 |
В. Внешнее государственное право
|
|
|
|
§ 330
Внешнее государственное право исходит из взаимоотношений самостоятельных государств; отсюда то, что в нем есть в себе и для себя, получает форму долженствования, потому что его действительность зависит от различных суверенных воль.
Прибавление. Государства суть не частные лица, а совершенно самостоятельные целостности, и таким образом их взаимоотношения складываются иначе, чем чисто моральные частно-правовые отношения. Часто выражалось желание, чтобы поведение государства согласовалось с частным правом и моралью, но положение частных лиц таково, что над ними имеется суд, реализующий то, что есть право в себе. Отношения между государствами тоже, конечно, должны быть правовыми сами по себе, но в мире в себе сущее должно также и обладать силой. А так как нет никакой власти, которая решала бы в отношении государства, чтò именно есть само по себе правое, и осуществляла бы такое решение, то в этом отношении неизбежно все остается долженствованием. Взаимоотношения между государствами суть взаимоотношения между самостоятельными контрагентами, которые, правда, стипулируют между собою, но, вместе с тем, остаются выше этих стипуляций.
§ 331
Народ как государство есть дух в его субстанциальной разумности и непосредственной действительности и поэтому он есть абсолютная власть на земле; одно государство, следовательно, суверенно, самостоятельно по отношению к другому государству. Первым его абсолютным правом является быть таковым для другого государства, т.е. быть признанным им. Но это право вместе с тем лишь формально, и требование этого признания государства лишь потому, что оно есть государство, абстрактно; представляет ли оно собою на самом деле нечто в себе и для себя сущее, зависит от его содержания, строя, состояния, и признание, как содержащее в себе тожество обоих моментов, столь же зависит от взгляда и воли другого государства.
|
|
|
Примечание. Как мало единичное есть действительное лицо вне отношения к другим лицам (§ 71 и в других местах), так же мало госу{350}дарство есть действительный индивидуум вне отношения к другим государствам (§ 322). – Законность государства и, ближе, законность его княжеской власти, поскольку оно обращено во вне, есть, с одной стороны, всецело внутреннее отношение (одно государство не должно вмешиваться в дела другого) и, с другой, она также должна получить существенное дополнение в признании других государств. Но это признание требует гарантии, что государство, в свою очередь, признàет государства, признающие его, т.е. будет уважать их самостоятельность, и им, следовательно, не может быть безразлично то, что происходит внутри него. – Относительно кочевого народа и вообще относительно народа, стоящего на низкой ступени культуры, возникает даже вопрос, в какой степени он может рассматриваться как государство. В религиозной точке зрения (как некогда у еврейского народа, у магометанских народов) может заключаться еще более высокое противоположение, которое не допускает всеобщего тожества, необходимого для признания.
Прибавления. В словах Наполеона, сказавшего перед заключением Кампоформийского мира: «Французская республика так же мало нуждается в признании, как мало нуждается в признании солнце», заключается именно лишь сила существования, которая уже сама собою ручается за признание, хотя бы последнее никогда и не было высказано.
§ 332
Непосредственная действительность, в которой государства находятся по отношению друг к другу, обособляется на многообразные отношения, определение которых исходит от обоюдного самостоятельного произвола и следовательно носит вообще характер договоров. Однако материя этих договоров бесконечно менее разнообразна, чем в гражданском обществе, в котором отдельные лица в различных отношениях взаимно зависимы друг от друга, между тем как самостоятельные государства, напротив, представляют собою преимущественно внутри себя самодовлеющие целые.
|
|
|
§ 333
Принцип международного права как всеобщего права, которое само по себе должно признаваться между народами, в отличие от особенного содержания положительных трактатов, состоит в том, что трактаты, на которых основаны обязательства государств в отношении друг друга, должны выполняться. Но так как взаимоотношения государств имеют своим принципом их суверенность, то они постольку находятся в от{351}ношении друг друга в естественном состоянии, и их права имеют свою действительность не во всеобщем, конституированном над ними как власть, а в их особенной воле. Вышеуказанное всеобщее определение остается долженствованием, и междугосударственное состояние оказывается сменой положения, находящегося в соответствии с трактатами, и упразднения этого положения.
