ПРИМЕЧАНИЕ: Все герои, задействованные в сценах сексуального содержания, вымышленны и достигли возраста 18 лет.

Глава 1

В моих руках она так совершенна, так уязвима. Несомненно, для нее это впервые, но едва ли она мне признается. Убежден, мисс Грейнджер просто решила избавиться от репутации девственницы. Будучи проницательной ведьмой, она должна более чем мучительно понимать, что из себя представляет: ходячий учебник, поглощающее и выделяющее знания существо, равнодушное ко всему нерациональному. Не человек.

Звучит поразительно знакомо.

Она лежит, ожидая моего следующего движения, и в ее глазах желание и капелька страха. С таким усердием созданный и поддерживаемый ею образ сейчас отступает под напором страсти. Страсть. Страсть переполняет мисс Грейнджер. Если бы только кто-то из тех идиотов потрудился обратить внимание на девчонку, меня бы здесь не было, и не пришлось бы делать постыдную работу вместо какого-нибудь неопытного прыщавого юнца с выносливостью неопытного прыщавого юнца. Надо полагать, теперешние студенты оказались еще более неумелыми, чем обычно, даже когда дело доходит до того, чтобы дать волю твари, именуемой бушующими гормонами.

До известной степени мне жаль мисс Грейнджер. Это ее последняя ночь в стенах школы, после чего она отправится искать свою дорогу в жизни – неблагодарное занятие. Мир поглотит ее, как и многих до нее, и выплюнет, озлобленную и испорченную, или будет рвать на куски ее душу, пока не останется пустая телесная оболочка. И на исходе этой ночи она пала так низко, что позволила мне решить ее проблему. Мне, мастеру Зелий, сальноволосому мерзавцу, которого в равной степени боятся и ненавидят студенты, и над которым смеются коллеги. Постоянно. Прямо в лицо.

Такие возможности предоставляются столь редко, что я едва ли смогу отвергнуть предложение. Я для этого слишком человечен.

Склоняюсь к ней, захватываю ее губы своими, вовлекая в неспешный, изучающий поцелуй; ее вкус кружит голову. Она приоткрывает рот, позволяя мне войти; ее язык скользит по моему, даря осторожную ответную ласку. У Гермионы вкус невинности. Не найти иного подходящего сравнения. Прочные оковы внешней холодности и невозмутимости ослабляются, выпуская на волю малую толику моей скрытой внутренней сущности. Руки зарываются в ее мягкие кудри, и я притягиваю ее, чтобы поцеловать глубже, чувственнее. Уже опьянен, но еще полностью владею собой. Она в моей власти, и не важно, что оба мы ожидаем, будто я всё сделаю быстро, целенаправленно и совершенно бесстрастно – я буду потворствовать своим желаниям. Оправдываюсь перед собой: раз жизнь обещает достаточно мерзостей, так почему бы не предоставить мисс Грейнджер убежище от суровой действительности хоть ненадолго?

Я прерываю поцелуй, и Гермиона испускает разочарованный вздох, тут же переходящий в тихий всхлип, едва я уделяю все внимание бархатистой коже ее шеи, утыкаясь в нее носом и вдыхая аромат, снова и снова наслаждаясь соблазнительной невинностью. Пока она бессвязно шепчет, пока у нее перехватывает дыхание и с этих восхитительных губ срываются стоны, я слышу отклик собственного тела. Она наверняка чувствует мою эрекцию, когда я слегка трусь о ее бедра своими, чтобы дать выход нарастающему возбуждению.

Медленно скольжу губами по шее, спускаясь к вырезу ее блузки, и задеваю частично обнаженную ключицу. Когда я ощущаю подбородком грубую по сравнению с нежностью девичьей кожи ткань, мои руки оставляют ее волосы, чтобы расстегнуть пуговки. Щедро уделяю внимание каждому оголяющемуся участку; и это неспешное путешествие к конечной цели неимоверно заводит меня, торопит меня, но пока я сильнее своих инстинктов. Потраченные усилия окупятся с лихвой.

Последняя пуговица расстегнута; обвожу языком ее пупок и распахиваю полы ее блузки. На Гермионе нет бюстгальтера, чему я очень рад. Мои руки перемещаются вверх по ее телу к идеальным, упругим грудям. Большие пальцы, легко касаясь, очерчивают соски, заставляя ее хныкать от удовольствия. Не могу не улыбнуться при мысли, что превращаю мисс Всезнайку в живое воплощение вожделения. Сила, какую я над ней имею в этот миг, безумно возбуждает. По очереди накрываю соски губами, языком повторяю подаренную пальцами ласку, скользя по невероятно чувствительной коже, впитывая каждый звук, издаваемый в ответ, наслаждаясь тем, как она прижимается ко мне, требуя большего.

Мне хочется опуститься ниже и попробовать на вкус ее возбуждение, дотронуться языком до гладких складочек, влажных от доставляемого мною удовольствия. Я мог бы лизать ее клитор, лаская тугой маленький бутон, пока она, закричав, не кончит, смотреть, как она при этом извивается на моей постели, любоваться тем, как я заставляю ее отпустить себя. Но я эгоистично предпочитаю быть в ней, даря ей первый оргазм. По крайней мере, первый, доставленный мужчиной. Хочу чувствовать, как она сжимается вокруг меня, обхватывает меня и обволакивает все мое естество. Боги, как же мне этого хочется!

Достав палочку из складок мантии, я взмахом заставляю свою одежду исчезнуть, не желая терять время даром. У Гермионы перехватывает дыхание от соприкосновения наших тел, и мне требуется все самообладание, чтобы не застонать в ответ. Где бы она ни коснулась меня, кожу покалывает от наслаждения; я на секунду выпадаю из реальности, а придя в себя, готовлюсь взять ее, дразня головкой члена ее вход. Я смотрю Гермионе в глаза, желая убедиться, что именно этого она хочет, хочет по-прежнему.

– Пожалуйста, – умоляет она, произнося первое осмысленное слово с того момента, как я начал. Оно ласкает мой слух, пьянит разум, сладостно мешает мысли.

Я подаюсь вперед, скользя в нее, и теперь уже нет сил сдержать стон. Она такая горячая, такая тесная и такая… такая, какой должна быть. Это потрясающе и удивительно. Никогда ранее не чувствовал настолько всепоглощающей страсти ни к одной из женщин. Тонкая преграда встает на пути моего медленного вторжения, подтверждая то, что я уже знал. Смотрю в глаза Гермионе, и она едва заметно кивает в ответ. Не желая причинить боль, пусть и неизбежную, я осторожно двигаюсь дальше. Она зажмуривается, когда я прорываю девственную плеву и вхожу до конца. Отвлекаюсь от собственного удовольствия и сосредотачиваю мысли на Гермионе. В распахнувшихся карих глазах блестят слёзы. Я убираю с ее лба упавшие пряди волос, тычусь в ее шею и молю о прощении, лаская ее кожу, пока Гермиона не запускает нежные пальчики в мои волосы и не уверяет, что она в порядке.

Сдерживаясь из последних сил, выхожу из нее почти полностью, а потом погружаюсь вновь. Движения мучительно медленные, но я не осмеливаюсь наращивать темп, боясь навредить ей. Через несколько таких же скольжений желание становится болезненным.

– Северус, – шепчет Гермиона. Ее ногти впиваются в мои напряженные плечи, – пожалуйста, сильнее.

Ох, великий Мерлин, она просит брать ее жестче. Мое тело одерживает верх над разумом и толкается в нее, подгоняемое ее стонами. Ее веки трепещут, она пытается смотреть на меня, но теряет контроль. Я уже на грани… всего несколько погружений в эту бархатную нежность… еще немного, и я кончу. Держусь... терплю, преодолевая себя... на пределе... на краю, пока не чувствую зарождающийся трепет ее лона. Принимая меня глубже, она запрокидывает голову и издает долгий, низкий стон. Ее бедра поднимаются, своими беспорядочными движениями подталкивая меня к финалу.

– Северус! – всхлипывает она, и конец близок. Не могу дольше сдерживаться. С последним неконтролируемым толчком я изливаюсь в нее. Руки дрожат, едва удерживая мой вес, когда все силы отнимает потрясающее ощущение оргазма и мысль, что это Гермиона, готовая, алчущая Гермиона… что я кончаю в ней.

Медленно прихожу в себя, скатившись с нее и упав на спину. Гермиона поворачивается, чтобы посмотреть на меня, ее пальчики перебирают мои волосы, на губах играет мягкая улыбка.

Я не могу позволить ей это делать. Смотреть на меня так. Я не заслуживаю этого, не заслуживает и она.

Надеваю маску злобного ублюдка, скрывая страждущего Северуса, но изображаю лишь бледное подобие грозного взгляда:

– Вы получили, что хотели, теперь убирайтесь.

Взмахиваю палочкой, и Гермиона полностью одета, только мантия осталась висеть на спинке кресла.

Она смотрит на меня, открыв рот, очевидно, пытаясь придумать подходящий ответ. Глупая девчонка.

– Любезности излишни, мисс Грейнджер. Окажите нам обоим услугу и уходите.

Страждущий Северус сопротивляется, принуждает меня позволить ей остаться. Впустить ее в сердце.

Она продолжает меня рассматривать.

– Северус, я…

– Профессор Снейп! – рычу я, расхаживая по комнате и поглядывая на Гермиону, одинокую и беззащитную, на моей кровати.

– Профессор Снейп, – повторяет она, едва ли не насмешливо, – наверное, я могла бы навещать вас время от времени…

– Я сказал, выметайся! – оскаливаюсь я, швыряю ей мантию и распахиваю дверь.

Мой гнев вызван не ее глупостью. Скорее тем, что она осмелилась предположить, будто мое отношение к ней могло хоть немного измениться вследствие произошедшего. И это причиняет боль, ведь я отношусь к ней точно так же. Я всё так же люблю ее. Люблю всем сердцем. Как любил час, неделю, год назад. Но это не имеет значения. Чем скорее она покинет Хогвартс, тем лучше.

Наконец Гермиона идет к двери, но останавливается, чтобы нежно поцеловать меня в губы.

– Как пожелаешь, Северус, – шепчет она и уходит из моих покоев. Из моей жизни. Из моего сердца. В горле встает ком, слезы жгут глаза, но я борюсь – такого я не испытывал со времен, когда был ребенком.

Я машинально одеваюсь, забыв о магии. Это дает мне немного времени. Придя в себя, я обнаруживаю, что уже полностью одет и направляюсь к двери.

– Пошла ты к черту, Гермиона Грейнджер, – выплевываю я, и голос заполняет унылую комнату, тогда как вслед за мной захлопывается дверь.

Глава 2

Две недели. Две долгие мучительные недели. Две недели с тех пор, как Гермиона была в моих объятиях, в моей постели, моля о большем. Две недели. Словно вечность прошла. Я подозреваю, что она здесь, в доме на площади Гриммо, со своими неадекватными дружками-идиотами, притворяется, будто в мире все чудесно и замечательно. И шоколадные лягушки не тают во рту. Надеюсь, Поттер и Уизли ими подавятся.

Я прекрасно знаю, что поскольку мне больше не придется учить этих двоих, не следует будить спящего пса, образно выражаясь. Никогда. Вряд ли Гермиона… мисс Грейнджер увлечется одним из этих болванов, однако это всё те же восемнадцатилетние мальчишки, пребывающие во власти гормонов, и даже с их куриными мозгами они рано или поздно заметят: Гермиона – теплокровная особь женского пола. Весьма достойная особь.

К счастью, я обязан посещать дом Блэков раз в две недели. Стараюсь явиться за полночь, когда Молли Уизли уже убедится, что ненаглядные «детки» давно в своих постельках. Интересно, заметила ли «мамочка» изменение в «малышке Гермионе» две недели назад? Скажи, Молли, она всё та же твоя милая, маленькая девочка? Ее всё еще можно завернуть в одеяльце и задушить жалостливой любовью, потому что ты чувствуешь смехотворную необходимость разыгрывать наседку с любым, не вышедшим из нежного возраста? С любым, чью уязвимость ты хоть однажды наблюдала? Предполагаю, на меня ты уже не смотришь сквозь розовые очки. Слава Мерлину.

Но я отвлекся. Не мамочка Уизли причина нелегкого чувства, пронизывающего всего меня, бегущего по венам и грозящего мне аневризмой в самом ближайшем будущем. Интересно, что обитатели этого дома подумают о беспринципном Снейпе, беспокойно переминающемся на пороге? Ответ очевиден: не иначе, грядет конец света.

Набираюсь смелости... Бывало и хуже – всю свою сознательную жизнь я прожил во лжи. Очень многие еще сомневаются в моей преданности свету; сомневающиеся встречаются чаще, чем уверенные, и я отношусь к первым. Личиной больше, личиной меньше… Всего-то и нужно нацепить непробиваемую броню бессердечности и высокомерия. Потому что никто не должен знать… Особенно Гермиона. Глупая вертихвостка.

Глупая вертихвостка, которая быстро становится всепоглощающей одержимостью. Я жалок.

Я утратил самообладание, и охватившая меня злоба на самого себя многократно превышает по силе ту, что я вымещал на других. О, да, никто не избежит моего гнева. В первую очередь, я сам.

С этой мыслью я с грохотом захлопываю за собой дверь особняка на площади Гриммо, отчего портрет мамаши Блэк изрыгает потоки брани. Наслаждайся, Молли. Не стоит благодарности. Считай это подарком. Здание сотрясает топот, отличающийся изяществом и легкостью толпы ожиревших огров, исполняющих пируэты, и вскоре большинство обитателей злосчастного дома выскакивают на лестницу, предпринимая умилительные попытки заглушить выкрикиваемые миссис Блэк ругательства. Молли Уизли одаривает меня в высшей степени презрительным взглядом, который, будь он послан кем-то более достойным, заслужил бы мою похвалу. Я же, насладившись моментом, насмешливо улыбаюсь и протягиваю:

– Ооой.

– Тонкс! Ради Мерлина, не могла бы ты хоть раз попытаться…

Гермиона. Она стоит на ступенях; лицо порозовело от бешенства, волосы взъерошены со сна, или, по крайней мере, я надеюсь, что это воронье гнездо – результат именно сна. Она остолбенела. Ее халат, запахнутый в спешке, позволяет увидеть мягкий изгиб одной груди и открывает взору ее бедра. Мучительно хочется вновь прикоснуться к ее шелковистой коже. Множество совершенно непристойных, но бесконечно приятных способов прервать ее сон будоражащим вихрем проносятся в моей голове. Взгляд неотвратимо приковывается к ней. Она медленно закрывает удивленно открытый рот.

– Добрый вечер, профессор Снейп.

Абсолютно не способен определить, что она подразумевает под этими словами. Ее голос звучит натянуто, но взор смягчается. Будучи человеком, гордящимся своей способностью читать людей, я неожиданно чувствую себя гнусным обманщиком, что совершенно неуместно. Я не хочу Гермиону, она меня не волнует. Поднимая бровь и выдавая свою лучшую презрительную ухмылку, я с ног до головы окидываю ее уничтожающим взглядом и так, будто узрел нечто отвратительное, изрекаю:

– Мисс Грейнджер.

Затем Гермиона делает совершенно невероятную вещь. Она не убегает, не ударяется в слезы, даже не отвечает вполне заслуженным и ожидаемым оскорблением. Она закатывает глаза, словно я величайший идиот на планете, не стоящий ни секунды ее драгоценного времени, спускается по лестнице и неспешно следует на кухню. Я уверен, мисс Грейнджер издевается надо мной, используя мое собственное оружие. Невыносимая маленькая лживая стерва. Да как она смеет?

Люблю ее.

Веду себя, словно восторженный щенок, вроде тех жалких третьекурсниц, толпами бегающих за Поттером в школе; мой мозг умоляет пойти за ней в кухню и, что еще сильнее удручает, тело подчиняется. К счастью, удается придать себе разгневанный вид, пока я иду следом.

– Кофе, профессор? – любезно спрашивает Гермиона, даже не утруждаясь обернуться и убедиться, что это именно я.

Она не сомневалась: я последую за ней. Разрываюсь между тем, чтобы позволить сердцу воспарить при мысли, насколько хорошо она меня знает, и желанием оторвать ей голову за проклятое нахальство и самодовольство от возможности крутить мною, как ей вздумается.

Презрительно кривлюсь в ответ:

– Черный.

Судя по ее слегка приподнявшимся плечам, она усмехается.

– Сладкий, сэр?

Если это предполагалось, как непристойность, мисс Грейнджер, то вышло отвратительно. Должен признаться, сработало, но все равно отвратительно. Неуверенный в ответе, держу рот на замке и окидываю взглядом комнату в поисках чего-нибудь отвлекающего внимание.

– Советую, – говорит Гермиона. – Мерлин свидетель, у вас такое лицо, будто вы съели лимон.

– Ха и еще раз ха, мисс Грейнджер. Очень забавно.

Гермиона едва заметно качает головой и несколько раз ударяет кончиком палочки по стоящей перед ней кружке. Наконец она поворачивается ко мне и через всю кухню несет дымящиеся чашки, после чего с шумом опускает одну из них на стол, возле которого я стою. Усевшись напротив, она опирает скрещенные руки о столешницу и испытующе смотрит на меня.

– Сотри эту ухмылку со своего лица, ты, глупая девчонка. Я здесь не для того, чтобы извиняться.

По каким-то неясным мне причинам Гермиона смеется:

– Присядьте, сэр. Я не хочу напрягать шею из-за того, что вы упорствуете в своем воображаемом всемогуществе. Словно вы больше, чем человек.

Ошибаетесь, мисс Грейнджер. Ничтожней, чем человек. И могущество мое на исходе.

– Если так вам будет удобнее, – скалюсь я, садясь за стол.

Она одаривает меня крайне недоверчивым взглядом.

– Последний шанс, Северус, – шепчет Гермиона; подозрительно похоже на угрозу. – Конечно, я… наслаждалась твоим обществом той ночью и готова согласиться на что-то более… большее. В любом случае, я не намерена тратить время впустую, размышляя над упущенными возможностями, пока ты не признаешь, что это было нечто, выходящее за рамки «оказания мне услуги».

Я ошарашен. Совершенно непостижимо: Гермиона Грейнджер только что поставила мне ультиматум – признать собственные чувства или потерять все. Я буквально прикусываю свой острый, как бритва, язык, с кончика которого почти срывается едкий ответ. Когда сдерживаться долее становиться невозможным, в кухню неторопливо входят мистер Болван и его закадычный друг Идиот. Перед ними предстает картина: Гермиона и я сверлим друг друга глазами через стол, а между нами стоят нетронутыми чашки с кофе. И в своей безграничной мудрости Поттер выдает:

– Оставь ее в покое, Снейп. Ты больше не наш преподаватель.

Благодарю за столь тонкое наблюдение, Поттер. Поверьте, я вполне осведомлен, что больше не несу за вас ответственность; и выпускной вечер, завершившийся в узком кругу, останется для меня драгоценным воспоминанием на долгое время. Нет, этого я не скажу вслух – чувствую, оскорбление ее друзей не лучший способ одержать верх над мисс Грейнджер.

Я встаю из-за стола, понимая, что разговор окончен. Предположим, отношения с Гермионой могли бы стать чем-то увлекательным. Но существуют убедительные причины, по которым следует соблюдать полную и абсолютную секретность. Это не совсем выбор. Что я несу? Нет никакого выбора. Пристально глядя на мисс Грейнджер, я уже открываю рот с намерением проинформировать ее о чертовой невозможности таких «отношений», но вместо этого говорю:

– Полночь, мисс Грейнджер. Думаю, теперь ваша очередь принимать гостей.

Ооой.

 

Глава 3

В этот раз не будет осторожности. Не будет нежности. Никакого страждущего Северуса, вымаливающего у Гермионы, слишком быстро ставшей надменной и самонадеянной, уступить его жалким желаниям. Давно пора вернуть себе немного заносчивости, немного самоуважения – так лучше для обоих: для меня и для нее. Не то чтобы я был признателен за данное мне прозвище, но предпочту навечно остаться угрюмой, сальной летучей мышью-переростком, а не свихнувшимся от любви щенком. Пришло время вновь взять власть в свои руки, прежде чем мисс Грейнджер слепит из меня все, что пожелает.

Да. Я пронесусь вверх по лестнице, ворвусь в ее комнату, хлопну дверью, сорву с Гермионы одежду, абсолютно не заботясь о мнении этой самоуверенной девицы, и возьму ее прямо у холодной кирпичной стены. Никаких любезностей. Никаких чувств. Я буду трахать ее, пока она не взмолится о пощаде, а потом трахну ее снова. Или, возможно, перегну ее через койку, чтобы знала свое место, чтобы на коленях молила о большем. Я почти чувствую, как врываюсь в ее горячее тело без намека на мягкость, стремясь лишь к собственному наслаждению. И пока разум странствует по этому соблазнительному сну наяву, в моих мыслях больше нет Гермионы – только образы бессчетных шлюх Темного Лорда, преимущественно приходивших по своей воле, чтобы его приспешники оставались довольными и сговорчивыми. Безликие, безымянные, алчущие власти, и я скорее оскоплю себя, чем снова лягу в постель с одной из них. Они с равной вероятностью и убьют, и удовлетворят, если подумают, что существует шанс получить в результате даже малейший намек на превосходство. К тому же, я не самый любимый слуга Лорда.

Но я снова струсил. Я жалок. В последнее время я слишком часто употребляю это слово по отношению к себе.

Больше такого не случится. Я не уступлю ей. И себе не уступлю. Я – сильнее. Совсем скоро она вновь увидит во мне того отвратительного типа, каким я и являюсь, и в ужасе бросится прочь. Почему бы не уберечь ее от мучений и просто не уйти, пока есть силы? Если я не побегу к ней, как сентиментальный кретин, а вместо этого оставлю ее в неизвестности, то непременно верну себе звание отъявленной скотины. Она расскажет своим друзьям-нытикам, что я совершеннейшая и непроходимая задница, с чем те охотно согласятся, но станут смотреть на нее, как на прокаженную, за одно допущение мысли о возможности быть со мной. Если же она упомянет факт лишения ее невинности, меня поймают пресловутые Удивительный Мальчик и его верный дружок Недоумок и превратят мою жизнь в сущий ад. Я же только-только от них избавился! Не желаю проходить через это снова.

Кроме того, я хочу ее.

Ладно, Северус. Просто пойди к ней, но в этот раз не позволяй ей взять тебя за яйца. Ну, по крайней мере, метафорически.

Отлично. Мне это раз плюнуть. И все же я опоздаю – это застанет ее врасплох или заставит спуститься в мою комнату в особняке Блэков. Да, так лучше всего: пусть придет ко мне сама.

Минуты, а затем и часы текут так медленно, словно кто-то наложил на мои комнаты замедляющие время чары. Уже почти час ночи. И целый час, прошедший с назначенного для встречи с Гермионой времени. Ни единого намека на нее. Заносчивая вертихвостка! Как она смеет сидеть там и ждать меня?!

Я иду тишайшей походкой, какая только возможна для разъяренного человека, взлетаю по лестнице и останавливаюсь перед дверью в спальню Гермионы. Во всяком случае, я надеюсь, что это ее спальня. Не желая перебудить весь дом, я решительно, но негромко стучусь и жду. И жду. Ничего. Пытаюсь еще раз – снова нет ответа.

Мерлин. Вдруг с ней что-то случилось? Когда я видел ее в последний раз? Пять часов назад? Шесть? Вдруг Темный Лорд узнал о нас? Маленькая грязнокровая любовница Северуса. Лорд будет рад. Мерлин, Гермиона! Я боюсь даже подумать о том, что он с ней сделает. А потом отдаст ее своим «верным слугам» для удовлетворения отвратительных прихотей. Одна лишь тень подобных мыслей сводит меня с ума.

Я распахиваю дверь и оглядываю комнату, слабо освещенную несколькими свечами в стеклянных подсвечниках. Мягкие блики скользят по стенам, и в неясном свете я вижу, что Гермионы здесь нет. На полу лежит ее одежда, та, в которой она была вчера, когда улыбалась мне, вернувшемуся в дом на площади Гриммо… когда я презрительно ухмылялся в ответ. Гермиона!

Мерлин! Послушай, ты разумный и даже порой здравомыслящий мужчина, Северус, успокойся, прекрати вести себя, как перепуганная старая наседка… как Молли Уизли… и рассуждай рационально. Гермиона в порядке. Она ушла на прогулку. В час ночи. По темным, опасным улицам Лондона. Да, это отличный способ успокоиться. Дурак!

Руки обвиваются вокруг моей талии. Мягкие губы касаются моей шеи. Женское тело – в этом нет сомнений – прижимается к моей спине. Боги, потрясающие ощущения. Чертовка!

Грубо отдирая от себя ее пальцы, я оборачиваюсь и оказываюсь к ней лицом.

– И где, скажи на милость, ты была? – ощериваюсь я, мой гнев грозит вырваться наружу.

А она едва не смеется надо мной:

– Догадайся, Северус.

Наглая девка. Хотя, конечно, мог бы и догадаться. Мокрые волосы, халат… влажная кожа… много влажной кожи. Да пошло оно все к Аиду и обратно! Как я вообще могу сердиться на нее, пожирая глазами это восхитительное тело?

– Уже час ночи. Час с тех пор, как я приказал тебе быть здесь. Что дает тебе право уходить и принимать душ, когда я точно указал тебе время: полночь?

Я веду себя как полный и абсолютно глупый ублюдок. Этим-то я и известен, так почему не воспользоваться?

Потому, Северус, болван ты этакий, что перед тобой стоит великолепная желанная женщина, облаченная лишь в небольшое, оставляющее мало места воображению, полотенце, и она выглядит настолько соблазнительной, что любой нормальный мужчина уже давно послал бы подальше свое самолюбие и взял бы принадлежащее ему по праву.

– Что ж, – говорит она, будто обращаясь к истеричному двухлетнему ребенку, – в течение трех четвертей часа разубеждая Гарри и Рона в необходимости защищать меня от тебя, ненаглядного, я не успела подготовиться. Я подумала, ты предпочтешь, чтобы я не благоухала так, словно неделю не мылась. Хотя, если тебе нравится запах кого-то, кто целый день потел, как тролль, упражняясь в защите от темных искусств, то, конечно, в другой раз я не стану утруждаться!

Вот это да! Она смеется надо мной? Ну, и что? К тому же она очень, очень соблазнительна в гневе.

Не-совсем-болван Северус побеждает. Я грубо приподнимаю ее подбородок и жадно припадаю к ней со смесью клокочущих во мне гнева и желания. Мои губы сминают ее губы, мой язык насилует ее язык. Мои пальцы путаются в ее мокрых волосах, и я крепко сжимаю их, а сам еще глубже, еще неистовее исследую ее сладкий рот.

Освободив ее совершенно измученные уста, я набрасываюсь на ее шею, впиваюсь в нежную влажную кожу, оставляя на Гермионе мои метки. Теперь она принадлежит мне. Она издает звуки удовольствия и боли, но пока перевес на стороне блаженства, я не собираюсь останавливаться. Гермиона хочет этого, ей это нужно. Мне это нужно. Она не одна из тех шлюх Темного Лорда. Она – женщина, которая вожделеет меня ради меня самого, не ради того, что я могу для нее сделать. Одному Мерлину известно, почему, но теперь это имеет значение.

Высвобождаю руку из плена ее волос и кладу ей на спину, укрытую полотенцем, чтобы прижать ее теснее. Моя ладонь поглаживает поясницу, мягкие полушария ягодиц, приподнимая полотенце, скользит к промежности. Дотрагиваюсь до шелковистой кожи, и у Гермионы перехватывает дыхание, а меня с головой накрывает возбуждение.

Медленно мои пальцы движутся по внутренней стороне ее бедра. Гермиона стонет. Совершенно изумительный звук. Дотрагиваюсь до ее складочек, и они мокрые, но душ ни при чем. Я делаю с ней это. Я возбудил ее так сильно, что она трется о мои пальцы в отчаянном желании большего. Удивительная…

Не могу дольше сдерживаться, но вижу – и не нужно. Она совершенно точно готова, а если и оставались сомнения, ее всхлип: «Северус, пожалуйста!» развеял их все. Она недовольна, когда я убираю руки, но это лишь на мгновение, чтобы расстегнуть штаны и выпутаться из них. Руки возвращаются на ее задницу, отрывают Гермиону от пола, и через три стремительных шага я пригвождаю ее к прохладному дереву двери. С глухим рыком врываюсь в девчонку, затем замираю, наслаждаясь ею. Она страстно стонет, уткнувшись в мое плечо, ее дыхание щекочет кожу на шее и щеке, сводит с ума.

Вонзаюсь в нее, устанавливая неистовый ритм, вминая ее в дверь. Ее ногти царапают мою спину – останутся следы. Так она утверждает свое право на меня. Слегка ослабляя хватку, я освобождаю одну руку. Почти в беспамятстве распахиваю всё еще обмотанное вокруг нее полотенце, ласкаю ее грудь, пощипываю сосок. Гермиона тяжело дышит, откидывает назад голову и судорожно сжимается вокруг меня. Это самое прекрасное зрелище, какое мне только доводилось видеть: женщина, на которой я помешан. Ее глаза закрыты, а на лице застыло выражение страсти и абсолютного довольства. Она еще раз выдыхает мое имя. Я кончаю. Каким-то образом мне удается удерживать ее, хотя ноги дрожат, как после пыток круциатусом, но только от бесконечно более приятного занятия. Уж поверьте мне, я-то знаю.

С неимоверным усилием несу Гермиону, прильнувшую к моей шее и шепчущую бессвязные восхитительные глупости, к кровати и кладу на покрывало.

А теперь мне хочется сбежать. Все это слишком для человека, который гордится совершенством контроля над собственными эмоциями, у которого нет ни чувств, ни, уж конечно, желания позаботиться о лохматой заучке. Гермиона ласково смотрит на меня.

– Северус? – шепчет она.

– Что? – я почти кричу на нее, злясь на себя за свою любовь к ней. Злясь на нее за принятие меня таким, какой я есть.

– Останься, – она протягивает мне руку, берет за запястье и мягко заставляет лечь рядом с ней.

Ладно, останусь ненадолго.

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: