 |
Отец Александр и стихотворцы
|
|
|
|
Отца Александра Меня спрашивали:
— Почему вы хвалите любые стихи, которые вам приносят, даже и вовсе графоманские?
— Лучше уж пусть пишут стихи и верят в свое предназначение, чем пьют горькую, — отвечал отец Александр.
Свет миру
Отец Александр говорил: «Нам дано только светить».
Самый красивый
Отец Митрофан говорил: «Отец Александр был красивее всех, кого я видел».
Об идиотах
Одна беременная женщина много болела. То одним, то другим, то третьим, просто не было уже никаких сил. Врачи говорили ей: «Немедленно делайте аборт. Родится ведь идиот!» Родственники тоже очень переживали и добавляли: «Мало того что идиот. Где он будет жить? У нас и так повернуться негде». Жили они и правда большой семьей в двухкомнатной квартире. Но женщина упрямилась, все-таки она была верующая и аборта делать не хотела. Тогда хитрые родственники посоветовали ей поговорить с отцом Александром, потому что знали — человек он широкий, свободный, не то что какой-нибудь поп-мракобес, знает языки, читает книжки, чужое мнение уважает, глядишь, благословит и аборт.
Женщина отправилась к отцу Александру и все ему рассказала. Отец Александр ответил: «Родится идиот — будете любить идиота».
Родился вообще не идиот. Сейчас он уже вырос и учится в университете.
Не старец
Отец Александр никогда не хотел быть пастырем наподобие древних, руководить душами, говорить «можно» и «нельзя», давать судьбоносные советы, назначать епитимьи и применять педагогические приемы. У него был совсем другой склад. Он все больше просто утешал своих чад и говорил с ними о Владимире Соловьеве и Павле Флоренском. Но те, кто посещал его, иного и не желали.
|
|
|
Когда он умер, ему так и не нашлось замены, потому что больше никто из батюшек Флоренского и Соловьева не читал.
Идеже несть болезни
Когда отцу Иоанну Крестьянкину исполнилось 90 лет, он перестал принимать чад. Чада же, много лет кормившиеся из его рук, роптали: «Столько лет окормлял нас, ведя ко спасению, а теперь? Это не он, а злые люди вокруг него. Почему нас к нему не допускают?»
Келейник же отца Иоанна, в очередной раз отказав страждущим от встречи с батюшкой, сказал другому брату с улыбкою: «Отец Иоанн так широко распахнул пред людьми двери рая, что они забыли, что существует старость и болезнь».
Отец Мисаил
Отец Мисаил встречался с Анной Ахматовой, был чудесным рассказчиком, говоруном и записывал разные истории про батюшек — документальные, очень смешные. Потом эти истории вышли книжкой, потом стали выходить и переиздания. Читатели присылали отцу Мисаилу благодарственные отклики, телевидение приглашало его поразмышлять о судьбах церкви, газеты брали у него интервью. И все были довольны.
Но однажды отцу Мисаилу приснился странный сон. Будто сидит он за столом, листает свою книжку про батюшек, а в книжке вместо текстов фотографии всех, о ком он писал, и все его герои — в чем мать родила. «Что это такое?» — в ужасе вскрикнул отец Мисаил и захлопнул книжку. Но и с обложки ему погрозил пальчиком один его знакомый священник, при этом опять-таки совершенно голый, проговорив грозно: «Не обнажай наготу отца своего».
Пастырь добрый
Вскоре после этой истории отец Мисаил узнал, что у него есть коллега. Из мирян, да еще и женщина! Какая-то Кучерская, которая, как говорили, тоже очень любила писать про батюшек. Отец Мисаил даже прочитал в «Литературной газете» несколько слетевших с ее пера историй и после этого не поленился, узнал ее телефон и позвонил начинающей писательнице.
|
|
|
— Слышал я, что вы, госпожа Кучерская, пишете пасквили на батюшек, — сказал отец Мисаил после небольшого и в общем ласкового вступления. — И даже их читал. Временами смешно, но чаще грустно.
Кучерская же в трепете молчала. Сам знакомец Ахматовой звонит ей и преподает урок!
— Вообще же писать про пастырей — дело опасное и неблагодарное, — продолжал отец Мисаил. — Хорошо знаю это по собственному опыту. Так что уж лучше бы вы, матушка, занялись рождением детей. У меня такой возможности нету, а то бы, ей-богу, бросил писать и начал нянчить детишек... Но вы, вы не забывайте: чадородие намного спасительней, чем писательство.
Подивилась Кучерская такому вниманию к себе и пастырской заботе и от удивления начала рождать детей — одного, другого. Но на втором дело что-то застопорилось. И тут уж ничего не поделаешь: или дети, или батюшки, — так что снова начала она писать свои небылицы про пастырей.
«Жить я без них не могу, — говорит. — Вот и все».
И вот дети в садике, а она целые дни пишет, перечитывает свои истории вслух, бьет себя по бокам, хохочет, подскакивает, а временами горько плачет.
ЦИКЛ ШЕСТОЙ
ЧТЕНИЕ В ОЧЕРЕДИ НА ИСПОВЕДЬ
Красота спасет мир
Ася Морозова была такая красавица, каких не видывал свет. Глаза темные, заглядывают в самую душу, брови черные, изогнутые, как нарисовали, нос ровный, прямой, на щеке аккуратная родинка, про ресницы даже и говорить нечего — в поллица. А волосы светло-русые, густые и лежат мягкой волной.
Учиться Асе было скучно, и в 19 лет она учиться бросила. Все преподаватели ставили ей четверки просто за неземную красоту, только информатичка (одинокая женщина 52-х лет) уперлась, а Ася не захотела пересдавать и забрала документы. Поклонников у нее было столько, что она давно отключила телефон и натягивала шапочку на самые глаза, чтобы только ее не разглядели. Но не помогала и шапочка. Самой же ей, понятно, никто не нравился. Все были какие-то козлы. И денег у них брать она не хотела, с какой стати. А жить по-человечески ей все-таки хотелось. Родители у нее жили в другом городе, оба уже немолодые, плюс две сестры — в общем, рассчитывать приходилось на одну себя. Ну а как может заработать порядочная девушка? И Ася стала проституткой. Работала она, конечно, не на какой-нибудь Тверской, а в небольшом частном пансионе. И деньги получала бешеные. Ася сама назначала клиентам гонорары, и не было случая, чтобы кто-нибудь ей отказал. Пансион обслуживал людей состоятельных, проверенных, только по предварительному звонку, употребление наркотиков и чрезмерные возлияния в нем не поощрялись, в общем, девочки жили там как в родном доме.
|
|
|
Так бы оно и шло, если бы однажды в этот уютный публичный домик не пришел очень странный человек.
За окном лил дождь, кончался октябрь, девушки зевали и скучали, двенадцать часов дня, мертвое время. Опять же, дождь. И тут раздался звонок. На пороге стоял незнакомец, с зонта стекала вода, вид у гостя был несчастный и мокрый, но даже сквозь воду было видно: на здешних посетителей он совсем не похож. На вид лет сорок, был он очень печален и бледен, борода у него росла до самого пояса, с кончика ее капала вода.
Ася засмеялась. Никогда в жизни не видела она таких смешных бородачей.
— Ты, что ли, профессор?
Но бородач только молча смотрел на Асю и не говорил ни слова. Держательница дома подмигнула Асе, что-то шепнула бородачу на ушко, он кивнул, и Ася повела клиента на второй этаж.
В комнате человек хорошенько промокнул бороду полотенцем, а потом открыл большую черную сумку, которую принес с собой. Из сумки он достал черный длинный халат, сверху надел золотой крест, затем вынул длинный узкий фартук из золотистой ткани, повесил его на шею, а потом такие же твердые золотые манжеты на шнурках. И зашнуровал шнурки. Ася молча на него смотрела. Человек оказался попом. На всех четырех стенах поп нарисовал карандашом по крестику.
Затем попросил тазик с водой. Душ с туалетом были прямо в номере, и Ася тут же принесла ему воды. После этого поп раскрыл толстую вишневую книжечку и начал петь молитвы, а потом брызгать водой. Ася сидела в кресле и слушала молитвы — кроме «Господи помилуй», она разобрала еще одно странное повторявшееся слово, похожее на кашель — «закхей». Наконец, в общем довольно быстро, поп перестал читать, сложил обратно в сумку книжку, веничек, которым брызгал воду, снял рясу, крест и поклонился Асе в ноги. Ася так и отпрыгнула. Конечно, многие вставали перед ней на колени, но по-другому. А человек легко поднялся и уже собрался идти.
|
|
|
— Что все это значит? — закричала Ася.
— Интересно? — это было первое, что произнес, наконец, бородач от себя, не по книжечке. При этом он улыбался и смотрел на Асю тоже как-то не как все. И взгляд его так поразил Асю, что она даже не смогла как следует ответить. Потому что взгляд этот был очень ласковый и ничего не хотел. И Ася молчала.
— Приходи к нам в Петровский монастырь, на Калужском валу, спроси отца Луку, я все тебе объясню, — добавил человек.
— Еще я к тебе поеду! — опомнилась, наконец, Ася и пожала плечами.
Тут отец Лука ушел. Денег с него Ася попросила не брать ни копейки. Настоятельница ее послушала, Ася была в пансионе на особом положении — основной источник дохода.
После того дня Асю как подменили — ей все время хотелось увидеть попика-бородача. Уж больно чудно он смотрел. Не страшно совсем, а так... легко, и жутко почему-то хотелось с ним поговорить. Еле-еле дождалась Ася выходного дня, — ей обычно давали вторник или среду, самые неприбыльные. И вот Ася оделась поскромнее, поймала такси и приказала везти себя на Калужский вал. Такси привезло ее к белой стене монастыря. Тут Ася немного струхнула, но увидев, что в распахнутые ворота заходят все, кто пожелает, смело направилась вперед. У ворот стоял монах, типа охранник, Ася спросила отца Луку, и вскоре к Асе уже подходил тот самый бородач, в длинной рясе, в черной маленькой шапочке, без креста. Отец Лука Асе совсем не удивился и повел ее в большую златоглавую церковь, которая стояла посреди монастыря. В церкви батюшка сел с ней на лавочку и заговорил как со старой знакомой.
— Хорошо, что ты меня разыскала, — сказал батюшка.
— И сама я не знаю, зачем приехала сюда, — вздохнула Ася. — Да только после того, как ты побывал у нас, стало мне сильно скучно. И жизнь моя прежняя мне не мила. Потому что вообще-то нет в ней ничего хорошего! И я хочу другого.
— Чего же?
— Чтобы ты вытащил меня оттуда.
— Разве это не от одной тебя зависит?
— Нет, потому что доход, который я приношу тому дому, очень велик, никто меня уже не отпустит, пока я молодая, и отыщут меня даже под землей.
Долго говорили они так, обсуждая планы спасения Аси и вопросы христианской добродетели. Когда заговорили о грехе сладострастия, отец Лука поведал Асе и собственную историю.
— Видишь ли, я потерял Бога. Не стану рассказывать тебе подробно, как это произошло, потому что происходило это постепенно, шаг за шагом, да только в конце концов я почти не веровал в Его существование, а значит, и в справедливость всего, что говорит нам церковь. Душа не может долго оставаться пустой, она жаждет пищи, любой, и если не божественной, значит, земной, плотской... Я шел к вам за тем, за чем приходят туда все, бес блуда жестоко мучил меня задолго до того, как я начал терять веру.
|
|
|
Сначала я боролся как мог, но чем дальше отходил от Бога, тем беззащитней становился перед своими помыслами и блудной страстью. Телефон вашего дома я нашел в газете. В объявлении говорилось, что это место для «благонамеренных» людей. Это меня и насмешило, и очень понравилось. И я эдаким «благонамеренным монахом» созвонился с вашей хозяйкой, узнал дорогу.
Настоятелю я сказал, что меня вызвали на очередную требу, для освящения квартиры, у нас это принято — многие из братии часто уезжают в город на требы. Для отвода глаз и самоуспокоения взял я с собой и свой привычный багаж, сумку с облачением и всем необходимым. И отправился прямиком в объятья дьявола.
Долго блуждал я по окрестностям и никак не мог найти ваш дом, несмотря на инструкцию. Лил дождь, я вымок до нитки и готов уже был бежать. Точно сам Господь удерживал меня до последнего. Но, уже решив вернуться ни с чем, я наткнулся, наконец, на нужное место. Несколько раз я проходил мимо этого двухэтажного особняка, уверенный, что это чей-то красивый офис или банк, пока не посмотрел на окна — белые занавески в цветных бабочках. И понял, что скорее всего попал как раз туда, куда нужно. Позвонил, сказал условленную фразу, мне открыли, и тут... я увидел тебя. Я был ослеплен. Может ли человек быть так прекрасен? Если есть на земле такая красота, значит, есть и Господь. Всякое сомнение в бытии Божием и в Его бесконечной милости, Его любви к нам, согревающей и всемилосердной, совершенно оставило меня. Я почувствовал, что Господь близко. Много месяцев я мучился неверием, унынием, тоской, много месяцев мечтал о женщине, прости, что говорю с тобой так откровенно, и вот — в один миг! — все сомнения и все желания меня оставили. Я пребывал в каком-то потрясенном восторге.
— Помню, помню, как ты смотрел на меня, — засмеялась Ася.
— Раз уж пришел, делай свое дело, сказал я себе, — продолжал отец Лука. — И начал освящать комнату. А потом вернулся в монастырь. Вот и вся моя история.
— Почему же ты не поговорил со мной там, сразу? — спросила Ася.
— Побоялся потерять ту радость, которую так внезапно получил. Да и что мог я сказать? Что хуже тебя в десятки раз, что лицемер, сладострастник и отступник?
— А почему ты не остался со мной там для того, для чего все туда приходят? Тогда твоя радость стала бы еще сильней.
— Когда рядом Бог, ничего этого уже не нужно, и всякая похоть совершенно оставляет человека, он делается недоступен греху.
— А как ты смотришь на наше занятие? Оно большой грех?
— Поистине, это противнее Богу всякого греха.
Так проговорили они несколько часов. В публичный дом Ася не вернулась. В тот же день отец Лука крестил ее и облачил в неприметный подрясник, сильно переменивший ее внешность. Три месяца Ася жила в каморке при монастыре, вместе с женщинами, готовившими монахам пищу, исповедовалась, беседовала с отцом Лукой, каялась и очищала душу, а кончила тем, что поехала в один дальний женский монастырь, чтобы остаться там навсегда. К Рождеству отец Лука получил трогательную открытку, а к Пасхе телеграмму: Великим постом Асю обнаружили в лесу близ монастыря с проломленной головой. Убийц не отыскали, отец же Лука, получив печальную весть, несколько дней не мог опомниться от потрясения. Он даже пошел в милицию, рассказал о доме, который посетил однажды, но когда поехал показывать, где он расположен, так и не нашел его. Уютный особнячок точно сгинул.
Эту историю рассказывали и по-другому. Обратив Асю на путь истины и любви, отец Лука не мог устоять перед ее красотой и сделал ей предложение. Вскоре они поженились. Отец Лука снял сан и расстригся. Дети у них получались очень красивые, но все-таки не такие, как мама. Братия монастыря поначалу думала, что отец Лука погиб без возврата, близкие и чада его рыдали о нем, пока старец монастыря не сказал однажды за трапезой, как бы между прочим: «О Бореньке (мирское имя Луки) не скорбите, останется жив».
Метаморфозы
Марина работала девушкой для развлечений в одном известном казино. Она жила с двумя младшими братьями, мамой и парализованной бабушкой. Папа их давно бросил, мама любила выпить, и жить было не на что. А молодой девочке хочется счастья. И Марина стала подрабатывать — сначала время от времени в клубе, а последние три месяца в казино, уже на постоянной основе. Она пользовалась успехом, у нее появились богатые покровители, и вскоре материальное положение семьи стало налаживаться. Бабушке Марина наняла сиделку, младшего брата перевела в другой садик, тоже пятидневку, но с хорошим питанием, а первоклассника-старшего — в параллельный класс с изучением компьютера, за который нужно было доплачивать триста рублей ежемесячно. Мама пила теперь не дешевый разливной портвейн, а молдавское. В принципе она была не такая уж пропащая, когда-то работала машинисткой, вовсю перепечатывала самиздат, сама писала стихи, но потом, как многие поэтессы, спилась с круга. Так что сначала Марина была девочкой из интеллигентной семьи. Она даже начала откладывать себе деньги на учебу, потому что со временем хотела выучиться на массажистку или косметолога, еще не решила до конца.
Но тут в школе, поджидая Колю после состязаний по компьютерным играм, Марина разговорилась с одним многодетным родителем, который тоже ждал двух своих сыновей-близняшек, хотя вообще-то у него в каждом классе училось по ребенку, всего, кажется, восемь человек. Родитель предложил ей приводить Колю в их воскресную школу, в которой сам он был директором. «Занятия у нас ведут прекрасные педагоги, — сказал многодетный отец. — Лепку — скульптор, живопись — художница, хор — певица, а Закон Божий — дьякон».
Сначала Марина про этот разговор забыла, но через неделю многодетник снова ее позвал. И Марина для смеху привела Колю в воскресную школу. А пока Коля занимался, сидела в коридорчике с бабушками, мамами, редкими папами и слушала, о чем они говорят. Говорили они про детей, церковь, батюшек, искушения и грехи. И Марине интересно было это послушать — никогда раньше она не видела столько верующих людей одновременно. У них в казино многие девчонки тоже носили крестик, но в церковь не ходили, если только изредка, поставить свечку. В следующее воскресенье Марина чуть не проспала, но Коля так отчаянно будил ее и просился в эту, блин, воскресную школу, что пришлось встать. Так прошло несколько воскресений, и Марина узнала, что все-все, кто ждет своих детей в этом зале, ходят по субботам и по воскресеньям на церковную службу, на службе отстаивают по два часа столбиком, а потом еще ведут детей в воскресную школу и полдня ждут их в душном коридорчике. То есть полный улет!
Сама Марина каждый раз думала, что ведет Колю в последний раз, потому что водить его в эту воскресную оказалось жутко неудобно, субботний вечер и ночь были самым горячим временем, но Коля просто умолял ее и плакал, а матери-то с похмелья совсем уж было ни до чего, и Марина, абсолютно невыспавшаяся, все-таки перлась в эту школу учить мальчика лепке, рисунку и Закону Божьему. Утешало только то, что начиналось все это в час, хоть чуть-чуть можно было отоспаться, и потом в коридорчике у нее появились новые подружки, особенно Ленка, мать двоих детей, спасибо хоть не восьми, что уже было признаком некоторой Ленкиной нормальности. Но и в другом Ленка была своей девкой и совсем молодой. В общем, они подружились. Как она зарабатывала на хлеб, Марина, разумеется, не афишировала.
Ленка стала давать Марине почитать всякие глупенькие религиозные книжечки, что нужно знать, когда приходишь на исповедь, таинство святого крещения, «Антихрист в Москве» и прочую пропаганду. Марина эти книжечки складывала в туалете и читала только там, потому что они были одно занудство, ни сюжета, ни страстной любви. Но Ленка Марину не оставляла и все советовала ей познакомиться с батюшкой и задать ему все, какие у нее есть, вопросы. А у Марины не было вопросов никаких, просто скучно в коридорчике было сидеть и ждать Кольку, который даже до дома три остановки на метро доехать еще не мог, потому что Колька у них был с отклонениями. Но однажды у Марины в казино случился сильный облом, ее подставили, два дня подряд уводили перед носом выгодного клиента с согласия Гарика, их диспетчера, а потом этот самый Гарик и вовсе дал Марине понять, что ей в этом казино лучше не появляться. Прощайте, денежки! С горя Марина даже пошла знакомиться с отцом Максимом. А отец Максим был просто смех один, 25 лет, можно сказать, ровесник, самой-то ей исполнилось как раз двадцать.
Отец Максим навел Марину на мысль, что хорошо бы креститься, но Марина была уже крещеная, тогда еще не парализованная бабушка крестила ее мильон лет назад. «Покаяние — второе крещение», — ответил батюшка и, совершенно непонятно как, Марину убедил. Марина ему исповедовалась, и во время исповеди ей стало так стыдно, что слезы у нее катились градом, и остановиться она не могла. Но она все-таки остановилась, так как упала в обморок, а в обморок она упала, потому что ей показалось, что сердце ей распирает какой-то жар или огонь, в общем она вот-вот задохнется. Тут Марине дали нюхнуть нашатырного спирта, и она очнулась. Ну а дальше все пошло вообще уже в непонятном направлении.
Огонь, который ее чуть не сжег, Марине очень понравился, но загорался он, хотя и не такой уже сильный, только когда Марина приходила на исповедь. И стала она стараться приходить на исповедь почаще. Клуб-казино накрылся, на учебу она так и не скопила, зато стала подрабатывать в храме уборщицей, и — после ее-то прежней жизни! — нравилось ей быть в храме уборщицей. И сильно она повеселела. Только вот денег опять не хватало. Но отец Максим, даром что молодой, все норовил ей выдать какие-то премии и велел на кухне каждую неделю снабжать ее продуктами. А сиделкой к бабушке стала приходить одна прихожанка, все тем же направленная батюшкой, разумеется, за бесплатно, ради спасения души. Но вскоре бабушка умерла, батюшка ее отпел. Маринина мать так напилась с горя, что пришлось вызывать «скорую». Зато после этого не пила два месяца.
А спустя еще полгода Марина ушла в монастырь, Ново-Голутвинский, в Коломне. Не хотелось ей замуж, надоели эти мужики до смерти, так что все в общем понятно. И семья без нее не пропала. Младшенький ходит в прежнюю пятидневку, по пятницам приходит домой сам и уходит тоже сам, как на работу, потому что водить его некому. Мама Маринина снова попивает портвешку, хотя меру все-таки знает, может, по Марининым молитвам. В воскресную школу Коля теперь тоже ездит сам, так как отклонений у него стало сильно меньше, даже заикаться почти перестал. Обратно его, правда, провожает до дома Ленка с двумя своими дочками. И Коля стал в семье за старшего, а сестру всегда защищает, когда мать начинает ее материть, что нет в доме денег, и говорит маме вот что: «Вот исполнится мне десять лет, пойду торговать по поездам газетами, а пока, сказали, мал еще, так что подожди, мама, до следующего года, осталось уже чуть-чуть».
Гомеопат
Один батюшка был гомеопатом. И пользовал прихожан весьма успешно, попутно преподавая приходящим к нему простые советы. Женщинам он говорил, что все женские болезни — от мини-юбок. А проблемы с щитовидкой — от декольте. Говорил без шуток, совершенно серьезно, так что все его прихожанки ходили чинно, в юбках до пят. И предпочитали водолазки.
Убийцы
У отца Афанасия было послушание — исповедовать сестер монастыря. Как-то раз к отцу Афанасию приехал отец Илья, старинный друг отца Афанасия по семинарии.
— О, как я мечтаю, — сказал отец Афанасий другу, когда они уже посидели немного за столом и хорошо закусили, — чтобы хоть одна монахиня нашего монастыря кого-нибудь убила.
— Что, что ты говоришь, батюшка! — замахал на него руками отец Илья.
— Не могу больше слушать, как подходят одна за одной, и все точно сговорились. «Батюшка, я в среду съела сардинку!»
Улица Мандельштама
Дьякон Григорий, выпускник Литературного института, страсть как любил Пушкина. Ну просто обожал. На проповеди, которые иногда ему поручали произносить, нет-нет да и ввернет стишок или какую цитату из своего любимого поэта, про Онегина и Машу Миронову говорил как про живых людей, а на ночь, после всех правил и поклонов, возьмет томик да и почитает немножко и обязательно от умиления плачет — очень уж хорошо пи- сал, сукин сын. Братия так и прозвала Григория — Пушкин.
Но однажды отцу дьякону приснился сон — огромное поле, желтое и пустое, видно, только сжали рожь, на меже лежат редкие колоски, и вот по этому колючему полю навстречу ему идет сам Александр Сергеевич, в сюртуке, с тросточкой, кудрявый, подвижный, весь такой знакомый и узнаваемый, а ветер отбрасывает кудряшки со лба. Но при этом Пушкин ужасно грустный. Дьякон так и сел.
— Александр Сергеевич, это вы?
— Ну я, — отвечал Пушкин.
— Почему же вы такой грустный? — чуть не заплакал отец Григорий.
Но Александр Сергеевич на это промолчал и посмотрел на него с еще большей печалью.
— Ах, Александр Сергеевич, да если б вы знали, какая у вас на земле слава!!! — закричал дьякон.
— Что мне слава?! — тихо отвечал Пушкин и опустил голову еще ниже.
— Но если не вы, если не вы, то кто же? — продолжал восклицать изумленный отец Григорий.
Тут Пушкин неожиданно распрямился, неясная улыбка пробежала по устам его, и одними лишь глазами он показал куда-то наверх, за дьяконову спину — мол, ты лучше туда посмотри. Отец Григорий обернулся, поднял голову и увидел березку. На березке сидел Осип Эмильевич Мандельштам. И Мандельштам, наоборот, казался очень веселым, смеялся, махал ручками, будто он птичка, и словно что-то чирикал, только не по-человечески. Тут батюшка проснулся.
Пушкина он с тех пор забросил, читает только Мандельштама и заучивает наизусть все его собрание сочинений.
ЦИКЛ СЕДЬМОЙ
|
|
|
