 |
Глава VIII Снова продолжение
|
|
|
|
Вошедший джентльмен был не кто иной, как мистер Вестерн. Едва он увидел Олверти, как, не обращая ни малейшего внимания на присутствие миссис Вотерс, завопил благим матом:
— Славные дела творятся в моем доме! Вот уж неразбериха, не приведи господи! Наказание мне с дочерью!
— В чем дело, сосед? — спросил Олверти.
— А в том, что когда я думал, что она уже стала шелковая, когда она обещала мне исполнить все мои желания и я уже надеялся, что остается только послать за нотариусом и покончить дело, — можете себе представить, что я обнаружил? Эта сучка все время водила меня за нос и переписывалась с вашим пащенком. Сестра, с которой я из-за нее побранился, черкнула мне об этом, и я велел обыскать ее карманы, когда она спала; и точно, нашлось письмо за собственноручной подписью прохвоста. У меня не хватило терпения дочитать и до половины, так как оно длиннее проповеди священника Сапла, но я вижу ясно, что все оно о любви; да и о чем же больше им переписываться? Я опять посадил ее под замок и завтра утром отправлю в деревню, если она не согласится сейчас же пойти под венец. До конца дней своих она будет жить на чердаке и питаться хлебом и водой; и чем скорей окочурится, тем лучше. Да только она живуча, подлая, много еще хлопот мне доставит.
— Вы знаете, мистер Вестерн, —отвечал Олверти, — я всегда возражал против насилия, и вы мне обещали к нему не прибегать.
— Ну да, но только при условии, что она и без того даст свое согласие. Тысяча чертей! Разве я не вправе делать с родной дочерью, что хочу, особенно для ее же добра?
— Вот что, сосед, — отвечал Олверти, — если вы позволите, я попробую поговорить с вашей дочерью.
— В самом деле? — воскликнул Вестерн. — Вот это по-дружески и по-соседски! Авось вы с ней успеете больше моего: она о вас очень высокого мнения.
|
|
|
— Если так, то поезжайте домой и освободите мисс Софью, а я буду у нее через полчаса.
— А что, если она тем временем сбежит с ним? — сказал Вестерн.— Стряпчий Даулинг говорит, что нет никакой надежды на то, чтобы молодчика повесили: раненый жив и, вероятно, поправится, а Джонса скоро выпустят на свободу.
— Так, значит, это вы поручили расследовать это дело и предпринять разные шаги?
— Нет, я ему ничего не поручал: он сам сказал мне это сейчас.
— Сейчас? Где же вы его видели? Мне самому необходимо видеть мистера Даулинга.
— Вы его увидите, когда приедете ко мне: у меня на квартире сейчас происходит совещание адвокатов по поводу одной закладной. По милости этого честного джентльмена, мистера Найтингейла, я, того и гляди, потеряю две или три тысячи фунтов.
— Хорошо, сэр, — сказал Олверти, — я буду у вас через полчаса.
— И послушайтесь хоть раз моего глупого совета, — продолжал Вестерн, — мягкие меры вы с ней оставьте: помяните мое слово — они ни к чему не приведут. Я уж их пробовал. Ее надо застращать, другого способа нет. Скажите ей, что я ее отец, что непослушание отцу большой грех и что на том свете ее ждет за это страшное наказание, а потом пригрозите, что здесь она будет посажена на всю жизнь под замок — на хлеб и на воду.
— Сделаю все, что могу, — отвечал Олверти, — потому что, повторяю, я был бы чрезвычайно рад породниться с этим милым созданием.
— Да, на этот предмет девка что надо! — воскликнул сквайр.— Такой лакомый кусочек не скоро сыщешь: говорю это, хоть она моя родная дочь. И если только она будет меня слушаться, так за сто миль не найдется такого отца, который бы любил свою дочь больше моего. Но вы, я вижу, заняты с дамой, так что я ухожу и жду вас. Ваш покорный слуга.
Когда мистер Вестерн ушел, миссис Вотерс сказала:
|
|
|
— Я вижу, сэр, сквайр совсем забыл меня. Думаю, что и вы, мистер Олверти, меня бы не узнали. Я сильно изменилась с того дня, как вы изволили дать мне совет, последовав которому, я была бы счастлива.
— Поверьте, сударыня, я был очень огорчен, узнав, что вы пошли по другому пути.
— Поверьте, сэр, я попалась в предательски расставленную мне ловушку; и если бы вы знали все подробности, то это хотя и не могло бы оправдать меня в ваших глазах, но послужило бы для меня смягчающим обстоятельством и тронуло бы ваше сердце. Теперь вам некогда меня слушать, но уверяю вас, что я была обманута торжественнейшими обещаниями жениться; перед небом я была с ним обвенчана. Я много читала по этому предмету и пришла к убеждению, что обряд нужен только для узаконения брака и имеет чисто мирское значение, давая женщине привилегии жены; но та, которая остается верной одному мужчине, торжественно дав ему слово, мало в чем может упрекнуть себя перед своей совестью, что бы о ней ни говорили люди.
— Очень жаль, сударыня, что вы извлекли такой плохой урок из ваших чтений. Вам надо было получить или гораздо больше знаний, и.in остаться совсем невежественной. И кроме того, сударыня, боюсь, что у вас на душе не один этот грех.
— Клянусь вам всем святым, что при его жизни, в течение двенадцати лет, я не знала других грехов. Но поставьте себя, сэр, на мое место: что может сделать женщина, лишившаяся доброго имени и оставленная без поддержки? Разве добрые люди потерпят возвращение заблудшей овцы на путь добродетели, как бы она этого ни желала? И, конечно, я бы избрала этот путь, если бы это было в моей власти; но нужда толкнула меня в объятия капитана Вотерса, с которым, правда, еще не обвенчавшись, я живу несколько лет как жена и ношу его имя. Я рассталась с ним в Ворчестере, когда он отправился в поход против мятежников, и после этого случайно встретилась с мистером Джонсом, освободившим меня из рук одного мерзавца. Это человек, достойный во всех отношениях. Я думаю, нет юноши в его возрасте более чуждого порока, и очень немногие обладают десятой долей его добродетелей; к тому же, сколько бы он ни нагрешил, я твердо убеждена, что он принял сейчас непоколебимое решение исправиться.
— Надеюсь, что это так и что он не отступится от своего решения. Добавлю, что я питаю те же надежды и по отношению к вам. Я с вами согласен: люди в таких случаях действительно беспощадны; все-таки время и настойчивость в конце концов одержат верх над их, если можно так сказать, нерасположением к состраданию, ибо хотя они не обладают готовностью, как отец наш небесный, принимать кающегося грешника, однако чистосердечное раскаяние смягчает в конце концов самые черствые сердца. Во всяком случае, можете быть уверены, миссис Вотерс, что если я увижу искренность ваших добрых намерений, то всеми силами помогу вам в них укрепиться.
|
|
|
Миссис Вотерс упала на колени и со слезами на глазах, в самых прочувствованных выражениях поблагодарила мистера Олверти за его доброту, которая, как она правильно заметила, походила больше на ангельскую, чем на человеческую.
Олверти поднял ее и очень ласково, подбирая самые нежные слова, принялся утешать, когда в комнату вошел мистер Даулинг. Увидев миссис Вотерс, он остановился, немного опешив, но скоро овладел собой и сказал, что страшно спешит на совещание к мистеру Вестерну, однако счел долгом зайти сообщить Олверти мнение юристов о рассказанном ему случае. Они полагают, что дело с банковыми билетами не является преступлением, но что можно вчинить иск против утаенной находки, и если присяжные признают найденные деньги собственностью истца, то суд постановит вернуть их ему.
Не отвечая ни слова, Олверти запер дверь, подошел к Даулингу и, строго посмотрев на него, сказал:
— Как бы вы ни спешили, сэр, прежде я должен получить от вас ответ на некоторые вопросы. Знаете вы эту даму?
— Эту даму, сэр? — отвечал Даулинг в большой нерешительности.
Тогда Олверти торжественно сказал:
— Слушайте, мистер Даулинг, если вы дорожите моим расположением, если не хотите, чтобы я сию же минуту уволил вас со службы, не виляйте и не лукавьте, а отвечайте прямо и правдиво на все мои вопросы. Знаете вы эту даму?
— Да, сэр, — отвечал Даулинг, — я ее видел.
— Где. сэр?
— У нее на квартире.
|
|
|
— По какому же делу вы к ней ходили, сэр, и кто вас посылал.
— Я ходил, сэр, разузнать, сэр, насчет мистера Джонса.
— Кто вас посылал?
— Кто, сэр? Меня посылал мистер Блайфил, сэр.
— Что же вы говорили этой даме по его поручению?
— Извините, сэр, я не могу припомнить все от слова до слова.
— Не угодно ли вам, сударыня, помочь памяти этого джентльмена?
— Он говорил мне, сэр, — сказала миссис Вотерс, — что если мистер Джонс убил моего мужа, то один почтенный джентльмен, хорошо знающий, что это за мерзавец, готов дать мне сколько угодно денег на преследование его судебным порядком. Могу присягнуть, что это его подлинные слова.
— Вы это говорили, сэр? — спросил Олверти.
— Не могу припомнить в точности, но что-то в этом роде.
— И это велел вам сказать мистер Блайфил?
— Разумеется, сэр, я не пошел бы по собственному почину и в делах такого рода не превысил бы по своей воле данных мне полномочий. Если я это сказал, значит, именно так понял предписания мистера Блайфила.
— Послушайте, мистер Даулинг, — сказал Олверти, — обещаю вам перед этой дамой, что я готов простить вам все, предпринятое вами в этом деле по приказанию мистера Блайфила, но при условии, если вы мне скажете всю правду, ибо я верю, что вы не стали бы действовать по собственному почину, не имея надлежащих полномочий. Мистер Блайфил поручал вам также расспросить двух молодцов с Олдерсгейта?
— Поручал, сэр.
— Какие же предписания дал он вам? Припомните хорошенько и передайте как можно точнее его слова.
— Извольте, сэр. Мистер Блайфил поручил мне отыскать свидетелей поединка. Он сказал, что опасается, как бы мистер Джонс или его друзья не подкупили их. Кровь, сказал он, требует крови, и не только укрыватели убийцы, но и те, кто недостаточно помогает предать его в руки правосудия, являются его сообщниками. Он сказал также, что вы очень желаете привлечения этого негодяя к суду, хотя вам и неудобно действовать самому.
— Он это сказал? — спросил Олверти.
— Да, сэр.— отвечал Даулинг.— Я, конечно, ни для кого на свете, кроме вашей милости, не пошел бы так далеко.
— А как далеко, сэр? — спросил Олверти.
— Не подумайте, пожалуйста, сэр, чтобы я согласился наущать к лжесвидетельству; но есть два способа давать показания. Я им предложил поэтому отказаться от награды, если она была им обещана противной стороной, и дал понять, что они не останутся в убытке, честно показывая правду. Я сказал, что мистер Джонс, как нам передавали, начал первый и что если это правда, то чтобы они так и показали; и я намекнул им, что от этого они ничего не потеряют.
— Да, вы действительно зашли далеко, — сказал Олверти.
|
|
|
— Поверьте, сэр, я не побуждал их говорить неправду, да не решился бы и на то, что я сделал, если бы не думал, что доставлю вам удовольствие.
— Вероятно, вы бы этого не думали, если бы знали, что этот мистер Джонс мой родной племянник.
— Я полагал, сэр, что мне не подобает считаться с тем, что вы, по-видимому, желаете держать втайне.
— Как! — воскликнул Олверти.— Неужели вам это было известно?
— Если ваша милость приказывает мне говорить, я скажу всю правду. Да, сэр, я это знал; ведь это были едва ли не последние слова миссис Блайфил, которые она произнесла на ложе смерти, вручая мне письмо, доставленное вашей милости.
— Какое письмо? — удивился Олверти.
— То письмо, сэр, которое я привез из Солсбери и передал в руки мистера Блайфила.
— Боже! Что же сказала вам сестра? Повторите мне ее слова.
— Она взяла меня за руку и сказала, вручая мне письмо; «Я едва соображаю, что я написала. Скажите брату, что мистер Джонс — его племянник… Что он мой сын… Дай бог ему счастья», — и с этими словами упала на изголовье в предсмертной агонии. Я тотчас кликнул людей, но она уже ничего не могла сказать и через несколько минут скончалась.
Олверти некоторое время хранил молчание, возведя глаза к небу, потом обратился к Даулингу с вопросом:
— Как же вы не отдали мне этого письма?
— Благоволите вспомнить, сэр, что вы в то время были больны и лежала в постели; я же, как всегда, страшно торопился и передал письмо и поручение мистеру Блайфилу, пообещавшему доставить их вам. После он говорил мне, что все это исполнил, но что ваша милость отчасти из любви к мистеру Джонсу, отчасти из уважения к вашей почтенной сестре не желает предавать дела гласности; поэтому, сэр, если бы вы не заговорили о нем первый, я, разумеется, не счел бы себя вправе коснуться этого предмета как в разговоре с вашей милостью, так и с кем-либо другим.
Нам уже случилось где-то заметить, что человек способен облекать ложь в слова правды; так было и в настоящем случае. Блайфил действительно сказал Даулингу то, о чем тот доложил Олверти, но не вводил его в заблуждение и даже не считал себя на это способным. На самом деле единственным побуждением, заставлявшим Даулинга хранить тайну, были обещания Блайфила; теперь же, ясно увидев, что Блайфил не может их сдержать, он счел уместным сделать свое признание, чему немало содействовали обещание простить его, грозные взгляды и властный тон Олверти, а также открытия, сделанные им ранее, и то обстоятельство, что он был захвачен врасплох и не имел времени придумать увертку.
Олверти, по-видимому, остался очень доволен рассказом Даулинга и, строго приказав ему никому не говорить о том, что между ними произошло, проводил его до самых дверей, чтобы он не мог повидаться с Блайфилом. А Блайфил между тем ликовал в своей комнате, что так ловко обманул дядю, совсем не подозревая, что происходит внизу.
Возвращаясь к себе, Олверти встретил на пороге миссис Миллер; бледная и с перекошенным от ужаса лицом, она сказала ему:
— Боже мой, сэр, эта безнравственная женщина была у вас, и вы знаете все! Но, ради бога, не отворачивайтесь по этому случаю от несчастного юноши. Поймите, сэр, что он не знал, что это его мать; это открытие само по себе, наверно, повергло его в глубочайшее отчаяние; пощадите его!
— Сударыня, — отвечал Олверти, —я так поражен тем, что сейчас услышал, что не в состоянии что-нибудь сказать вам. Пожалуйте ко мне в комнату. Да, миссис Миллер, я открыл удивительные вещи, и вы скоро все узнаете.
Бедная женщина последовала за ним, дрожа всем телом, а Олверти подошел к миссис Вотерс, взял ее за руку и, обратись к миссис Миллер, сказал:
— Чем наградить мне эту благородную женщину за оказанную мне услугу? Вы тысячу раз слышали, миссис Миллер, как я называл молодого человека, которому вы так преданы, своим сыном. Но у меня и в мыслях не было, что он мне сродни… Ваш друг, сударыня, — мой племянник; он брат этой гадины, которую я так долго пригревал на своей груди… Миссис Вотерс сама вам расскажет все подробности и как случилось, что мальчик прослыл ее сыном. Да, миссис Миллер, теперь я вижу, что его оклеветали; оклеветал человек, в котором вы совершенно справедливо подозревали мерзавца. Да, он действительно мерзавец и подлец.
Радость, охватившая миссис Миллер, отняла у нее способность речи, и вдова лишилась бы даже чувств, если бы на помощь ей своевременно не подоспел благодетельный поток слез. Наконец, немного придя в себя и вновь обретя дар слова, она сказала:
— Так, значит, любезнейший мистер Джонс — ваш племянник, сэр, а не сын этой дамы? И я увижу его наконец счастливым, как он того заслуживает?
— Он точно мой племянник, — отвечал Олверти, — и я надеюсь, что ваше желание сбудется.
— И вы обязаны таким важным открытием этой достопочтенной даме? — продолжала миссис Миллер.
— Да, ей.
— Так да благословит же господь и да пошлет он ей всякого счастья! — воскликнула миссис Миллер, упав на колени.— И да простит ей за одно это доброе дело все грехи ее, как бы много их ни было!
Тогда миссис Вотерс сообщила, что Джонс, вероятно, скоро будет выпущен на волю. потому что хирург пошел с одним дворянином к судье, посадившему его в тюрьму, засвидетельствовать, что мистер Фитцпатрик вне всякой опасности, и добиться освобождения заключенного.
Олверти сказал, что рад будет, возвратясь домой, застать у себя племянника, но что сейчас ему нужно уйти по одному важному делу. Он велел слуге кликнуть портшез и простился с дамами.
Мистер Блайфил, услышав, что заказан портшез, спустился проводить дядю: он никогда не забывал исполнить этот долг вежливости. Он спросил дядю, не уезжает ли он, — что было вежливой формой вопроса, куда он едет. Но так как дядя не отвечал ни слова, то Блайфил пожелал узнать, когда ему угодно будет возвратиться. Олверти не дал ответа и на этот вопрос, и только уже садясь в портшез, обернулся и проговорил:
— Послушайте, сэр, позаботьтесь отыскать к моему возвращению письмо ко мне вашей матери, написанное ею на смертном ложе.
С этими словами Олверти уехал, оставив Блайфила в положении, которому мог бы позавидовать лишь человек, поднимающийся на виселицу.
|
|
|
