 |
Глава V, в которой Джонс получает письмо от Софьи и идет в театр с миссис Миллер и Партриджем
|
|
|
|
Прибытие в Лондон Черного Джорджа и услуги, обещанные этим признательным человеком своему благодетелю, много утешили Джонса посреди его тревог и беспокойства насчет участи Софьи; при посредстве упомянутого Джорджа он получил ответ на свое письмо, написанный Софьей в первый же вечер после освобождения из неволи: вместе со свободой ей возвращено было право пользоваться пером, чернилами и бумагой.
«Сэр!
Так как я не сомневаюсь в искренности вами написанного, то вы. верно, обрадуетесь, узнав, что я отчасти избавилась от своих неприятностей вследствие приезда тетушки Вестерн, у которой теперь живу, пользуясь самой широкой свободой. Тетушка лишь взяла с меня слово, что я ни с кем не буду видеться и сноситься без ее ведома и согласия. Я ей торжественно дала это слово и свято его сдержу. Она, правда, не запретила мне писать, но упущение это было сделано, вероятно, по забывчивости, а может быть, запрет сноситься с кем бы то ни было уже подразумевал запрет писать. Во всяком случае, я не могу смотреть на это иначе, как па злоупотребление ее великодушным доверием ко мне. и потому вам нечего рассчитывать на продолжение переписки со мной без ее ведома. Обещания для меня священны и касаются всего, что под ними подразумевается и что ими выражено; подумайте хорошенько, и взгляд этот, может быть, послужит вам утешением. Но зачем говорю я вам о подобном утешении? Хотя в одном случае я ни за что не уступлю желанию моего отца, но все же я твердо решила не делать ничего ему не угодного и не предпринимать ни одного важного шага без его согласия. Так пусть же непреклонность моего решения отвратит ваши помыслы от того, что (может быть) не суждено нам судьбой. Этого от вас требуют ваши собственные интересы. Это может, я надеюсь, примирить с вами мистера Олверти, а если так, то прямо приказываю вам позаботиться об этом. Я вам очень обязана благодаря случайности и, вероятно, еще больше благодаря вашим добрым намерениям. Может быть, когда-нибудь судьба будет к нам милостивее, чем теперь. Верьте, что я всегда буду думать о вас, как, по-моему, вы того заслуживаете.
|
|
|
Обязанная вам, нижайшая слуга ваша, сэр,
Софья Вестерн.
Прошу вас не писать мне больше — по крайней мере, теперь — и принять прилагаемое, в котором я теперь вовсе не нуждаюсь, между тем как вам оно очень пригодится. Благодарите за эту безделицу[371] только Фортуну, пославшую ее вам в руки».
Ребенок, только что выучивший азбуку, потратил бы на чтение этою письма меньше времени, чем Джонс. Чувство, пробужденное им в нем, было смесью радости и печали; оно несколько напоминало то, которое испытывает добрый человек, читая завещание умершего друга, где ему отказана крупная сумма, очень для него полезная ввиду его стесненных обстоятельств. В общем, однако, Джонс остался скорее доволен, чем опечален. Читатель, может быть, даже придет в недоумение, чем тут вообще быть недовольным; по читатель не влюблен, как бедняга Джонс, а любовь — болезнь, кое в чем, может быть, похожая на чахотку (которую иногда порождает), но во многом ей прямо противоположная, особенно в том, что никогда не обольщается и не изъясняет своих симптомов в благоприятном смысле.
Одно доставило ему полное удовлетворение — именно то, что его возлюбленная получила свободу и живет у тетки, где с ней, по крайней мере, будут пристойно обращаться. Другим утешительным обстоятельством было обещание Софьи не выходить замуж за другого, ибо, как ни бескорыстна казалась ему его любовь, как ни великодушны были все сделанные им в письме уверения, а я сильно сомневаюсь, чтобы что-нибудь могло огорчить его сильнее известия о замужестве Софьи, хотя бы партия была самая блестящая и сулила ей самое безмятежное счастье. Высокая степень платонической любви, вовсе отрешенной от всего плотского и всецело и насквозь духовной, есть дар, посылаемый лишь прекрасной половине рода человеческого; многие женщины, я слышал, изъявляли (и, вероятно, не шутя) величайшую готовность уступить любовника сопернице, если такая жертва необходима для его житейского благополучия. Отсюда я заключаю, что подобная любовь существует в природе, хоть и не могу похвалиться, что видел когда-нибудь пример ее.
|
|
|
Истратив три часа на чтение и целование вышеуказанного письма, мистер Джонс наконец пришел от этих мыслей в прекрасное расположение и согласился исполнить данное ранее обещание пойти с миссис Миллер и ее младшей дочерью в театр, на галерею, взяв с собой также мистера Партриджа. Обладая подлинным чувством юмора, которое у многих лишь притворное, Джонс ожидал много забавного от критических замечаний Партриджа, не изощренного в искусстве, по зато и не испорченного им п потому способного к простым и непосредственным впечатлениям.
Итак, мистер Джонс, миссис Миллер, ее младшая дочь и Партридж заняли места в первом ряду первой галереи. Партридж тотчас объявил, что это красивейшее место, в каком он когда-нибудь бывал. Когда заиграл оркестр, он сказал:
— Удивительно, как столько скрипачей могут играть все вместе, не сбивая друг друга.— Потом, увидя служителя, нажигавшего свечи на верхнем ярусе, воскликнул, обращаясь к миссис Миллер; — Глядите, глядите, сударыня: точь-в-точь как на картинке в конце требника, перед молебном об избавлении от Порохового заговора[372].
А когда все свечи были зажжены, не удержался и со вздохом заметил, что здесь в одну ночь сгорает такая пропасть свечей, что честной семье бедняка их достало бы на целый год.
Как только началось представление (давали «Гамлета, принца датского»), Партридж весь обратился в слух и не прерывал молчания до самого появления призрака; тут он спросил Джонса:
— Что это за человек в такой странной одежде? Помнится, я видел такого где-то на картине. Он в доспехах, не правда ли?
— Это призрак, — отвечал Джонс.
|
|
|
— Рассказывайте, сэр! — с улыбкой возразил Партридж.— Правда, мне никогда в жизни не случалось видеть призрака, но если б случилось, то, поверьте, я бы сразу узнал. Какой это призрак? Нет, пет, призраки не являются в таком наряде.
В этом заблуждении, сильно насмешившем соседей, Партридж оставался до сцены между призраком и Гамлетом. Игре мистера Гаррика[373] он поверил больше, чем словам Джонса, и его бросило в такую дрожь, что коленки застучали друг о друга. Джонс спросил, что это с ним, —неужели он испугался облаченного в доспехи человека на сцене?
— Ах, сэр, теперь я вижу, что вы сказали правду. Я ничего не боюсь: я знаю, что все это только представление. Да если это и вправду призрак, то на таком расстоянии и при народе он не может сделать никакого вреда. Впрочем, если я испугался, то испугался не один.
— Вот как! Кто же здесь, по-твоему, еще такой же трус? — спросил Джонс.
— Называйте меня трусом, если вам угодно; но если тот человечек на сцене не перепуган, значит, я отроду не видел испуганных людей… Как бы не так! Пойти с тобой! Нет, таких дураков не сыщешь! Как? Все-таки идешь? Господи, да ведь это же безумие!.. Теперь, если что случится, сам будешь виноват… Идти за тобой? Да я за чертом скорее пойду. А может, это и есть сам дьявол… Говорят, он может принимать образ, какой ему вздумается… Ах, вот он опять!.. Ни шагу дальше! Ты и так уж далеко зашел; дальше, чем я бы решился за все королевские владения.
Джонс попробовал что-то сказать, но Партридж остановил его:
— Те! Те! Разве вы не слышите, сэр: он заговорил. В продолжение всей речи призрака он сидел, разинув рот и но сводя глаз с призрака и с Гамлета; на лице его отражались все чувства, сменявшиеся в Гамлете.
По окончании этой сцены Джонс сказал ему:
— Ты превзошел мои ожидания, Партридж: никогда не думал, чтобы пьеса могла доставить тебе столько удовольствия.
— Я не виноват, сэр, что вы не боитесь черта, — отвечал Партридж, — а только это натурально — дивиться таким вещам, хоть я и знаю, что ничего такого в них нет; да призрак ничуть и не испугал меня: ведь это обыкновенный человек в диковинном наряде; только как я увидел, что тот маленький испугался, так и меня в дрожь бросило.
|
|
|
— И ты думаешь, Партридж, что он действительно испугался?
— Конечно, сэр, — отвечал Партридж, — неужто вы сами не заметили, что, когда он узнал в призраке дух своего отца и услышал, как его умертвили в саду, страх его постепенно прошел и сменился немой скорбью: точь-в-точь как было бы со мной, будь я на его месте! Те! Те! Что это за шум? Никак, он опять… Хоть я и понимаю, что все это не всерьез, а, ей-богу, рад, что сижу здесь, а не внизу, вон там, где те люди… Да, да, вытаскивай меч! — продолжал он, устремив взор на Гамлета.— Что ты сделаешь мечом против нечистой силы?
В продолжение второго действия Партридж не делал почти никаких замечаний. Он только дивился красоте костюмов и не мог удержаться, видя выражение лица короля:
— Как же обманчиво может быть лицо человека! Nulla fides fronti[374], —по-моему, правильно сказано. Кто б мог подумать, посмотрев на короля, что он совершил убийство?
Потом он спросил о призраке, но Джонс, желая видеть, как он будет поражен, сказал только, что, может быть, он скоро увидит его в блеске пламени.
Партридж с трепетом ждал этой сцены; а когда призрак появился снова, он воскликнул:
— Вот он, сэр! Что вы теперь скажете? Испугался тот или нет? Испугался не меньше меня. Да и как тут не струсить? Ни за что на свете не хотел бы я быть на месте — как бить его? — сквайра Гамлета. Господи помилуй! Куда же девался дух? Побожусь, мне показалось, что под землю провалился!
— Да, глаза тебя не обманули, — отвечал Джонс.
— Ну да, я понимаю, это только представление, — продолжал Партридж, — кроме того, будь это взаправду, так миссис Миллер не смеялась бы, потому что вы-то, сэр, самого черта не испугаетесь… Постойте, постойте… Да, не удивительно, что ты в таком гневе: раскромсай ее, злодейку, на куски! Будь она мне родная мать, я бы не пощадил ее. После таких дел какая же может быть речь о почтении к матери?.. Ступай с богом, мне противно смотреть на тебя.
Сказав это, наш критик сидел молча до представления, которое Гамлет дает королю. Этой сцены он сначала не понял, но когда Джонс разъяснил ему смысл ее, он благословил судьбу, что никогда не совершил убийства; потом, обратившись к миссис Миллер, спросил, не показалось ли ей, что король встревожен, хоть оп хороший актер и всеми силами старается это скрыть.
— Вот уж не взял бы на душу греха этого злодея, даже чтобы сесть в кресло и повыше того, в котором он сидит. Не мудрено, что дал тягу. Из-за тебя больше не буду верить самой честной физиономии.
Внимание Партриджа привлекла далее сцена с могильщиками. Он был очень удивлен количеством выброшенных на сцену черепов, но Джонс объяснил ему, что действие происходит на одном из известнейших кладбищ столицы.
|
|
|
— Ну, так и не мудрено, что тут встают привидения, — отвечал Партридж.— Но хуже этого могильщика я отроду не видывал. Когда я был причетником, так наш пономарь выкопал бы три могилы, пока этот возится с одной. Он действует заступом так, точно первый раз в жизни взял его в руки. Пой, голубчик, пой! Видно, петь легче, чем работать.
Увидя, как Гамлет берет череп, он воскликнул:
— Удивительно, какие смельчаки на свете бывают! Я не ног бы заставить себя прикоснуться к останкам мертвеца ни за что на свете… А призрака все-таки испугался. Neino omnibus horis sapit.
Больше в продолжение спектакля не случилось ничего, достойного упоминания. Когда представление кончилось, Джонс спросил Партриджа, кто из актеров понравился ему больше всех, и педагог отвечал, несколько даже обидевшись за такой вопрос:
— Разумеется, король.
— Значит, вы расходитесь с общим мнением, мистер Партридж.— заметила миссис Миллер.— Все в один голос говорят, что Гамлета играет лучший актер, какой когда-либо выступал на сцене.
— Лучший актер? — повторил Партридж с презрительной усмешкой.— Да я сам сыграл бы не хуже. Если бы мне явился призрак, я поступил бы точь-в-точь, как он. А в сцене, как вы это называете, между ним и матерью, когда вы сказали, что он так тонко играет, — господи, да ведь каждый порядочный человек, имея дело с такой матерью, поступил бы точно так же. Вы, я вижу, подшучиваете надо мной. Правда, я никогда не бывал в лондонских театрах, но я видел, как играют в провинции. Король — дело другое: каждое слово произносит внятно, вдвое громче, чем Гамлет. Сразу видно, что актер.
Между тем как миссис Миллер разговаривала с Партриджем, к мистеру Джонсу подошла дама. в которой он тотчас же узнал миссис Фитцпатрик. Она сказала, что увидела его с другой стороны галереи и решила воспользоваться этим случаем, так как располагает сведениями, которые могут оказаться ему очень полезными. Она сообщила ему свой адрес и назначила свидание на другой день утром, но затем передумала и попросила зайти после полудня. Джонс обещал исполнить ее просьбу.
Так кончилось это посещение театра, где Партридж сильно позабавил не только Джонса и миссис Миллер, но и всех соседей, которые уделяли больше внимания его словам, чем тому, что происходило на сцене.
Боясь появления призрака, Партридж в эту ночь не ложился в постель и еще много следующих ночей, перед тем как лечь, часа два или три от страха обливался потом, а потом несколько раз в ужасе просыпался, крича: «Господи помилуй! Вот он!»
|
|
|