Примечание. Нет претора над государствами; существуют лишь, в лучшем случае, третейские судьи и посредники между ними, да и те существуют лишь случайно, т.е. согласно особенной воле. Кантовское представление о вечном мире, поддерживаемом союзом государств, который улаживает всякий спор и, в качестве признаваемой каждым отдельным государством власти, устраняет всякие недоразумения и этим делает невозможным решение их посредством войны, – это представление предполагает согласие государств, которое исходило бы из религиозных, моральных или каких бы то ни было других оснований и соображений, вообще исходило бы всегда от особенной суверенной воли и благодаря этому оставалось бы случайностью.
§ 334
Спор между государствами, поскольку особенные воли не приходят к соглашению, может быть поэтому решен лишь войной. Но какие именно нарушения (а такие нарушения в охватываемой государством широкой области отношений, к которым прибавляются еще многообразные отношения между членами разных государств, могут совершаться легко и в изобилии) могут рассматриваться как неисполнение трактатов, противоречие признанию или оскорбление чести, это остается само по себе неопределенным, так как государство может влагать свою бесконечность и честь в каждую из своих подробностей, и оно тем более склонно к такой возбудимости, чем больше крепкая индивидуальность побуждается длительным миром внутри страны искать и создавать себе материал для деятельности в области внешней политики.
|
|
|
§ 335
Но помимо этого, государство как духовное вообще не может остановиться на том, чтобы обращать внимание лишь на действительность нарушения, а непременно к этому еще присоединяется в качестве причины споров представление о нарушении, как об угрожающей со стороны другого государства опасности, причем восходят или спускаются к большим или меньшим вероятностям, к предположениям о намерениях и т.д.{352}
§ 336
Так как государства со стороны их самостоятельности суть в отношении друг друга особенные воли, и сила самих трактатов покоится на этом обстоятельстве, а особенная воля целого есть по своему содержанию его благо вообще, то последнее является высшим законом в поведении государства по отношению к другому государству, тем паче, что идея государства именно и состоит в том, что в ней упраздняется противоположность между правом как абстрактной свободой и наполняющим особенным содержанием, благом, и первое признание государств (§ 331) имеет в виду их как конкретные целые.
§ 337
Субстанциальное благо государства есть его благо в качестве особенного государства, взятого в его определенном интересе, в данном определенном состоянии и в столь же своеобразных внешних обстоятельствах и особенных договорных отношениях; правительство, следовательно, представляет собою особенную мудрость, а не всеобщее провидение (ср. § 324), равно как и целью в сношениях с другими государствами и принципом для суждения о справедливости войн и трактатов является не всеобщая (филантропическая) мысль, а действительно пораженное или угрожаемое благо в его определенной особенности.
|
|
|
Примечание. Одно время много рассуждали о противоположности между моралью и политикой и о требовании, чтобы вторая согласовалась с первой. Здесь мы должны лишь заметить вообще, что благо государства имеет совершенно другое оправдание, чем благо отдельного лица, и нравственная субстанция, государство, имеет свое наличное бытие, т.е. свое право, непосредственно не в абстрактном, а в конкретном существовании, и что лишь это конкретное существование, а не одна из многих мыслей, считаемых моральными заповедями, может быть принципом его деятельности и поведения. Воззрение о мнимой несправедливости, всегда оказывающейся в этой мнимой противоположности на стороне политики, на самом деле скорее имеет своим основанием поверхностность представлений о морали, о природе государства и его отношении к точке зрения морали.
§ 338
Вследствие того, что государства взаимно признают друг друга как таковые, даже в войне, даже в этом состоянии бесправия, насилия и случайности, остается еще объединяющая связь, в которой они друг {353}друга признают в себе и для себя сущими, так что в самой войне война определена как нечто, долженствующее быть преходящим. Она содержит поэтому в себе международное правовое определение, устанавливающее, что в ней сохраняется возможность мира, что, следовательно, послы должны быть неприкосновенны и что война вообще не ведется против внутренних учреждений и мирной, семейной и частной жизни, не ведется против частных лиц.
Прибавление. Новейшие войны ведутся поэтому человечно, и одно лицо не ненавидимо другим лицом. В худшем случае личная враждебность появляется у стоящих на передовых позициях, но в войске как войске вражда есть нечто неопределенное, отступающее на задний план перед долгом, который каждый уважает в другом.
§ 339
Во всем остальном взаимоотношения на войне (например, то обстоятельство, что берут пленников) и те права, которые в мирное время одно государство предоставляет подданным другого государства касательно частных сношений и т.д., основаны на нравах наций, как на сохраняющейся при всех обстоятельствах внутренней всеобщности поведения.
Прибавление. Европейские народы образуют одну семью по всеобщему принципу их законодательства, их нравов, их образования, и соответственно этому модифицируется международное правовое поведение в том состоянии, при котором в общем господствует взаимное причинение зла. Отношение государств к другим государствам изменчиво; нет претора, который решил бы спор; высшим претором является лишь всеобщий в себе и для себя сущий дух, мировой дух.
|
|
|
§ 340
Так как государства в своем отношении друг к другу выступают как особенные, то имеет место в высшей степени оживленная и принимающая огромные размеры игра внутренней особенности страстей, интересов, целей, талантов и добродетелей, насилия, несправедливости, пороков, – игра, в которой само нравственное целое, самостоятельное государство, подпадает под власть случайности. Вследствие их особенности, в которой они как существующие индивидуумы имеют свою объективную действительность и свое самосознание, принципы народных духов суть вообще ограниченные, и их судьбы и деяния в их взаимоотношениях представляют собою выступающую в явлении диалектику конечного характера этих духов, из которой всеобщий дух, {354} мировой дух, столь же порождает себя, сколь и судит их по своему праву – а его право есть наивысшее, – во всемирной истории, как во всемирном суде.
С. Всемирная история
§ 341
Элемент наличного бытия всеобщего духа, представляющий собою в искусстве созерцание и образ, в религии – чувство и представление, в философии – чистую, свободную мысль, представляет собою во всемирной истории духовную действительность во всем объеме ее внешних и внутренних сторон. Она есть суд, потому что в ее в себе и для себя сущей всеобщности особенное, пенаты, гражданское общество и народные духи в их пестрой действительности, суть лишь как идеальное, и движение духа в этом элементе состоит в выявлении этого состояния.
§ 342
Так как, далее, мировой дух есть сам по себе разум, и самостоятельное бытие разума в духе есть знание, то всемирная история не есть лишь суд, творимый силой мирового духа, т.е. абстрактная и лишенная разума необходимость слепой судьбы, а необходимое развитие моментов разума и, значит, моментов его (духа) самосознания и его свободы исключительно лишь из понятия его свободы: это – истолкование и осуществление всеобщего духа.
§ 343
История духа есть его деяние, ибо он есть лишь то, чтò он делает, и его деяние заключается в том, что он делает себя, – здесь это означает – себя в качестве духа, – предметом своего сознания, в том, что он постигает себя, истолковывая себя для себя самого. Это постижение есть его бытие и начало (Prinzip) и завершение его постижения есть вместе с тем его отчуждение и его переход. Выражаясь формально, нужно сказать, что дух, снова постигающий это постижение и – это одно и то же – возвращающийся к себе из отчуждения, есть дух высшей ступени в сравнении с собою, каким он был в первом постижении.
Примечание. Здесь место рассмотреть вопрос о способности человеческого рода к усовершенствованию и о его воспитании. Те, которые признавали эту способность к усовершенствованию, что-то предчувствовали относительно природы духа, той природы, которая состоит в том, что он имеет законом своего бытия Γνωθι σεαντον (познай {355}самого себя), и, постигая то, чтò он есть, он есть высшая форма, чем та форма, которая составляет его бытие Но для тех, которые отвергают эту мысль, дух остался пустым звуком, так же как и история осталась для них лишь поверхностной игрой случайных, так называемых лишь человеческих, стремлений и страстей. Если они при этом, употребляя выражения – божий промысел и план божьего промысла, и высказывают веру в высшее, веру в то, что историей правит высшая сила, то это остается ненаполненными представлениями, так как они определенно выдают план божьего промысла за нечто непознаваемое и непостижимое для них.
§ 344
В этом деле всемирного духа государства, народы и индивидуумы выступают в их особенном определенном начале, имеющем свое истолкование и свою действительность в их строе и во всем протяжении их состояния; сознавая это истолкование и эту действительность и будучи погружены в свои интересы, государства, народы и индивидуумы суть вместе с тем бессознательные орудия и органы того внутреннего дела, в котором эти образы преходят, но дух сам по себе подготовляет и осуществляет для себя переход в свою ближайшую высшую ступень.
§ 345
Справедливость и добродетель, несправедливость, насилие и порок, таланты и их дела, малые и большие страсти, вина и невинность, великолепие народной и индивидуальной жизни, самостоятельность, счастье и несчастье государств и отдельных лиц имеют свое определенное значение и свою определенную ценность в сфере сознательной действительности и находят в ней свой приговор и свою, однако, несовершенную справедливость. Но всемирная история стоит вне этих точек зрения. В ней тот необходимый момент мирового духа, который есть в данное время его ступень, получает свое абсолютное право, и живущий в этом моменте народ и его дела получают свое исполнение, и счастье, и славу.
§ 346
Так как история есть образование духа в форме события, непосредственной природной действительности, то ступени развития наличны как непосредственные природные начала, и так как последние природны, то они как некая множественность внеположны друг другу, и, следовательно, на долю одного народа приходится одно из {356}этих начал, – это его географическое и антропологическое существование.
§ 347
Народу, обладающему таким моментом как природным началом, поручено его исполнение в поступательном шествии развивающегося самознания мирового духа. Он во всемирной истории для данной эпохи – господствующий народ, и лишь однажды он может (§ 346) составить в ней эпоху. Пред лицом этого его абсолютного права быть носителем ступени развития мирового духа, в настоящее время духи других народов бесправны, и они, равно как и те, чья эпоха минула, не идут больше в счет во всемирной истории.
Примечание. Специальная история всемирно-исторического народа содержит в себе частью развитие его начала, начиная с его детского нераскрытого состояния до его расцвета, когда он, достигши свободного нравственного самосознания, вмешивается в ход всемирной истории, частью же также период упадка и разложения, ибо таким образом в этом упадке и разложении обозначается в нем выступление высшего начала, как представляющего собою лишь отрицание его собственного начала. Таким образом намечается переход духа в это высшее начало и, значит, переход всемирной истории к другому народу. Это – период, начиная с которого первый народ потерял тот абсолютный интерес, который он раньше представлял собою; он, правда, еще и тогда воспринимает в себя положительно это высшее начало и внедряет его в себя, но оно не действует в нем с прежней имманентной живостью и свежестью; он может потерять свою самостоятельность, но он может также продолжать свое существование или прозябание как особенное государство или круг государств и возиться, носимый случаем, с многообразными внутренними попытками преобразований и внешних войн.
§ 348
Во главе всех действий, а, следовательно, также и всемирно-исторических действий стоят индивидуумы в качестве осуществляющих субстанциальность субъективностей (§ 279). Они являются живыми воплощениями субстанциального деяния мирового духа и таким образом непосредственно тожественными с этим делом, но оно остается для них самих скрытым и не является их объектом и целью (§ 344); и не современниками воздается им честь этого дела, не от них они получают за него благодарность (там же), и не воздает им эту честь и эту благодарность также и общественное мнение потомства; в качестве {357}формальных субъективностей они лишь получают от этого общественного мнения свою долю как бессмертную славу.
§ 349
Народ сначала еще не есть государство, и переход семьи, орды, племени, массы и т.п. в государство составляет в нем формальную реализацию идеи вообще. Без этой формы ему в качестве нравственной субстанции, каковая субстанция он есть в себе, недостает объективности, обладания для себя и для других всеобщим и общезначимым наличным бытием в законах как мысленных определениях, и он поэтому не получает признания; его самостоятельность, не обладая объективной законностью и будучи самой по себе прочной разумностью лишь формально, не есть суверенность.
Примечание. И в обыденном представлении также не называют ни патриархальное состояние государственным строем, ни народ, находящийся в этом состоянии, – государством, ни его независимость – суверенитетом. До начала действительной истории имеет поэтому место, с одной стороны, ничем не интересующаяся, бездумная невинность и, с другой стороны, храбрость формальной борьбы, мотивами которой служат стремление к получению признания и месть (ср. § 331).
§ 350
Выступление в определениях закона и в объективных учреждениях, исходным пунктом которых является брак и земледелие (см. § 203), есть абсолютное право идеи, будет ли форма этого ее осуществления представляться божественным законодательством и благодеянием или насилием и несправедливостью, – это право есть право героев основывать государства.
§ 351
Из того же определения проистекает, что цивилизованные нации рассматривают и трактуют другие народы, отстающие от них в субстанциальных моментах государства (отношение скотоводческих народов к охотничьим, отношение земледельческих народов к тем и другим и т.д.), как варваров, сознают при этом, что они не равноправны, и поэтому относятся к их самостоятельности как к чему-то формальному.
Примечание. В войнах и спорах, возникающих в таких условиях, чертой, благодаря которой они имеют значение для всемирной истории, является тот момент, что они представляют собою борьбу за признание по отношению к определенному содержанию.{358}
§ 352
Конкретные идеи, народные духи, имеют свою истину и назначение в той форме конкретной идеи, в каковой она есть абсолютная всеобщность, – в мировом духе, вокруг трона которого они стоят как свершители его осуществления и как свидетели и украшения его славы. Так как он как дух есть лишь движение своей деятельности, состоящей в том, что он себя познает абсолютным и, следовательно, освобождая свое сознание от формы природной непосредственности, возвращается к самому себе, то существуют четыре начала образований этого самосознания в ходе его освобождения, – четыре всемирных царства.
§ 353
В первом образовании, как представляющем собою непосредственное откровение, это самосознание имеет своим началом образ субстанциального духа как тожества, в котором единичность остается погруженной в свою сущность и для себя неоправданной.
Второе начало представляет собою знание этого субстанциального духа, так что он есть положительное содержание и исполнение и для-себя-бытие как живая форма этого содержания – прекрасная нравственная индивидуальность.
Третье начало есть углубление внутрь себя знающего для-себя-бытия, углубление до абстрактной всеобщности и, следовательно, до бесконечной противоположности к объективности, которая, значит, тоже покинута духом.
Начало четвертого образования есть превращение (das Umschlagen) этой противоположности духа – превращение, состоящее в том, что он воспринимает в своей внутренней жизни свою истину и конкретную сущность и примирен, чувствует себя дома в объективности, а так как этот дух, пришедший назад к первой субстанциальности, есть дух, возвратившийся из бесконечной противоположности, то он знает свою истину мыслью и миром законной действительности, и таковою и порождает ее.
§ 354
Соответственно этим четырем началам существуют четыре все мирно исторических царства, а именно: 1) восточное, 2) греческое, 3) римское, 4) германское. {359}
§ 355
Восточное царство
Это первое царство представляет собою имеющее своим исходным пунктом патриархальное природное целое, внутри себя нераздельное, субстанциальное мировоззрение, в котором светское правительство есть теократия, властелин – также и верховный жрец или бог, государственный строй и государственное законодательство – вместе с тем религия, точно так же, как религиозные и моральные заповеди, или скорее обычаи, суть вместе с тем государственное, уголовное и гражданское право. В великолепии этого целого индивидуальная личность бесправно исчезает, внешняя природа непосредственно божественна или есть украшение бога, и история действительности есть поэзия. Различия, развивающиеся соответственно различным сторонам нравов, правительства и государства, вместо того, чтобы отлиться в форме законов, превращаются при наличии простых нравов в неуклюжие, разветвленные (weitläufige) суеверные обряды – в случайности, порождаемые личным насилием и произвольным господством, и расчленение на сословия превращается в природную неподвижность каст. Восточное государство живо поэтому лишь в своем движении, это движение направлено во вне и превращается в стихийное бушевание и опустошение, так как в нем самом нет ничего устойчивого, а то, что прочно, окаменело. Спокойствие внутри государства есть частная жизнь и впадение в немочь и истощенность.
Примечание. Момент еще субстанциальной, природной духовности в образовании государства, который в качестве формы составляет абсолютный исходный пункт в истории каждого государства, исторически показан и доказан на примере отдельных государств г-ном д-ром Штуром в его книге, носящей заглавие: «Vom Untergang der Naturstaaten, Berlin, 1812». Этот труд, написанный одновременно и с глубоким пониманием и с большой ученостью, очистил путь для разумного рассмотрения истории государства и истории вообще. В этой книге показана также и наличность принципа субъективности и самосознательной свободы в германском народе, но так как это исследование доходит лишь до падения природных государств, то и уяснение наличности этого начала доведено лишь до той стадии, в которой он проявляется частью как беспокойная подвижность, человеческий произвол и гибельная человеческая сила, частью в своем особом образе как задушевность, и еще не достиг объективности, самосознательной субстанциальности, еще не развился в органическую закономерность. {360}
§ 356
Греческое царство
Это царство имеет своей основой вышеуказанное субстанциальное единство конечного и бесконечного, но основой, носящей характер таинственности, оттесненной в область смутных воспоминаний, в пещеры традиции и ее образов; эта основа была высвобождена и порождена из себя различающим себя духом, чтобы стать индивидуальной духовностью и перейти в яркий свет знания, она умерилась и преобразилась в красоту и радостную нравственность. В этом определении начало личной индивидуальности становится ясным для себя еще не как заключенный внутри себя самого, а как остающийся в своем идеальном единстве. Целое поэтому распадается на круги особенных народных духов, частью же последнее волерешение еще не приписывается субъективности для себя сущего самосознания, а силе, стоящей выше и вне него (ср. § 279), и, с другой стороны, особенность, связанная с потребностью, еще не принята в свободу, а исключается из нее в виде класса рабов.
§ 357
Римское царство
В этом царстве различение доходит до бесконечного разрыва нравственной жизни на две крайности – на личное частное самосознание и на абстрактную всеобщность. Антагонизм между субстанциальным воззрением аристократии и началом свободной личности в демократической форме развивается так, что первое вырождается в суеверие и отстаивание холодного своекорыстного насилия, а второй вырождается в испорченность черни, и разложение целого кончается общим бедствием и смертью нравственной жизни. В этом состоянии индивидуальности отдельных народов находят свою смерть в единстве пантеона, все единичные лица низко падают, превращаясь в частные лица и в равных, обладающих формальным правом, удерживаемых, следовательно, вместе лишь абстрактным произволом, доходящим до чудовищных размеров.
§ 358
Германское царство
Дойдя до этой потери себя самого и своего мира и бесконечной скорби об этой потере, быть носителем которой было предназначено из {361} раильскому народу, оттесненный внутрь себя дух улавливает в крайности своей абсолютной отрицательности, во в себе и для себя сущем поворотном пункте, бесконечную положительность своей внутренней сущности, начала единства божественной и человеческой природы, примирение, как появившуюся в области самосознания и субъективности объективную истину и свободу; осуществление этого примирения поручается северному началу германских народов.
§ 359
Внутренняя жизнь начала в качестве еще абстрактного, существующего в чувстве, как вера, надежда и любовь, примирения и разрешения всякого антагонизма, раскрывает свое содержание, возведя его в действительность и самосознательную разумность, в светское царство, берущее своим исходным пунктом задушевность, верность и товарищество свободных людей. Это светское царство в этой своей субъективности есть столь же и царство для себя сущего грубого произвола и дикости нравов, и ему противостоит потусторонний мир, интеллектуальное царство, содержанием которого, правда, и является вышеуказанная истина его духа, но эта истина вместе с тем, как еще не продуманная мыслью, закутана в варварстве представления и в качестве духовной силы ставит себя выше действительной жизни души и ведет себя по отношению к последней как несвободная, страшная сила.
§ 360
Так как в суровой борьбе, которую ведут друг с другом эти два царства, пребывающие в различии, получившем здесь свою форму абсолютного противоположения и вместе с тем коренящемся в некотором единстве и идее, – так как в этой суровой борьбе духовное царство и в действительности и в представлении унизило существование своего неба, низведя его до уровня земной посюсторонности и обыденной действительности, а светское царство, напротив, подняло свое абстрактное для-себя-бытие на высоту мысли и принципа разумного бытия и знания разумности права и закона, – то противоположность между этими царствами свелась в себе к образу, лишенному существенности: современность совлекла с себя свое варварство и неправовой произвол, а истина совлекла в себя свою потусторонность и свое случайное насилие, так что стало объективным истинное примирение, развертывающее государство в образ и действительность разума, в которой самосознание находит органически развивающуюся действительность своего {362}субстанциального знания и воления; также и в религии это самосознание находит чувство и представление этой своей истины как идеальной сущности; в науке же самосознание находит свободное, постигнутое в понятии познание этой истины как одной и той же в ее восполняющих друг друга проявлениях – в государстве, природе и идеальном мире. {363}
— — —
[1] В тексте denselben alten Kohl immer wieder aufkochen (все снова и снова варят старую капусту). Здесь непереводимая игра слов: Kohl по-немецки значит капуста и чепуха. Мы даем соответствующий парафраз. Перев.
[2] Поверхностность его науки я показал в другом месте. См. «Wissenschaft der Logik» (Нюренберг, 1812), введение, стр. XVII.
[3] См. § 258.
[4] Такого рода мысли пришли мне в голову при чтении одного письма Иоганна Мюллера (Werke, Teil VII, 56), где он, говоря о состоянии Рима в 1803 г., когда этот город находился под французским владычеством, пишет, между прочим: «Когда спросили одного профессора, каково положение публичных учебных заведений, он ответил: «On les tolêre comme les bordels» (как к публичным домам: их терпят). – Мы иногда можем услышать, как даже рекомендуют заниматься так называемым учением о разуме, именно логикой, исходя, по-видимому, из убеждения, что либо ее как сухую и бесплодную науку вообще не станут изучать, либо если это иногда и случится, то в ней найдут бессодержательные, следовательно, ничего не дающие и ничему не мешающие формулы, и таким образом рекомендация не принесет ни вреда, ни пользы.
[5] Beiträge zur Berichtig. d. Urt. üb. d. franz. Rev. Sämmtliche Werke, VI, с. III и сл.
[6] Паскаль приводит там также и молитву Христа на кресте за своих врагов – «Отче, прости им, ибо не ведают, что творят»; – эта молитва была бы излишня, если бы то обстоятельство, что они не ведали, что творили, сообщило их поступку свойство не быть злым и они, следовательно, не нуждались бы в прощении. Он приводит также мнение Аристотеля (это место находится в Εth. Nicom. III, 2), который проводит различие между тем случаем, когда человек, совершивший поступок, был ουκ Ειδως и тем случаем, когда он был αγνοων; в первом случае, в случае неведения, он действует не добровольно (это незнание относится к внешним обстоятельствам, см. выше § 117), и поступок не должен быть вменен ему в вину; относительно другого случая Аристотель говорит: «Всякий дурной человек не знает, что нужно и чего не нужно делать, и именно этот недостаток (αμαρια) и делает людей несправедливыми и вообще злыми. Незнание выбора между добром и злом не приводит к тому, чтобы поступок стал недобровольным (не мог быть вменен), а лишь к тому, что он становится дурным». Аристотель, разумеется, глубже постиг связь между познанием и волением, чем та плоская философия, которая учит, что не познание, а сердце и восторженность суть подлинные принципы нравственного действования.
[7] «Что он чувствует себя совершенно убежденным, в этом я ни малейше не сомневаюсь. Но как много людей совершают наихудшие преступления, чувствуя себя таким образом убежденными. Если, следовательно, это основание может {169}всегда служить оправданием, то нет больше разумного суждения о добрых и злых, почтенных и презренных решениях. Иллюзия, в таком случае, равноправна с разумом или, вернее, разум, в таком случае, больше не обладает вообще никакими правами, не пользуется вообще признанным уважением; его голос бессмысленен; только тот, кто не сомневается, пребывает в истине! Я содрогаюсь, думая о последствиях подобной терпимости, которая была бы исключительно к выгоде неразумия».
Фр.Г. Якоби графу Гольмеру, Евтин, 5 августа 1800 г. о перемене религии графом Штольбергом (Brennus, Berlin, August 1802).
[8] Мой покойный коллега, профессор Зольгер, принял, правда, выражение «ирония», введенное господином Фридрихом фон Шлегелем в прежний период его писательской карьеры и получившее у него указанное превыспренное значение субъективности, знающей самое себя наивысшим; однако более правильный вкус и философская проницательность Зольгера заставили его принять и сохранить преимущественно лишь заключающуюся в этом выражении собственно диалектическую сторону, движущий нерв спекулятивного рассмотрения. И все же совершенно ясным этот его взгляд я не могу признать, не могу также согласиться с понятиями, развитыми Зольгером в его последней содержательной работе, представляющей собою подробную критику чтений господина Августа Вильгельма фон Шлегеля о драматическом искусстве и драматической литературе («Wiener Jahrb.», Bd. VII, S. 90 ff.). «Истинная ирония, – говорит там Зольгер на стр. 92, – исходит из той точки зрения, что человек, пока он живет в сем земном мире, может исполнить свое предназначение также и в высшем значении этого слова лишь в сем мире. Все, чем, как нам кажется, мы выходим за пределы конечных целей, представляет собою пустое воображение. Даже величайшее существует для нашего действования лишь в ограниченной конечной форме». Правильно понятые эти слова – в духе Платона и очень верно сказаны против выше упомянутого там пустого стремления к (абстрактной) бесконечности. Но утверждение, что наиболее великое, как например, нравственность, существует в ограниченной конечной форме, – а нравственность есть по существу действительность и действование – является чем-то совершенно отличным от мысли, что нравственность представляет собою конечную цель; образ, форма конечности ни капли не лишает содержания, нравственности той субстанциально
|
|
|
