Отказ подчиниться приказам

Из солдат «курортного» поезда пришлось сформировать боевые группы на отрезке маршрута Роззиттен — Дюнабург, потому что в районе действовали партизаны. Однако в Дюнабург мы прибыли без происшествий. Нас сразу же переправили в наши части. Невероятно, но все выглядело как в мирное время! Танки были рассредоточены, так сказать, в состоянии произведения ремонта. Экипажи разбили палатки, загорали и писали письма. Естественно, все знали, что такое приятное положение дел не может слишком долго продлиться.

Поскольку на поездах мы считались боевыми подразделениями, у нас были совершенно потрясающие пайки, по сравнению с теми, что мы обычно получали. Слишком скудное снабжение во время операций с лихвой компенсировалось здесь, доходя до уровня роскоши. Никто не ел суп, потому что он был слишком жирным. Кто станет есть стандартную пищу, если каждый волен выбрать для себя все, что только душа пожелает. Следует упомянуть, что каждая часть содержала большое стадо крупного скота и мелкой живности: коров, свиней, гусей, уток и цыплят. Для ухода за скотиной было создано специальное отделение. Мы жили роскошно в этот период. Настолько хорошо, что, скажем, вернувшиеся домой завидовали нам. Мы ели всевозможные деликатесы. Но никто не знает так хорошо, как солдат, насколько бренны земные блага.

Русские часто водили нас за нос. Они ни разу не проводили массированной атаки на север с флангов. Иногда противник беспокоил нас силами до полка, но это ни к чему не приводило.

11 июля близ Карасина состоялся наш первый настоящий боевой контакт с противником. Русских не совсем [186] устраивало то, каким образом проходят наши позиции и стремление постепенно их укреплять. Поэтому мы должны были помочь нашим товарищам из пехоты занять господствующую возвышенность. Это не представляло для нас большой трудности, поскольку сами по себе русские не были сильны, и у них почти отсутствовали танки. К тому же они сосредотачивались исключительно на наступлении на запад.

Во время операции нам выдалась возможность подбить одинокий «Т-34», который показался у кромки леса. Радость омрачило происшествие с нашим храбрым обер-фельдфебелем Цветти, бедным парнем родом из области Штирия в Австрии. Мы заправлялись за пригорком, далеко за пределами видимости русских, когда пуля попала в него рикошетом, как гром среди ясного неба. Стоя в своем танке, он помогал грузить боеприпасы, когда шальная пуля попала в него, выбрав из всех частей тела ту, о которой так часто умалчивают в литературных произведениях. Во всяком случае, в Германии в Средние века еще можно было сказать в приличном обществе, что она попала ему в «задницу». Кроме того, мы все над этим хохотали, чем сильно его разозлили. Цветти, с которым никогда ничего не случалось в бою, пришлось эвакуировать из-за этого досадного инцидента. Открытую рану не вылечишь без госпитализации. Позднее я встретил его в 502-м запасном батальоне.

Через два дня русские снова оживились у Карасина. Мы действовали на участке 380-го гренадерского полка, когда я встретил лейтенанта-резервиста Бернда Шэцле. Он получил Рыцарский крест за боевые действия зимой в ранге командира взвода и состоял при нас офицером связи. Как у истинного шваба, у него было настоящее швабское имя, которое в переводе на английский означает нечто вроде «небольшого сокровища». После того тяжелого ранения я вновь встретил его на корабле, который должен был доставить нас домой. Шэцле тогда был всего лишь ранен в руку и мог ходить. Благодаря ему я не лежал таким уж беспомощным и забытым. Он [187] позаботился, чтобы я мог отдыхать на палубе, и опекал меня во время всей длительной поездки.

Во время совещания командного состава перед командным пунктом 380-го пехотного полка нам был нанесен неожиданный визит. Прибыл корреспондент кинохроники, и его сюжет вошел в хроникальный фильм. Для того чтобы сделать свой эпизод еще более реалистичным, он попросил у меня разрешения поехать вместе с нами на следующую операцию. Мне не хотелось брать его с собой, потому что в наших машинах и без того было тесно. Но поскольку операция, по всей вероятности, не должна была стать слишком уж тяжелой, я позволил себя уговорить. В первый и последний раз!

Господин из кинохроники занял место заряжающего, так, чтобы можно было снимать из башенного люка. Наша операция преследовала цель выровнять линию фронта. Фельдфебель Кершер выдвинулся на восток слишком далеко, в результате чего с тремя танками почти застрял в болоте. Я занял позицию на возвышенности, откуда открывался великолепный обзор русских позиций. Противник демонстрировал малое понимание намерений кинематографиста и был достаточно нагл для того, чтобы выпустить в нашу сторону несколько снарядов. Короче говоря, этот парень ни разу не высунулся с камерой из люка. Он всегда кричал «цель», как только мы делали выстрел, и так меня разозлил этим, что я оставался на холме до тех пор, пока не вернулся фельдфебель Кершер. Будь я один, давно перевалил бы за холм, но обходительность по отношению к моему гостю требовала, чтобы он тоже получил какое-то впечатление.

Незадолго до нашего возвращения появились русские с двумя танками, двигавшимися вдоль кромки леса примерно в 1200 метрах перед нами. Однако они вовсе не хотели с нами связываться, просто шли через наш фронт. Я намеренно достаточно долго сдерживался, давая гостю время привести свою камеру в «состояние боеготовности». Он мог заснять реальное уничтожение русского танка, но этого не произошло. Мой первый снаряд прошел мимо, а русские поспешно скрылись из виду, укрывшись в лесу. [188] Эффект от нашего выстрела оказался куда более впечатляющим для нашего кинооператора. Когда вылетел снаряд, он нырнул в башню, как будто получил удар. Наш заряжающий, которому он помешал, конечно, не смог заряжать. Таким образом, оба русских танка были обязаны этой удачей нашему репортеру. Наш друг кинооператор вряд ли когда-нибудь снова выразит желание во время войны поездить в танке. Амбиции и готовность идти в бой — две разные вещи, особенно когда перед тобой враг.

Я был откомандирован в дивизию 15 июля и придан боевой группе, которая незначительными силами создала линию обороны у пункта Маруга. Командовал боевой группой бывший комендант большого города в оккупированных восточных территориях до участия в боевых действиях на фронте. Он не вполне владел ситуацией. В моем присутствии командир дивизии успокоил его по телефону и заверил, что к утру я появлюсь со своими «тиграми».

Ровно в 6 утра лейтенант Эйхорн и я прибыли в автомобиле на командный пункт боевой группы. Я доложился генералу, который был явно удивлен, что не услышал приближающихся «тигров». Он был еще больше поражен, когда я кратко ему доложил, что мои машины, вероятно, в пути, но смогут прибыть самое раннее в 8 часов. Имевший высокий чин господин сказал любезным тоном:

— Ну, друг мой, вам просто повезло! Наша атака, к вашему сведению, начинается в 8 часов!

Иногда нелегко говорить с генералом, особенно в такие критические моменты. Я попытался объяснить ему, что не может быть и речи о нашей боеготовности в 8 часов, потому что я должен провести разведку дорог, ведущих к линии фронта. Кроме того, было абсолютно необходимо встретиться с командиром пехотного батальона. Высокий чин придерживался другого мнения и быстро потерял терпение.

— Дороги и мосты уже обследованы экипажами самоходных орудий. Там, где они смогли проехать, вы тоже проедете на своих машинах! [189]

Многие на моем месте щелкнули бы каблуками и удалились. Однако на кон было поставлено слишком многое. Я объяснил, что самоходное орудие вдвое легче нашего танка и что я принципиально не полагаюсь на разведку, проведенную другими, уже наученный многократным горьким опытом недостоверных результатов. Тут уж мой генерал потерял терпение.

— Я не потерплю поведения «примадонны» со стороны молодого офицера! — проревел он. — Вы начнете атаку в 8. 00!

Мне оставалось лишь произнести:

— Почтеннейше прошу генерала меня извинить, — и повернуться к выходу.

Лейтенант Эйхорн уже исчез. У него было нехорошее предчувствие. Я абсолютно не сомневался, что не буду атаковать в 8. 00. Однако не хотел доводить старого человека до грани нервного срыва и отбыл. Командир пехотного батальона чрезвычайно обрадовался, когда увидел мою черную форму танкиста, но сразу же мне сказал, что вряд ли будет готов атаковать в 8 часов. Мы сразу же договорились друг с другом и назначили час «Ч» на десять. К тому времени ремонтный взвод обещал починить танк Кершера. Как всегда, я мог быть уверен, что танк подготовят с точностью до минуты. Кроме того, пехота еще не протянула телефонный кабель, и у командира не было связи с ротами. Мы вместе поехали к линии фронта, и майор кратко обрисовал мне условия местности. Объектом атаки была возвышенность, которая открывалась перед нами справа на расстоянии примерно 3–4 километров. Она господствовала над местностью во всех направлениях. Как только эта возвышенность окажется в наших руках, позиции можно будет удерживать меньшими силами. Следует заметить, что русские засели прямо перед нами вдоль линии леса. В то время как наши позиции пролегали по открытой местности, позиционное превосходство было целиком на стороне русских.

Тем временем мои «тигры» прибыли на командный пункт. Сам генерал приехал около половины десятого, для того чтобы наблюдать за ходом атаки. Мы поняли, [190] что он согласился с новым часом «Ч». Мы уже собирались потихоньку двигаться, чтобы вовремя прибыть на передовые позиции, когда на фронте был открыт шквальный огонь. Сообщили, что русские прорвались. Генерал был совершенно вне себя, но я смог его успокоить. В конце концов, атаковала только пехота, а такого рода ситуация для нас не составляла проблемы.

Мы двинулись. Когда я переваливал через первое возвышение на местности, Кершер поддерживал со мной радиосвязь. Я видел, что он двигается позади меня. На Дельцайта и его людей можно было положиться! Мы без труда достигли старых позиций. Несколько русских, пригибаясь, метались по местности, потому что вовремя не успели уйти. Наши солдаты смогли вновь занять прежние позиции. Я начал атаку ровно в 10 часов. Генерал направил мне свое одобрение через батальонную радиостанцию, которая поддерживала связь с боевой группой. Он, видимо, был удовлетворен, хотя на тот момент для этого не было причины.

Местность была усеяна множеством холмов, а низменные места — заболочены. Мы могли пробираться вперед только по краям возвышений. Нам повезло, что цель все время высилась прямо перед нами, в противном случае мы, конечно, потеряли бы ориентир в результате постоянных изменений направления.

Когда цель, наконец, оказалась прямо перед нами, фельдфебель Кершер отметил, что русские устанавливают две противотанковые пушки на самом верху. Мы ехали борт к борту, поднимаясь на возвышенность и забирая вправо, чтобы обогнуть заболоченный район, который отделял нас от цели. От этого места и далее двое из нас постоянно прикрывали другие двигавшиеся танки. Бог знает, какие ситуации могут возникнуть, но нет ничего хуже, чем подставлять противнику свой борт. Но избежать этого мы не могли в той ситуации. Нам нужно было достигнуть возвышенности, невзирая ни на что, и вскоре Кершер прикончил противотанковые орудия.

И мне было тем более непонятно, почему танк, шедший позади меня, не следует за мной. Им командовал [191] фельдфебель, который недавно прибыл из запасного батальона. До сих пор для каждого командира танка было само собой разумеющимся, что он, по крайней мере, должен был двигаться со мной вровень. Мне даже приходилось сдерживать людей, чтобы они не отрывались от меня вперед слишком далеко. Фельдфебель Кершер позаботился о русских противотанковых пушках. Однако он не мог следовать за мной, потому что ему мешала другая машина. Это переполнило чашу моего терпения, и я приказал наводчику заменить командира. Радист должен был сесть на место наводчика, а «новому» фельдфебелю пришлось «отдохнуть» на месте радиста. Как многие в роте ждали возможности стать командиром танка! А этот даже в полной мере не проявил усердия на этом посту! Когда мы вечером вернулись, я перевел его в обоз, где он мог быть полезным, а для действий с нами на фронте он не годился.

Затем мы приблизились к возвышенности и оставались там до наступления темноты. Местность, по которой мы ехали, была полностью очищена от противника, за исключением самой возвышенности. Русские, естественно, также считали ее важной и еще удерживали небольшими силами участок, примыкающий к нашему переднему краю. Только полоса, идущая на пересечение с нашим передним краем, еще удерживалась небольшими силами. Но по неизвестным мне причинам наша пехота совсем не продвигалась. Для меня это было решающим фактором. Пока мы еще были в состоянии хоть немного различать дороги, я доложил на командный пункт боевой группы, что мы возвращаемся. Я не собирался оставаться один среди русских, чтобы взлететь на воздух ночью. Во второй половине дня мы слышали шум небольшой перестрелки в том направлении, но не более того. Таким образом, наша миссия завершилась, и мы вернулись на командный пункт боевой группы без происшествий. Непонятно, следовало ли нам оставаться там с самого начала. В конце концов, потеря двух противотанковых орудий не ослабила русских, а мы потратили больше топлива и боеприпасов, чем требовало все это предприятие. [192]

Тем не менее наш генерал был чрезвычайно горд выполнением нами задания. Он сказал мне дружески:

— Конечно, поведение примадонны прощается, коль скоро действия на поле боя достойны примадонны.

Главным образом, господин с высоким званием был несказанно рад, что не подвергся критике за действия на своем участке, чего опасался. По его мнению, мы были главной причиной этого.

Мы получили еще одно небольшое задание, которое уводило нас далее на запад. Русские разместили артиллерию для прикрытия своего фланга. На любое наше движение на запад или восток за линией фронта они реагировали криками: «Тигры! Тигры!» Сразу вслед за этим артиллеристы ставили заградительный огонь по всему фронту. Так что нам было лучше не высовываться, если не происходило ничего особенного.

Следует отметить, что русские совсем не стремились показываться нам на глаза со своими танками. Они появлялись за какой-нибудь возвышенностью и вызывали замешательство в рядах нашей пехоты. Но прежде чем мы подходили, они исчезали из виду. Мы только слышали удаляющийся шум дизельных моторов. Русские просто не давали нам покоя, но массированных атак не было. У нашего противника тоже не хватало для этого сил. Его главные силы неуклонно двигались колоннами на запад, и, к сожалению, мы были слишком слабы, чтобы отрезать их наступление. По этой причине на том фланге, где мы находились, ситуация оставалась относительно спокойной.

Как нам сообщил генерал, новая линия фронта на участке боевой группы делала изгиб на север, и он хотел выровнять ее на этом участке. А чтобы это сделать, мы должны были занять деревню. Проходя через нее, линия фронта пролегала бы по прямой. Я подъехал туда на своем автомобиле, чтобы лично взглянуть, как обстоят дела. Командир полка кратко обрисовал мне ситуацию. Когда я рассказал ему о намерении генерала, он воскликнул, что генерал ненормальный. Деревня находилась в долине, на [193] ничейной земле. Наши позиции пролегали через плоскогорье вдоль полосы леса к северу от него. Русские располагались на склоне к югу от деревни. Было бы чистым безумием захватывать деревню. Днем сделать это и совсем невозможно — разве что тем из нас, кто был в танках, но никак не пехоте. Для сравнения: наши нынешние рубежи можно было без проблем удерживать небольшими силами, потому что они господствовали над подходами к ним. Даже если существующая линия фронта не выглядела особенно «привлекательной» на карте, она была единственно возможной на этой местности.

Генерал вскоре вызвал командира полка и приказал атаковать деревню. Полковник кипел от возмущения. К его облегчению, я объявил, что собираюсь немедленно ехать к генералу Берлину, к которому была прикомандирована боевая группа, чтобы предотвратить объявленную операцию. Генерал Берлин признал правильность моих соображений и посмеялся над небольшим «бунтом». Он вызвал командующего боевой группой, и линия фронта осталась на прежнем месте. Наша пехота и «тигры» были слишком хороши для того, чтобы заниматься таким вздором.

Этот пример, как и многие другие в моей книге, показывает, что даже в Третьем рейхе было вполне допустимо отказаться выполнить приказ, если сделать это приемлемым образом, или по крайней мере не следовать приказу буквально. Само собой разумеется, что ответственность за такие действия целиком ложится на данного офицера. Именно так, конечно, должен поступать и солдат современной Германии. Как бы то ни было, хотел бы я видеть, как много офицеров, особенно молодых, готовы отказаться выполнять приказ, если когда-нибудь вновь возникнет такая ситуация, — выполнения которого не пожелал бы ни один нормальный человек. В большинстве случаев они не настолько знакомы с ситуацией, чтобы решиться на такой шаг. Мы же были непосредственно приданы армейскому корпусу и, следовательно, находились в благоприятном положении, дающем общее представление о боевых действиях на всем участке. У нас, таким образом, сформировалось объективное мнение. Но каждый из нас должен был [194] нести полную ответственность за любую операцию, предпринятую по нашей собственной инициативе, особенно во изменение приказа или при отказе его выполнять. Готовность взять на себя ответственность — самая выдающаяся отличительная черта, которая должна быть присуща офицеру. В этом нет ничего нового, и каждый, кто был на войне, может привести примеры этого. Если «маленький человек» предпринял небольшое наступление по своей собственной инициативе и оно удалось, то его похвалят. В некоторых случаях даже наградят. Напротив, если операция провалится, то он предстанет перед военным трибуналом.

При таких благоприятных условиях мы имели возможность принимать решения по своему усмотрению. Это были решения, необходимость которых позднее стала сама по себе очевидной. Ясно, что такая возможность предоставлялась гораздо реже командиру взвода или командиру роты пехотной части, чем подчиненному командиру на уровне армейского батальона, как в нашем случае. Но ситуация не будет иной и в новых вооруженных силах. Требование подчиняться только «разумным приказам» исходит из ложных посылок. И в будущем очень редко можно будет столкнуться с ситуацией, когда люди отказываются подчиняться приказам и не понесут за это наказание. Так и должно быть. Успех в войне невозможен, если каждый будет выполнять только тот приказ, который кажется ему разумным и необходимым.

К этому времени мы только обеспечивали безопасность на командном пункте батальона, с которым атаковали Маругу. Однажды, когда я проснулся утром, фельдфебеля Кершера нигде не было. Я расспросил окружающих и, к своему удивлению, услышал, что вызвал его, находясь в сонном состоянии, приказал ему ехать на линию фронта и нести там охранение. Я этого не помнил, к тому же никогда не послал бы танк нести охранение самостоятельно, особенно ночью. Однако фельдфебель Кершер был хорошим человеком и отправился туда в соответствии с моим приказом. Я отозвал его по радио. Такого же рода случай произошел у меня с водителем колесной машины. Он стал мне докладывать, [195] потому что я просил его выехать со вспомогательной базы на разведку. Полусонный, я отослал добросовестного подчиненного, а когда проснулся окончательно, понял, что сам остался совсем без транспорта.

Во избежание дальнейших недоразумений такого рода я распорядился, чтобы меня не считали в здравом уме до тех пор, пока я не встану на ноги! Конечно же все мы были до такой степени уставшими, что с большим трудом приходили в чувство после того, как засыпали там, где в то время находились. Обер-фельдфебель Дельцайт нашел наилучшее решение. Если я засыпал где-нибудь, пусть даже всего на несколько минут, а ему было от меня что-нибудь нужно, он хватал меня за воротник и усаживал вертикально. Тогда все было в порядке; от этого я и в самом деле просыпался! Глядя на это с позиций сегодняшнего дня, понимаю, что конечно же это был довольно эксцентричный метод.

Наш бывший командир роты фон Шиллер, которого мне пришлось заменить на командном посту, был отозван домой в качестве преподавателя по тактике на курсах усовершенствования. Ему повезло, что граф Штрахвиц вернулся тогда в Германию для получения награды — бриллиантов к Рыцарскому кресту и что нас вывели из нарвского участка. Я так и не стал выяснять относительно его, потому что никому не хотелось поднимать неприятную тему. Насколько мне было известно, допросили только обер-фельдфебеля Цветти. А в остальном дело утряслось. Фон Шиллер оставался «офицером по особым поручениям» в батальоне до своего перевода в июле 1944 года. Я получил временное командование ротой. Фактически нам обоим повезло в том, что судьба свела нас. Был бы у меня другой командир роты, я никогда не получил бы такое лестное предложение или что-либо подобное. Кроме того, фон Шиллер никогда не смог бы так долго оставаться командиром роты, если бы у него в роте служил менее предусмотрительный и толковый офицер. Кто-либо другой, вероятно, уже давно донес бы на него, [196] прежде чем дела пошли своим чередом. Он даже стал капитаном раньше других и таким образом не остался с одной лишь плохой репутацией. Думаю, что мы оба прекрасно это понимаем, если говорить начистоту.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: