Формулы и свободные выражения

Философия грамматики. Живая грамматика

Отто Есперсен

Говорящий и слушатель

Сущностью языка является человеческая деятельность — деятельность одного индивида, направленная на передачу его мыслей другому индивиду, и деятельность этого другого, направленная на понимание мыслей первого. Если мы хотим понять природу языка и, в частности, ту его область, которая изучается грамматикой, мы не должны упускать из виду упомянутых двух людей — производящего и воспринимающего речь, назовем их проще — говорящим и слушателем. В прежние времена этот процесс оставался незамеченным; слова и формы слов рассматривались как естественные предметы, существующие сами по себе. В значительной мере это объяснялось, вероятно, чрезмерным вниманием к написанным или напечатанным словам; однако такая концепция совершенно несостоятельна, что можно ясно понять, если хоть сколько-нибудь вдуматься в этот вопрос.

Мы называем двух людей — производящего и воспринимающего речь — говорящим и слушателем. Произносимое и слышимое слово есть первоначальная форма языка, гораздо более важная, чем его вторичная форма, проявляющаяся в письме (печати) и чтении. Совершенно очевидно, что произносимое и слышимое слово обладало первостепенной важностью и в течение тех неисчислимых веков, когда человечество еще не изобрело письменности или когда оно пользовалось ею в ограниченных пределах. Но даже и теперь, в наш век широкого распространения газет, подавляющее большинство людей гораздо больше говорит, чем пишет. Во всяком случае, невозможно понять, что такое язык и как он развивается, если не исходить постоянно и прежде всего из процесса говорения и слушания и если хотя бы на мгновение забыть о том, что письмо — только заменитель устной речи. Написанное слово подобно мумии до тех пор, пока кто-нибудь не оживит его, мысленно превратив в соответствующее слово устной речи.

Грамматист всегда должен быть начеку, чтобы избежать ловушек, в которые его может завести орфография. Вот несколько очень простых примеров. Окончание множественного числа существительных и 3-го лица единственного числа настоящего времени глаголов у таких слов, как ends „концы“, „кончает“, locks „запоры“, „запирает“, rises „подъемы“, „поднимается“, одинаково по написанию — -s; но в действительности мы имеем три различных окончания, что видно из их фонетической транскрипции [endz, l O ks, raiziz]. Точно так же окончание -ed в написании соответствует трем различным окончаниям в произношении, например: sailed „плыл“, locked „запер“, ended „кончил“ [seild, l O kt, endid]. Исходя из написания, можно подумать, что формы прошедшего времени paid „платил“ и said „сказал“ образуются одинаково, но отлично от формы stayed „остался“; однако в действительности paid и stayed образуются по общему правилу [peid, steid], a said с сокращенным гласным [sed] представляет собой неправильное образование. Если письменная речь признает только одно слово there, то устная речь различает и по звучанию и по значению (также и грамматическому) два слова there; ср., например, предложение There [ Dq ] were many people there [' DF · q ] „Там было много народу“. Длительность, ударение и интонация, очень плохо отраженные или совсем не отраженные на письме, играют важную роль в грамматике устного языка, и это постоянно напоминает нам о важной истине: грамматика должна в первую очередь иметь дело со звуками и лишь во вторую очередь — с буквами.

Формулы и свободные выражения

Если теперь, после приведенных предварительных замечаний, мы обратимся к психологической стороне языковой деятельности, то прежде всего заметим важное различие между формулами или единицами типа формул и свободными выражениями. Ряд единиц языка, причем любого языка, имеет характер формул; иначе говоря, в них никто ничего не может изменить. Так, выражение How do you do? „Как поживаете?“ в корне отлично от выражения I gave the boy a lump of sugar „Я дал мальчику кусок сахару“. В первом предложении ничего изменить нельзя: нельзя даже переставить ударение, сказав How do you do?, или сделать паузу между словами. И в отличие от прежних времен в наши дни не принято говорить How does your father do? или How did you do? Правда, еще можно, сказав How do you do? нескольким присутствующим, изменить ударение и произнести And how do you do, little Mary? Но фактически How do you do? нужно считать застывшей формулой. То же относится и к Good morning!, Thank you, Beg your pardon и другим выражениям подобного рода. Разумеется, такую формулу можно подвергнуть анализу и показать, что она состоит из нескольких слов; но она воспринимается и трактуется как целое, значение которого может быть совершенно отличным от значений составляющих его слов, взятых в отдельности. Beg your pardon, например, часто означает „Пожалуйста, повторите, что Вы сказали; я не совсем расслышал“; How do you do? теперь уже не является вопросом, требующим ответа, и т. д.

Легко заметить, что предложение I gave the boy a lump of sugar имеет иной характер. В нем можно выделить ударением любое из полнозначных слов, сделать паузу, например после boy, заменить местоимение I местоимением he или she, а глагол gave — глаголом lent или вместо the boy поставить Tom и т. д. Можно вставить в предложение слово never и произвести другие изменения. В то время как при употреблении формул все дело в памяти и в воспроизведении усвоенного, свободные выражения требуют умственной деятельности иного рода; говорящий должен создавать их в каждом конкретном случае заново, включая в предложение необходимые для этого случая слова. Полученное таким образом предложение может в том или ином отношении совпадать с тем, что говорящий слышал или произносил ранее; это не меняет сути дела. Важно то, что, создавая предложение, говорящий опирается на определенный образец. Независимо от того, какие слова он подбирает, он строит предложение по этому образцу. И даже без специальной подготовки в области грамматики мы чувствуем, что предложения

John gave Mary the apple

„ Джон дал Мери яблоко “,

My uncle lent the joiner five shillings

„Мой дядя одолжил столяру 5 шиллингов“

являются аналогичными, т. е. что они созданы по единому образцу. В обоих случаях налицо один и тот же тип предложения. Слова, из которых состоят эти предложения, различны, но тип один и тот же.

Как же возникают такие типы предложений в сознании говорящего? Маленький ребенок не знает грамматических правил, согласно которым подлежащее занимает первое место, а косвенное дополнение всегда стоит перед прямым; и все же без подготовки в области грамматики он извлекает из бесчисленного количества предложений, которые он слышал и усвоил, достаточно определенное понятие об их структуре и может построить подобное предложение сам. Разумеется, трудно или невозможно охарактеризовать это понятие без таких терминов, как подлежащее, глагол и т. п. Когда ребенок произносит правильное предложение, построенное по определенному образцу, ни он, ни его слушатели не в состоянии определить, является ли оно чем-то новым, созданным им самим, или же предложением, которое он слышал прежде в точно таком же виде. Важно здесь только то, что ребенка понимают и будут понимать впредь, если его предложение соответствует языковым нормам того общества, в котором он живет. Если бы это был ребенок француз, он слышал бы бесконечное множество таких предложений как

Pierre donne une pomme à Jean

„ Пьер дает яблоко Жану “,

Louise a donné sa poupée à sa soeur

„Луиза дала куклу своей сестре“ и др.,

и в случае необходимости мог бы сказать что-нибудь вроде:

Il va donner un sou à се pauvre enfant

„Он собирается дать су этому бедному ребенку“.

Немецкий ребенок, соответственно, построил бы свое предложение по иному типу — с dem и der вместо французского а и т. д. (Ср. „ Language “, гл. VII).

Таким образом, свободные выражения можно определить как соединения языковых единиц, созданные на данный случай по определенному образцу, который возник в подсознании говорящего в результате того, что он слышал огромное количество предложений, имеющих общие черты. Отсюда следует, что различие между свободными выражениями и формулами в ряде случаев улавливается трудно; его можно обнаружить только при помощи тщательного анализа: для слушающего те и другие на первый взгляд кажутся совершенно одинаковыми, и при этом формулы могут играть и действительно играют большую роль в выработке моделей в сознании говорящих, тем более что многие из них встречаются очень часто. Приведем еще несколько примеров.

Чем является предложение Long live the King! „Да здравствует король!“ — формулой или свободным выражением? Составить бесчисленное количество предложений по этому образцу невозможно. Такие сочетания, как Late die the King! „Да продлится жизнь короля!“ (букв. „Да умрет король поздно!“), Soon come the train! „Да прибудет скорее поезд!“, не употребляются в наше время для выражения желания. С другой стороны, можно сказать Long live the Queen! „Да здравствует королева!“, или the President „президент“, или Mr. Johnson. Иными словами, тип предложения, в котором на первом месте стоит наречие, за ним следует глагол в сослагательном наклонении и, наконец, подлежащее, а все вместе выражает желание, совершенно вышел из употребления как продуктивный образец. Выражения же, которые еще употребляются, представляют собой пережитки этого типа. Таким образом, предложение Long live the King! следует рассматривать так: оно состоит из формулы Long live, в основе которой лежит мертвый тип, и любого подлежащего. Поэтому мы находим здесь тип предложения, имеющий употребление, гораздо более ограниченное в наше время, чем в ранние эпохи развития английского языка.

В статье Дж. Ройса по вопросам этики я нашел принцип, сформулированный следующим образом: Loyal is that loyally does „Лоялен тот, кто поступает лояльно“. Это предложение звучит неестественно, поскольку автор построил его по образцу пословицы Handsome is that handsome does „Красив тот, кто красиво поступает“; но он совершенно не считается с тем, что как бы оно ни воспринималось прежде, в момент его создания, теперь оно является фактически лишь формулой, на что указывает употребление относительного that без определяемого слова и порядок слов.

Различие между формулами и свободными выражениями пронизывает все разделы грамматики. В морфологии подобное различие обнаруживается во флективных формах. Форма множественного числа eyen „глаза“ стала выходить из употребления в XVI в.; теперь она мертва. Но когда-то не только это слово, но и тип, по которому оно было образовано, являлись живыми элементами английского языка. Единственным сохранившимся до наших дней случаем образования множественного числа путем прибавления окончания -en к единственному числу является слово oxen „волы“. Теперь оно живет в качестве формулы, а его тип уже давно вымер. В то же время shoen „башмаки“, fone „враги“, eyen „глаза“, kine „коровы“ были вытеснены формами shoes, foes, eyes, cows, или, иначе говоря, множественное число этих слов было переоформлено в соответствии с живым типом, который мы находим в kings, lines, stones („короли“, „линии“, „камни“) и др. Этот тип стал сейчас настолько универсальным, что ему следуют все новые слова: bicycles „велосипеды“, photos „фотографии“, kodaks „фотоаппараты кодак“, aeroplanes „самолеты“, hooligans „хулиганы“, ions „ионы“, stunts „фокусы“ и др. Когда впервые было произнесено eyes вместо eyen, оно явилось аналогическим образованием по типу слов, уже имевших окончание множественного числа -s. Теперь же, когда ребенок в первый раз говорит eyes, невозможно решить, воспроизводит ли он ранее слышанную форму множественного числа, или же, усвоив форму единственного числа eye, добавляет к ней окончание -s (фонетически [z]) в соответствии с тем типом, который он выделил из множества подобных слов. Результат в обоих случаях один и тот же. Если бы свободное сочетание языковых элементов, которое производит индивидуум, не совпадало в подавляющем большинстве случаев с традиционной формой, то развитие языка испытывало бы затруднения; нелегко было бы пользоваться языком, если бы говорящему приходилось обременять свою память запоминанием каждого элемента в отдельности.

Как можно заметить, „типом“ в морфологии является то, что принято называть правильными образованиями, неправильные же образования представляют собой „формулы“.

В теории словообразования принято выделять продуктивные и непродуктивные суффиксы. Примером продуктивного суффикса может служить суффикс -ness, поскольку можно образовать такие новые слова, как weariness „усталость“, closeness „духота“, perverseness „упрямство“ и т. д. Наоборот, суффикс -lock в составе слова wedlock „супружество“ является непродуктивным, так же как и суффикс -th в словах width „ширина“, breadth „ширина“, health „здоровье“; попытка Раскина создать слово illth по аналогии с wealth „богатство“ не имела успеха; по-видимому, ни одного нового слова с таким суффиксом за несколько сот лет не появилось. Это еще раз иллюстрирует сказанное выше: тип “прилагательное + -ness“ все еще живет, в то время как wedlock и другие приведенные выше слова с суффиксом -th являются формулами ныне мертвого типа. Однако последний был живым, когда образовалось слово width. В те отдаленные времена можно было прибавить это окончание (тогда оно звучало приблизительно -iюu) к любому прилагательному. С течением времени это окончание свелось к звуку ю (th), и одновременно подвергся изменению гласный первого слога. В результате суффикс перестал быть продуктивным. Поэтому человеку, не знающему исторической грамматики, невозможно увидеть, что такие пары слов, как long: length, broad: breadth, wide: width, deep: depth, whole: health, dear: dearth, представляют собой один и тот же тип образования. Эти слова передавались из поколения в поколение как некие единства, т. е. формулы. Когда же появлялась потребность в новом “абстрактном существительном“ (я пользуюсь здесь обычным термином для таких слов), то обращались уже не к суффиксу -th, а к суффиксу -ness, присоединение которого не сопровождалось изменением прилагательного и поэтому не вызывало затруднений.

Те же соображения остаются в силе и для сложных слов. Возьмем три древних сложных слова, включающих hūs „дом“, — hūsbōnde, hūsюing, hūswīf. Все они образованы по обычному типу, характерному для древних сложных слов; те, кто впервые создал эти слова, сообразовались с обычными правилами; таким образом, первоначально эти слова представляли собой свободные выражения. Но, переходя из поколения в поколение, они стали трактоваться как цельные, нечленимые слова и поэтому подверглись обычным звуковым изменениям: долгий гласный ū сократился; [s] озвончилось перед звонкими звуками; [ю] после [s] перешло в [t]; [w] и [f] исчезли, а гласные второго компонента редуцировались. В результате появились современные формы husband „муж“, husting(s) „трибуна“, hussy „женщина дурного поведения“ — фонетически [h A zb q nd, h A sti N z, h A zi]. Первоначальная прочная связь со словом hūs постепенно ослабела, особенно после перехода долгого и в дифтонг — house. Наряду с расхождением по форме появились не менее значительные расхождения по значению, так что никому, кроме лиц, занимающихся этимологией, не придет в голову связывать слова husband, hustings или hussy со Словом house. С точки зрения современной живой речи эти три слова не являются сложными; они стали, согласно терминологии, принятой здесь, формулами и находятся в одном ряду с другими двусложными словами неясного или забытого происхождения, такими, например, как sopha „диван“ или cousin „кузен“.

Что касается слова huswif, то здесь обнаруживаются различные степени изоляции по отношению к словам house и wife „жена“. Hussy [h A zi] в значении „женщина дурного поведения“ утратило всякую связь с обоими компонентами; однако для устаревшего значения „игольник“ в старых словарях засвидетельствованы различные формы, в которых проявляются противоречивые тенденции: ср. huswife [h A zwaif], hussif [h A zif], hussive. Кроме того, в значении „хозяйка дoма“ мы находим housewife, где форма обоих компонентов полностью сохранилась; но это, по-видимому, сравнительно недавнее новообразование; его не признавал, например, еще Эльфинстон в 1765 г. Таким образом, тенденция превратить древнее сложное слово в формулу в большей или меньшей степени встречает сопротивление со стороны живого чувства языка, которое в некоторых значениях воспринимает это сложное слово как свободное выражение; иначе говоря, люди продолжали соединять два конкретных компонента, не думая о существовании формулы, которая более или менее окаменела по звучанию и по значению. И это далеко не редкое явление: слово grindstone в качестве формулы стало произноситься [grinst q n] с обычным сокращением гласного в обоих компонентах; однако победила тенденция трактовать grindstone как свободное сочетание, что нашло отражение в широко распространенном произношении [graindstoun]; в слове waistcoat „жилет“ появляется новое звучание [weistkout] вместо [wesk q t], характерного для формулы; произношение слова fearful „страшный“ орфоэписты XVIII в. дают как „ferful“, но теперь оно всегда произносится [fi q f(u)l]. Другие примеры приведены в моей книге „A Modern English Grammar“. I, 4. 34 и cл.

Нечто подобное можно увидеть и в словах, которые не являются сложными. В среднеанглийский период мы находим краткие гласные у многих прилагательных в сравнительной степени: deppre, grettre при deep „глубокий“, great (greet) „великий“. Некоторые из этих форм сравнительной степени превратились в формулы и как таковые были переданы последующим поколениям. В современном языке из подобных форм встречаются только latter „последний“ и utter „полный“, сохранившие краткие гласные в результате отрыва от форм положительной степени late и out и известного семантического обособления. Но другие формы сравнительной степени были заново образованы как свободные сочетания — deeper, greater, а также later и outer, которые гораздо ближе связаны с late и out, чем latter и utter.

Сходные явления мы находим в области ударения. Разумеется, дети выучивают ударение, так же, как они выучивают и звуки каждого слова, так что и в этом смысле произношение слова есть определенная формула. Однако в некоторых словах возможно столкновение двух норм ударения, ибо слова как свободные выражения могут иногда создаваться в момент речи. Как правило, прилагательные на -able, -ible имеют ударение на четвертом слоге от конца в силу ритмического принципа. Согласно этому принципу, гласный, отделенный одним (слабым) слогом от первоначального ударения, теперь всегда несет ударение: ср. 'despicable „презренный“ (первоначально, как во французском языке, " despi'cable), 'comparable „сравнимый“, ґlamentable „прискорбный“, 'preferable „предпочтительный“ и др. У некоторых из этих слов в результате ритмического принципа ударным оказывается тот же самый слог, что и у соответствующего глагола: con'siderable „значительный“, 'violable „нарушимый“. Но у других прилагательных дело обстоит иначе. При свободном образовании, если бы говорящий исходил из глагола и затем присоединял -able, акцентуация была бы иной: прилагательное, соответствующее глаголу ac'cept, у Шекспира и у некоторых других поэтов звучало 'acceptable; та же формула сохранилась и при чтении молитвенника. Однако в других случаях слово перестроилось и стало звучать ac'ceptable; refutable звучало ['refjut q bl], но теперь более обычным стало [ri'fjut q bl]; 'respectable уступило место re'spectable; шекспировское и спенсеровское 'detestable было заменено de'testable, которое находим у Мильтона; в слове admirable „превосходный“ новому произношению [ q d'mair q bl] не удалось вытеснить старое произношение [' x dmir q bl]; однако у огромного большинства прилагательных полностью победила аналогия или свободное образование: a'greeable „приятный“, de'plorable „плачевный“, re'markable „замечательный“, irre'sistible „неотразимый“. Аналогичная борьба наблюдается и у слов с другими окончаниями: 'confessor и con'fessor „исповедник“, ca'pitalist и 'capitalist „капиталист“, de'monstrative и 'demonstrative „убедительный“ и др. Иногда изменяется и значение слов: свободное образование сохраняет не только ударение, но и значение слова, от которого оно образовано, а формула занимает более или менее обособленное положение (примеры см. в “A Modern English Grammar“, гл. V). В британском произношении advertisement [ q d'v q ·tizm q nt] „объявление“ видна традиционная формула, в то время как американское произношение [ "x dv q 'taizm q nt] или [' x dv q" taizm q nt] представляет собой свободное образование от основы глагола.

Различие между формулами и свободными сочетаниями затрагивает также и порядок слов. Одного примера будет достаточно: пока some + thing является свободным сочетанием двух элементов, которые ощущаются как таковые, между ними по общему правилу можно вставить другое прилагательное — some good thing. Однако как только something становится застывшей формулой, его уже нельзя расчленить, и прилагательное должно следовать за ним: something good. Ср. также различие между прежним They turned each to other и современным They turned to each other „Они повернулись друг к другу“.

Сращение некогда самостоятельных компонентов в формулу не всегда бывает одинаково завершенным: если в случае breakfast это сращение проявляется и в произношении [brekf q st] (при [breik, fa·st]) и в формах he breakfasts, breakfasted (ранее breaks fast, broke fast), то в случае take place оно не доведено до такой степени, но тем не менее это выражение тоже представляет собой формулу со значением „иметь место, случаться“; она ведет себя не так, как глагол take с другим дополнением; другое дополнение при take может в некоторых случаях быть поставлено на первое место (a book he took) или может стать подлежащим в пассивной конструкции (the book was taken); но в отношении take place ни то, ни другое невозможно.

Разумеется, нельзя отрицать и наличие сомнительных случаев: иногда трудно сказать, имеем ли мы дело с формулой или нет; однако установлено, что различие между формулами и свободными сочетаниями охватывает всю сферу языковой деятельности. Формулой может быть целое предложение или группа слов, одно слово или часть слова, т. е. неважно, каков ее состав; важно, чтобы живым чувством языка она воспринималась как нечто единое, не членимое и не разложимое так, как членятся и разлагаются свободные сочетания. Тип, или образец, к которому восходит формула, может исчезнуть из языка или еще существовать в языке; но тип, по которому строится свободное сочетание, должен быть обязательно живым; поэтому формулы могут быть как правильными, так и неправильными, но свободные сочетания всегда обнаруживают правильное образование.

Грамматические типы

Процесс возникновения грамматических типов, или образцов, в сознании начинающих говорить детей поистине поразителен, и во многих случаях мы находим любопытные примеры его влияния на историю языков. В немецком языке приставка ge-, которая могла присоединяться сначала к любой форме глагола для выражения законченности действия, с течением времени стала связываться специально с причастием прошедшего времени. В глаголе essen „есть“ (инф.) произошло, однако, естественное слияние гласного приставки и начального гласного самого глагола и таким образом возникла форма gessen; эта форма была воспринята как формула, и в ней перестал выделяться тот префикс, который выделяется в формах getrunken „выпитый“, gegangen „ушедший“, gesehen „виденный“ и др.; затем в сочетаниях типа Ich habe getrunken und gessen „Я попил и поел“ gessen было воспринято как неполная форма и дополнено приставкой ge- (ich habe getrunken und gegessen); параллелизм был восстановлен.

Грамматические навыки могут, таким образом, привести к тому, что с определенной точки зрения можно назвать избыточностью. Нечто подобное имеет место во многих случаях употребления it. В современных языках перед сказуемым всегда стоит подлежащее, а поэтому предложение без подлежащего воспринимается как неполное. В более ранние времена при таких глаголах, как лат. pluit „идет дождь“, ningit „идет снег“ и др., никакого местоимения не требовалось (в итальянском языке до сих пор сохранилось piove, nevica); однако по аналогии с бесчисленными сочетаниями типа I come „я прихожу“, he comes „он приходит“ и др. в английском языке было добавлено it, откуда it rains „идет дождь“, it snows „идет снег“ и др. и соответственно во французском, немецком, датском и других языках — il pleut „идет дождь“, es regnet, del regner. Было правильно замечено, что необходимость местоимения начали ощущать особенно тогда, когда стали выражать различие между утверждением и вопросом с помощью порядка слов (er kommt „он идет“, kommt er? „идет ли он?“). Точно таким же образом теперь можно выразить различие между es regnet и regnet es?

Такие глаголы, как rain, snow, первоначально употреблялись без подлежащего. Поскольку даже теперь очень трудно логически определить, что обозначает подлежащее it и какое оно имеет значение, многие ученые [5]  рассматривают его просто как грамматический прием, подводящий предложение под обычный тип. Бывают и такие случаи, когда в предложении имеется реальное подлежащее, но мы почему-то вводим местоимение it. Например, можно сказать То find one’s way in London is not easy „Ориентироваться в Лондоне не легко“; однако считают более удобным инфинитив сразу не вводить; но и в этом случае мы не начинаем с глагола и не говорим Is not easy to find one’s way in London, поскольку мы привыкли, что предложения, начинающиеся с глагола, являются вопросительными. Мы говорим: It is not easy и т. д. Точно так же можно сказать: That Newton was a great genius cannot be denied „Что Ньютон был великим гением, нельзя отрицать“. Однако, если мы не хотим начинать с подчиненного предложения, приходится сказать It cannot be denied that Newton was a great genius. В таких предложениях it является представителем следующего за ним инфинитива или придаточного предложения, подобно тому как в предложении Не is a great scoundrel, that husband of hers „Он большой мерзавец, ее муж“ he является представителем слов that husband of hers. Ср. также разговорное предложение It is perfectly wonderful the way in which he remembers things „Прямо удивительно, как он все помнит“. Было бы неловко сказать She made that he had committed many offences appear clearly „Она показала ясно, что он совершил много проступков“, где грамматические компоненты были бы расположены гак, как это обычно бывает при сочетании make appear „показать“ (She made his guilt appear clearly „Она ясно показала его вину“). Эта неловкость устраняется постановкой it перед инфини тивом: She made it appear clearly that he had committed many offences.

Таким образом, получается, что многие правила употребления it обусловлены, с одной стороны, стремлением говорящего соблюдать определенные образцы построения предложения, характерные для бесчисленного количества предложений с другими подлежащими или дополнениями, а, с другой стороны, стремлением избежать громоздких конструкций, которые могут привести иногда к неправильному пониманию предложения.

Подобным же образом надо объяснить и правила употребления вспомогательного глагола do в вопросительных предложениях. В целом для английского языка характерна тенденция ставить подлежащее перед сказуемым; но ей противостоит другая тенденция — выражать вопрос обратным порядком слов „глагол — подлежащее“, например в устарелом предложении Writes he? „Пишет ли он?“ (ср. нем. Schreibt er? и франц. Écrit-il?). Наряду с этим во многих вопросительных предложениях встречается и такой порядок слов: „вспомогательный глагол — подлежащее — глагол“ (Can he write? „Может ли он писать?“, Will he write? „Будет ли он писать?“, Has he written? „Написал ли он?“ и др.). В такой конструкции полнозначный глагол стоит после подлежащего, как и в обычных утвердительных предложениях. Создание компромиссных форм типа Does he write? „Пишет ли он?“ дало возможность примирить две противоположные тенденции: с формальной точки зрения глагол, хотя и неполнозначный, стоит перед подлежащим для выражения вопроса, с другой стороны, подлежащее стоит перед смысловым глаголом. Вспомогательный глагол, однако, не нужен, если подлежащим в предложении служит вопросительное местоимение (Who writes?), поскольку оно, естественно, ставится на первое место, и, таким образом, предложение и без does соответствует общему образцу [6].

Построение предложений

Предложение (если оставить в стороне готовые формулы) не возникает в сознании говорящего сразу, а создается постепенно в процессе речи. Правда, это не всегда бывает так наглядно, как в нижеследующем примере. Предположим, что я встретил кого-нибудь и хочу рассказать ему что-то. Я начинаю разговор таким образом: There I saw Tom Brown and Mrs. Hart and Miss Johnstone and Colonel Dutton... „Там я видел Тома Брауна, и миссис Харт, и мисс Джонстон, и полковника Даттона...“ Начиная перечисление, я еще не решил, скольких лиц я упомяну и в каком порядке назову их. Поэтому в каждом случае мне приходится употреблять союз „и“. Если же, с другой стороны, приступая к рассказу, я знаю точно, кого упомяну, я употреблю and только перед последним именем и опущу его в остальных случаях. Кроме того, здесь есть и другое различие: в первом случае (There I saw Tom Brown, and Mrs. Hart, and Miss Johnstone, and Colonel Dutton) я произношу каждое имя с понижением тона, как будто собираюсь закончить предложение, а во втором случае (There I saw Tom Brown, Mis. Hart, Miss Johnstone, and Colonel Dutton) все имена, кроме последнего, произносится с повышением тона. Ясно, что вторая конструкция, предполагающая точный предварительный замысел предложения в целом, более свойственна письменной речи, а первая — устной. Однако и писатели могут иногда прибегать к разговорному стилю в этом и в других случаях. Одним из крупных мастеров разговорного стиля в английской литературе был Дефо, у которого, в частности, находим: Our God made the whole world, and you, and I, and all things „Наш господь сотворил весь мир, и вас, и меня, и все (на земле)“ („Робинзон Крузо“, 2. 178). Здесь на то, что предложение создается постепенно, шаг за шагом, указывает и форма I вместо mе.

Исходя из этого, можно объяснить многие отступления от синтаксических правил, например такие случаи, как Нее that rewards me, heaven reward him „Тот, кто вознаграждает меня, да вознаградит его небо“ (Шекспир). Если писатель употребил местоимение thou „ты“, он, несомненно, употребит и глагольную форму с окончанием -st, если глагол стоит сразу после местоимения; в противном случае он может забыть об этом и употребить глагольную форму, соответствующую местоимению you, которое может всплыть в его уме подсознательно. Так, у Шекспира: Thou stroakst me and made much of me („ Буря “, 1. 2. 333). Также и Байрон, обра щаясь к Сулле: Thou, who didst subdue Thy country’s foes ere thou wouldst pause to feel The wrath of thy own wrongs, or reap the due Of hoarded vengeance... thou who with thy frown Annihilated senates... thou didst lay down („ Чайльд Гарольд “, IV. 83). Такие переходы у Байрона встречаются нередко.

Подобным же образом часто иссякает влияние союза if, требующего сослагательного наклонения, когда вдали от союза стоит второй глагол. Ср. у Шекспира: If Hamlet from himseife be tane away, And when he’s not himselfe, do’s wrong Laertes, Then Hamlet does it not („ Гамлет “, V. 2. 245); If he be a whoremonger, and comes before him, he were as good go a mile on his errand („ Мера за меру “, III. 2. 37). Также у Раскина: But if the mass of good things be inexhaustible, and there are horses for everybody, — why is not every beggar on horseback? У миссис Уорд: A woman may chat with whomsoever she likes, provided it be a time of holiday, and she is not betraying her art [7].

Каждый, кто будет внимательно вслушиваться в обычный разговор, найдет многочисленные подтверждения тому, что говорящий строит предложение постепенно. По мере построения предложения он может изменить первоначальный план сообщения своих мыслей; он может запнуться, прервать изложение и, наконец, построить предложение совершенно иначе, чем оно было задумано ранее. В письменной речи (в частности, в печати) это явление, называемое анаколуфом, встречается, конечно, значительно реже; но ученым известно, что оно встречается и здесь. В качестве иллюстрации я позволю себе привести отрывок из шекспировского „Короля Лира“ (IV. 3. 19 и сл.), который не требует никаких комментариев. В самом раннем издании кварто этот отрывок изложен так (в издании фолио вся сцена опущена):

Patience and sorrow strove,

Who should expresse her goodliest [. ] You have seene,

Sun shine and raine at once, her smiles and teares,

Were like a better way those happie smilets,

That playd on her ripe lip seeme[d] not to know,

What guests were in her eyes which parted thence,

As pearles from diamonds dropt [. ] In briefe,

Sorow would be a raritie most beloued,

If all could so become it [8].

Некоторые издатели отказываются от попытки найти какой - либо смысл в строках 20—21, в то время как другие считают, что слова like a better way искажены, и стараются исправить их самыми различными путями (Were link’d a better way, Were like a better day, Were like a better May, Were like a wetter May, Were like an April day, Were like a bridal day, Were like a better-ing day и т. п.; подробнее см. в кембриджском издании). Но никакого исправления не потребуется, если обратить внимание на то, что это говорит придворный, привыкший к жеманно-утонченному стилю выражения своих мыслей. В этих двух маленьких сценах (действие III, сцена 1 и сцена, приведенная здесь) он не может говорить просто и естественно; он постоянно ищет новых сравнений и получает большое удовольствие от неожиданных слов и выражений. Поэтому я прочел бы этот отрывок следующим образом, изменив лишь пунктуацию:

You have seen

Sunshine and rain at once; her smiles and teares

Were like —

„Вы видели сиянье солнца и дождь одновременно; ее улыбки и слезы были подобны... “

(Произнося эти слова с повышением тона и с небольшой паузой после like, он старается найти красивое сравнение, но не удовлетворен тем, что ему приходит на ум, и говорит себе: „Нет, я выражусь иначе“):

— a better way.

(„Теперь я нашел лучший способ выразить то, что я видел на лице Корделии“):

those happy smilets

That play’d on her ripe lip seem’d not to know

What guests were in her eyes [9].

Основная задача этой главы — показать читателю, что язык не таков, каким он нам представляется при одностороннем изучении его по словарям и обычным грамматикам. Язык — это совокупность навыков, привычных действий, а каждое слово и каждое произнесенное предложение есть сложное действие со стороны говорящего. Большая часть этих действий определяется тем, что говорящий сам делал в подобных ситуациях, а последнее, в свою очередь, тем, что ему приходилось неоднократно слышать от других. Но в каждом конкретном случае (если не считать воспроизведения обычных формул) говорящему приходится применять языковые навыки к данной ситуации, чтобы выразить то, что во всех подробностях никогда до этого не выражалось. И поэтому он не может быть рабом этих навыков; он должен приспосабливать их к изменяющимся потребностям. В результате могут возникнуть новые навыки и привычки или, иначе говоря, новые грамматические формы и новые правила их употребления. Грамматика, таким образом, становится частью лингвистической психологии или психологической лингвистики. Это, однако, не единственный путь, по которому можно перестроить и пополнить грамматику, если мы хотим освободить ее от педантизма и догматизма — обычных грехов многих грамматистов. Это и составит содержание последующих глав.

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://genhis.philol.msu.ru

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: