Пьеса предоставлена Ольгой Амелиной

(Библиотека драматургии - http://lib-drama.narod.ru)

Э.Ионеско. Жертвы долга

Псевдодрама. Перевод с французского Н. Сарникова

Москва, изд-во "Искусство", 1991

OCR & spellcheck: Ольга Амелина, октябрь 2005

 

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

 

Ш у б б е р т.

М а д л е н.

П о л и ц е й с к и й.

Н и к о л а й В т о - Р о й.

Д а м а.

М а л л о т.

 

 

Мещанская обстановка. Шубберт, сидя в кресле у стола, читает газету.

Его жена Мадлен сидит за столом на стуле и штопает носки.

 

Мадлен (прерывая работу). Что нового пишут?

Шубберт. Ничего. Кометы. Космические потрясения где-то во вселенной. Почти ничего. Кто-то возмущается, что соседские собаки гадят прямо на тротуар...

Мадлен. И правильно недовольны. Противно, когда тебе действуют на нервы.

Шубберт. А каково тем, кто живет на первом этаже? Утром они открывают окна, все это видят, и настрое­ние испорчено на целый день.

Мадлен. Они слишком чувствительны.

Шубберт. Нервозность свойственна нашему веку. Со­временный человек утратил прежнюю безмятежность.

 

Пауза.

 

А, вот еще коммюнике.

Мадлен. Что за коммюнике?

Шубберт. Это довольно интересно. Администрация предлагает жителям больших городов быть невозмутимыми. Это, по их мнению, единственный способ преодолеть экономический кризис, избавиться от ду­шевной неуравновешенности и избежать жизненных неурядиц.

Мадлен. Все прочее уже испробовали. И ничего не вышло. И никто, наверное, в этом не виноват.

Шубберт. Пока администрация только дружески со­ветует следовать ее рекомендациям. Но нас не прове­дешь: хорошо известно, что рекомендации всегда обо­рачиваются приказом.

Мадлен. Ты всегда торопишься с выводами.

Шубберт. Совет вдруг превращается в правило, в суровый закон.

Мадлен. А как бы ты хотел, друг мой? Закон необ­ходим, а раз уж он необходим и даже неизбежен — он хорош, а все, что хорошо, — приятно. Ведь очень приятно подчиняться закону, быть добропорядочным гражданином, выполнять свой долг, иметь чистую со­весть...

Шубберт. Да. Мадлен, в сущности, правда на твоей стороне. Закон — это не так уж плохо.

Мадлен. Само собой разумеется.

Шубберт. Важное преимущество самоотречения в том, что оно и в политике, и в мистике. И там и тут оно плодотворно.

Мадлен. Образно говоря, оно позволяет убить двух зайцев сразу.

Шубберт. Вот этим-то оно и хорошо.

Мадлен. Вот именно.

Шубберт. Впрочем, если вспомнить, чему нас учили в школе, то будет очевидно, что подобный способ ад­министрирования — пропаганда невозмутимости — с успехом применялся три века назад, и пять веков на­зад, и девятнадцать веков назад, и в прошлом году..

Мадлен. Ничто не ново под луной.

Шубберт....для руководства населением целых метро­полий, деревень (встает) и для управления нациями, подобными нашей.

Мадлен. Сядь.

 

Шубберт садится.

 

Шубберт (сидя). Вот только способ этот требует принести в жертву некоторые личные удобства. А это все-таки утомительно.

Мадлен. Это не совсем так!.. Не всегда трудно жертвовать. Бывают разные жертвы. Даже если вначале трудно избавиться от некоторых привычек, то потом, когда избавишься, о них просто забываешь.

 

Пауза.

 

Шубберт. Вот ты часто ходишь в кино, любишь театр.

Мадлен. Как все.

Шубберт. Больше, чем все.

Мадлен. Да, скорее, больше, чем все.

Шубберт. Что ты думаешь о современном театре, каковы твои взгляды на театр?

Мадлен. Опять ты со своим театром. Все время об одном и том же. Ты на нем помешался.

Шубберт. Считаешь ли ты, что в театре можно соз­дать что-то новое?

Мадлен. Я повторяю — ничто не ново под луной. Да­же если луны нет.

 

Пауза.

 

Шубберт. Ты права. Да, ты права. Все пьесы от ан­тичности до наших дней были не чем иным, как де­тективными историями. Театр всегда или — жизнь, или — детектив. Любая пьеса — это расследование, доведенное до логического конца. Всегда есть загад­ка, которую нам разгадывают в последней сцене. Иногда чуть раньше. Ищут и находят. С таким же успехом можно все раскрыть в самом начале.

Мадлен. Что ты имеешь в виду, дорогой?

Шубберт. Я думаю о чудесном спасении женщины, которую не сожгли живьем только благодаря вмеша­тельству Богоматери. Но, если не принимать во внима­ние божественное вмешательство, оно, впрочем здесь и ни при чем, остается следующее: некая женщина под­говаривает двух бродяг убить своего зятя по причи­нам двусмысленным...

Мадлен. И непристойным...

Шубберт. Приходит полиция, идет расследование, на­ходят преступницу. Это натуралистический детектив­ный театр. Театр Антуана.

Мадлен. Это действительно так.

Шубберт. В сущности, театр никогда не развивался.

Мадлен. А жаль.

Шубберт. Ты же видишь, это драматургия загадки, детективной загадки. Всегда было именно так.

Мадлен. Ну а классицизм?

Шубберт. Это изысканный детективный жанр, как вся­кий натурализм.

Мадлен. Ты рассуждаешь оригинально. Может быть, ты и прав. Но все-таки нужно узнать мнение осве­домленных лиц.

Шубберт. Каких лиц?

Мадлен. Такие люди есть среди любителей кино, пре­подавателей Коллеж де Франс, среди влиятельных членов Агрономического института, среди норвежцев и некоторых ветеринаров... Особенно у ветеринаров, у них, должно быть, много мыслей по этому поводу.

Шубберт. У всех есть мысли, в них нет недостатка. Дела важнее.

Мадлен. Дела и только дела. Но их мнением можно все-таки поинтересоваться.

Шубберт. Нужно будет их спросить.

Мадлен. Нужно будет дать им время подумать. У те­бя есть время...

Шубберт. Это меня волнует.

 

Пауза. Мадлен штопает носки. Шубберт читает газету. За сценой слышен стук в дверь,

Шубберт прислушивается.

 

Мадлен. Это стучат к консьержке. Вечно ее нет на месте.

 

Опять слышен стук в дверь. Квартира консьержки находится на той же лестничной клетке,

что и квар­тира Шубберта и Мадлен.

 

Голос Полицейского. Откройте, мадам!

 

Пауза. Опять слышен стук в дверь.

 

Голос Полицейского. Откройте, мадам!

Мадлен. Вечно ее нет. Как плохо у нас поставлено обслуживание.

Шубберт. Этих консьержек надо просто приковать к подъезду, и все. Может быть, ищут кого-нибудь из на­шего дома. Пойти посмотреть?

 

Встает и садится.

 

Мадлен (спокойно). Это не наше дело. Мы с тобой, дружок, не обязаны за нее работать. В обществе каждый должен делать свое дело.

 

Короткая пауза. Шубберт читает газету, Мадлен штопает носки, робкий стук в правую дверь.

 

Шубберт. Теперь это к нам.

Мадлен. Можешь пойти посмотреть, милый.

Шубберт. Я открою.

 

Шубберт встает, идет к правой двери, открывает ее. На пороге появляется Полицейский. Он очень молод,

без шляпы, волосы светлые, под мышкой порт­фель, одет в бежевый плащ, хорош собой и крайне застенчив.

 

Полицейский (стоя в дверях). Добрый вечер, мсье. (Обращаясь к Мадлен, которая тоже направляется к двери.) Добрый вечер, мадам.

Шубберт. Добрый вечер, мсье. (Обращаясь к Мад­лен.) Это Полицейский.

Полицейский (робко продвигаясь на шаг вперед). Извините, мсье, мадам, мне нужно поговорить с консьержкой, но ее нет на месте...

Мадлен. Естественно.

Полицейский....вы не знаете, где она, скоро ли придет? О! Извините, извините... я... я бы, конечно, никогда не постучался к вам, если бы застал ее, и не осмелился бы вас беспокоить...

Шубберт. Консьержка, должно быть, скоро вернется. В принципе она отлучается надолго только в суббо­ту вечером, когда ходит на танцы. После того как она выдала замуж свою дочь, она каждую субботу ходит на танцы. Ну а поскольку сегодня вторник...

Полицейский. Бесконечно вам благодарен, ухожу, подожду ее на лестничной площадке. Честь имею. Мое почтение, мадам.

Мадлен (Шубберту). Какой воспитанный молодой человек! Какая изысканная вежливость! Спроси, что он хочет. Может быть, ты сможешь ему помочь.

Шубберт (Полицейскому). Что вы хотите, мсье? Мо­жет быть, я могу быть вам полезен.

Полицейский. Мне правда очень неудобно вас бес­покоить.

Шубберт. Вы нас совсем не беспокоите.

Полицейский. Речь идет о сущем пустяке...

Мадлен (Шубберту). Пригласи его войти.

Шубберт (Полицейскому). Заходите, мсье, прошу вас.

Полицейский. О, мсье, я, правда, я...

Шубберт. Моя жена просит вас войти.

Мадлен (Полицейскому). Мой муж и я, мы просим вас войти.

Полицейский (взглянув на часы). У меня уже нет времени. Я, знаете ли, опаздываю.

Мадлен (в сторону). У него на руке золотые часы.

Шубберт (в сторону). Она уже заметила, что у него на руке золотые часы.

Полицейский....ну, на пять минут, поскольку вы настаиваете, но я очень спешу... пусть так, я зайду, если вы так хотите, при условии, что вы тут же по­зволите мне уйти.

Мадлен. Не беспокойтесь, мсье, мы не будем вас удер­живать силой... Отдохните немного.

Полицейский. Спасибо. Я вам очень обязан. Вы так любезны.

 

Полицейский продвигается еще на шаг вперед, оста­навливается, расстегивает плащ.

 

Мадлен (Шубберту). Какой красивый коричневый, сов­сем новый костюм!

Шубберт (Мадлен). Какие прекрасные туфли!

Мадлен (Шубберту). Какие красивые светлые волосы! (Полицейский проводит рукой по волосам.) У него красивые глаза, нежный взгляд. Ты не находишь?

Шубберт (к Мадлен). Он очень симпатичный и вну­шает доверие. У него детское выражение лица.

Мадлен. Что же вы стоите, садитесь.

Шубберт. Садитесь, пожалуйста.

 

Полицейский делает шаг вперед, но не садится.

 

Полицейский. Ваша фамилия Шубберт, верно?

Мадлен. Да, мсье.

Полицейский (Шубберту). Вы, кажется, любите театр, мсье?

Шубберт. Гм... Да, интересуюсь.

Полицейский. Прекрасно! Я тоже люблю театр. Но времени ходить в театр у меня, увы, нет.

Шубберт. Да и репертуар...

Полицейский (к Мадлен). Мсье Шубберт, я думаю, тоже сторонник политики невозмутимости.

Мадлен (слегка удивленно). Конечно, мсье.

Полицейский (Шубберту). Имею честь разделять ваше мнение, мсье. (Обращаясь к обоим.) Сожалею, что отнимаю у вас время. Мне только нужно было вы­яснить, на какую букву заканчивается фамилия квар­тиросъемщиков, живших здесь до вас, «т» или «д», Маллот или Маллод. Вот и все.

Шубберт (не колеблясь). На букву «т» — Маллот.

Полицейский (уже более холодно). Я так и думал.

 

Не говоря ни слова, выходит на середину сцены и оказывается между Мадлен и Шуббертом, которые стоят на полшага позади него. Потом подходит к столу, берет один из двух стоящих около него стульев и садится. Мадлен и Шубберт стоят по обе стороны от него. Полицейский кладет на стол порт­фель, открывает его, достает из кармана большой портсигар, не предлагая хозяевам, медленно закури­вает, кладет ногу на ногу, еще раз

затягивается.

 

Итак, вы знали Маллотов? (Эту фразу он произносит, поднимая глаза сначала на Мадлен, а потом более пристально глядя в глаза Шубберту.)

Шубберт (несколько удивленно). Нет, я их не знал.

Полицейский. А откуда вы знаете, что их фамилия заканчивается на букву «т»?

Шубберт (очень удивленно). Да, правда, откуда я это знаю? Откуда я это знаю? Откуда я это знаю? Я не знаю, откуда я это знаю!

Мадлен (Шубберту). Ты бесподобен! Отвечай! Когда мы одни, ты за словом в карман не лезешь, болтаешь без остановки, ругаешься. (Полицейскому.) Вы его еще плохо знаете. Когда мы одни, он более разговорчив.

Полицейский. Учтем!

Мадлен (Полицейскому). Но я все равно его люблю. Ведь он мой муж. (Шубберту.) Ну, давай, посмотрим, знаем мы Маллотов или нет. Говори, напрягись, вспомни...

Шубберт (по его лицу видно, что он пытается вспом­нить, это раздражает Мадлен, Полицейский непрони­цаем). Я не могу вспомнить, знал я их или нет.

Полицейский (к Мадлен). Снимите с него галстук. Может быть, он ему мешает. Так будет лучше.

Шубберт (Полицейскому). Спасибо, мсье. (К Мадлен, снимающей с него галстук.) Спасибо, Мадлен.

Полицейский (К Мадлен). Ремень тоже снимите и шнурки выньте.

 

Мадлен снимает ремень и вытаскивает шнурки.

 

Шубберт (Полицейскому). Теперь мне легче. Вы очень любезны, мсье.

Полицейский (Шубберту). Итак, мсье!

Мадлен (Шубберту). Итак?

Шубберт. Мне легче дышать, легче двигаться, но вспомнить все равно не могу.

Полицейский (Шубберту). Ну вы же не ребенок, старина.

Мадлен (Шубберту). Ну ты же не ребенок. Слы­шишь, что тебе говорят? Я просто в отчаянии!

Полицейский (раскачиваясь на стуле, обращается к Мадлен). Приготовьте мне кофе!

Мадлен. С удовольствием, мсье, сейчас приготовлю. Осторожно, не раскачивайтесь, а то упадете.

Полицейский (продолжая раскачиваться на стуле). Не беспокойтесь, Мадлен. (Двусмысленно улыбаясь Шубберту.) Ведь ее так зовут? (Снова обращаясь к Мадлен.) Не беспокойтесь, Мадлен, я не упаду... Кофе покрепче и побольше сахару.

Мадлен. Три кусочка?

Полицейский. Двенадцать и стакан кальвадоса, большой стакан.

Мадлен. Хорошо, мсье. (Выходит из комнаты через левую дверь.)

 

Слышен шум кофемолки, сначала очень громкий, поч­ти заглушающий голоса Шубберта и Полицейского.

Потом звук постепенно затихает.

 

Шубберт. Итак, мсье, вы, как и я, убежденный сто­ронник невозмутимости в политике и в мистике. Я счастлив узнать, что в области искусства у нас тоже одинаковые вкусы, поскольку вы сторонник принципов революционного театра.

Полицейский. Речь пока не об этом. (Вынимает из кармана фотографию и протягивает ее Шубберту.) Посмотри, поройся в памяти. Это Маллот? (Более су­ровым тоном.) Это Маллот?

 

В этот момент прожектор должен осветить в левой части сцены большой портрет, который без подсветки не был виден. На портрете изображен человек, при­близительно схожий с описанием, которое дает Шубберт, глядя на фотографию. Персонажи не обращают на портрет никакого внимания, ведут себя так, как ес­ли бы его вовсе не было. После того как описание за­кончено, портрет снова исчезает в темноте. Освещен­ный портрет можно заменить актером, неподвижно стоящим в левой части авансцены; кроме того, по же­ланию режиссера в

противоположных концах авансце­ны можно высветить и портрет и актера.

 

Шубберт (долго и очень внимательно рассматривая фотографию). Это человек лет пятидесяти... да... давно не брился, на груди табличка с номером 58 614... Да, именно 58 614.

 

Прожектор гаснет. Портрет или персонаж на сцене исчезает в темноте.

 

Полицейский. Это Маллот? Я жду.

Шубберт (после паузы). Знаете, мсье инспектор, я...

Полицейский. Старший!

Шубберт. Извините, мсье старший инспектор, я не знаю. Как я его узнаю в таком виде? Он без галстука, с расстегнутым воротом, с бледным опухшим лицом. Впрочем, да, мне кажется, это он... да, да... должно быть, он.

Полицейский. Когда ты с ним познакомился и что он тебе рассказывал?

Шубберт (опускаясь на стул). Извините, мсье стар­ший инспектор, я ужасно устал!..

Полицейский. Отвечай, когда ты с ним познако­мился и что он тебе рассказывал?

Шубберт. Когда я с ним познакомился? (Охватыва­ет голову руками.) Что он мне рассказывал? Что он мне рассказывал? Что он мне рассказывал?

Полицейский. Отвечай!

Шубберт. Что он мне рассказывал? Что он мне... Да, когда я мог с ним познакомиться?.. Когда я впервые его увидел? Когда видел в последний раз?

Полицейский. Ты меня спрашиваешь?

Шубберт. Где это было? Где?.. В саду?.. В доме роди­телей?.. В школе?.. В армии?.. На его свадьбе?.. На моей свадьбе?.. Я был его свидетелем? Или он был мо­им свидетелем?.. Нет.

Полицейский. Не можешь вспомнить?

Шубберт. Не могу. Помню... на берегу моря, в сумер­ках, темные скалы... шел дождь... это было давно... (Повернув голову в ту сторону, куда ушла Мадлен.) Мадлен, кофе мсье старшему инспектору.

Мадлен (входя). Кофе сварится сам.

Шубберт (к Мадлен). И все-таки, Мадлен, займись кофе.

Полицейский (стукнув кулаком по столу). Ты очень любезен, но это не твое дело. Не отвлекайся. Ты говорил мне о береге моря.

 

Шубберт замолкает.

 

Полицейский. Ты меня слышишь?

Мадлен (поражена изменением тона беседы и власт­ностью Полицейского; на ее лице страх и восхище­ние). Мсье Полицейский тебя спрашивает. Слышишь? Так отвечай же!

Шубберт. Да, мсье...

Полицейский. Ну, так что же?

Шубберт. Да, там, должно быть, я с ним и познако­мился. Мы, кажется, были совсем молоды.

 

Мадлен, вернувшаяся в комнату, преобразилась: сме­нила походку и даже голос. Вместо домашнего

платья на ней декольтированное, а голос стал нежным и ме­лодичным.

 

Нет, нет там я его не вижу.

Полицейский. Ты его там не видишь! Не видишь его там! Нет, вы только посмотрите на него! Где же тогда? В бистро? Пьяница! И это называется жена­тый человек!

Шубберт. Если хорошо подумать, то, наверное. Маллот на «т» должен быть где-то внизу, в самом низу...

Полицейский. Спускайся же.

Мадлен (ее голос мелодичен). В самом низу, в самом низу, в самом низу, в самом низу...

Шубберт. Там, должно быть, темно и ничего не видно.

Полицейский. Я тебе помогу, только следуй моим советам. Это нетрудно: двигайся вниз.

Шубберт. Я уже очень глубоко.

Полицейский (твердо). Этого мало.

Мадлен. Мало, дорогой. Мало, любовь моя! (Она нежно, может быть, даже слишком откровенно обни­мает Шубберта, встает перед ним на колени, застав­ляет и его согнуть колени.) Согни ноги, осторожно, не поскользнись, ступени сырые... (Встает.) Держись крепче за перила... Спускайся... Спускайся... если ты меня хочешь!

 

Шубберт опирается на руку Мадлен как на перила лестницы, движется так, будто спускается по ступе­ням. Мадлен убирает руку. Шубберт этого не замеча­ет, он продолжает опираться на воображаемые перила, идет по ступенькам к Мадлен. У него похотливое выражение лица. Неожиданно он останавливается, вытягивает вперед руку, смотрит на потолок, по­том оглядывается вокруг.

 

Шубберт. Должно быть, это здесь.

Полицейский. Пока здесь.

Шубберт. Мадлен!

Мадлен (пятясь к дивану, мелодичным голосом). Я здесь... здесь... здесь... спускайся... ступенька... шаг... ступенька... шаг... ступенька... шаг... ступенька... ку-ку... ку-ку... (Ложится на диван.) Дорогой...

 

Нервно смеясь, Шубберт направляется к ней. Мадлен лежит на диване, улыбается,

призывно протягивает ру­ки и напевает.

 

Ля, ля, ля, ля, ля...

 

Шубберт стоит возле дивана, протягивает руки к Мад­лен, словно она находится еще очень далеко от него...

Он смеется тем же странным смехом, медленно рас­качиваясь. Это продолжается несколько секунд, в те­чение которых Мадлен прерывает пение вызывающим смехом, а Шубберт глухим голосом зовет ее.

 

Шубберт. Мадлен! Мадлен! Я иду... Это я, Мадлен, это я... сейчас... сейчас...

Полицейский. Первые ступени позади. Теперь ему нужно спуститься ниже. Пока все идет как надо.

 

Вмешательство Полицейского прерывает эротическую сцену. Мадлен встает. Еще некоторое время она продолжает говорить мелодичным голосом, но все менее и менее чувственным. Позже ее голос становится сварливым, как и раньше. Поднявшись с дивана, Мад­лен направляется в глубь сцены, приближаясь, одна­ко, понемногу к Полицейскому. Руки Шубберта без­вольно опущены, лицо ничего не выражает, он пере­двигает ногами как автомат, двигаясь в направлении Полицейского.

 

Полицейский (Шубберту). Тебе еще надо спус­титься.

Мадлен (Шубберту). Спускайся, любовь моя, спускай­ся, спускайся... спускайся...

Шубберт. Здесь темно.

Полицейский. Думай о Маллоте, протри глаза. Ищи Маллота.

Мадлен (почти напевая). Ищи Маллота, Маллота, Маллота...

Шубберт. Я иду по грязи. Она липнет к подошвам. Как тяжело двигаться! Страшно идти в глубину.

Полицейский. Не бойся, спускайся, спускайся, по­верни направо, налево.

Мадлен (Шубберту). Спускайся, спускайся, дорогой, дорогой мой, аккуратно, спускайся...

Полицейский. Спускайся, направо, налево, направо, налево, направо, налево.

 

Шубберт, повинуясь словам Полицейского, продол­жает двигаться как во сне. В это время Мадлен, сгорбившись и набросив на плечи шаль, поворачива­ется спиной к зрительному залу. Со спины она выгля­дит очень старой. Ее плечи вздрагивают от глухих ры­даний.

 

Теперь прямо...

 

Шубберт поворачивается к Мадлен. На его лице вы­ражение боли. Руки сомкнуты перед собой.

 

Шубберт. Ты ли это, Мадлен? Ты ли это, Мадлен? Как это случилось? Как это возможно? Мы даже не заметили. Бедная старушка, бедная увядшая куколка, это все-таки ты. Как ты изменилась! Но когда это случилось? Почему мы не смогли этому помешать? В то утро твой путь был усыпан цветами. Солнце заливало все небо. Твой смех был чист. Мы были празд­нично одеты, а вокруг были друзья. Никто еще не умер, ты еще ни разу не плакала. Быстро наступила зима. Дорога пуста. Где они все? В могилах на обо­чине дороги. Я хочу радости, а ее у нас украли, ста­щили. Увы! Увидим ли мы снова голубой свет? Поверь мне, Мадлен, это не я тебя состарил. Нет... я не хочу, я не верю, любовь всегда молода, она никогда не уми­рает. Я не изменился, ты — тоже, ты притворяешься. Но нет, я не могу лгать. Ты стара, как ты стара! Кто тебя состарил! Старая, старая, старая, старенькая ма­ленькая кукла. Наша юность осталась на дороге. Мад­лен, девочка, я куплю тебе новое платье, драгоценнос­ти, цветы. Твое лицо снова станет свежим, я так хочу, я люблю тебя, я так хочу, умоляю тебя, когда лю­бят — не старятся. Я люблю тебя, стань снова моло­дой, сбрось маску, посмотри мне в глаза. Нужно сме­яться, девочка моя, чтобы стереть морщины, смейся. О, если бы мы могли бежать, взявшись за руки, и петь. Я молод, мы молоды.

 

Повернувшись спиной к зрительному залу, он берет Мадлен за руку. Делая вид, что бегут, они, всхлипы­вая, начинают петь старческими надтреснутыми го­лосами.

 

Шубберт (за ним неуверенно движется Мадлен). Весенние ручьи... молодые листочки... очарованный сад потонул в ночи, погрузился в грязь... наша любовь в ночи, в грязи, в ночи, в грязи. Наша юность прошла, слезы стали чистыми ручьями... ручьями жизни... вечны­ми ручьями... Разве в грязи растут цветы?..

Полицейский. Не то, не то. Не тяни время, не ос­танавливайся, не задерживайся, ты забыл Маллота. Ты сбился с пути. Если в ручьях и в листве ты не видишь Маллота, не останавливайся, иди дальше. У нас нет времени. А он неизвестно где скрывается. А ты расчувствовался, расчувствовался и остановился. Нельзя останавливаться, нельзя давать волю чувствам.

 

Как только Полицейский начинает говорить, Шубберт и Мадлен постепенно замолкают.

 

(Обращается к обернувшейся к нему Мадлен.) Как только он дает волю чувствам, он останавливается.

Шубберт. Я больше не буду, мсье старший инспектор.

Полицейский. Что ж, посмотрим. Спускайся, пово­рот, вниз, поворот.

 

Шубберт снова начинает движение, а Мадлен стано­вится такой же, как и в предыдущей сцене.

 

Шубберт. Я достаточно низко спустился, мсье стар­ший инспектор?

Полицейский. Нет еще. Спускайся ниже.

Мадлен. Смелей.

Шубберт (его глаза закрыты, руки вытянуты вперед). Падаю, встаю, падаю, встаю...

Полицейский. Не вставай.

Мадлен. Не вставай, дорогой.

Полицейский. Ищи Маллота, Маллота с буквой «т». Ты видишь его, видишь Маллота, приближаешься к нему?

Мадлен. Малл-о-о-т... Малл-о-о-т...

Шубберт (его глаза закрыты). Не могу открыть глаза...

Полицейский. А тебе это и не нужно.

Мадлен. Спускайся, дорогой, глубже.

Полицейский. Постарайся дотронуться до него, схватить, вытяни руки, ищи, ищи... Не бойся.

Шубберт. Я ищу.

Полицейский. Его не найти и на глубине тысячи метров, на дне моря.

Мадлен. Спускайся, не бойся.

Шубберт. Вход в туннель завален.

Полицейский. Все равно спускайся!

Мадлен. Вглубь, дорогой.

Полицейский. Ты еще можешь говорить?

Шубберт. Грязь уже дошла до подбородка.

Полицейский. Этого мало. Не бойся грязи. До Маллота еще далеко.

Мадлен. Глубже, дорогой, в самую глубину.

Полицейский. Сначала подбородок, так... теперь рот.

Мадлен. И рот тоже.

 

Шубберт издает сдавленное бульканье.

 

Давай спускайся ниже, еще ниже.

 

Бульканье Шубберта.

 

Полицейский. Нос...

Мадлен. Нос...

 

Все это время Шубберт с помощью жестов изображает погружение в воду, он «тонет».

 

Полицейский. Глаза...

Мадлен. Он открыл один глаз прямо в грязи. Ресница торчит. (Шубберту.) Любовь моя, притопи еще не­много лицо.

Полицейский. Кричи громче, он не слышит...

Мадлен (Шубберту, очень громко). Любовь моя, притопи еще немного лицо. Спускайся. (Полицейскому.) Он всегда был туг на ухо.

Полицейский. Вон кончик уха торчит.

Мадлен (громко кричит Шубберту). Дорогой, убери ухо.

Полицейский (к Мадлен). Еще видны волосы.

Мадлен (Шубберту). У тебя волосы еще торчат на по­верхности. Спускайся же. Вытяни руку в грязи, расто­пырь пальцы, плыви в глубину, достань Маллота лю­бой ценой. Спускайся... Спускайся...

Полицейский. Нужно дойти до дна. Твоя жена безу­словно права. Маллота можно найти только на глубине.

 

Пауза. Шубберт уже на очень большой глубине. Глаза закрыты. Он движется с большим трудом,

словно преодолевая сопротивление воды.

 

Мадлен. Его больше не слышно.

Полицейский. Он перешел звуковой барьер.

 

Темнота. Слышны голоса, но на сцене пока никого не видно.

 

Мадлен. Ох, бедняжка, мне за него страшно. Я больше никогда не услышу любимый голос.

Полицейский (жестко обращаясь к Мадлен). Мы еще услышим его голос. Хватит причитать.

 

Зажигается свет. На сцене только Мадлен и Полицей­ский.

 

Мадлен. Его не видно.

Полицейский. Он перешел оптический барьер.

Мадлен. Он в опасности. Зря я ввязалась в эту игру.

Полицейский. Ты получишь назад свое сокровище, Мадлен. Немного погодя он к тебе вернется. Он нам еще покажет. Он крепкий малый.

Мадлен. Мне не нужно было вмешиваться. Я плохо поступила. Каково ему сейчас, моему милому...

Полицейский (к Мадлен). Замолчи, Мадлен. Чего ты боишься, ты же со мной. Мы одни, красавица.

 

Он обнимает Мадлен, но потом высвобождается из ее объятий.

 

Мадлен. Что мы наделали? Но ведь так было нужно? Это ведь законно?

Полицейский. Да, конечно, не бойся. Он вернется. Мужайся. Я его тоже очень люблю.

Мадлен. Правда?

Полицейский. Он вернется к нам по-другому... Он будет жить в нас.

 

Из-за кулис доносится стон.

 

Ты слышишь?.. Его дыхание...

Мадлен. Да, любимое дыхание.

 

Затемнение. Свет. Появляется Шубберт, пересекает сцену из конца в конец.

Полицейского и Мадлен на сцене нет.

 

Шубберт. Я вижу... вижу...

 

Шубберт говорит сквозь стон. Он выходит через пра­вую кулису. Мадлен и Полицейский входят на сцену

через левую кулису. Они преобразились. Это уже дру­гие персонажи. Они играют следующую сцену.

 

Мадлен. Ты подлый человек. Ты меня унизил. Ты мучил меня всю жизнь. Ты нравственно меня изуродовал. Я состарилась из-за тебя. Я больше не могу тебя вы­носить.

Полицейский. И что же ты думаешь делать?

Мадлен. Я покончу с собой, отравлюсь.

Полицейский. Твое дело. Не буду тебе мешать.

Мадлен. Тебе будет хорошо без меня. Ты будешь до­волен. Ведь ты хочешь от меня избавиться. Я знаю, знаю.

Полицейский. Да, но мне не все равно как. Я могу обойтись без тебя и твоего нытья. Ты зануда, в жизни ничего не понимаешь и на всех наводишь скуку.

Мадлен (рыдая). Чудовище!

Полицейский. Не плачь, это делает тебя еще уродливее!..

 

Снова появляется Шубберт. Он смотрит на происходящее издали, заламывает руки,

бормочет: «Папа, мама, папа, мама...»

 

Мадлен (вне себя). Это уже слишком. Я этого больше не вынесу. (Достает из-за корсажа флакончик и под­носит к губам.)

Полицейский. С ума сошла, прекрати! Не смей! (Подбегает к Мадлен, хватает ее за руку, чтобы по­мешать проглотить яд. Потом выражение его лица меняется и он заставляет ее пить.)

 

Шубберт кричит. Затемнение. На сцене он один.

 

Шубберт. Мне восемь лет. Вечер. Мама ведет меня за руку по улице Бломе. После артобстрела. Кругом руины. Мне страшно. Мамина рука дрожит. Между стенами разрушенных домов мелькают чьи-то силуэты. В темноте светятся только их глаза.

 

Входит Мадлен, молча приближается к Шубберту. Сейчас она — его мать.

 

Полицейский (появляется на противоположном конце сцены и медленно к ним приближается). Посмотри, может быть, среди них есть и силуэт Маллота...

Шубберт. Их глаза гаснут... Все погружается во тьму, кроме далекого окна. Так темно, что я больше не вижу матери. Ее рука исчезла, но я слышу ее голос.

Полицейский. Должно быть, она говорит тебе о Маллоте.

Шубберт. Она говорит очень грустно: тебе придется пролить много слез, я покину тебя, цыпленочек мой.

Мадлен (с нежностью в голосе). Дитя мое, цыпле­ночек мой.

Шубберт. Я буду один, ночью, в грязи...

Мадлен. Бедное мое дитя, ночью, в грязи, совсем один, цыпленочек мой.

Шубберт. Только ее голос, ее дыхание ведут меня. Она говорит.

Мадлен. Придется простить, дитя мое, это самое трудное...

Шубберт. Это самое трудное.

Мадлен. Это самое трудное.

Шубберт. Она еще говорит...

Мадлен. Придет время слез, угрызений совести, раска­яния. Надо быть добрым. Ты будешь страдать, если не будешь добрым, если не научишься прощать. Когда увидишь его, послушайся его, обними его и прости. (Тихо уходит.)

 

Шубберт стоит перед Полицейским, который не­подвижно сидит, повернувшись к публике,

опустив ли­цо и охватив голову руками.

 

Шубберт. Голоса больше не слышно. (Обращаясь к Полицейскому.) Отец, мы никогда друг друга не по­нимали. Ты еще слышишь меня? Я буду тебя слушать­ся, прости нас, мы тебя простили... Дай мне заглянуть в твое лицо.

 

Полицейский не двигается.

 

Ты был строг, но не был злым. Это, наверное, не твоя вина. Это от тебя не зависит. Я ненавидел твой эгоизм, твою жестокость, был безжалостен к твоим слабостям. Ты меня бил, но я был крепче тебя. Мое презрение било тебя сильнее. Это оно убило тебя. Верно? Слу­шай... Я должен был отомстить за мать... Должен... В чем был мой долг?.. И вообще, надо ли было мстить?.. Она простила, а я продолжал мстить... К чему месть? Всегда страдает мститель... Ты слы­шишь меня? Открой лицо. Дай руку. Мы могли быть друзьями. Во мне было даже больше злости, чем в тебе. Ты был богат, ну и что ж? Я не должен был тебя презирать. Я не лучше тебя. По какому праву я тебя наказал?

 

Полицейский по-прежнему не двигается.

 

Давай помиримся! Давай помиримся! Давай мне руку. Пойдем со мной. Пойдем к друзьям. Выпьем вместе. Посмотри на меня, посмотри. Я на тебя похож. Не хочешь. Посмотри на меня и увидишь, как я на тебя похож. Во мне все твои недостатки.

 

Пауза. Полицейский не меняет позы.

 

Кто сжалится надо мной! Даже если ты меня простишь, я сам себя не прощу никогда.

 

Поведение Полицейского не меняется, но его голос, записанный на пластинку, доносится из противопо­ложного конца сцены. Пока длится его монолог, Шубберт стоит, вытянув руки по швам. Его лицо ничего не выражает, но иногда по нему пробегает тень отчая­ния.

 

Голос Полицейского. Я представлял интересы торговых домов. Эта профессия вынуждала меня ски­таться по всей земле. С октября по март я находился в северном полушарии, а с апреля по сентябрь — в южном. Таким образом, в моей жизни были только зимы. Здоровье у меня было плохое, одежда износи­лась, платили мало. Я жил в состоянии постоянного раздражения. Мои враги становились все влиятельнее и богаче, а покровители терпели неудачи. Одного за другим их уносили позорные болезни или странные происшествия. На меня постоянно сыпались одни неприятности. Добро, которое я делал, превращалось в зло, а зло, которое мне причиняли, не становилось добром. Потом была служба в армии. Я был вынужден принимать участие в истреблении десятков тысяч сол­дат противника, женщин, стариков и детей. Потом мой родной город и его окрестности были полностью раз­рушены. Наступил мир, но нищета была прежней. Человечество вызывало у меня отвращение. Я строил планы ужасной мести. Земля, солнце и все планеты были мне противны. Хотелось сбежать в другую все­ленную. Но ее нет.

Шубберт (в той же позе). Он не хочет на меня смотреть, не хочет со мной разговаривать.

Голос Полицейского (или сам Полицейский, находясь в прежней позе). Сын мой, ты родился в тот самый момент, когда я собирался начинить нашу пла­нету динамитом. Ее спасло твое рождение. Во всяком случае, в душе своей я этого больше не хотел. Ты при­мирил меня с людьми. Связал накрепко с их историей, несчастьями, преступлениями, надеждами, отчаянием. Я боялся за их судьбу и... за твою.

 

Шубберт и Полицейский в прежних позах.

 

Шубберт. Я так никогда и не узнаю...

Полицейский (или его голос). Лишь только ты по­явился из небытия, я почувствовал себя безоружным, беспомощным и несчастным. Мое сердце превратилось из камня в губку. Из-за того, что я пытался помешать твоему появлению на свет, не хотел иметь наследника, меня до головокружения мучила совесть. Тебя могло не быть, тебя могло не быть! Поэтому я испытывал сильный страх за прошлое и еще н

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: