 |
Бесконечные уровни сознания находятся на разных расстояниях от Абсолюта. Для него же все они равно близки.
|
|
|
|
Я полюбил проводить время на крыше моего дома. Отсюда было видно все ущелье: поросшие высокими елями склоны, крепость на другой стороне, снежная цепь гор и белая нить реки далеко внизу. На восходе и на закате я подолгу смотрел на солнце. В глубине души я всегда был солнцепоклонником и воспринимал солнце как живое существо, бесконечно превосходящее нас своим разумом. Иногда мне казалось, что мудрецы прошлого оставили на солнце и луне специальные знаки, что-то вроде печатей, – запечатав таким образом свои знания, но, в то же время, оставив их доступными для тех, кто в состоянии эти знаки увидеть.
По ночам я любил лежать в траве на крыше. Ущелье, обрамленное темными стенами гор и накрытое небом, усыпанным огромными звездами, напоминало гигантскую чашу, на дне которой я лежал. Я чувствовал себя ребенком, покоящимся на теплых коленях матери-вселенной. Вселенская Мать, вдохнув жизнь в мое тело, напитала его своими соками и теперь бережно несла по земле, чтобы, насытив мою душу цветами, звуками и запахами, в назначенный час вобрать ее назад, в тот предвечный дом, где началось и где закончится наше земное путешествие.
Порой на небе вспыхивала падающая звезда. Прочертив мерцающий купол, она гасла за далекими гребешками снежников. Ночное небо было живым существом; я ощущал его дыхание в мерцании звезд, и здесь, в горах, оно было так близко. Иногда по ночам я сидел у костра. Неподалеку от моего дома было древнее святилище, оставшееся еще с языческих времен, – небольшая каменная постройка, внутри которой находился огромный чан для варки пива. По праздникам здесь собирался народ. Старик с сыном, жившие в километре от меня вниз по ущелью, рассказали местную легенду о том, что дважды в неделю, около трех часов ночи, из крепости вылетает светящийся голубой шар и летит через ущелье к святилищу. Несколько ночей я просидел в ожидании шара, но мне не суждено было увидеть его, – каждый раз меня неодолимо клонило ко сну.
|
|
|
Жизнь в Муцо была идеальной для той внутренней работы, ради которой я сюда приехал. Но после первых нескольких недель, прошедших в сладком забвении, я понял, что все не так просто. Я вырос в каменных городских ущельях, наполненных ядовитыми выхлопами, где ритм и способ жизни были совершенно иными. Моей естественной средой обитания был город, со всеми его неврозами и стрессами.
Стремление к уединенной жизни на природе возникло во мне как результат чтения жизнеописаний великих отшельников и святых. Я начал понимать, что, возможно, это было моей второй иллюзией – иллюзией места. Идиллическая жизнь йога на лоне природы, выглядевшая столь соблазнительной в Ленинграде, на самом деле оказалась твердым орешком. Чтобы жизнь в горах стала привычной и естественной, потребовались бы годы борьбы, и я начал сомневаться, нужно ли тратить на это время и силы. С другой стороны, возвращаться в город не хотелось. В конце концов, я решил довериться судьбе и спокойно дожидаться уготованного мне.
Как-то ночью я заметил высоко в горах огонек костра. Поскольку огонь был гораздо выше верхней границы леса, это не мог быть пастушеский костер – на этой высоте ничего не растет. Я был заинтригован. Запомнив местоположение костра, я отправился на следующий день на разведку. Шел налегке, захватив с собой немного хлеба, сыра и чай.
Расстояния в горах обманчивы, и у меня заняло добрых пять часов, чтобы добраться до каменистой террасы, где я заметил костер. На месте потухшего костровища никого не было, но угли были еще теплыми. Солнце клонилось к закату, и я решил заночевать на уступе; возвращаться назад в темноте было невозможно. Я развел новый костер из оставленных рядом дров и вскипятил воду.
|
|
|
Прихлебывая обжигающий чай, я взглянул вниз, на долину, начинавшую таять в наступающих сумерках. Единственное время дня, когда кавказская природа грустна, – это час заката. Горы, тонувшие в мглистой дымке, с редкими огоньками костров, стесняли душу и наполняли сердце печалью. Протяжные грустные грузинские песни точно передают это состояние.
Потянуло холодом. Костер начинал затухать, и дров больше не оставалось. Я не захватил с собой спального мешка, и нужно было найти несколько толстых поленьев, чтобы продержаться на уступе ночь. Лесная полоса осталась далеко внизу, вокруг были лишь камни и редкий колючий кустарник. Придвинувшись поближе к угасающему огню, я размышлял о том, что же мне делать, как вдруг кто-то меня окликнул.
Я повернулся и увидел высокого старика, одетого в лохмотья. Его лицо бронзового цвета было покрыто сетью морщин, глаза были голубого цвета, седые волосы и борода спутаны, опирался он на толстую палку. В облике незнакомца не было ничего зловещего или угрожающего, и все же мне стало не по себе. Возникло ощущение, что я где-то его уже видел, но не мог вспомнить где. Я поднялся, мы поздоровались и разговорились. Старика звали Григорий Веселов. Он был родом из Сибири, из деревни Березовка под Омском, и жил в этих горах отшельником – он прожил в одиночестве тридцать шесть лет.
Веселов проводил меня в пещеру, находившуюся чуть выше террасы, и пригласил переночевать у него.
Пещера была просторной, дальний конец ее был неразличим в тусклом свете масляного фитиля. Здесь были сложенная из камней печка, несколько посудин, два мешка муки и что-то вроде топчана. На стене я заметил пожелтевшую фотографию молодой женщины, под ней лежало пять-шесть растрепанных книг.
Григорий разжег печурку и испек пресных лепешек. Я достал чай и сыр, и мы молча поужинали. Вглядываясь в его черты при неверном свете печки, я вдруг вспомнил, кого мне Веселов напоминает. Он был стариком из моего видения, когда я лежал под столом на дне рождения, после чего решил ехать на Камчатку, но вместо этого встретился с Тошей. Круг замкнулся. Григорий был тем, кем я сам хотел стать.
|
|
|
Веселов провел большую часть жизни в одиночестве. Он признался, что вряд ли бы уже смог жить среди людей. Никакого желания вернуться у него не было. Для отшельника приобретают значение любые мелочи: прохудившийся чайник, случайно залетевшая на эту высоту бабочка могут стать событием дня. Я спросил Григория, не одиноко ли ему. Он улыбнулся, показав редкие зубы и сказал: «Нет. У меня здесь есть с кем разговаривать. Иногда я говорю целыми днями». Я кивнул с понимающим видом, хотя толком не понял, с кем он говорит. После этого Веселов сам рассказал мне историю своей жизни, я не просил его об этом. История эта была довольно странной.
Его забрали на фронт в сентябре сорок первого, когда ему исполнилось восемнадцать лет. В Березовке остались невеста Григория Анна и родители. Зимой в деревню по ошибке пришла похоронка на Веселова. Анна отказалась верить в смерть жениха и продолжала его ждать. Три долгих года она выходила за околицу и часами стояла там, глядя на дорогу. Деревенские решили, что несчастная тронулась умом. Но в тот день, когда Веселов вернулся и постучал в ее окно, Анна не открыла ему дверь.
На этом отшельник замолк, глядя куда-то в сторону.
— Почему она это сделала? – воскликнул я.
— Загадочная русская душа, – вздохнул Григорий.
Я видел, что, несмотря на все прошедшие годы, боль так и не отпустила его. Помолчав, Веселов продолжил.
С Анной что-то случилось – она избегала Григория и не разговаривала с ним. С разбитым сердцем Веселов навсегда покинул Березовку. Он долго скитался по стране, где-то учился, работал. Наконец, судьба привела его на Кавказ, где он и стал отшельником. Григорий почти ничего не рассказывал о годах своего затворничества, как будто жизнь его остановилась в тот день, когда он вернулся с войны. Закончив свой рассказ, старик сделал мне постель из сена. Я лег, и последняя моя мысль перед тем, как провалиться в глубокий сон, была о Веселовской невесте и ее необъяснимом поступке.
Когда я открыл глаза, в пещере было светло. Свет проникал сквозь вход и отверстие над ним. Веселов заваривал на печке травный чай, аромат его был восхитителен. Я вскочил, отряхиваясь от сена, Григорий дал мне тарелку мацони, и мы позавтракали. Еду Веселову приносили раз или два в неделю местные крестьяне. Они почитали его то ли за святого, то ли за духа-хранителя этих мест. Прихлебывая чуть горчащий чай, я спросил:
|
|
|
— Из того, что ты рассказал мне вчера, я понял, что ты пришел сюда не Бога искать, а из-за несчастной любви, так?
— А что, есть какая-то разница? – Григорий поднял брови.
— Конечно есть! – воскликнул я. – Если бы ты провел в этой пещере тридцать шесть лет в поисках истины, ты определенно мог бы научить меня чему-нибудь.
Веселов посмотрел на меня испытующе и сказал:
— Пойдем, я кое-что тебе покажу.
Он встал и пошел в глубь пещеры, где темнел узкий проход. Я последовал за ним. Мы вошли в проход, и я двинулся за Григорием на ощупь. Лаз привел в другую пещеру, длиннее и просторнее первой. В дальнем ее конце зиял пролом, в котором, на фоне голубого неба, виднелся силуэт сидевшего к нам спиной человека. Веселов усмехнулся: «Как видишь, я здесь не один».
Я подошел к пролому и увидел, что это высохшая мумия. Одежда на ней давно превратилась в пыль; мумия сидела в йогической позе – со скрещенными ногами, сложенными на груди руками в молитвенной позе и прямой спиной. Пустые глазницы смотрели прямо вперед – в бесконечное, открывавшееся из пролома небо. Выглянув из пролома наружу, я обнаружил, что выхода из него не было – сразу от края он обрывался в бездонную пропасть. По всему горизонту сверкала цепь снежных вершин. Я с изумлением рассматривал мумию. Она сохранилась очень хорошо и не издавала никакого запаха. Это была достойная смерть.
Григорий молча похлопал меня по плечу. Я взглянул на него:
— Кто это?
— Мой предшественник. Думаю, ему не меньше тысячи лет.
— Почему он так хорошо сохранился?
— Здесь очень сухой разреженный воздух. Кроме того, этот человек обладал сильной энергией, а она предотвращает гниение.
— Как ты нашел это место?
— Сначала увидел его во сне, а потом что-то при вело меня сюда.
У меня мелькнула в голове странная мысль, и я спросил, кивнув на мумию:
— Не он ли привел тебя сюда?
Веселов улыбнулся.
— Возможно, он. Уже здесь я несколько раз видел этого человека во сне и разговаривал с ним.
— Как его звали?
Григорий не ответил. Я понял, что он не хочет говорить об этом, и задал не шедший у меня из головы вопрос:
— Я тоже видел тебя раньше, но не во сне, а как бы в трансе. Ты показал мне вход в какую-то пещеру, похожую на эту. Тебе об этом известно?
Веселов покачал головой:
|
|
|
— Нет.
Я почувствовал легкое разочарование. Григорий повернулся и пошел назад. Мы вернулись в первую пещеру, затем вышли наружу. День был солнечный и ветреный. Веселов, прикрыв ладонью глаза, смотрел вниз, на долину. Его длинные волосы и борода разметались по ветру. Пора было уже возвращаться, но мой главный вопрос к Григорию оставался без ответа. Старик угадал мои мысли; он заговорил медленно и проникновенно, слова его отпечатались в моей памяти.
— Я не могу тебя ничему научить. Не потому, что не хочу, а потому, что никто никого ничему научить не может. То знание, которое ты ищешь, передать другому невозможно. До него нужно дожить. Ты хочешь измениться, стать другим, и это хорошо. Но посмотри на небо. Может ли оно измениться? Желает ли небо чего-то иного, кроме тех перемен, которые происходят в нем сами по себе, безо всяких усилий?
То, что живет в глубине твоего сердца, так же глубоко и бесконечно, как небо. Если ты обнимешь эту скрытую в тебе необъятность, что останется от твоих суетных желаний? Люди не догадываются о том, что они подобны небу, и живут, как кроты под землей. До всего того, что ты знаешь, ты дошел сам, и это знание принадлежит тебе. Все то, что ты хочешь узнать, придет к тебе, но за это тебе придется пролить немало крови. Так всегда было и будет, все остальное – только болтовня.
Слова Веселова что-то глубоко задели во мне. Я спросил:
— Значит, другие совсем не могут помочь? А как же книги, учения, традиции – это что же, все ерунда?
Григорий не отвечал. Он стоял, опершись на палку, и смотрел вдаль, на искрящуюся на солнце горную цепь. Мне пора было идти. Мы обнялись, и я, надев рюкзак, начал осторожно спускаться. Чтобы не возвращаться прежним путем, я пошел по другой тропе, намереваясь выйти в долину выше по течению реки. Увидев, куда я направляюсь, Веселов крикнул:
— Не ходи этим путем!
— Почему?
— Там встретишь мальчика, – произнес Григорий многозначительно.
— Какого еще мальчика?
— Если встретишь его, не разговаривай с ним.
— С какой стати?
— Ну, твое дело. Прощай.
Продолжая спускаться, я несколько раз оглядывался на маячившую на уступе одинокую фигуру. Наконец, старик навсегда скрылся из виду.
Глава 35
|
|
|
