 |
Глава четырнадцатая 14 страница
|
|
|
|
А если бы она. Вероника, отдалась Марыну? Так просто сошла бы вниз и легла в его постель. Ей ведь даже не потребовалось бы говорить ему: «Вот я, удовлетвори свою жажду любви, запрети Хорсту привозить чужую женщину». Марын поймет без лишних слов, он не захочет другую, если получит Веронику. Что она потеряет, а что обретет? На миг почувствует боль, как тогда, когда в нее входил Кулеша, а потом будет лежать, чувствуя, как Марын двигается в ней. Может, он не будет делать это так долго? Она переживет это, ведь пережила же она столько страшных ночей с Кулешей. Зато потом она будет спокойно лежать возле Юзвы, прикасаясь к его безволосой коже и, может, заснет, вдыхая кислый запах мужского пота. «Пот Юзвы пахнет, как дубовая кора», – подумала она, и неизвестно почему ей в голову тут же пришла еще одна мысль, что он тоже стал частью леса.
И она уже была готова к тому, чтобы сойти вниз и лечь рядом с Юзвой. Но ее удерживали отвращение и страх перед болью. Этот страх и отвращение были, однако, похожи на чувство, которое появилось, когда она рассматривала фотографии разбитых лиц браконьеров. Ее сердце начало биться быстрее, и внизу живота отозвалось пульсирующее возбуждение. Она на ощупь нашла ночной столик, взяла флакончик с духами, которые ей купил Марын, сбрызнула ими пальцы и этими душистыми пальцами натерла кожу шеи и груди. Наверное, Юзва любил этот запах, раз купил для нее в городе именно эти, а не другие духи. Она хотела стать для него женщиной, похожей на тех, которые окружали его в таинственном мире, откуда прибыла сюда его бывшая жена Эрика. Ее тоже окружал тонкий аромат духов, совершенно не похожих на духи официантки из Гауд. Может, потому Марын больше не хотел этой девушки, что она пахла иначе, чем Эрика? Марын ждал любви великой и настоящей. Вероника тоже жаждала именно такой любви.
|
|
|
Кто знает, не случится ли между ними чудо рождения этой любви, именно здесь, в доме Хорста, этой ночью? Можно ли упустить такой шанс?
Она встала с постели, набросила на голое тело халат, распустила волосы и босиком бесшумно спустилась вниз. Так же тихо открыла дверь в комнату Марына и на миг задержалась возле двери. В комнате было темно. Несмотря на вездесущий шум леса, услышала ровное дыхание спящего на кровати мужчины. Она хотела, чтобы его разбудило тепло ее нагого тела. Только он был как дикий, всегда чуткий зверь или как великий лес, который в самом деле никогда не спал. Внезапно он словно перестал дышать, а потом, когда почувствовал запах ее духов и уже знал, кто к нему пришел, раздался вопрос:
– Чего ты хочешь от меня, Вероника?
В голове у нее был ответ: «Дай мне любовь большую и настоящую». Но она стиснула губы и в темноте подошла к кровати. Сбросила с себя халат. Голой скользнула под одеяло. Он тоже был голый, она почувствовала своим плечом и бедром тепло его обнаженной кожи. Они неподвижно лежали, может быть, оробевшие от присутствия друг друга. Как долго это было? Минуту? Час? Она вдруг осознала, что его тело сделалось холодным. Аж дрожь ее пронзила. Она лежала на спине так, как и он, и не знала, что должна делать дальше. Ждать, пока – так, как это делал Кулеша, – он бросится на нее и придавит своим телом. Она пожалела о том, что пришла сюда, потому что в ней уже корчилось что‑то от страха при мысли об ожидающей боли. Но он все лежал возле нее, прикасаясь своим холодным бедром. Может быть, чего‑то другого нужно было ожидать от мужчины, к которому женщина пришла сама чем от мужчины, который пришел к женщине, как Кулеша? И она повернулась на правый бок и левой рукой погладила его по лицу.
|
|
|
И снова он не пошевелился и не отозвался. Тогда ее рука осторожно передвинулась с его закрытых век на слегка раскрытые губы. Кончики пальцев находили удивительное наслаждение от прикосновения к его губам, у нее появилось впечатление, что низ ее живота наполняется какой‑то чудесной тяжестью. Эта тяжесть словно бы нарастала. Ее поразило собственное возбуждение, она ощутила влагу на губах мужчины. Ее пальцы снова побежали вверх, к коротким жестким волосам на его голове. Она погладила их, потом передвинула руку на лоб и снова на закрытые веки. По шершавым от щетины щекам пальцы сползли на его шею, чтобы наконец успокоиться на безволосой груди. Под рукой оказался сосок мужской груди, желание отозвалось еще более пронзительно, тяжесть внизу живота стала еще большей. Вдруг она представила себе, что Марын лежит так неподвижно и с закрытыми глазами потому, что он наполовину мертв, измучен болью, может, ранен. Тогда ее пальцы стали горячечно искать на его теле царапину или кровоточащую рану, блуждали по животу. Она была переполнена желанием. Но неожиданно ее пальцы наткнулись на горячий, твердый, мощно торчащий член. Она с трудом сдержала громкий крик и в ужасе вскочила с кровати. Обнаженная, путаясь ногами в брошенном на пол халате, выбежала из комнаты и судорожно схватилась за перила лестницы. Наверху бросилась на диван и тихо заплакала, потому что любила этого мужчину, и хотела, чтобы и он ее полюбил. Это оказалось невозможным, потому что словно невидимой стеной ее отгораживал от него страх перед болью и отвращение. Кто же виноват в том, что она никогда не узнает любви большой и настоящей? Не лес ли опозорил ее когда‑то и отобрал у нее женскую душу? Она сейчас ненавидела лес так же сильно, как Хорст Собота, и, когда рыдания ее прекратились, она закрыла ладонями уши, чтобы не слышать шума раскачавшихся на ветру деревьев.
Глава двенадцатая
Сожженные мосты
В то самое время, когда реактивный самолет вознесся на такую высоту, что над дверями пассажирского салона погасло световое табло с надписью, запрещающей курение, и Кристофер Баллоу вытащил из кармана плоский золотой портсигар, лесничий Кароль Стемборек остановил «харлей» на просеке возле делянки. Потом он, вдруг сгорбившись, словно бы у него разболелся желудок, побежал к единственному подвязанному к колышку саженцу. Осторожно коснулся иголок лиственницы и увидел, как они осыпаются на землю. С тихим треском сухого дерева в пальцах Стемборека сломалась и веточка саженца. У него не могло больше оставаться сомнений – единственная уцелевшая на его делянке лиственница тоже уже была мертва. Стемборек упал на колени, закрыл лицо руками и хотел пронзительно закричать, но только застонал. Случилось самое плохое: лес не принял его жертвы – лжесвидетельства против Хорста Соботы. Лес не хотел полюбить Стемборека, хотя он так глубоко признал законы леса, что даже стал плохим человеком: привел Кожушника, чтобы тот построил лесопилку в овраге возле дома Хорста Соботы, а потом выступил со лжесвидетельством против ближнего. Но появился этот странный человек с холодными глазами, человек‑волк, как называли его лесные рабочие, и правда вышла наружу. А у Стемборека засохла последняя лиственница. Вчера лесник Вздренга рассказал Стембореку, что охотинспектор вдруг исчез из леса так же таинственно, как появился, оставив в конюшне Соботы свою буланую кобылу, седло и хлыст. Но в Стембореке, однако, не ожила надежда, что снова каким‑нибудь нехорошим способом, лжесвидетельством или коварством ему удастся завладеть домом старого Хорста. В эту минуту он склонен был поверить, что охотинспектор в действительности не исчез, а только сменил обличье и ночами в шкуре волка бесшумно носится по тропам великого леса. Рассказывали, что Будрыс и Карась поздней ночью, когда дом Хорста был погружен в глубокий сон, хотели сквозь окно влезть в комнату, где не так давно жил Юзеф Марын, чтобы забрать оставленные, может быть, им какие‑то страшные фотографии. Они перепрыгнули через забор, прокрались к окну, и тут из темноты вдруг выскочил дикий волк. В полном молчании, как это обычно делают дикие звери, он бросился на Будрыса, чтобы схватить его за горло. Будрыс остался цел, и в живых остался Карась, но одежда их была изорвана, а руки изранены. «Это был пес Иво», – сказал Вздренге лесничий Стемборек. Вздренга кивнул головой, что он, мол, согласен с такой оценкой события, но оба, однако, про себя подумали, что если даже и был это только пес, то ведь тот, кто его дрессировал, мог передать ему что‑то от себя. То есть он таинственно исчез, но одновременно оставался и постоянно заботился о безопасности старого Хорста и его дома. И так стало ясно, что никто не освободится от дружбы с охотинспектором, если уже запутался в сетях этой дружбы. Поэтому никто не принимался снова браконьерствовать, несмотря на то, что не было уже охотинспектора, потому что где‑то там существовали какие‑то доказательства преступления и кто‑то стал их опекуном.
|
|
|
|
|
|
Стемборек поднялся и глубоко вздохнул. Стемборек вдруг почувствовал в своем сердце словно бы страшный холод. А если лес ревнует его к жене? Не принимает от него никаких жертв, потому что вместо любви к лесу он живет любовью к Мальвине. Вместо того, чтобы заботливо ухаживать за лиственницами, он в своем доме ухаживает за женщиной. Но нет, он не позволит самую меньшую часть своей души отобрать у Мальвины и отнести ее в лес. Пусть лучше сохнут делянки, пусть он будет плохим лесничим и покинет проклятый лес, забрав с собой Мальвину. А куда они пойдут? В другой лес?
Да, сейчас Стемборек был уверен, что лес умеет говорить и что он уже понимает его язык. Лес требовал от Стемборека, чтобы свою любовь он поровну поделил между ним и Мальвиной…
Он оставил «харлей» во дворе и вошел в дом. Мальвина была еще в халате, сонная и позевывающая. Она уже накормила ребенка и сообщила мужу, что от этого чувствует себя очень усталой. И раз уж Стемборек приехал, то, может, он займется ребенком, а она снова ляжет спать.
– Нет, – твердо сказал Стемборек. – Я возьму вас с собой в лес, – добавил он твердо, так что Мальвина, которая никогда не слышала такого тона, даже испугалась. – Нам нужно в лес. Тебе, мне и ребенку.
Было что‑то такое в голосе мужа, что Мальвина не запротестовала. Потом, когда она одела ребенка в комбинезончик, завернула в одеяльце и взяла на руки, он вывел их во двор. Завел мотор «харлея». Мальвина с ребенком, как всегда, уселась за его спиной. Стемборек медленно выехал и сразу свернул на лесную дорогу, ведущую к его делянке. Он остановил мотоцикл на маленькой полянке где рос старый дуб, сейчас роняющий желуди.
Ребенок заснул во время езды, и Стемборек взял его у Мальвины. Он высмотрел тенистое место далекое от муравьиной тропы, положил туда ребенка. Потом внимательно осмотрелся вокруг и даже затаил дыхание. Он услышал только далекий шепот старых деревьев и решительное требование леса.
|
|
|
– Задери юбку и сними трусы, – сказал он Мальвине, глядя не на нее, а куда‑то вбок, в сторону делянки.
– Что ты? Кароль! Здесь? Сейчас? Кто‑нибудь нас увидит, – пискнула она, потому что не умела кричать.
– Тут никого нет. Ни человека, ни зверя. Я должен дать семя этой делянке. Такие наши лесные законы, – объяснил он, все так же внимательно оглядываясь.
Боязнь, что кто‑то может за ними подсмотреть, сопротивление Мальвины и необычайность ситуации, в которой он должен был увидеть обнаженную жену, возбудили Стемборека. Он почувствовал, что хочет ее сейчас, здесь, на этой поляне.
– Подними юбку и снимай трусы, – рыкнул он, проглатывая слюну, потому что во рту у него стало очень сухо.
Мальвина была так поражена тем, чего от нее ожидал муж, что, кроме писка, ни на какой другой протест не была способна. Подстегиваемая его приказами, она правой рукой задрала юбку, левой стянула с живота трусы. Ее смуглая кожа посерела от страха, в глазах появились слезы.
Кароль Стемборек отвернулся от делянки и посмотрел на жену, чтобы насладиться ее наготой. Он увидел слегка обвисший живот с синими растяжениями кожи после беременности, худые бедра и кривые ноги. Его поразила серость ее лица, искривленный в плаче маленький рот, слезы в глазах. Он почувствовал себя негодяем и даже ощутил отвращение к тому, что хотел сделать со своей женой. С ума он сошел, что ли? Поддался идиотской болтовне лесных людей. Он – человек просвещенный – вывел жену в лес, чтобы возле делянки иметь с ней сношение, как с какой‑то деревенской шлюхой?
– Я с ума сошел, – прошептал он, – На минуту сошел с ума, Мальвина. Это из‑за этого проклятого леса, глупой болтовни безумных людей. Я хотел поделиться с лесом своей любовью к тебе.
Он взял себя в руки. Помог одеться, положил ей на руки спящего ребенка и завел мотоцикл. И снова он ехал по лесу, но уже быстрее, потому что хотел выбраться на свободное от деревьев пространство, к полям и домам. Ему казалось, что он сохранил в себе гордость и честь.
В пол ночь Кароль у белился в том, что Мальвина и ребенок крепко спят, осторожно встал с постели и вышел во двор. Там он наполнил бензином бутылку и прокрался на лесопилку. Стемборек колебался только минуту. Он чиркнул спичкой и бросил ее на политую бензином доску. Когда красное зарево осветило окно в спальне, он снова лежал в постели, и Мальвина начала его расталкивать, чтобы он проснулся, хотя он и не спал.
– Это лесопилка. Загорелась лесопилка, сказал Стемборек. выскакивая из постели. Мальвина удивилась, что он так сразу угадал, что горит, раз только красное зарево разливалось за окном.
Стемборек надел деревянные сабо, набросил старый плащ и выбежал во двор. Со стояка он снял багор и побежал на пожар.
Он был первым возле пылающей лесопилки. Только несколько минут спустя прибежал бородатый Лукта – в одних кальсонах и майке, а еще позже несколько лесорубов из лесного поселка. Наконец на ободранной машине приехал Кожушник. Сразу после него прибыла пожарная машина, начали разворачивать шланг, но поблизости не было даже лужи с водой, и лесопилку только поливали пеной.
Лесопилка горела медленно. Красно‑золотые языки пламени сначала охватили стену с электрооборудованием, потом лизнули крышу над пилорамой. Лукта удивился, что Стемборек, вместо того. чтобы схватить с противопожарного щита огнетушитель или, открыв ящик с песком, бросать лопатой песок на дощатые стены, только что охваченные пламенем, – бегал вокруг огня, размахивая багром, как алебардой. Он бормотал при этом какие‑то непонятные слова, кричал что‑то себе. Словно какой‑то танец начал танцевать с алебардой в руках, то приседал, то вдруг вскакивал, тыча острым концом в горящую стену, то снова отбежал на несколько шагов назад и с выставленным вперед багром скакал на огонь. Потом он начал размахивать багром, бил им по трещащим в огне черепицам. Лесные люди и пожарные видели какие‑то странные пируэты Стемборека, когда он то вертелся, как веретено, то колотил багром по тем балкам, где еще не было огня. Казалось, что он чувствует потребность бить эту лесопилку, колотить куда попало. Его оттащили от огня, чтобы не мешал пожарным.
…В это самое время Кристофер Баллоу, едущий на украденном автомобиле по автостраде, тоже увидел разливающееся на горизонте зарево огней большого города. Оно напоминало бушующий где‑то пожар, но это был отсвет тысяч уличных огней, неона, освещенных окон, фонарей в скверах и вдоль улиц. Автострада вдруг вошла в лес. Свет фар заскользил по стволам деревьев, далекое зарево словно пригасло, а близость леса придала Баллоу смелости. Ведь он уже знал, что такое лес. Это странно, что когда‑то он чувствовал себя в лесу как за решетками тюрьмы, ненавидел сумрачные чащобы, и эта ненависть связала его с Хорстом Соботой. Но лес не отплатил ему нелюбовью и даже совершил нечто удивительное. Среди волнующего запаха деревьев и мхов Баллоу окончательно убедился в том, что человек имеет право кого‑нибудь любить. Он перестал восхищаться собой как бездушным точным механизмом и обнаружил в себе совершенно неизвестные ему до сих пор потребности и желания. Может быть, лес, о котором говорили, что он отбирает у людей души, ему единственному ее вернул, потому что он пришел туда с пустотой в сердце. И может быть, из‑за этих нескольких месяцев, проведенных в лесу, сейчас, летя по автостраде на краденой машине, он оставался Юзефом Марыном, который очень боится, в то время как Кристофер Баллоу не чувствовал бы страха, а самое большее – понимая, что попал в переделку, весь свой ум напряг бы, чтобы выбраться из этой ситуации. Разве прежнему Баллоу вообще пришло бы в голову, оказавшись в опасности, так просто украсть машину и броситься наутек, хоть это обрекало его на еще большую опасность? Ему казалось, что он пришел в лес наполненный злом, но по какой‑то причине творил добро, иногда наперекор самому себе. Может быть, в лесу все оставалось вне добра и зла в человеческом понимании Этих слов, а значит, не этими категориями он должен оценивать свои поступки. Ведь фактом оставалось то, что ему достаточно было несколько дней подышать свежим воздухом, а его уже стал раздражать скрип кровати над головой, хотя раньше он оставался абсолютно равнодушным к таким делам. Откуда взялась у него тогда мысль о женщинах, которые шли за мужчинами, чтобы хоть издали и раз в день окинуть их любовным взглядом? Отчего он перешел в дом старого Хорста, вместо того, чтобы оставаться у лесничего Кулеши? Отчего он, который мог бы привести десятки примеров своей необычайной отваги, возвращаясь ночью от Кулеши, где совершалось самое обычное на свете дело – муж овладел женой без ее согласия – открыл в себе какой‑то род трусости? Что было причиной того, что он не захотел в другой раз официантку из Гауд, раз на самом деле не верил в любовь великую и настоящую? Отчего он пошел к старшему лесничему и принудил его к дружбе, если понимал, что рано или поздно Хорст Собота должен проиграть в борьбе с силами леса? Какой вообще смысл имеет справедливость, восстановленная по отношению к костям умерших и к одному старому человеку? Вероника сама пришла к нему в постель, чтобы одарить его ласками, он чувствовал ее желание, но не сделал ни одного жеста, чтобы показать ей свое желание, потому что боялся прикоснуться к ее покалеченной душе, даже слегка ее ранить. И так она убежала от него с криком, но он не должен в этом винить себя, и эта мысль доставляла ему удовольствие. До сих пор он знал удовольствие, которое дают мелкие хорошие поступки – купить кому‑нибудь любимые духи, взять с собой в интересную поездку или на изысканный ужин. Теперь он понял, что существует более глубокая доброта, а он только стоял на ее берегу.
Лес закончился, он заметил голубую неоновую табличку со стрелкой, указывающей въезд в мотель «Дубовая беседка». С погашенными фарами он въехал на почти пустой паркинг перед мотелем, вышел из машины, помассировал затылок, несколько раз глубоко втянул в легкие влажный осенний воздух, насыщенный запахом реки, которая протекала неподалеку.
Ганс Вебер, хромой немец, который работал на Баллоу, на Иво Бундера, а может, и еще для кого‑то другого, потому что раньше или позже так должно было случиться, жил в маленьком домике позади мотеля. Баллоу был здесь несколько раз днем и ночью. Он прокрался к домику и постучал в окно: четыре сильных удара, потом пауза, и снова четыре сильных удара.
Он услышал покашливание заядлого курильщика. Дверь открылась, Ганс узнал его, несмотря на темноту.
– Я не один, – предостерег он Баллоу и снова раскашлялся.
Баллоу не спрашивал, кто у него. Какая‑нибудь шлюха или приятель. Хромая, Вебер вернулся в дом, поверх пижамы надел теплое пальто, шею обернул шарфом. Молча они прошли асфальтированной аллейкой в сторону реки.
– Ты должен перебросить меня через границу, – сказал Баллоу. – Достаточно будет грузовика. Спрячешь меня среди ящиков и мешков.
– Ты один?
– Да. На краденой машине.
– Эго не по правилам. Здесь не может быть ничего незаконного, – разозленный Вебер аж брызгал слюной и снова раскашлялся.
– Я не мог иначе. В эту минуту мой фоторобот уже разослан на все пограничные посты. Я сгорел, понимаешь? Не могу рисковать, ехать на краденой машине через границу.
Вебер ни о чем не спрашивал. О таких людях, как Бундер или Баллоу, лучше и безопаснее ничего не знать. Как долго Ганс Вебер работал по этой специальности? Кажется, еще со времен войны, ему сейчас было самое меньшее шестьдесят пять лет. Хромота осталась у него со времен войны. Может, когда‑то неудачно приземлился с парашютом?
– Сначала мы должны избавиться от машины, – сказал Вебер. Злость у него, похоже, прошла. Может, он понял, что Баллоу не мог поступить иначе? – В тридцати метрах отсюда есть обрыв и омут. Мы столкнем машину в реку. Только не зажигай фары.
Баллоу вернулся на паркинг, пятью минутами позже выехал на асфальтированную аллейку. Ему понравилась мысль сбросить машину с обрыва. Он знал это место, обрыв был в самом деле высоким. Вебер хороший специалист, понятно, что первым делом нужно избавиться от машины. Ничего хорошего не было бы, если бы на паркинге мотеля «Дубовая беседка» нашли машину, украденную в трехстах километрах отсюда. Что случилось с постояльцем, который украл машину? Отчего именно здесь он оставил машину? Баллоу нарушил их законы, и, находись в опасности, начал подставлять других. «Спасайся один», – таков закон. Но Баллоу не мог спастись один.
Вебер сел на место рядом с водителем, и в темноте они проехали еще несколько десятков метров.
– Стой! – приказал Вебер.
Дальше была река. Еще два метра – и они скатились бы с обрыва. Баллоу резко затормозил.
– Черт побери, выключи мотор и сними клемму с аккумулятора, – снова разозлился Вебер. Они вышли из машины, Баллоу поднял капот, выдернул клемму. Осторожно, чтобы не шуметь, опустил капот.
– Садись за руль, потому что машина может свернуть. Когда будешь на краю обрыва, я перестану толкать, и ты выскочишь, – инструктировал его Вебер.
Баллоу не раздумывая снова сел за руль. Он хотел как можно скорее затереть следы своей глупости.
Было темно и тихо. Откуда‑то снизу долетал только шум реки. Только когда нос машины вдруг начал падать вниз, Баллоу понял, что Вебер не задержал машину на краю обрыва, а сталкивает его в реку вместе с машиной. Сколько метров отделяло край обрыва от поверхности воды? Четыре, а может, пять. На этом коротком расстоянии Баллоу все понял и успел выскочить, упав в воду рядом с машиной. Громкий всплеск воды, в которую ударила масса железа, совершенно заглушил плеск от падающего в реку человеческого тела. Баллоу подхватило сильное течение, но достаточно было нескольких сильных движений рук, чтобы коснуться прибрежных зарослей. Тонущая машина громко булькала, заглушая треск и шелест зарослей, среди которых взбирался наверх по обрыву Баллоу. Скользя в промокших ботинках и мокрой одежде, он наконец оказался наверху. Вебер в этот момент закуривал сигарету и, стоя над обрывом, прислушивался к стихающему бульканью воздуха, выходящего из тонущей машины.
Марын подошел к нему сзади. Ребром ладони ударил его в затылок, а когда тот упал, несколько раз сильно пнул в живот и грудную клетку. Потом наклонился над лежащим, осмотрел карманы его пальто, вынул из одного старый немецкий пистолет, а из другого пачку сигарет и зажигалку. Из рукавов у него текла вода, три сигареты вымокли, прежде чем он закурил. Лежащий на земле Вебер начал покашливать и медленно подниматься на ноги.
– Я должен был так сделать… Ты сам знаешь, что должен был, – неразборчиво говорил он. Его мучил кашель.
– Дай мне сухую одежду. А завтра попробуешь перевезти меня через границу.
Он не чувствовал ненависти к этому человеку, который минуту назад пытался его убить. Он, Баллоу, может быть, поступил бы так же, если бы оказался в подобной ситуации. Не годится приезжать к кому‑нибудь ни с того ни с сего на краденой машине.
С невидимой в темноте реки уже не было слышно бульканья, машина утонула. Они пошли к мотелю, старик хромал еще сильнее. У него все болело и после удара Баллоу, и после его пинков. Баллоу подумал, что не стоило так сильно бить старика, вообще его не надо было бить, потому что и так, если бы он оказался за его спиной живой и здоровый, старик сделался бы послушным. Это, однако, хорошо, что он обыскал его карманы и забрал пистолет. Вебер никогда не отдаст его в руки полиции, но, может быть, еще раз попробует убить. Из‑за Баллоу, который приехал сюда на краденой машине, слишком многим людям могла грозить опасность. Жизнь одного человека за жизнь многих других – таким всегда был счет, и старик поступил честно по отношению к тем другим, которые не были виноваты в глупости одного человека.
– Подожди, – Вебер остановился недалеко от главного здания. – Дома у меня гость. Я возьму в регистратуре ключ от свободной комнаты, потом принесу сухую одежду. Отдохнешь, а завтра переедем границу.
Несколько минут спустя Баллоу оказался в комнате с ванной и двумя застеленными топчанами. Только теперь он почувствовал, что сильно замерз, и снял мокрую одежду. В ванной растерся шершавым полотенцем и завернулся в одеяло, которое нашел в шкафу. Проверил пистолет, убедился, что магазин полон, и послал пулю в ствол. Когда раздался тихий стук, он встал за шкаф с пистолетом, готовым к выстрелу.
Старик молча положил на кровать потертые джинсы и грубый черный свитер, носки и серый плащ. На столик он поставил утюг, чтобы Баллоу мог высушить вымокшие в карманах документы.
Два часа он сушил документы и деньги, потом, уже одетый в вещи старика, лег на один из топчанов и попытался заснуть.
Наступил рассвет, Вебер не появлялся. В Баллоу начали расти подозрения. Он то и дело срывался с топчана, раздвигая опущенные жалюзи, наблюдал за входом в мотель. Однако вид из этого окна был очень ограниченным – краешек газона, несколько деревьев и малюсенький участок асфальтовой дороги, ведущей к автостраде. В соседней комнате слева он слышал какую‑то возню, потом какой‑то мужчина вынес чемодан и, похоже, уехал. Баллоу подумал, что мог бы на всякий случай перейти в ту комнату. Но была опасность, что кто‑то заметит, как он манипулирует с замком. Итак, он должен ждать и каждую минуту поглядывать на часы. Когда минуло десять, Баллоу пришел к выводу, что снова ведет себя как дурак. Надо было убить старика и бросить его в реку, потом с пистолетом в руке войти в его квартиру и того кого‑то, кто там был, хотя бы и шлюху, заставить немедленно выехать по направлению к границе. В мотеле есть небольшой грузовичок, Вебер возил на нем продукты для ресторана. Под мешками и ящиками можно было бы перевезти Баллоу через границу без большого риска. Но Баллоу с самого начала не везло. Могло бы оказаться, что у шлюхи Вебера нет прав. Или это не шлюха, а кто‑то из их коллег, кто убрал бы Баллоу ловчее, чем Вебер. В действительности он не жалел, что не убил старика. Ни разу он до сих пор не убил человека, но ни разу и не оказывался в такой ситуации. Во всем этом было немного его вины – у него появились неадекватные реакции. Напрасно он выбежал из парадных дверей, вместо того, чтобы уйти черным ходом через сад. Так ведет себя невиновный человек, словно бы в его ситуации можно было остаться невиновным. Уже садясь в самолет, он понимал, что должен убить в себе Юзефа Марына, потому что иначе завалит всю работу. Он убегал через парадный вход, потому что чувствовал себя невиновным, потом собирался остаться в городе, хотя бы в квартире на улице Сквер Северин, а, однако, украл машину, потому что хотел как можно скорее оказаться в родной стране. Его подсознанием управлял Юзеф Марын.
Только около одиннадцати он услышал покашливание и тут же выглянул сквозь раздвинутые жалюзи. Старик нес в руках пластиковую коробочку и газету.
– Машина утонула. Ее не видно. Газеты напечатали твой фоторобот. Я решил, что будет лучше, если мы попробуем переехать границу вечером. Обычно не проверяют таких, как я, из приграничных мотелей. Мы покупаем разные вещи там, где они дешевле. Я принес тебе завтрак.
Баллоу почувствовал, что голоден. В пластиковой коробке были сэндвичи, старик вынул из кармана пальто термос с черным кофе.
– Машина утонула. Это очень хорошо, – заключил Баллоу.
– Конечно. Если бы было видно крышу, я должен был бы от тебя избавиться, – равнодушно сказал Вебер.
– Что значит избавиться? – Баллоу перестал есть.
Старик сделал неопределенное движение рукой, который мог выражать все, что угодно: выезд Баллоу или его убийство.
– Я не люблю таких шуток, – Баллоу снова принялся за еду.
– Это не шутки, – старик положил на стол газету. – Я прочитал ее. Советую тебе, сиди тут спокойно до вечера. Я принесу ужин и подготовлю машину к поездке. Не делай никаких глупостей. Не выходи.
Он ушел, и тогда Баллоу взял газету. Информация была на первой странице. Убийство Клода Имбера, владельца ломбарда. Рядом фоторобот Кристофера Баллоу, достаточно верно передающий его черты. Не было никакой возможности без помощи Вебера перебраться через границу.
Наевшись, он почувствовал усталость. Вытянулся на топчане и вскоре погрузился в чуткий сон, который позволял слышать голоса за стеной и шаги перед мотелем. Хорст Собота сказал ему когда‑то, что именно так зимой засыпает лес. Все деревья кажутся почти мертвыми, но достаточно зайти в глубь леса, чтобы внезапно осыпал человека распыленный снег с низко растущей ветви, испугал крик птицы, похрюкивание кабанов. На снегу виднелось множество следов, которые говорили о том, что даже в зимнюю морозную пору в лесу не прекращалась суета. Марын никогда не видел зимнего леса, он приехал туда ранней весной и исчез ранней осенью. Увидит ли он когда‑нибудь зимний лес? Думает ли еще там кто‑нибудь о нем, помнит ли, вспоминает, скучает? Стоит ли возле кормушки в конюшне Хорста Соботы его буланая кобыла, поглядывает ли Иво на дорогу, ожидая прихода человека, который голодом и страхом научил его любви? Что происходит с Хорстом, с его домом и садом, раз он потерял ощущение безопасности? Какую новую ловушку готовят для него лесные люди? Где‑то там жила и Вероника с пышным телом, которое не могло принести ей наслаждения. Что привело ее тогда в его постель? Может быть, надежда, что когда‑нибудь она окажется настоящей женщиной, что‑то вроде веры Марына в любовь великую и настоящую. Вечное ожидание калек, что найдется какое‑нибудь волшебное лекарство, что свершится вымоленное чудо.
|
|
|
