 |
Катя: Из этих бумаг я поняла, что отец был обречен.
|
|
|
|
Вениамин Каверин
Два капитана
Пьеса в трех действиях для Театра Юношеского Творчества
Роли:
Григорьев - автор
Саня
Капитан Татаринов
Мария Васильевна Татаринова
Катя Татаринова
Николай Антонович Татаринов
Петька
Сковородников
Тетя Даша
Иван Иванович
Ромашка
Валька Жукова
Штурман
Иван Вылко
Ненец
Вышимирский
Нина Капитоновна
Действие первое
На сцене капитан Григорьев. Он в форме летчика, с орденами, ему около 40 лет.
Григорьев: Всё начинается с детства. Помню просторный грязный двор и низкие домики, обнесенные забором. Двор стоял у самой реки, и по веснам, когда спадала полая вода, он был усеян щепой и ракушками, а иногда и другими, куда более интересными вещами. Так, однажды мы нашли туго набитую письмами сумку. Сумку отобрал городовой, а письма, так как они размокли и уже никуда не годились отдали нам, детям. Одно из этих писем тетя Даша читала нам чаще других — так часто, что, в конце концов, я выучил его наизусть. С тех пор прошло много лет, но я еще помню его от первого до последнего слова.
Тетя Даша: «Глубокоуважаемая Мария Васильевна! Спешу сообщить Вам, что Иван Львович жив и здоров. Четыре месяца тому назад я, согласно его предписаниям, с тринадцатью матросами покинул шхуну. Надеясь вскоре увидеться с Вами, не буду рассказывать о нашем тяжелом путешествии на Землю Франца—Иосифа по плавучим льдам. Невероятные бедствия и лишения приходилось терпеть. Скажу только, что из нашей группы я один благополучно (если не считать отмороженных ног) добрался до мыса Флоры. «Св. Мария» замерзла еще в Карском море и с октября 1913 года беспрестанно движется на север вместе с полярными льдами. Когда я уходил с судна, Иван Львович вручил мне письмо для Вас. Не рискую посылать их почтой, поэтому прошу Вас прислать за ними или приехать лично в Архангельск, так как не менее трех месяцев я теперь должен провести в больнице. Жду Вашего ответа.
|
|
|
С совершенным уважением, готовый к услугам штурман дальнего плавания
И. Климов».
Петька: Интересно, что потом с этим кораблем стало?
Саня мотает головой
Сковородников: Вот, Саня, какое дело, человек умирает, но смеет ли он за это роптать на бога? Попы говорят, что нет. А я говорю: да! А скажи мне Саня, что такое есть ропот? Ропот есть недовольство. А что такое есть недовольство? Желать больше, чем тебе предназначено. Попы говорят: нельзя роптать. Почему же, Саня, я не могу роптать? Как в писании написано? Потому, что «земля еси и в землю идеши». Эх, Саня, Саня. А что нужно земле то? Не больше того, что ей предназначено. (смеется). Вот ты, скажем сирота, Саня, мать твоя померла, отец тоже, попал ты к нам с Дашей, вот таким вот птенчиком, да еще немой. Все говорят, он, мол, всё понимает, да только не говорит, а что нам с Дашей от этого?! Раз нам сами есть нечего?! Ропать? Ан и роптать нам нельзя, Саня, не положено, рожей мы не вышли роптать. (хохочет).
Входит Иван Иванович
Иван Иванович: Здрасьте честной компании. Можно войти?
Сковородников: Входи коли не дьявол. Садись ближе к печке, совсем замерз человек. ну, рассказывай, как к нам в глушь попал?
Иван Иванович: Судьба злодейка. Вот и до вас довела. Вся жизнь то сюда то отсюда. Заплутал я, совсем заплутал, пустите погреться. Только обо мне никому, слышите, дети, а то возьмут меня на цугундер. Что молчишь?
Сковородников: Он сирота, немой.
Иван Иванович: Интересно. Немой, а слышит. Я же, дорогие мои, доктор, только без больницы, халата, дома, тепла и прочее. Зовут меня Иван Иванович, прошу любить и жаловать
|
|
|
Сковородников: Мы Сковородниковы. Это жена моя, Дарья, это сын Петька, а это Санька
Тетя Даша: неушто правда доктор?
Иван Иванович: Точно так. Ну, говорите, что у кого болит? Сразу вылечу.
Тетя Даша: Всё у нас хорошо, добрый человек, ужинать будете?
Иван Иванович: Конечно буду, а как же. Кто это?!
Сковородников: Успокойся, успокойся, Иван, это ветер воет, никого там нет. У нас тебя искать не станут.
Иван Иванович: Ну, а ты почему не говоришь? Не хочешь?
Тетя Даша: Он же не от рождения немой, после болезни. Всё понимает, а не говорит.
Иван Иванович: Это, брат, редчайший случай, коли ты все слышишь — и немой. Может, ты глухонемой?
Саня качает головой
Ну, вот. Значит, заговоришь. Начинаем осмотр. (достает из мешка инструменты и начинает осмотр Сани). Света тут маловато. Но, ничего, переживем. Ухо вульгарис, ухо обыкновенное. (шепотом). Дурак. Слышал?
Саня смеется
Хорошо слышишь, как собака. Отлично слышишь. Что же ты, милый, не говоришь? У тебя, брат, такое горло! Чистый Шаляпин. Н-да! Нужно учиться, милый, ты про себя—то можешь что-нибудь сказать? В уме? В голове, понимаешь?
Саня мычит.
Ну, а вслух? Скажи вслух все, что ты можешь. Ну, скажи: «да».
Саня: Да.
Иван Иванович: Прекрасно! Ну ка еще раз.
Саня: Да.
Иван Иванович: Теперь свистни.
Саня свистит.
Иван Иванович: Теперь скажи: «у».
Саня: «у».
Иван Иванович: Лентяй ты, вот что! Ну, повторяй за мной… ухо
Саня: Ухо
Иван Иванович: Молодчина! Теперь мама
Саня: мама
Иван Иванович: плита,
Саня: Плита. Кура», седло, ящик, вьюга, пьют, Абрам. Я умею говорить, я могу говорить!
Тетя Даша: Чудеса
Саня: А где Иван Иванович?
Сковородников: Ушел ночью. Вот те крест, Санька, смотри! Трубочку свою слуховую забыл.
Григорьев: Где же он? Иван Иванович!. Исчез, пропал, ушел, никому не сказавшись! Я плохо помню Февральскую революцию, я не понимал этого слова. Но я помню, что я тогда связал её с моим ночным гостем, научившим меня говорить. Никто не спрашивал нас о нем. Но я был уверен, сам не знаю почему, что теперь все было бы иначе. Теперь ему не пришлось бы прятаться.
Петька: Говорю тебе, поехали, там хорошо, тепло, нет этой осени проклятой, голода. Там даже крыс нет.
Саня: Врешь!
|
|
|
Петька: Вот тебе крест! Там тушканчики. Представь, город, а груши, яблоки, апельсины растут прямо на улицах, срывай сколько хочешь, и никто за это не всадит тебе в спину солью, как наши сторожа. Спят там на коврах под открытым небом, потому что зимы не бывает, а ходят в одних халатах — ни тебе сапог, ни пальто. Там турки живут. Все вооруженные поголовно. Кривые шашки в серебре, за опояском нож, а на груди патроны. Поехали, а?
Саня: Это же даль какая, как доберемся?
Петька: Очень просто: сначала до Москвы. Там у меня дядька родной на железной дороге работает
Саня: Кем?
Петька: Ясно кем – машинистом. Он матери раньше часто писал, что бывал в этом самом Ташкенте. Адрес есть, найдем.
Саня: А дальше?
Петька: Дальше он нас сам в Ташкент отвезет на своем паровозе. Поехали?
Саня: А батька? Отпустит?
Петька: Стану я его спрашивать! Ему теперь не до меня.
Саня: Почему?
Петька: Он воевать идти собрался, с белыми. Я ему говорю, возьми меня с собой, а он смеется. И надо мной и над мамкой, говорит, я теперь большевик, снимай иконы. И самое главное, я сам слышал, они решили тебя в приют отдавать, говорят, тебе там лучше будет.
Саня: Как в приют, почему?
Петька: Мамка говорит только до весны, иначе зиму не прожить, а там тебя обратно заберут. Верь ей больше.
Саня: Нет, так нельзя, это не честно! Знаю я приютских. Это они всех птиц на бульваре перебили, я сам видел, они их бьют из рогаток, а потом жарят. Вот как их кормят в приюте! Вообще они «арестанты», что же я вот теперь я стану «арестантом»! Нет уж, лучше в Туркестан. Но деньги, где возьмем на дорогу?
Петька: Ты что с ума сошел? Какие деньги, это взрослым надо платить, а детей возят бесплатно. И потом у меня десять рублей есть, доедем. Дяденька, как отсюда в Москву — направо или налево?
Григорьев: Дети, до Москвы пятьсот верст.
Петька: Ты только скажи, дяденька: направо или налево?
Григорьев: Но твой дяди уже пять лет как нет в живых, Петька, он от тифа помер, поэтому и писем нет, куда вы поедете, одумайтесь!
Петька: Так направо или налево?
Григорьев: Санька, ты то дурак! Зачем тебе бежать из дому?
|
|
|
Саня: Они хотят отдать меня в приют!
Григорьев: Подумаешь, приют, — весной вернулся бы, стал бы помогать старикам, нашлась бы работа!
Петька: Не слушай его!
Григорьев: Все путешествия, когда путешественникам по одиннадцати—двенадцати лет, когда они ездят под вагонами и не моются месяцами, похожи одно на другое. В этом легко убедиться, почитайте любую книгу из жизни беспризорных.
Петька: Ерунда, мы не будем беспризорными
Григорьев: Санька! Может и Туркестана этого самого и на свете то и нет.
Саня: Петька меня не обманет!
Петька: Конечно!
Григорьев: Петьку ты потеряешь в Москве во время облавы следующей зимой. Ты останешься один, а умрешь, никто и не вспомнит. Что будет со Сковородниковым, что будет с тетей Дашей, подумай!
Петька: Что ты понимаешь, дядя, мы же клятву дадим, а кто клятву дал, тот защищен, ничего с тем не случится. Это же на всю жизнь.
Саня и Петька: Кто изменит этому честному слову, — не получит пощады, пока не сосчитает, сколько в море песку, сколько листьев в лесу, сколько с неба падает дождевых капель. Захочет идти вперед — посылай назад, захочет идти налево — посылай направо. Как я ударяю моей шапкой о землю, так гром поразит того, кто нарушит это честное слово. Бороться и искать, найти и не сдаваться».
Петька: Так куда Москва направо или налево?
Григорьев: Налево
Петька: Пошли Санька, не бойся.
Григорьев: Как эта клятва помогала нам! Когда, сбившись с дороги, замерзали в лесу под Старой Руссой, когда дорогой продали, променяли и проели почти все, что было взято с собой, когда в Москве узнали, что Петькиного дяди нет в живых, когда ночевали в подъездах, на кладбищах, на чердаках. Потом я попался, а Петька удрал. Я остался один и оказался в распределителе Наробраза.
Иван Иванович: Что это ты мальчик, делаешь?
Саня: Так, от нечего делать, леплю
Иван Иванович: Хорошо. Типичная русская игрушка из Сергиевского посада, интересно. Кто это тебя научил?
Саня: Никто, сам….постойте, доктор, Иван Иванович это вы?
Иван Иванович: Пардон? Вы мой пациент? Как фамилия?
Саня: Григорьев Александр. Помните, вы меня в деревне говорить учили
Иван Иванович: Саня, ты?! Выучился! А говорили немой. Я же говорю, редчайший случай.
Как ты сюда попал? Молчишь, ясно. Наголодался бедняга, натерпелся? Ну, не плачь, Пойдем со мной, я тебя забираю. Нам такие нужны.
Саня: Забираете? Куда?
Иван Иванович: К Татаринову, в четвертую школу—коммуну. Вот, Николай Антонович, прошу любить и жаловать, Александр Григорьев
Николай Антонович: Беспризорник?
Саня: Нет.
Иван Иванович: Оказался старый знакомый, попался мне на глаза в детприемнике.
|
|
|
Николай Антонович: Хорош.
Иван Иванович: Талант, вы бы видели какую он жабу слепил. Так, говорит, от нечего делать.
Николай Антонович: Спасибо Иван Иванович, идите, а мы поговорим. Ну, откуда ж ты, Григорьев?
Саня: Из Энска.
Николай Антонович: А как сюда попал, в Москву?
Саня: Проездом
Николай Антонович: Куда же ты ехал? Молчишь? Ну, мы с тобой еще потолкуем. А не убежишь?
Саня: Там видно будет.
Николай Антонович: Ты уж постарайся. Иди, получай одежду. Я подумаю, что с тобой делать
Григорьев: О чем он думал? Уж, верно, не о том, что сама судьба явилась к нему в этот день в образе заморыша, в болтающихся сапогах, в форменной курточке, из которой торчала худая шея.
Валька: Сань, скажи честно, понравилось тебе у нас?
Саня: Понравилось.
Валька: Помнишь сначала ты только и думал как сбежать?
Саня: Потому что глупый был. Тепло, не дует, кормят да еще учат, чего бежать то?!
Валька: Ученье свет. Вот закончишь школу, вся жизнь впереди. Ты кем хочешь стать?
Саня: Летчиком
Валька: И у меня есть мечта. Только это секрет
Саня: Не хочешь не говори
Валька: Я мечтаю….
Григорьев: Ромашка.
Ромашка: Она мечтает землю прорыть насквозь и на ту сторону выйти
Валька: Смешно, нет, я мечтаю…
Ромашка: Живую мышь проглотить…
Саня: Перестань, Ромашка, ты же видишь человек волнуется
Ромашка: А чего она волнуется? Мечтать вредно. Надо реально смотреть на вещи, смотреть, думать, запоминать и копить.
Валька: Что копить?
Ромашка: Знания, сведения, деньги. Всё потом пригодится, так что не мели чушь про свои мечты.
Григорьев: А это вторая Тверская—Ямская улица. Вот идет по ней Нина Капитоновна. Конечно, это она, кошёлка тяжелая, синяя с ручками.
Нина Капитоновна: Грибы полфунта пятьсот рублей; синька — полтораста; свекла — полтораста; молоко кружка — полтораста; поминанье — семьсот шестьдесят рублей; яйца три штуки — триста рублей; исповедь — пятьсот рублей. Уф.
Саня: Бабушка, давайте помогу
Нина Капитоновна: Пошел прочь, шалопут! Знаю я вас! Третий лимон до дому донести не могу.
Саня: Бабушка, если вы думаете — я у вас украду, пожалуйста, я бесплатно помогу; вот те крест, мне просто жалко смотреть, как вы страдаете.
Нина Капитоновна: Как же, поверила! Третий лимон унесли. Знаю я вас!
Саня: Так это наверное у вас беспризорные унесли, а я детдомовский.
Нина Капитоновна: Вот детдомовские—то и разбойники. Отойди, а то кошелкой как наподдам!
Саня: Не поддадите
Нина Капитоновна: Это почему еще?!
Саня: У вас лицо доброе.
Нина Капитоновна: Ах вот оно что. Ты чей такой наблюдательный будешь?
Саня: Ничей.
Нина Капитоновна: А откуда? Московский?
Саня: Нет, я из Энска.
Нина Капитоновна: Из Энска?! Так и мы из Энска! Ай, врешь ты всё, мне тут тоже один говорил не московский. А посмотрела — и нет лимона.
Саня: Вот те крест из Энска
Нина Капитоновна: Хорошо, давай проверим. Где ты там жил?
Саня: На Песчинке, за Базарной площадью.
Нина Капитоновна: Мало ли что Песчинка. Может, еще где—нибудь такая река есть. Я тебя не помню.
Саня: Вы, наверное, давно уехали, я еще маленький был.
Нина Капитоновна: Нет, не давно, а недавно. Ну, бери кошель за одну ручку, а я за другую. Да не дергай. Хорошо идти близко, вот наш дом.
Саня: Знакомый дом, здесь наш заведующий живет, может, вы его знаете — Николай Антонович.
Нина Капитоновна: Вот что! Ну как он? Хороший заведующий?
Саня: Что надо!
Нина Капитоновна: Ну, заходи тогда. Поздравляю, Катерина Ивановна, опять лимон утащили.
Григорьев: Катя
Катя: Потому что я говорила, что нужно в пальто класть.
Нина Капитоновна: О! В пальто! Из пальто—то и утащили.
Катя: Значит, ты, бабушка, опять ворон считала.
Нина Капитоновна: Ничего я не считала. Вот со мной и кавалер шел.
Катя: Здрасьте
Саня: Здрасьте.
Нина Капитоновна: Он мне кошелку донес. Как мама?
Катя: Температура держится
Нина Капитоновна: Ах, ты, господи! (уходит).
Пауза
Катя: ты «Елену Робинзон» читал?
Саня: Нет.
Катя: А «Робинзона Крузо»?
Саня: Тоже нет.
Катя: Почему?
Саня: Как тебе сказать….
Григорьев: Скажи ей, что только с полгода как научился читать
Саня: Еще чего! У меня этой книжки нету.
Входит Мария Васильевна
Нина Капитоновна: Тридцать семь и две. Он из Энска. Ты его не обижай, Катя. Возьми хлеб
Саня: Сказано — бесплатно, значит — бесплатно.
Нина Капитоновна: Постой, как тебя звать?
Саня: Григорьев Александр.
Нина Капитоновна: Ну, прощай, Александр Григорьев. Спасибо.
Григорьев: Я долго стоял на площадке, разбирая фамилию на дверной дощечке. Казаринов — не Казаринов…
Саня: Н.А. Татаринов, вот так штука! Татаринов Николай Антонович. Наш заведующий. Это его квартира.
Николай Антонович: Григорьев, выходит, ты знаешь, где я живу?
Саня: Выходит, что так
Николай Антонович: А что такое лактометр, знаешь? Нет? Я так и думал. Друг мой, это такой прибор, прибор, показывающий, много ли воды в молоке. Мне стало известно, что молочницы могут разбавлять молоко водой. Положите в такое разбавленное молоко лактометр, и вы увидите, сколько молока и сколько воды. Понял?
Саня: Понял.
Николай Антонович: Очень хорошо, мой дорогой, вот тебе записка для Нины Капитоновны, сходи ко мне на квартиру и принеси мне лактометр. Да смотри не разбей. Он стеклянный.
Саня: Не разобью.
Петька: Помнишь, я рассказывал тебе, что в снегу есть соль?
Григорьев: Конечно помню. И смелая мысль проверить лактометр на снежную соль — явилась приблизительно через две минуты после того, как лактометр оказался у меня в руках.
Саня: Но, может ли лактометр показать эту соль, или ты наврал?
Петька: Просто проверь.
Катька: Ложись, взорвешься!
Катька выбегает и хватает Саню в охапку. Взрыв.
Катя: Здорово? А?
Саня: Лактометр! Где он? Почему он взорвался?! Николай Антонович меня убьет.
Катя: Вот неуч, это мой гремучий газ взорвался, а теперь лучше уходи, потому что сейчас придет милиционер, один раз уже приходил, если хочешь знать, я здесь опыты ставлю, мне ничего не будет, а тебя он сцапает.
Саня: Лактометр!
Катя: Хватит орать! Я тебя спасла, между прочим, еще бы немного и ты бы погиб, впрочем, знай, что если бы даже кошка подсела к газу, я бы все равно ее спасла, — мне безразлично.
Куда пошел? Жаловаться?
Саня: Дать бы тебе по шее.
Катя: За что это?!
Саня: За все сразу — за погибший лактометр, за твой вздернутый нос, за то, что мне теперь в школу нельзя!
Катя: (бьет Саню под дых) Вот тебе!
Саня (макает Катю головой в снег). за то, что меня спасла, когда тебя никто не просил.
Катя: Ты неправильно подножку подставил, если бы не подножка, я бы тебе здорово залепила. Я у нас в классе всех мальчишек луплю. Ты в каком?
Саня: Во втором
Катя: Подумаешь, градусник разбил! Хочешь, скажу, что это я? Мне ничего не будет. Бабушка обрадуется, это было мученье каждый раз его в молоко пихать. Он все равно неверно показывал. Это Николая Антоновича выдумки, а бабушка всегда на вкус скажет, хорошее молоко или нет… Николай Антонович, вы посылали его за лактометром? —
Николай Антонович: А, Катюша, да посылал
Катя: А я его разбила.
Саня: Врет, он взорвался.
Николай Антонович: Ничего не понимаю. Молчи, Григорьев! Объясни, в чем дело, Катюша.
Катя: Дело ни в чем, я разбила лактометр, вот и все.
Николай Антонович: Хорошо, Катюша, допустим. Но вот, видишь ли, в школу привезли молоко, и я задержал завтрак, чтобы определить качество этого продукта и, в зависимости от этого качества, решить, будем ли мы и в дальнейшем брать его у наших поставщиц или нет. Выходит, что я дожидался напрасно. Больше того: выходит, что ценный прибор разбит, да еще при невыясненных обстоятельствах. Теперь ты объясни, Григорьев, в чем дело.
Катя: Вот скучища! Я пойду, Николай Антонович
Николай Антонович: Хорошо, Катюша, иди, а с этим мальчиком мы еще потолкуем.
Катя: Тогда я подожду.
Григорьев: С этого дня мы с ней подружились.
Катя: Ты думал, что мне влетит, да?
Саня: о, да
Катя: Как бы не так! Приходи в гости, тебя бабушка звала. Что ты засмущался?
Саня: Страшновато
Катя: Чего это?! А ещё говорят ты мал, да удал. Врут?
Саня: Кто это так говорит?
Валька: Это я так тебя называю мал да удал. А еще тебя зовут капитаном
Катя: Врут?
Саня: Да нет просто Николай Антонович… Вдруг начнет спрашивать: почему да зачем?
Катя: Плевать
Саня: и потом вид у меня не на вашу квартиру. Штаны в заплатках.
Катя: Ты что дурак?
Саня: Ладно, уговорила
Григорьев: Я никогда еще не бывал в таких квартирах, никогда не видел столько книг сразу
Саня: А это кто на портрете?
Катя: Отец
Саня: А я—то думал, что Николай Антонович твой отец!
Катя: Еще чего!
Саня: А кто тогда он тебе кто?
Катя: Никто….
Саня: Что ты врешь то! У вас даже фамилия одинаковая
Катя: Слушай, чего ты меня допрашиваешь?! Дядя он мне, дядя, папин брат. Всё? Доволен?!
Саня: А это что такое?! Неужели настоящий компас?
Катя: Конечно настоящий, только не компас, а компас. Так моряки говорят. Видишь, Куда чашечку ни поверни, хоть вверх ногами, все равно стрелка показывает на север. Такому компасу любая буря нипочем.
Саня: Мировая вещь! Откуда он у тебя?
Катя: Отец подарил.
Саня: А где он?
Катя: (хмуро) Не знаю.
Саня: Бросил вас?
Катя: А это Левитан. Очень люблю эту картину.
Нина Капитоновна: Расскажи, Саня про Энск, как там Бубенчиковы поживают?
Саня: Простите, я не знаю никаких Бубенчиковых
Нина Капитоновна: Живешь в Энске и не знаешь Бубенчиковых?! А, впрочем, всё может быть может быть. Может и города этого нет. Эх. Не хотела я переезжать, вот уж как не хотела! Все Николай наш Антонович. Приехал — уговаривал, ждите, говорит, или не ждите, теперь все равно. Оставим адрес, — если нужно, найдут нас. Вещи все продали, вот только, картины и остались, да компас этот, да портрет— и сюда, в Москву. Нельзя было уезжать, нельзя, я говорила Маше, а что же теперь она? Не вдова,ни замужняя жена…
Катя: Бабушка!
Нина Капитоновна: — Что — бабушка?
Катя: Опять?
Нина Капитоновна: Не буду. Только вот когда дочь третий день из комнаты не выходит и всё курит, курит, сколько можно курить?
Катя: Бабушка!
Нина Капитоновна: Не буду. Пускай! Нам и тут хорошо.
Саня: А что с твоей мамой?
Катя: У мамы тоска…
Мария Васильевна: Впрочем, это пустое, пустое, пройдет.
Нина Капитоновна: Ладно, ладно, вот лучше пирожок, только спекла
Саня: Спасибо, Нина Капитоновна
Николай Антонович: Как ты сказал — «спасибо»? А ты знаешь, что такое «спасибо»? Что такое благодарность? Нет, не знаешь. Дети эгоистичны. Вам вечно кажется, что мир устроен просто, что одной из движущих сил общества является чувство благодарности. Но это не так. Может быть, тебе известно, что у меня был некогда брат. Неоднократно в течение всей его жизни, с самого детства, я оказывал ему как нравственную, так и материальную помощь. Если бы не я, он так бы и остался рыбаком, как его дед и отец. Я заметил в этом мальчишке недюжинные способности и пристрастие к чтению и я выхлопотал ему место в мореходных классах, я выплачивал, ему пособие», а летом устраивал матросом на суда, ходившие между Батумом и Новороссийском, я устроил его охотником на флот, благодаря мне он сдал экзамен на морского прапорщика... Словом, я сделал для покойного брата очень много. И что же? Он оказался неблагодарным. Да, да, Маша, благодарным. Ему всё было мало. Он захотел открыть новые земли. Впрочем, я и здесь, как мог, оказал ему помощь, за что и буду корить себя до конца дней. От того я и взял на себя заботу о вас, о его семье, потому, что чувствую себя виноватым перед ним. Будто не сделал для него так много, буду я отправил его на смерть.
Мария Васильевна: Перестань!
Нина Капитоновна: В самом деле, Николай Антонович, зачем вы так?
Катя: Очень скучно.
Николай Антонович: Вы знаете, что всё, что находится в этой квартире, принадлежит вам, эти картины, эти карты, этот компас, всё это ваше. Я лишь хочу заботиться о вас, чтобы вы ни в чем не нуждались. И если вы скажите только одно слово, я готов…
Мария Васильевна Перестань!
Николай Антонович: Но, почему, Маша?! Почему?!
Звонок в дверь.
Николай Антонович: Кто это?!
Мария Васильевна: Ах, боже мой, я не знаю.
Саня: Я открою.
Входит Иван Иванович с букетом цветов
Иван Иванович: Добрый вечер всей честной компании! Нина Капитоновна в новом платье, блистательно, блистательно. А, Саня тоже тут?! Очень хорошо. Екатерина Петровна, приветствую вас, как ваши опыты с гремучим газом, по-прежнему разрушительны? Я некстати?
Николай Антонович: Нет, что вы, что вы. Простите, мне нужно работать, я буду в кабинете. Катюша, чаю. (Катя уходит). Прошу простить (уходит).
Иван Иванович: Мария Васильевна, добрый вечер. Можно поговорить с вами с глазу, так сказать, на глаз.
Мария Васильевна: Цветы мне?
Иван Иванович: Цветы? Ах да, конечно, вам.
Мария Васильевна: Мама, налей в вазу воду, пожалуйста. (Нина Капитоновна уходит) Я вас слушаю.
Иван Иванович: С глазу на глаз
Мария Васильевна: Конечно (выходит).
Иван Иванович: Саня, скажи мне как индеец индейцу, тут что вырыли топор войны, может я потом зайду, как обстановка?
Саня: Иван Иванович, у вас на носу чернила
Иван Иванович: Проклятье!
Мария Васильевна: (за сценой): Иван Иванович!
Иван Иванович: Иду. Дай мне скорее руку, Саня! Дрожит?
Саня: Дрожит.
Иван Иванович: Значит, буду держать руки в карманах, хотя это не вежливо. Всё, иду (уходит).
Саня: Чудак!
Из кабинета выглядывает Николай Антонович. Входит Нина Капитоновна с вазой с цветами. Николай Антонович скрывается
Нина Капитоновна: Ушли?
Саня: да
Нина Капитоновна: Господи, боже ты мой, что же теперь будет?»
Саня: Вы о чем?
Входит Катя
Катя: Иван Иванович пришел делать маме предложение, вот о чем.
Саня: Иван Иванович!? Твоей маме!?
Нина Капитоновна: И не в первый раз. Говорит — все отдам, всю жизнь, ничего не пожалею. Замечательный человек.
Саня: Он у нас в школе настоящий театр организовал. Мы сам костюмы шьем, декорации делаем, гримы, Верка Пенижанинова пьесу написала Долг чести, там…
Нина Капитоновна: Он ей так и говорит ничего не пожалею, я, говорит, вижу ваше существование. Оно — незавидное, на вас мне тяжело смотреть.
Катя: А что завидное?
Иван Иванович: Я всегда тосковал по семье. Всегда завидовал тем у кого есть дом, дети, кого ждут и любят. Я знаю, как вам тяжело ждать и любить. Я знаю, что вы меня не любите и не сможете полюбить, я знаю, что ваше сердце занято навсегда и никогда не посмею претендовать на вашу любовь, но позвольте мне просто заботиться о вас, сделать вашу жизнь ярче, позвольте снова вернуть вас к жизни. Вы же похоронили себя в этой квартире. Я все знаю. Всё! Пожалейте хотя бы Катю, вы же и ее хороните. Мария Васильевна…. Я так одинок, я устал, устал от непонимания, устал быть один. Мне мешают работать, мешают жить. Всё, что я делаю похоже на борьбу, на бой, на войну, вы сами знаете с кем. Поверьте мне, это человек страшный.
Нина Капитоновна: Нет, не пойдет она за него. Она в трауре, да и он уже не молод, нет не пойдет.
Катя: А может пойдет.
Нина Капитоновна: Как он сказал ей, это человек страшный, может быть! Господи, помилуй! Может быть!
Иван Иванович выходит на сцену, молча целует руку Нине Капитоновне.
Нина Капитоновна: Иван Иванович, вы — мой друг, вы наш друг, и вы должны знать, что вы у нас всегда как в родном доме. И Маше вы — первый друг, я знаю. И она это знает. Вы слышите меня? (Иван Иванович молча уходит) Не пошла, отказала. Господи, помилуй! Такой мужчина!
Катя: Жалко.
Саня: Чего же, могла и выйти, еще молодая.
Нина Капитоновна: Бедный, бедный! (уходит)
Катя: Мама, ты выйдешь к нам?
Мария Васильевна (за сценой): Не сейчас, доченька.
Катя уходит. Из кабинета выходит Николай Антонович.
Николай Антонович: А что, Иван уже ушел? Что так скоро? Вы его что же и чаем не напоили? Иди в комнату Кати, Григорьев, ко мне сейчас придут для важного разговора, иди.
Саня: Иван Иванович
Иван Иванович: Кто здесь?
Саня: Это я, Григорьев.
Иван Иванович: Саня, так поздно, не спишь?
Саня: Вы тоже
Иван Иванович: Да, что то не уснуть, вот стою перед окном и думаю…
Саня: Иван Иванович, дорогой Иван Иванович, я хотел вам письмо написать, но не смог и вот пришел. В общем у них там, есть вопрос, и вопрос этот упирается в наш школьный театр. И еще про вас говорят, что вы заморили жену и что усы красите...
Иван Иванович: Постой, постой не тарахти. Кто это говорит, что я заморил жену?
Саня: Все! Я сам слышал. Николай Антонович собрал дома педсовет и вас обсуждали. Я случайно услышал. Сейчас… «Нам нет дела до причин гибели его покойной жены. Вульгаризация идей — вот что нас возмущает».
Иван Иванович:Ничего не понимаю…
Саня: «На собраниях он проливает крокодиловы слезы», «эту крайне вредную затею с театром он провел, чтобы захватить популярность», «мы должны выполнить наш педагогический долг».
Иван Иванович:Всё?
Саня: Что вы?! Они целый час заседали.
Иван Иванович: Это весело. Скажи, а ребята, значит, не хотят, чтобы театр закрыли?
Саня: Ясно, не хотят.
Иван Иванович: И ты из—за театра пришел?
Саня: Может быть. А может быть потому, что если вас вдруг выгонят, в школе станет скучно, или потому, что мне не понравилось, что они так подло, тайно сговаривались вытурить вас из школы…
Иван Иванович: О, дураки, скучнейшие в мире дураки! Дай руку. Спасибо. Я, Саня, и правда, сам, вот только что думал уехать, а теперь останусь. Будем воевать. Верно, Саня? А пока выпьем—ка чаю.
Григорьев: Я вышел от Иван Ивановича с чувством, что я его спас. Может быть, оно и было так на самом деле. Театр не закрыли, никого не выгнали…
Саня: Никого не выгнали?
Николай Антонович: Нет, Григорьев. Ты хорошо отплатил мне за всё, что я для тебя сделал! Неблагодарный доносчик, мерзавец, шпион! Чтобы твоей ноги у нас больше не было! Слышишь?!
Григорьев: Что молчишь?
Саня: Выходит, они были правы?
Григорьев: Кто?
Саня: И Николай Антонович, и немка-француженка, географ, который сказал, что на собраниях Иван Иванович проливает «крокодиловы слезы». Это же он меня и выдал. Да, это сделал он. Я хотел ему помочь, а он подло отплатил мне. Он пошел к Николаю Антоновичу и выдал меня с головой. Он — подлец. А я—то еще жалел, что Марья Васильевна ему отказала. Что такое «крокодиловы слезы»?
Григорьев: Кажись, соус такой.
Саня: Нет, это не соус…
Ромашка: Теперь сто тысяч будет все равно, что копейка, а если набрать отмененных денег и поехать, где вещи продают подешевле, накупить всего, а тут продать за новые деньги. Я сосчитал — на один золотой рубль прибыли сорок тысяч процентов.
Саня: Прощай, Ромашка, ухожу.
Ромашка: Куда?
Саня: Это и не важно вовсе.
Ромашка: Если на один рубль сорок тысяч, — стало, на сто рублей…
Саня: Прощай, школа! Не буду я больше учиться никогда. Зачем? Писать научился, читать, считать. Хватит с меня. Хорош и так. И никто не будет скучать, когда я уйду. Разве Валька вспомнит один раз и забудет.
Ромашка: Стало, на сто рублей четыреста, четыреста тысяч процентов на сто рублей.
Саня: Но я еще вернусь. Я приду к Нине Капитоновне, брошу ей деньги и скажу: «Вот, возьмите за все, что я съел у вас». И Иван Иванович, которого выгонят из школы, придет ко мне жаловаться и умолять, чтобы я простил его. Ни за что! Лучше умру, а не прощу, какая вьюга, какой ветер и снег теплый, и тает, тает, тает. Я умираю?.
Иван Иванович: Тиши, тише, ты не умрешь, у тебя просто жар, испанка, брат, страшная, штука, но мы ее победим
Саня: Доктор, доктор. Вьюга!
Иван Иванович: Что?
Саня: Седло, ящик, вьюга, пьют, Абрам, это я, доктор. Я — Санька.
Иван Иванович: Чего это ты, Санька умирать вздумал? А я, брат, о тебе статью написал. Редкий случай немоты, можешь сам прочитать в N17 «Врачебной газеты». Больной Г. это, брат, ты. Считай, что прославился. Правда, пока еще в качестве больного. Но все впереди.
Барон фон Гринвальдус,
Сей доблестный рыцарь,
Все в той же позиции
На камне сидит.
Скажи мне, Саня, ты кем в жизни собрался быть?
Саня: Летчиком
Иван Иванович: Не выйдет.
Саня: Почему?
Иван Иванович: По многим причинам, прежде всего, потому, что у тебя слабая воля.
Саня: Ничего подобного, сильная.
Иван Иванович: Если бы у тебя была сильная воля, ты бы хорошо учился. А ты учишься плохо. А между тем мог бы учиться отлично. И вообще пора тебе подумать, кто ты такой и зачем существуешь на белом свете!
Саня: А как это сделать?
Иван Иванович: Нужно много работать
Саня: Я буду. Правда буду, вы меня плохо знаете. Иван Иванович. Бороться и искать, найти и не сдаваться.
Занавес.
Второе действие.
Григорьев: Как в старых немых фильмах, мне представляются большие часы, — но стрелка показывает годы. Полный круг – зима двадцать пятого года — мне семнадцать лет.
Катя: Послушай, а почему все зовут тебя капитаном? Ты хочешь идти в морское училище, да?
Саня: Нет, в летную школу.
Катя: Ты мечтаешь стать летчиком? Не знала.
Саня: А что ты обо мне знаешь?
Катя: А тебя примут?
Саня: Я готовлюсь. Примут.
Катя: Ну расскажи, почему летчиком?
Саня: Я давно решил сделаться, летчиком, еще в Энске. Только, Катька, я хочу быть не просто летчиком, а полярным летчиком. Вот Амундсен двигался день за днем по бесконечной снежной пустыне вслед за собаками, которые, в конце концов, съели друг друга. А на самолете он долетел бы до Южного полюса за сутки. У него не хватило бы друзей и знакомых, чтобы назвать все горные вершины, ледники и плоскогорья, которые он открыл бы в этом полете…что ты?
Катя: П
|
|
|
