которые срочно перебрасывались из глубокого тыла Советского Союза. Подобные выкладки не устрашили немецких штабистов. «Боеспособность большинства русских частей на данный момент крайне низка», — громогласно утверждали в ОКВ, и к тому же они «слабы в том, что касается тяжелых вооружений и артиллерии». И что самое поразительное, никто не задавался вопросом, откуда же берутся те самые «неизвестные до сих пор части и соединения», продолжающие регулярно прибывать под Москву. Немецкое командование предпочло сделать вывод, что у русских «нет в резерве достаточного количества сил». В принципе не исключалась переброска войск к Москве из районов глубокого тыла, однако считалось, что «в обозримом будущем они не прибудут».
Истинные масштабы урона, понесенного Советской армией с начала войны, немцы хоть и подсчитали, но оценили они их неверно. К тому же потери Советов были, действительно, колоссальными со всех точек зрения. Красная Армия, имевшая перед войной 3,3 млн человек в западных округах, в период с июня по конец сентября понесла «невосполнимые потери» в размере 2,1 млн человек, не считая 676 694 больных и раненых.
И все же какими бы колоссальными ни оказались жертвы, понесенные советскими людьми, Сталин и коммунистический режим не собирались идти на мир с немцами. После войны в Германии много рассуждали о «непредсказуемости» советских методов руководства боевыми действиями. Так, например, генерал танковых войск Герман Бальк в послевоенные годы писал:
«Русские абсолютно непредсказуемый народ, человеку западному крайне трудно понять их образ мышления. Они весьма напоминают стадных животных, стоит только где-нибудь в таком стаде возникнуть очагу паники, как она мгновенно перекидывается на его оставшуюся часть, что приводит к хаосу. Но что именно способно посеять эту панику, неизвестно».
Пресловутая «неизвестность» и стала камнем преткновения для мыслящих рациональными категориями немцев. Благополучно оправившись от шока первых дней и недель, положившись на необъятные просторы и колоссальные людские ресурсы, русские сумели выиграть время и даже развить тактику, позволившую в будущем избегать значительных потерь. Короче говоря, войскам вермахта на Восточном фронте для победы следовало послать русских в нокаут. А Красной Армии для победы требовалось всего лишь удержаться. Русские обладали воистину сверхъестественной способностью сводить на нет последствия поражений.
Генерал Бальк, взиравший с определенной долей обеспокоенности на стремительное уменьшение численности и боевой мощи немецких войск, считал тогда, что «если мы начнем наступление на Москву, то, согласно общему мнению, включая и меня, с взятием Москвы война завершится». Такова была логика немецких генштабистов, обосновывавших необходимость последнего и завершающего удара. Однако фронтовые солдаты, ежедневно и ежечасно сталкивавшиеся с ожесточенным сопротивлением русских, придерживались в корне иного мнения. «Если же рассматривать проблему с позиции дня сегодняшнего, — рассуждал Бальк, — теперь становится понятным, что речь шла всего лишь о переходе войны в иную фазу».
Фронтовые солдаты и офицеры, и не только они, но и фронтовое командование по-иному рассматривали войска Восточного фронта, нежели представители ОКВ в Берлине, оперировавшие исключительно голыми цифрами. И, как следствие, возникали разногласия относительно постановки целей. 2-й танковой армии, например, дислоцированной в Горках, в 500 километрах от Москвы, советская столица называлась в качестве главной цели. Начальник штаба 2-й танковой армии подполковник фон Либенштейн с горечью констатировал: «Сейчас не май месяц, и мы воюем не во Франции». Он считал возможным наступать на Венёв (так в тексте. — Прим. перев.), расположенный в 50 километрах северо-западнее Тулы, считая этот населенный пункт пределом возможностей для армии. Фон Бок считал, что «наступление не может претендовать на то, чтобы стать шедевром оперативного искусства, поскольку передислокация сил в полном объеме была невозможна и не будет возможна в ближайшее время из-за снега. Таким образом, речь может идти лишь о нанесении удара сосредоточенными силами на наиболее выгодных для нас в тактическом отношении участках». Одним словом, командование, непосредственно участвовавшее в проведении боевых операций, все больше склонялось к мысли, что максимум, чего можно добиться, это создать условия для будущего окружения советской столицы. «В качестве промежуточной цели можно назвать выход к Москве и каналу Москва — Волга и овладение переходами через этот канал, — утверждал фон Бок, предостерегая, что физическое и моральное состояние войск, участвующих в наступлении, позволит лишь выход к упомянутой линии».
Предстояло преодолеть очень многие крайне негативные факторы. Планирование принимало форму импровизации. Что касалось фон Бока, он вполне отдавал себе отчет о складывающейся обстановке:
«Таким образом, речь может идти лишь о нанесении удара сосредоточенными силами на наиболее выгодных для нас в тактическом отношении участках. Я не могу настаивать на дальнейшем беспричинном затягивании начала наступления, поскольку опасаюсь, что погода в конце концов перечеркнет все наши замыслы. Обильные снегопады исключат всякую возможность переброски сил».
Гитлер и Гальдер могли считать свой замысел удавшимся — стремительное продвижение вперед, на Москву в надежде, что красной столицей все же удастся овладеть. Гальдер вынужден был признать на страницах своего дневника, что «оперативных «трюков» больше делать нельзя. Перегруппировка войск невозможна. Нужны лишь целеустремленные тактические действия, сообразующиеся с обстановкой». Генерал-майор фон Грейфенберг, вернувшись из Орши, не без горечи доложил фон Боку, что «из всех первоначальных задач, поставленных группе армий, остается лишь одна — делать все, что возможно».
Нехватка всего самого основного, ощущавшаяся еще в конце сентября перед началом операции «Тайфун», оказалась куда более значительной. Войска Восточного фронта перешли в наступление, несмотря на серьезные перебои в войсковом снабжении, надеясь разгромить последние, как это казалось немцам, силы русских, сосредоточенные на подступах к Москве. И упомянутые перебои в войсковом снабжении и задержки с прибытием свежих сил превратили последнюю попытку нанесения решающего удара по столице большевистского режима в серию заурядных набегов. Уже получившие смертельную рану войска вермахта на Восточном фронте были на излете сил. 2-я танковая армия докладывала 17 ноября:
«Армия находилась в весьма благоприятных для атаки условиях, если исходить из численности противника и овладения ключевыми линиями коммуникаций и территорией. Однако она не смогла этими преимуществами воспользоваться вследствие постоянных перебоев с войсковым подвозом. Ответственные лица в армейских штабах оказа
|
|
|
