Шувалов А. В., Шувалов С. А. Архетипы в сказочном творчестве Ханса Кристиана Андерсена

Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель

А. К. Толстой

Таким образом, убеждение в абсолютной свободе своего творчества скорее всего просто иллюзия сознания...

Карл Густав Юнг

О творческой функции бессознательного писали давно и неоднократно. Рассматривать же коллективное бессознательное как возможный источник творческого процесса стали лишь после К. Г. Юнга, который утверждал, что составляющие коллективное бессознательное архетипы приобретают видимые очертания только в произведениях искусства. Причём в наиболее яркой форме они выражаются в мифах и сказках (отсюда их «живость и непреходящая ценность» для самых разных поколений).

При создании литературных сказок писатели широко используют мифологические образы и темы. При этом у некоторых авторов особенности их структуры личности (включая и сексуальную) отражаются в художественном произведении. Ярким примером этого может служить датский писатель Х. К. Андерсен (1805–1875), патографический анализ сказок которого позволяет косвенным образом не только подтвердить у него наличие определённых психологических аномалий, но и выявить их роль в творческом процессе. Литературная сказка — это, разумеется, не народная фантазия, уходящая своими корнями в седую древность. Однако есть по меньшей мере два обстоятельства, которые сближают эти два литературных жанра: 1) сюжеты и персонажи литературных сказок часто заимствуются авторами из тех же самых народных сказок и 2) творческие механизмы в своей основе проистекают из индивидуальной бессознательной сферы, а лежащие в основе сказок архетипические мифологические мотивы — из сферы коллективного бессознательного. И рождённое на этом бессознательном уровне, «где мы все одинаковы», художественное произведение потому-то и является столь близким и общим для самых разных людей, живущих в различные эпохи.

Сначала рассмотрим те патобиографические сведения, которые имеют отношение к затронутой теме.

У Андерсена была тяжело отягощённая в психопатологическом отношении наследственность. Именем его психически больного деда (по линии отца) «пугали детей. Ханс Кристиан никогда не забывал, как дразнили его мальчишки, предсказывая, что он будет сумасшедшим, как дед» (Брауде, 1978: 6). Одно из воспоминаний проливает свет на клинику заболевания деда: «...иногда на него находили приступы буйного веселья. Он украшал цветами и пёстрыми тряпками свою продавленную шляпу и истрёпанный сюртук и, громко распевая что-то бессвязное, бежал по улицам» (Муравьёва, 1959: 22). При этом на память невольно приходят иллюстрации маниакальных больных из старых учебников психиатрии.

Мать Андерсена «в связи с пьянством была помещена в богадельню», где и скончалась от белой горячки (Грёнбек, 1979: 117). Характеризовалась она, кстати, как «мужеподобная женщина» (Hansen, 1901: 203).

Сам Андерсен уже с детства выделялся тем, что «охотно выполнял женские ручные работы и долго ещё впоследствии шил для кукол платья. Имел женский голос» (Hansen, 1901: 203). Другой биограф характеризует его как «беспокойного, неуравновешенного и раздражительного» человека, поглощённого состоянием своего здоровья, которое он педантично фиксировал в дневнике. «Любой пустяк: царапина на пальце, синяк на колене, рыбная кость, которую он, как ему казалось, проглотил, небольшая простуда — всё внушало ему ипохондрический страх перед всяческими осложнениями» (Грёнбек, 1979: 213). И биограф делает резюме, с которым трудно не согласиться: это — «великая и сложная невротическая личность» (Грёнбек, 1979: 221).

Депрессивность, ипохондричность и множество различных фобий сохранились у Андерсена до конца жизни. Например, «он так боялся погибнуть от огня, что, когда путешествовал, всегда брал с собой верёвку, надеясь спастись с её помощью в случае пожара. Он также очень боялся, что его похоронят живым, и просил друзей, чтобы в любом случае ему разрезали одну из артерий перед тем, как его положат в гроб. Когда он болел, он часто оставлял на столике у кровати записку. В ней было написано: «Это только кажется, что я умер» (Уоллас, 1993: 8–9).

Сексуальная сфера писателя характеризовалась как «латентно-гомосексуальная» «с сочетанием женских черт с мужскими» (Lange-Eichbaum, 1967: 323). Сам Андерсен чувствовал двойственность своей природы: «Он испытывал нервный страх перед суровой реальностью жизни, ему не хватало мужской твёрдости, из-за чего он временами говорил о своей наполовину женской натуре. Его нерешительность проявлялась в... более чем осторожном отношении к женщинам» (Грёнбек, 1979: 216). Если вышесказанное позволяет говорить о психологическом гермафродитизме Андерсена, то напомним, что такая форма «божественного единства» в древнегреческой мифологии являлась символом «интеллектуальной активности, которая не связана непосредственно с проблемой полов» (Керлот, 1994: 136). Уникальная природа гения, как правило, не представляет ему возможности завершить нормальное развитие обычного человека и полностью адаптироваться к окружающей реальности. В противоположность общепринятым культуральным требованиям творческая личность держится за архетипический мир и свою изначальную бисексуальность; иными словами — за своё «я», за свою неповторимую индивидуальность (особенно иллюстративно бисексуальность проявляется у гениальных женщин).

С годами у Андерсена стала нарастать подозрительность, «всюду он видел козни врагов и прятался даже от близких знакомых». Появились со временем и идеи отравления. Вот характерный эпизод из жизни знаменитого детского писателя: «...однажды анонимные почитатели послали нелюдимцу большую коробку с конфетами. Он сразу испугался: вдруг отрава?» И тогда «для проверки» Андерсен угостил частью этих конфет... соседских ребятишек! И только убедившись на следующий день, что с ними ничего не случилось, стал есть конфеты сам (Маковский, 1991: 224–225).

«Он был уникальным человеком. Даже его физическое строение было ненормальным» (Грёнбек, 1979: 212). «Неловкий, с большими руками и гигантскими ногами, словно вставленными в костюм, весь этот странный внешний вид вместе с длинным носом и маленькими глазами должен был бросаться в глаза. «Наша иностранная горилла», говорили датчане. Название грубоватое, но верное» (Bomans, 1963: 7).

Психически аномальные личности, естественно, редко вызывают симпатии окружающих независимо от того, о ком идёт речь: обычном среднем человеке или гении. Однако в последнем случае именно своеобразие личности накладывает свой отпечаток на творчество, которое и приобретает после этого особый смысл и особое значение.

А теперь рассмотрим, как соотносятся приведённые патобиографические характеристики с особенностями литературного творчества Андерсена, и попробуем начать анализ творческого процесса с выяснения связей между личностными факторами и архетипическим содержимым.

Первое, что бросается в глаза при чтении андерсеновских сказок: среди героев почти нет великанов или богатырей, а преобладают беззащитные и добрые существа, которых автор заставляет преодолевать неимоверные трудности, часто граничащие с истязаниями. Нередок у него и печальный (не типичный для народных сказок) финал. Разумеется, Андерсен сочинял не только сказки, но прославился именно последними. Известно, что к фантазированию предпочтительно склонны люди закомплексованные, а «фантазии представляют собой связь, установленную самим бессознательным между просто личными комплексами и бессознательными представлениями... Эти фантазии указывают заблокированной личности новое направление... и заставляют индивидуума стать продуктивным» (Нойманн, 1996: 212). По сути дела, здесь идёт речь о психотерапевтическом значении творческого процесса для данной личности, роль которого наглядно продемонстрировал в своей монографии М. Е. Бурно (1989 г.).

Психологическая дихотомия структуры личности (мужской — женский) в творчестве Андерсена проявляется сексуальной дихотомией (садизм — мазохизм) и может быть следствием уже упомянутого нами гермафродитизма. Садомазохистические черты ярко проявляются, например, в такой сказке, как «Девочка со спичками», в которой босой и голодный ребёнок вынужден, продавая спички («иначе отец прибьёт»), замёрзнуть на улице в новогоднюю ночь, когда все вокруг веселятся, встречая праздник. В сказке «Дикие лебеди» героиня должна, спасая своих братьев, связать одиннадцать рубашек из крапивы, которую к тому же надо было не только нарвать («руки покроются волдырями от ожогов»), но и размять ногами да при этом ещё «не говорить ни слова». И даже выполнив все эти поистине садистские требования, девушка лишь в самое последнее мгновение избегает участи быть сожжённой на костре.

А вот сюжет очень популярной сказки со «счастливым концом» — «Огниво». Лихой солдат (по замыслу Андерсена — явно положительный персонаж) в качестве благодарности за возможность неожиданно разбогатеть обманывает старую ведьму (заметим для себя — женщину!), которой, не долго раздумывая, «взял и отрубил ей голову». Затем волшебные собаки довольно бесцеремонно притаскивают герою из королевского замка каждую ночь принцессу. Когда же родители вмешиваются и пытаются наказать его, то те же самые псы набрасываются на королевскую чету и швыряют их в воздух, в результате чего они «разбились вдребезги». Милая сценка для детской сказочки! И сразу же вслед за этим — хеппи-энд — свадьба бравого солдата с принцессой (так и хочется сказать — с сиротой). Если в этой фантазии выражены скрытые желания самого писателя, то надо заметить, что путь к своему счастью он прокладывает без излишней щепетильности.

Садизм по отношению к своим героям имеет место и в такой сказке, как «Стойкий оловянный солдатик», где верность возлюбленных (один из них, кстати, калека, одноногий) заканчивается сожжением героев в очаге — символе любви и домашнего солнца. В сказке «Затонувший монастырь» заживо погребаются на дне озера множество женщин. Примеры проявления архетипа Танатоса (из коллективного бессознательного) и вытесненного садизма (из индивидуального бессознательного) можно было бы продолжать долго.

Скрытая архетипическая сексуальность также обнаруживается без большого труда даже в самых невинных на первый взгляд сказках. Рассмотрим в качестве более подробной иллюстрации одну из наиболее коротких, но известных сказок Андерсена «Принцесса на горошине», написанную им в тридцатилетнем возрасте.

Итак, принц надумал жениться, но только на «настоящей принцессе». «Принцесс-то хоть отбавляй, да вот настоящие ли они?» — сомневается царственный жених. Что мог подразумевать автор под «настоящей принцессой»? Ну конечно же не легитимность её наследственных прав, проверить которые можно было бы без особого труда. Может быть, он имел в виду девственность? В таком контексте вопрос звучит более уместно: вокруг девушек «хоть отбавляй, да вот настоящие ли они?»

И вдруг какая-то промокшая под дождём незнакомка является в королевский замок (как бы сейчас сказали — «с ночевой») и при этом заявляет, что она «настоящая принцесса»! Подозрения здесь вполне объяснимы, а каждая благопристойная мамаша желает, чтобы невеста её сына была девственной. «Ну, уж это мы узнаем!» — подумала старая королева». Но как узнать? Ясно, что процедура гинекологического освидетельствования — неподходящий сюжетный ход для детской сказки. Есть старый как мир способ проверки — койтус. Но изображение напрямую такого подхода также слишком грубо. И Андерсен прибегает к яркой и образной символике, подменяя мужской половой орган твёрдой горошиной. Окажется ли этот предмет чем-то незнакомым, чужеродным, мешающим самозваной принцессе? Да ещё если замаскировать его «двадцатью тюфяками» и «двадцатью пуховиками»? И вот результат:

«Утром её спросили, как она почивала. — «Ах, очень дурно! — сказала принцесса. — Я почти глаз не сомкнула! Бог знает, что у меня была за постель! Я лежала на чём-то таком твёрдом, что у меня всё тело теперь в синяках!..»

После такого ответа сомнений не осталось даже у королевы: принцесса действительно оказалась «настоящей». Вернее — девушка действительно оказалась настоящей, т. е. девственной.

А сейчас попробуем перейти на язык психоаналитической символики: пенис, символизируемый твёрдой горошиной, помешал заснуть девушке, оказывая на неё давление и стремясь прорваться на «своё место», но встретил сопротивление, не нашёл свободного входа, не нашёл удобного для себя места. И судьба незнакомки была решена самым счастливым для неё образом.

Святость девственности и ценность пениса в некоторые эпохи приобретали особенное значение, поэтому вполне логична заключительная фраза сказки: «А горошину отправили в кунсткамеру; там она и лежит, если только никто её не украл». Многозначительно добавление о возможной краже — потребность в подобной проверке могла возникнуть не только в щепетильной королевской семье. Может быть, именно потому сказка «Принцесса на горошине» и приобрела такую популярность, а её название даже превратилось в поговорку, что архетип девственности выступает здесь наиболее ярко.

(Можно было бы обратиться и к сказке «Снежная королева», где героиня предпочитает похитить чужого ребёнка, но сохранить свою девственность.)

Всех интересует вопрос целомудрия при выборе невесты. А для Андерсена, оставшегося на всю жизнь холостым и сохранившим, по имеющимся сведениям, свою «девственность», данная проблема, возможно, приобрела гипертрофированное значение, помешав ему решиться на брак. Может быть, просто не оказалось рядом с ним такой хитроумной королевы-матери, которая помогла бы устранить с помощью какой-нибудь «горошины» все сомнения, мешавшие ему жениться?

Из воспоминаний об Андерсене известно, что он производил впечатление «незрелого человека», который так и «не отважился вкусить плоды эротики в кратковременной любовной связи, хотя для этого у него были многочисленные возможности... Его потребность в женщинах была велика, но страх перед ними ещё сильнее» (Грёнбек, 1979: 217). И только сочиняя внешне невинные сказки и выдумывая своих героинь, Андерсен мог отомстить социально приемлемым способом женской половине человечества (причём во всём его возрастном диапазоне: от девочек до старушек) за свою неудовлетворённую любовь, за свой страх перед ними. «Андерсен был просто безнадёжно неудачливым в любовных делах эксцентриком, жаждавшим глубоких чувств, ласки и слов одобрения и восхищения. Мастурбация была тем единственным, что давало выход его сексуальной энергии, но из-за неё он постоянно носил в себе ощущение огромной вины» (Уоллас, 1993: 9). Возможно, именно поэтому он женщин и топит, и сжигает в камине, и замораживает на холоде, отрубает голову или, в крайнем случае, заставляет вязать рубашки из крапивы!

Таким образом, мы попытались показать, как отражаются в литературном творчестве патологические особенности личности Андерсена. Влечения его бессознательной сферы проявляются в смешении садомазохистских черт и «сексуальной боязливости» — комбинации, как показывает практика, отнюдь не редкой. Причём садомазохистские стремления успешно вытеснялись и находили своё выражение в литературном творчестве, представляя возможность астено-ипохондрическим и фобическим влечениям заполнять передний, видимый план личности, составляя собственно клинику невроза.

Архетипом коллективного бессознательного является, по мнению Юнга, то, что не принадлежит к «личному опыту». В случае Андерсена — это интимные отношения с женщинами. Кроме того, также по Юнгу, «коллективное бессознательное в целом представляется мужчине в женской форме» (Юнг, 1995: 91, 93) и носит название анимы. Так что у Андерсена было достаточно точек соприкосновения двух сфер бессознательного — коллективного и индивидуального.

«Всякий образ мыслей обусловлен определённым психологическим типом» (Юнг, 1994: 207), поэтому можно считать доказанным, что своеобразие произведений не создаётся творцом целенаправленно, а вытекает из его психологического, эндокринологического статусов, типа ВНД, в том числе и из их нарушений. (Массу примеров этому приводит Э. Кречмер в своей книге «Строение тела и характер».)

Андерсен отражал в своём творчестве не только свои личные комплексы, но и их архетипические соответствия, символы. Его страдания — не просто переживания частного лица, но это бессознательные экзистенциальные страдания, свойственные большинству людей. Своими произведениями гений нёс целебную регенерирующую силу, которая помогала не только ему самому, но была способна оздоровлять и общество.

Гениальные сказки Х. К. Андерсена — больше, чем отражение личностных свойств и судьбы автора. Основываясь на доминирующих в его бессознательном архетипах, он создавал сюжеты и образы, творил легенды и мифы, которые приносят удовлетворение определённым душевным потребностям читателей любой национальности и не только одной исторической эпохи. И чем ярче проявляется в сказке архетипическое содержание, тем она представляется читателю гениальнее. Ведь гений, как и архетип, выявляет себя только во времени.

Таким образом, ведущую роль в индивидуальном бессознательном Андерсена играли психопатологические расстройства невротического уровня, а в коллективном — архетип девственности и архетип злой женщины, агрессивной анимы.

Наш повышенный и не всегда осознанный интерес к творчеству «безумных гениев», возможно, обусловлен надеждой и верой в то, что только у такого творца и можно увидеть, открыть что-то особенное и близкое для себя, затрагивающее самые глубинные и интимные пласты нашей души.

 

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Андерсен, Г. Х. (1977) Сказки и истории: в 2 т. Л.: Художественная литература.

Брауде, Л. Ю. (1978) Ханс Кристиан Андерсен. 2-е изд. Л.: Просвещение.

Грёнбек, Б. (1979) Ханс Кристиан Андерсен. Жизнь. Творчество. Личность. М.: Прогресс.

Керлот Х. С. (1994) Словарь символов. М.: REFL-book.

Маковский, С. К. (1991) Владимир Соловьёв и Георг Брандес // Книга о Владимире Соловьёве. М.: Советский писатель.

Муравьёва, И. И. (1959) Андерсен. М.: Молодая гвардия.

Нойманн, Э. (1996) Творческий человек и трансформация // Юнг К., Нойманн Э. Психоанализ и искусство. М.: REFL-book.

Уоллас, И. (1993) Интимная сексуальная жизнь знаменитых людей / И. Уоллас, С. Уоллас, Э. Уоллас, Д. Валлечински. Минск: Фирма «КРАСИКО».

Юнг, К. Г. (1994) Воспоминания, сновидения, размышления. Записано и отредактировано Аниэлой Яффе. Киев: Air Land.

Юнг, К. Г. (1995) Тэвистокские лекции. Аналитическая психология: её теория и практика. Киев: СИНТО.

Bomans, G. (1963) Wer was Andersen? // Sonntagsblatt. 1963. № 51.

Lange-Eichbaum, W., Kurth, W. (1967) Genie, Irrsinn und Ruhm. M ü nchen — Basel: Reinhardt.

Hansen, H. C. (1901) Andersen. Beweis seiner Homosexualit ä t. Jb. Sex. Zwischenst., 3.

Первоначальная публикация: Здоровье человека: физические и психические аспекты: сб. науч. трудов. Рязань: Ряз. гос. мед. ун-т им. акад. И. П. Павлова, 1999. С. 113–121.

 

Поделиться: