Под защитой угодника Божия

Предисловие

Гоголь - одна из самых аскетических фигур нашей литературы, единственная, исключительная в своем роде. Вся его жизнь, подобно жизни инока, была непрерывным подвигом и восхождением к высотам духа, но знали об этой стороне его личности только ближайшие к нему духовные лица и некоторые из друзей. В сознании большинства современников Гоголь представлял собой классический тип писателя-сатирика, обличителя пороков, общественных и человеческих, блестящего юмориста. Гоголя в другом его качестве, как начинателя святоотеческой традиции в русской литературе, как религиозного мыслителя и публициста и даже автора молитв, его современники не узнали. За исключением "Выбранных мест из переписки с друзьями", изданных со значительными цензурными изъятиями и большинством читателей неверно воспринятых, духовная проза Гоголя при жизни его оставалась неопубликованной. Последующие поколения уже смогли отчасти познакомиться с ней, и к началу ХХ столетия истинный облик Гоголя был в какой-то степени восстановлен.
Однако возникла другая крайность: религиозно-мистическая критика рубежа веков (и более всего известная книга Дмитрия Мережковского "Гоголь. Творчество, жизнь и религия". СПб., 1909) - выстраивала духовный путь Гоголя по своей мерке, изображая его едва ли не болезненным фанатиком, неким мистиком со средневековым сознанием, одиноким борцом с нечистой силой, а главное - полностью оторванным от Православной Церкви и даже каким-то образом противопоставленным ей, отчего образ писателя представал в совершенно искаженном виде.

В дальнейшем вопросами духовной биографии Гоголя занималось почти исключительно Русское зарубежье, отчасти выровнившее уклоны модернистского подхода, - мы имеем в виду в первую очередь книги Константина Мочульского "Духовный путь Гоголя" (Париж, 1934) и профессора протопресвитера Василия Зеньковского "Н. В. Гоголь" (Париж, 1961). Однако многие темы, например такая основополагающая, как Гоголь и монашество, в них практически не затронуты. Это касается не только биографических моментов, но и внутренней, идейной жизни писателя.

Долгие годы в силу известных причин духовно-нравственные произведения Гоголя не только не изучались, но были как бы изъяты из наследия писателя. В Полное академическое собрание сочинений Гоголя (1937 - 1952) не включены, например, "Размышления о Божественной Литургии", как не представляющие "литературного интереса". Многие десятилетия советская школа литературоведения либо вовсе оставляла в стороне развитие идейных исканий Гоголя, либо объясняла их слишком узко. В последнее время постепенно преодолевается традиционное противопоставление художественных произведений Гоголя его позднейшей публицистике, ведущее начало от В. Г. Белинского. И все же нельзя не признать, что и сегодня Гоголь не открыт как мыслитель, а его сочинения недостаточно изучены в их содержательном и мировоззренческом аспектах.

Новая эпоха, открывшая читателям произведения Гоголя последнего периода его жизни, поставила перед исследователями целый ряд проблем как текстологического, так и историко-литературного характера. Многие десятилетия в архивах Киева, Москвы и Санкт-Петербурга невостребованными хранились рукописи Гоголя - тетради его выписок из творений святых отцов и богослужебных книг. Эти материалы (около двадцати печатных листов) впервые были изданы в девятитомном Собрании сочинений Гоголя. Опубликованные тексты показывают позднего Гоголя в новом свете и в то же время заставляют пересмотреть многие традиционные представления о духовном облике писателя. Как не раз признавался Гоголь, сочинения его самым непосредственным образом связаны с его духовным образованием.

Один из плодотворных путей постижения личности Гоголя - выявление круга его знакомств. Долгое время многие факты биографии писателя оставались в тени, по разным причинам исследователи не придавали им должного значения. Прежде всего это относится к лицам духовного звания, соприкасавшихся с Гоголем в последний период его жизни. Спустя сорок лет после смерти Гоголя его биограф отмечал, что "мы еще не только более чем недостаточно знаем его жизнь и почти еще не уяснили его нравственную личность, но даже характер его отношений к более или менее близким людям остается мало известным и почти вовсе не был до сих пор предметом внимательного изучения".

Сегодня мы по-прежнему очень мало знаем о ближайшем окружении Гоголя, особенно в последнее десятилетие его жизни. И в первую очередь это касается таких людей, как граф Александр Петрович Толстой и протоиерей Матфей Александрович Константиновский. Почти все писавшееся о них в связи с Гоголем (в том числе и дореволюционными исследователями) требует пересмотра. Их отношения с Гоголем превратно истолкованы частью за недостатком сведений, а частью, может быть, и намеренно.

Новизна предлагаемого нами подхода к биографии и творчеству Гоголя заключается прежде всего в том, что мы рассматриваем их сквозь призму религиозного миросозерцания писателя. Гоголь был православным христианином, и его православие было не номинальным, а действенным, - без учета этого мы мало что поймем в его жизни и творчестве. Гений Гоголя до сих пор остается неизвестным в желаемой полноте не только широкому читателю, но и литературоведам, которые при нынешнем состоянии отечественной науки, очевидно, не всегда способны осмыслить судьбу писателя и его зрелую прозу. Настоящее исследование - попытка наметить вехи духовной биографии Гоголя, особенно в его связях с русским монашеством.

 

Часть 1

Под защитой угодника Божия

19 марта 1809 года в местечке Великие Сорочинцы Миргородского уезда Полтавской губернии в семье помещиков среднего достатка Василия Афанасьевича и Марии Ивановны Гоголь-Яновских родился сын Николай. Три дня спустя младенец был крещен в местной Спасо-Преображенской церкви. Мать Гоголя, у которой двое детей перед тем умерло, едва появившись на свет, дала обет перед чудотворным образом святителя Николая, называемым Диканьским, если будет у нее сын, наречь его Николаем, и просила местного священника молиться до тех пор, пока его не известят о рождении дитяти и попросят отслужить благодарственный молебен. Испрошенный молитвой, новорожденный Николай и был встречен в этом мире молитвой благодарения Богу. По словам сестры писателя, Ольги Васильевны Гоголь-Головни, брат ее любил вспоминать, почему назвали его Николаем.

Среди предков Гоголя были люди духовного звания: прадед его по отцовской линии был священником, дед закончил Киевскую Духовную академию, а отец - Полтавскую семинарию. Впоследствии Гоголь посещал Крестовоздвиженский монастырь в Полтаве, где помещалась семинария.

Семейные предания определили первые понятия и верования Гоголя. Об истории своего замужества Мария Ивановна рассказывала: "...выдали меня четырнадцати лет за моего доброго мужа, в семи верстах живущего от моих родителей. Ему указала меня Царица Небесная, во сне являясь ему. Он меня тогда увидал, не имеющую году, и узнал, когда нечаянно увидал меня в том же самом возрасте, и следил за мной во все возрасты моего детства".

Мария Ивановна отличалась набожностью. После смерти мужа весной 1825 года она до конца жизни носила траур - "из самого грубого, шерстяного изделия платье" - как бы по образцу монашеских власяниц, и по свидетельству знавших ее людей была похожа на игуменью монастыря. В семье по традиции был благочестивый обычай посещать, по возможности пешком, святые места в Ахтырке, Будищах, Лубнах, Воронеже, Киеве. Но чаще бывали на богомолье в Диканьке, отстоящей от Васильевки на тридцать верст.

Отголоски этой любви к паломничеству слышны в ранней прозе Гоголя. Так, в наброске предисловия к повести "Страшная месть" (1831) пасечник Рудый Панько говорит: "Что ж, господа, когда мы съездим в Киев? Грешу я, право, перед Богом: нужно, давно б нужно съездить поклониться святым местам. Когда-нибудь уже под старость совсем пора туда: мы с вами, Фома Григорьевич, затворимся в келью, и вы также, Тарас Иванович! Будем молиться и ходить по святым печерам".

Осенью 1844 года, находясь за границей, Гоголь в письме к сестре Елисавете просит маменьку, если случится ей быть в Диканьке, "привезти оттуда образок Николая Чудотворца, самый маленький, который бы можно было носить на шее в виде благословения". А летом 1845 года, в один из переломных моментов своей жизни, Гоголь просит молитв матери о своем выздоровлении. "Прошу вас также, - добавляет он, - отправить обо мне молебен не только в нашей церкви, но даже, если можно, и в Диканьке, в церкви Святого Николая, которого вы всегда так умоляли о предстательстве за меня".

В Васильевке была своя каменная церковь Рождества Пресвятой Богородицы, построенная в первой половине 1820-х годов по обету, данному матерью Гоголя. В доме долгое время находился большой, обитый железом сундук, с проделанным в крышке отверстием, через которое бабушка Татьяна Семеновна опускала деньги, предназначенные на устройство храма. Позднее Мария Ивановна вспоминала: "В деревне нашей не было церкви. Свекор наш хотел было купить старую и перевезти в Васильевку, но скоро после того запретили строить деревянные, и намеренье то гораздо прежде моего замужества было оставлено".

Строительство храма шло медленно, и в середине 1830-х годов обустройство его еще не было завершено (из письма Гоголя к матери от 15 декабря 1834 года явствует, что он по ее просьбе занят составлением "плана для иконостаса"). В эту церковь Николай Васильевич по возвращении из Иерусалима подарил икону Святителя Николая, вывезенную им из Италии. Возле церкви погребены родители Гоголя и его близкие родственники. И сам он просил похоронить себя на том же месте.

С образом Николая Чудотворца, своего небесного покровителя, Гоголь не расставался в своих странствиях. Всюду на пути ему встречались иконы угодника Божия и оставляли след в его душе. Так, в 1846 году, накануне Великого поста, он получил от Надежды Николаевны Шереметевой, тетки поэта Федора Тютчева, двусторонний дорожный Иверский образ Божией Матери с написанной на обороте иконой Святителя Николая. Когда из Рима пришло уведомление о получении, Надежда Николаевна отвечала Гоголю: "Наконец после столь долгих странствий благословение мое до вас достигло, да Великой угодник Николай Чудотворец не оставит вас своим предстательством у Престола Божия…".

В последние годы жизни Гоголя в его переписке не однажды возникает образ Святителя Николая. Так, в связи с предстоящим замужеством сестры Елисаветы, он писал другой своей сестре в Васильевку весной 1851 года: "Во всем Божья воля; ничего не совершается без воли Божьей. Так говорят - одни потому, что в этом убеждены, другие потому, что слышат, как это говорят другие. Вижу и я в нынешнем событии Божью волю. Но все, однако ж, не знаю, правы ли были вы вместе с сестрой, уладивши это дело в секрете, без предварительного совещанья с матерью или хоть даже со мною. Уверенность в благоразумии своих поступков вредит нам много даже и в малых вещах, а дело нынешнее очень важно…" И далее Гоголь советует сестрам: "Отправляйтесь пешком теперь же в Диканьку испросить, вымолить у Бога, чтобы супружество это было счастливо. Чтобы во всю дорогу на устах ваших была одна молитва…".
Саму Елисавету Гоголь наставлял так: "Молись Богу ото всех сил души, сколько их в тебе достанет. Шаг твой страшен: он ведет тебя либо к счастью, либо в пропасть. Впереди все неизвестно; известно только то, что половина несчастья от нас самих. Молись, отправься пешком к Николаю Чудотворцу, припади к стопам угодника, моли его о предстательстве, сама взывай ото всех сил ко Христу, Спасителю нашему, чтобы супружество это, замышленное без совещания с матерью, без помышленья о будущем и о всей важности такого поступка, было бы счастливо".

До конца жизни Гоголь твердо верил в заступничество великого угодника Божия, Святителя Николая, и, бывая на родине, всегда посещал Диканьку, прославленную им в "Вечерах на хуторе близ Диканьки", и молился перед чудотворным образом в Свято-Никольской церкви. О ней упоминает и пасечник: "…знаете ли вы дьяка Диканьской церкви, Фому Григорьевича? Эх, голова! Что за истории умел он отпускать!" Напомним, что три повести в книге - "Вечер накануне Ивана Купала", "Пропавшая грамота" и "Заколдованное место" - рассказаны именно дьяком Диканьской церкви Фомой Григорьевичем.

Начало пути

В семье Гоголь получил начатки веры. В письме к матери от 2 октября 1833 года из Петербурга, говоря о воспитании младшей сестры Ольги, он замечал: "Внушите ей правила религии. Это фундамент всего". И далее Гоголь вспоминает один случай, навсегда оставшийся в его памяти: "Я просил вас рассказать мне о Страшном суде, и вы мне, ребенку, так хорошо, так понятно, так трогательно рассказали о тех благах, которые ожидают людей за добродетельную жизнь, и так разительно, так страшно описали вечные муки грешных, что это потрясло и разбудило во мне всю чувствительность. Это заронило и произвело впоследствии во мне самые высокие мысли".

При поступлении в Нежинскую гимназию высших наук в 1821 году двенадцатилетний Гоголь обнаружил хорошие познания только по Закону Божию, по другим же предметам оказался подготовленным слабо. Нежин, по всей видимости, во многом определил характер духовного образования Гоголя. Законоучитель гимназии протоиерей Павел Волынский, помимо преподавания катехизиса и Священной истории с географией Святой Земли, читал в старших классах своеобразный курс нравственного богословия, знакомя воспитанников с творениями святых отцов и учителей Церкви - Василия Великого, Иоанна Златоуста, Исаака Сирина, Амвросия Медиоланского и других. Историк Алексей Иванович Маркевич, учившийся в Нежинской гимназии после Гоголя, утверждает: "Единственный профессор, имевший на него сильное влияние, был богослов...".

Примечательно, что, помимо Гоголя, судьбы еще двух воспитанников гимназии оказались связанными с Иерусалимом. Виктор Каминский, окончивший курс три года спустя после Гоголя, трижды совершил паломничество к Святым Местам и умер в самом Иерусалиме, а Константин Базили - русский генеральный консул в Сирии и Палестине - сопровождал Гоголя в 1848 году в его путешествии в Святую Землю.

Ко времени пребывания Гоголя в гимназии относятся и его первые литературные опыты. Наиболее значительный из них - поэма "Ганц Кюхельгартен", напечатанная отдельным изданием в 1829 году под псевдонимом В. Алов. После отрицательных отзывов в печати Гоголь забрал все экземпляры из книжных лавок и сжег.

Надо сказать, что школьные товарищи Гоголя были невысокого мнения о его литературных способностях, особенно в области прозы. "В стихах упражняйся, - советовали ему, - а прозой не пиши: очень уж глупо выходит у тебя. Беллетрист из тебя не вытанцуется, это сейчас видно". Да и сам Гоголь, кажется, склонялся в то время больше к стихам, чем к прозе. "Первые мои опыты, - вспоминал он много лет спустя в "Авторской исповеди", - первые упражненья в сочиненьях, к которым я получил навык в последнее время пребыванья моего в школе, были почти все в лирическом и серьезном роде. Ни я сам, ни сотоварищи мои, упражнявшиеся также вместе со мной в сочинениях, не думали, что мне придется быть писателем комическим и сатирическим…"

Зато в театральных представлениях Гоголю как актеру не было равных. "Все мы думали тогда, - вспоминал один из воспитанников гимназии Тимофей Пащенко, - что Гоголь поступит на сцену, потому что у него был громадный талант и все данные для игры на сцене…" Особенным успехом Гоголь пользовался в роли госпожи Простаковой из фонвизинского "Недоросля". Константин Базили рассказывал впоследствии: "Видел я эту пьесу в Москве и в Петербурге, но сохранил всегда то убеждение, что ни одной актрисе не удавалась роль Простаковой так хорошо, как играл эту роль шестнадцатилетний тогда Гоголь".

Ни литературные занятия, ни сценические успехи не охладили теплой веры Гоголя в Бога. Так, его школьный приятель Василий Любич-Романович вспоминал, что в церкви он "молитвы слушал со вниманием, иногда даже повторял их нараспев, как бы служа сам себе отдельную Литургию...". Как-то раз Гоголь, недовольный пением, поднялся на клирос и стал подпевать хору, ясно произнося слова молитв. Но священник, услыхавший незнакомый голос, выглянул из алтаря и, увидев постороннего, велел ему удалиться.

Милосердие, привитое Гоголю в семье, было истинно христианским и впоследствии лишь укреплялось в его душе. По рассказам нежинских соучеников, Гоголь еще в школьные годы не мог пройти мимо нищего, чтобы не подать ему, и если нечего было дать, то всегда говорил: "Извините". Однажды ему даже случилось остаться в долгу у одной нищенки. На ее слова: "Подайте Христа ради" он ответил: "Сочтите за мной". И в следующий раз, когда та обратилась к нему с той же просьбой, он подал ей вдвойне, добавив при этом: "Тут и долг мой".

Смерть отца, последовавшая 31 марта 1825 года, явилась одним из самых сильных потрясений в жизни юного Гоголя - ему только что исполнилось шестнадцать лет. Он пишет матери из Нежина письмо, в котором предельное отчаяние ("Хотел даже посягнуть на жизнь свою") переходит в глубокую покорность воле Божией: "Я сей удар перенес с твердостию истинного христианина… Благословляю тебя, священная вера! В тебе только я нахожу источник утешения и утоления своей горести!"

С этих пор определяется одна из главных черт миросозерцания Гоголя: уже никогда не оставляет его мысль о неизбежности смерти. Много позднее, в письме к матери от января 1847 года, он так объяснял ей и сестрам причины, побудившие его напечатать в "Выбранных местах из переписки с друзьями" свое завещание: "Сверх того, что это было необходимо в объясненье самого появления такой книги, оно нужно затем, чтобы напомнить многим о смерти, о которой редко кто помышляет из живущих... Если бы вы истинно и так, как следует, были наставлены в христианстве, то вы бы все до единой знали, что память смертная - это первая вещь, которую человек должен ежеминутно носить в мыслях своих. В Священном Писании сказано, что тот, кто помнит ежеминутно конец свой, никогда не согрешит".

Пантелеимон Кулиш, первый биограф Гоголя, передает слова, сказанные Александрой Смирновой Сергею Тимофеевичу Аксакову: "В Гоголе было именно то прекрасно, что посреди сует и непременного условия своей жизни, то есть своей художественной деятельности, он хранил о смерти память ежеминутную. Часто он читал молитву Василия Великого: "Господи, даждь ми слезы умиления и память смертную". Эти слезы умиления текли из глаз его во время торжественного последнего обряда миропомазания".

 

Литературная слава

После переезда в Петербург Гоголь погружается в литературную жизнь, переживает первые неудачи и успехи. При постоянной внешней занятости, в нем проглядывает недовольство суетой, желание иной, собранной и трезвенной жизни. В этом смысле очень показательны его раздумья в "Петербургских записках 1836 года": "Спокоен и грозен Великий пост. Кажется, слышен голос: "Стой, христианин; оглянись на жизнь свою". На улицах пусто. Карет нет. В лице прохожего видно размышление. Я люблю тебя, время думы и молитвы!.. К чему так быстро летит ничем не заменимое наше время? Кто его кличет к себе? Великий пост - какой спокойный, какой уединенный его отрывок!"

Подлинным литературным дебютом Гоголя стали "Вечера на хуторе близ Диканьки" (1831 - 1832), принесшие ему известность. Одобрительно отозвался о них Пушкин. В письме к литератору Александру Воейкову от конца августа 1831 года он передает эпизод, рассказанный ему самим Гоголем: "Мне сказывали, что когда издатель зашел в типографию, где печатались "Вечера", то наборщики стали прыскать и фыркать, зажимая рот рукою. Фактор объяснил их веселость, признавшись ему, что наборщики помирали со смеху, набирая его книгу".

Сочинение начинающего автора понравилось не только наборщикам, но и Государыне Императрице. Все свои книги, начиная с "Вечеров на хуторе близ Диканьки", Гоголь преподносил членам Царствующего дома и самому Императору. Это было данью от чистого сердца русского подданного, убежденного монархиста, не изменившего своему убеждению до конца жизни.

В начале 1835 года Гоголь издал сборник "Арабески", куда наряду с художественными произведениями вошли научные (исторического характера) статьи, и "Миргород" (в двух частях), который явился продолжением "Вечеров…" Белинский провозгласил Гоголя главой русских поэтов. Через год на сцене был поставлен "Ревизор", который принес его автору славу драматического писателя.

В пьесе многие видели карикатуру на российское чиновничество, а в драматурге - бунтовщика. По словам Сергея Тимофеевича Аксакова, были люди, которые с этих пор возненавидели Гоголя. Так, граф Федор Толстой (по прозванию Американец) говорил в многолюдном собрании, что Гоголь - "враг России и что его следует в кандалах отправить в Сибирь".

Между тем достоверно известно, что комедия была дозволена к постановке (а следовательно, и к печати) вследствие Высочайшего разрешения. "Если бы не высокое заступничество Государя, - писал Гоголь Михаилу Щепкину в апреле 1836 года, - пьеса моя не была бы ни за что на сцене, и уже находились люди, хлопотавшие о запрещении ее". Император Николай Павлович не только сам присутствовал на премьере, но и велел министрам смотреть "Ревизора". Во время представления он хлопал и много смеялся, а выходя из ложи, сказал: "Ну, пьеска! Всем досталось, а мне - более всех!"

Гоголь надеялся встретить поддержку царя и не ошибся. Вскоре после постановки комедии он отвечал в "Театральном разъезде…" своим недоброжелателям: "Великодушное правительство глубже вас прозрело высоким разумом цель писавшего".

В 1842 году вышел в свет первый том поэмы "Мертвые души", задуманной как эпос в трех частях, обнимающий собой "всю Русь" и "все человечество в массе". В том же году издано было и Собрание сочинений Гоголя в четырех томах (единственное прижизненное). Здесь впервые напечатаны новая расширенная редакция "Тараса Бульбы", а также "Шинель" - последняя из написанных Гоголем повестей. По сути, к тридцати трем годам Гоголь создал и напечатал практически все свои художественные произведения, - как писатель он сформировался почти сразу.

Раннее творчество Гоголя, если взглянуть на него с духовной точки зрения, открывается с неожиданной для обыденного восприятия стороны: оно не просто собрание веселых рассказов в народном духе, но и обширное религиозное поучение, в котором происходит борьба добра со злом и добро неизменно побеждает, а грешники наказываются ("Ночь перед Рождеством", "Сорочинская ярмарка", "Вий"). Эта же борьба - но уже в более утонченной форме, иногда со злом невидимым, - явлена и в "петербургских повестях"; как прямая защита Православия предстает она в "Тарасе Бульбе".

Самое известное комедийное произведение Гоголя - "Ревизор" - имеет глубокий морально-дидактический смысл, разъясненный автором в "Развязке Ревизора" (1846): "…страшен тот ревизор, который ждет нас у дверей гроба". Такой же глубокий подтекст имеет и главное творение Гоголя - поэма "Мертвые души". На внешнем уровне она представляет собой череду сатирических и бытовых характеров и ситуаций, тогда как в окончательном виде книга должна была показать путь к возрождению души падшего человека. Духовный смысл замысла раскрыт Гоголем в предсмертной записи: "Будьте не мертвые, а живые души. Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом…"

Если брать нравоучительную сторону раннего творчества Гоголя, то в нем есть одна характерная черта - намерение вести людей к Богу путем исправления их недостатков и общественных пороков - то есть путем внешним. Вторая половина жизни и творчества Гоголя ознаменована направленностью к искоренению недостатков в себе самом - и таким образом он идет к более сложному и высокому, вступая на путь богословски оправданной аскетики. "Говорить и писать о высших чувствах и движеньях человека нельзя по воображенью, - утверждал Гоголь, - нужно заключить в себе самом хотя небольшую крупицу этого, - словом, нужно сделаться лучшим".

Летом 1840 года Гоголь за границей пережил род болезни, но скорее не телесной, а душевной. Испытывая тяжелые приступы "нервического расстройства" и "болезненной тоски" и не надеясь на выздоровление, он даже написал духовное завещание. По словам Сергея Тимофеевича Аксакова, Гоголю были "видения", о которых он рассказывал заботившемуся о нем в ту пору доктору Николаю Боткину (брату критика Василия Боткина). Затем последовало "воскресение", "чудное исцеление", и Гоголь уверовал, что жизнь его "нужна и не будет бесполезна". Ему открылся новый путь. "Отсюда, - пишет Аксаков, - начинается постоянное стремление Гоголя к улучшению в себе духовного человека и преобладание религиозного направления, достигшего впоследствии, по моему мнению, такого высокого настроения, которое уже несовместимо с телесною оболочкою человека".

О перемене в воззрениях Гоголя говорит в своих воспоминаниях и Павел Васильевич Анненков: "Великую ошибку сделает тот, кто смешает Гоголя последнего периода с тем, который начинал тогда жизнь в Петербурге, и вздумает прилагать к молодому Гоголю нравственные черты, выработанные гораздо позднее, уже тогда, как свершился важный переворот в его существовании". Начало "последнего периода" Гоголя Анненков относит к тому времени, когда они вместе жили в Риме: "Летом 1841 года, когда я встретил Гоголя, он стоял на рубеже нового направления, принадлежа двум различным мирам".

Суждение Анненкова о резкости совершившегося "переворота" едва ли справедливо: в 1840-е годы духовная устремленность Гоголя только обозначилась яснее и приобрела конкретные жизненные формы. Один из его друзей, Михаил Максимович, известный ученый, встретившийся с ним после трехлетнего перерыва в Киеве в августе 1835 года, вспоминал, что Гоголь уже тогда поразил его своей глубокой религиозной настроенностью. "Нельзя было не заметить перемены в его речах и настроении духа, - рассказывал он, имея в виду прогулки Гоголя по старому Киеву, - он каждый раз возвращался неожиданно степенным и даже задумчивым... Я думаю, что именно в то лето начался в нем крутой поворот в мыслях - под впечатлением древнерусской святыни Киева, который у малороссиян ХVII века назывался Русским Иерусалимом".

Сам Гоголь всегда подчеркивал цельность и неизменность своего пути и внутреннего мира. В "Авторской исповеди" он писал, отвечая на упреки критиков, утверждавших, что в "Выбранных местах из переписки с друзьями" он изменил своему назначению и вторгся в чуждые ему пределы: "Я не совращался с своего пути. Я шел тою же дорогою... - и я пришел к Тому, Кто есть источник жизни". В статье "Несколько слов о биографии Гоголя" Сергей Тимофеевич Аксаков авторитетно свидетельствует: "Да не подумают, что Гоголь менялся в своих убеждениях, напротив, с юношеских лет он оставался им верен. Но Гоголь шел постоянно вперед; его христианство становилось чище, строже; высокое значение цели писателя яснее и суд над самим собою суровее".

У Гоголя постепенно вырабатываются аскетические устремления и все яснее вырисовывается христианский - монашеский - идеал. Еще в апреле 1840 года он писал Николаю Белозерскому, черниговскому помещику, с которым был знаком с нежинской поры: "Я же теперь больше гожусь для монастыря, чем для жизни светской". А в феврале 1842 года признавался поэту Николаю Языкову: "Я чувствую, что разорвались последние узы, связывавшие меня со светом. Мне нужно уединение, решительное уединение... Я не рожден для треволнений и чувствую с каждым днем и часом, что нет выше удела на свете, как звание монаха".

Эти слова могут служить ответом на вопрос, поставленный Гоголем три года спустя в названии статьи "Чей удел на земле выше", вошедшей в книгу "Выбранные места из переписки с друзьями".

На дорогах Европы

В начале июня 1842 года, сразу после выхода из печати первого тома "Мертвых душ", Гоголь уезжает за границу - и там в его жизни начинает преобладать аскетическое настроение. Григорий Павлович Галаган, богатый украинский помещик, впоследствии основатель Коллегии Павла Галагана - одного из лучших учебных заведений Южной России, живший в ту пору в Риме, вспоминал: "Гоголь показался мне уже тогда очень набожным. Один раз собирались в русскую церковь все русские на всенощную. Я видел, что и Гоголь вошел, но потом потерял его из виду и думал, что он удалился. Немного прежде конца службы я вышел в переднюю, потому что в церкви было слишком душно, и там в полумраке заметил Гоголя, стоящего в углу за стулом на коленях и с поникнутой головой. При известных молитвах он бил поклоны".

Гоголь принимается за систематическое чтение книг духовного содержания, оказывая преимущественное внимание святоотеческой литературе. Его письма первой половины 1840-х годов наполнены просьбами о присылке книг по богословию, истории Церкви, русским древностям. Друзья и знакомые шлют ему творения святых отцов, издаваемые Московской Духовной академией, сочинения святителя Тихона Задонского, святителя Димитрия Ростовского, епископа Харьковского Иннокентия (известного проповедника и духовного писателя), номера журнала "Христианское Чтение". Присланное Николаем Языковым "Добротолюбие" (собрание аскетических писаний на церковнославянском языке) стало для Гоголя одной из самых насущных книг. Не обходит он и западного богословия, читая, в частности, Жака Боссюэ и Фому Аквинского, а также традиционно приписываемую Фоме Кемпийскому книгу "О подражании Иисусу Христу".

В "Авторской исповеди" Гоголь писал об этой эпохе своей жизни: "Я оставил на время все современное, я обратил внимание на узнанье тех вечных законов, которыми движется человек и человечество вообще. Книги законодателей, душеведцев и наблюдателей за природой человека стали моим чтением. Все, где только выражалось познанье людей и души человека, от исповеди светского человека до исповеди анахорета и пустынника, меня занимало, и на этой дороге, нечувствительно, почти сам не ведая как, я пришел ко Христу, увидевши, что в Нем ключ к душе человека..."

Зимой 1843/44 года в Ницце, живя у своих друзей Виельгорских, Гоголь делает выписки в особую тетрадь из творений святых отцов и учителей Церкви, пользуясь в основном академическим журналом "Христианское Чтение" за 1842 год. Эта рукопись дошла до нас в двух копиях, хранящихся ныне в Национальной научной библиотеке Академии наук Украины. Помимо древних отцов - Иоанна Златоуста, Василия Великого, Ефрема Сирина, Григория Нисского, Иоанна Дамаскина, Кирилла Александрийского и других - в этом сборнике содержатся также отрывки из сочинений современных Гоголю духовных писателей: святителя Филарета, митрополита Московского и Коломенского, Задонского затворника Георгия, епископа Костромского и Галичского Владимира (Алявдина), епископа Полтавского Гедеона (Вишневского), протоиерея Стефана Сабинина.
Такого же рода, но меньшего объема сборник собственноручный и отчасти повторяющий первый хранится в Российской государственной библиотеке в Москве. С выписками из него Гоголь знакомил Александру Осиповну Смирнову, также жившую в ту пору в Ницце. "После обеда, - вспоминает она, - Николай Васильевич вытаскивал тетрадку и читал отрывки из отцов Церкви". Гоголь старался и своих светских друзей приучить к непраздному препровождению времени.

Тогда же у Гоголя появляется потребность глубже войти в молитвенный опыт Церкви. В письме к Сергею Тимофеевичу Аксакову из Рима от 18 марта (н. ст.) 1843 года он просит прислать ему "молитвенник самый пространный, где бы находились почти все молитвы, писанные отцами Церкви, пустынниками и мучениками". Результатом этой духовной жажды явилась толстая тетрадь (около ста листов) переписанных Гоголем из служебных Миней церковных песней и канонов (ныне хранится в Рукописном отделе Пушкинского Дома).

Эти выписки Гоголь делал не только для духовного самообразования, но и для предполагаемых писательских целей. В статье "В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность" он, в частности, замечал: "Еще тайна для многих этот необыкновенный лиризм - рожденье верховной трезвости ума, - который исходит от наших церковных песней и канонов…"
Тайна этого лиризма была открыта Гоголю и известна не понаслышке, а из личного опыта. Как явствует из содержания тетради, он внимательно прочел Минеи за полгода - с сентября по февраль - и сделал выдержки на каждый день.

Такой метод чтения Гоголя - с выписками - можно назвать "келейным", - им традиционно пользовались, например, многие монахи. Его смысл - уяснение сложных, не поддающихся точному пониманию с первого раза духовных вопросов. К тому же, переезжая с места на место, Гоголь не мог возить с собой много книг и имел при себе лишь свою компактную походную библиотеку - рукописные сборники.

Как видим, Гоголь не ограничился выписками из святых отцов, - работал и с богослужебными текстами. Православное богослужение заключает в себе все богословие. Гоголь, кажется, открыл это для себя раньше многих, - таким образом он припадал духом к самому авторитетному источнику знания.

Сохранившиеся тетради свидетельствуют о том, что Гоголю хорошо известна была христианская книжность. Судя по всему, он искал путей к тому, чтобы стать духовным писателем в собственном смысле этого слова. Духовная, церковная литература по форме имеет ряд отличий от литературы светской, хотя между этими видами словесности имеются некоторые общие приемы, в том числе и художественные. Но духовное творчество имеет строго определенную цель, направленную к объяснению смысла жизни по христианскому вероучению. Такое творчество основывается на Священном Писании и имеет определенные признаки. Писатель, взявшийся решать вопросы сокровенной жизни "внутреннего человека", сам должен быть православным христианином; он должен иметь благословение на свои труды от архиерея или священника. Он обязан также основательно знать предшествующую традицию церковной литературы, а она корнями уходит в Святое Евангелие - источник духовного слова, резко отличающийся по своей направленности от основы, породившей художественную литературу во всем разнообразии ее проявлений. Наконец, для церковного писателя необходима живая вера в Промысл Божий, в то, что во Вселенной все совершается по непостижимому замыслу ее Создателя.

В своем позднем творчестве Гоголь приблизился именно к такому пониманию целей литературы. В Ницце он написал для своих друзей два духовно-нравственных сочинения, которыми они должны были руководствоваться в повседневной жизни, - "Правило жития в мире" и "О тех душевных расположениях и недостатках наших, которые производят в нас смущение и мешают нам пребывать в спокойном состоянии". Покинув Ниццу в марте 1844 года, Гоголь напоминает графине Луизе Карловне Виельгорской, обращаясь одновременно ко всей семье: "Вы дали мне слово во всякую горькую и трудную минуту, помолившись внутри себя, сильно и искренно приняться за чтение тех правил, которые я вам оставил, вникая внимательно в смысл всякого слова, потому что всякое слово многозначительно и многого нельзя понимать вдруг. Исполнили ли вы это обещание? Не пренебрегайте никак этими правилами, они все истекли из душевного опыта, подтверждены святыми примерами, и потому примите их как повеление Самого Бога".

Эту попытку духовного наставления можно представить себе как подступ к "Выбранным местам из переписки с друзьями" - в этих "правилах" содержатся многие идеи будущей книги. Здесь Гоголь открыл новый для себя ж

12Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: