От первобытной беспечной Улыбки

ИСПОВЕДЬ

ОТЦА СЫНУ

 

ИЗДАТЕЛЬСКИЙ ДОМ

ШАЛВЫ АМОНАШВИЛИ

Лаборатория гуманной педагогики МГПУ

Москва

2005.

СОДЕРЖАНИЕ

Вступление

ОТ ПЕРВОБЫТНОЙ БЕСПЕЧНОЙ УЛЫБКИ ДО ПЕРВЫХ СЛЕЗ СОЖАЛЕНИЯ

ОЖИДАНИЕ

ОТЕЦ

ИМЯ

ЧУДО

УЛЫБКА

ВУЛКАН

РАЗВИТИЕ

ГОНЗИК

БУРАТИНО

ШАЛОСТЬ

ДРУЗЬЯ

РЕЧЬ

СЕСТРЕНКА

СЛЕЗЫ

В ШКОЛУ

ОТ ПЕРВЫХ СЛЕЗ СОЖАЛЕНИЯ ДО ЧУВСТВА ДОЛГА

ИДЕАЛ

КНИГИ

«ДЭДА ЭНА»

ПОЗНАНИЕ

ЗАДАЧИ

УЧЕНИЕ

КАРЛСОН

ПОЗИЦИЯ

ПИСЬМА

ОТМЕТКИ

ЗАДАНИЯ

КОНФЛИКТ

СКАЗКИ

МУЖСКОЙ РАЗГОВОР

ПАМЯТЬ

ДОЛГ

НАДЕЖДА

СЕМЕЙНЫЙ СЛОВАРЬ

ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ!

Книга эта была написана и издана в 1980 году, когда моему сыну Паате, перед которым я исповедовался, ис­полнилось 16 лет.

Я предлагаю Вам ее почти без изменений, если не считать редакционную правку и оглавления отдельных частей.

Но Вам будет интересно, каков он — мой сын — сего­дня и изменились ли наши взгляды на воспитание.

С этой целью я счел возможным дать Вам сведения в качестве «дополнительных страниц», которые размещены в тексте.

Спасибо Вам, что Вы раскрыли эту книгу.

Буду рад, если поможет она Вам в воспитании собст­венных детей.

Перед Вами большая жизненная романтика.

Желаю Вам удачи.

Искренне Ш.А.Амонашвили

ВСТУПЛЕНИЕ

Завтра тебе в торжественной обстановке вручат пас­порт, и ты вернешься домой радостный, сразу повзрос­левший: ты уже не ребенок, а совершеннолетний юно­ша, и мы — твои родители, твоя сестренка, бабуля, близкие — будем отдавать этим переменам должное.

А начнем с того, что я преподнесу тебе новую элект­робритву — пора тебе уже бриться; мама сунет в карман авторучку — ты любишь писать, вот и пиши; сестренка передаст сочиненный ею рассказ о тебе, он красочно оформлен как книжка, там она пишет, как она гордится тобой и если она никого не боится, то только потому, что надеется на тебя; а бабуля попросит тебя сесть на стул, чтобы в таком положении она смогла свободно по­целовать тебя в щечку, и угостит твоими любимыми сладостями.

И все мы вспомним о пройденном пути длиной в ше­стнадцать лет. Весь твой путь от младенчества до рожде­ния гражданина.

Мы не имеем причин быть недовольными тобой. Воз­можно, ты не выделяешься в школе своими «однообраз­ными» пятерками, учителя не выражают восхищения по поводу твоей одаренности. Но от многих разных людей (среди них и твои учителя, и наши соседи, и сотрудники по работе) неоднократно слышали мы похвальные слова о тебе: честный, воспитанный, трудолюбивый.

Особенно порадовало нас письмо одного старика-кре­стьянина, прошедшего всю войну и знающего цену чело­веческим отношениям. После того как ты летом поработал со школьными товарищами на селе, этот старик, по имени Хемзе, написал письмо директору школы:

«Уважа­емый директор! Прошу прочесть это письмо. Может быть, Вам покажется, что нам делать нечего и потому развлекаемся письмами. Но я люблю хорошо воспитанных юношей. Таким остался для меня Паата. Передайте, пожалуйста, благодарность старика его учителям и роди­телям».

Какая мать, какой отец не порадуются такому пись­му? Разумеется, и я, и твоя мама вовсе не думаем, что в твоем воспитании все обстоит благополучно, все уже за­вершено, ты — само совершенство. Были у нас досадные оплошности и промахи в процессе твоего воспитания, но то, чего мы добились в созидании твоей личности, пока что можно считать хорошей основой для дальнейшего твоего совершенствования.

Мы воспитывали тебя в атмосфере гуманности, а это требовало от нас большого терпения и постоянного поис­ка путей к твоему маленькому сердцу и душе. Мы стремились привить тебе высочайшие человеческие каче­ства, зажечь в тебе любовь к жизни и страсть к преобра­зующей деятельности, обогатить идеалами человечества, породить в тебе смысл жизни.

Удалось ли нам направить тебя на путь самовоспита­ния и самосовершенствования, руководствуясь этими це­лями?

Проверять все это будет жизнь: она не раз проведет тебя через свои испытания, после каждого из которых могут быть оценены плоды наших стараний.

А пока попытаюсь взглянуть на путь в 16 лет, от мла­денчества до совершеннолетия, и обрисовать атмосферу, в которой мы стремились созидать в тебе Человека. Это для нас, твоих родителей, имеет двоякий смысл.

Во-первых, нам необходимо оценить наши педагоги­ческие убеждения, которые, кстати сказать, развивались и складывались вместе с твоим развитием и становлени­ем.

В процессе возникновения наших убеждений ты, сам этого не подозревая, являлся самым активным участни­ком и, как это ни парадоксально, даже воспитывал нас.

Воспитывая тебя, мы сами воспитывались и как родите­ли, и как учителя, и вообще как граждане нашего общества.

Ты укрепил нашу семью радостью материнства и от­цовства, обогатил наши семейные отношения. И почему многие думают, что воспитываются только дети, тогда как сами дети становятся наилучшими наставниками сво­их воспитателей?

Во-вторых, мы считаем, что родители обязаны отчи­тываться перед своими сыновьями и дочерьми, ставшими совершеннолетними, в том, как они воспитывали их, какие воспитательные цели ставили перед собой, какой идеал Человека хотели воплотить в них. Они обязаны го­ворить им правду: как и с какой ответственностью стре­мились выполнить свой долг — долг родителей. Кто-то из родителей может возразить:

«Мы воспита­ли ребенка, а теперь и отчитываться перед ним?»

Да, на­ши дети имеют на это право, и мы обязаны говорить им, чего не успели, не смогли, не додумались дать им в свое время.

Такое откровение, я убежден, станет основой для углубления взаимоотношений и взаимопонимания между родителями и их взрослыми детьми, оно поможет и на­шим детям осознать себя как будущих родителей.

Вот какие мотивы побуждают меня взглянуть на путь в 16 лет, пройденный нами.

 

ОТ ПЕРВОБЫТНОЙ БЕСПЕЧНОЙ УЛЫБКИ

ДО ПЕРВЫХ СЛЕЗ СОЖАЛЕНИЯ

 

ОЖИДАНИЕ

Ожидание было мучительным. Мы волновались за жизнь матери, и на это было причин предостаточно — анализ крови, кардиограмма. Тем более что, оберегая ма­му, мы заботились и о твоем будущем.

Что говорить, родители хотят умного, способного, а еще лучше — талантливого ребенка. И вот будущая мама где-то вычитала, как ей казалось, мудрую мысль о проведенных кем-то опытах, доказывающих, что если мать в период беременности начнет увлекаться, допустим, музы­кой или, скажем, математикой, то родится ребенок с определенными способностями к музыке или математике или же и к тому и к другому.

В нашей маленькой квартире в течение многих меся­цев непрерывно звучали величественные мелодии Баха, Моцарта, Бетховена, Листа, Шопена, Чайковского, Палиашвили. Мама очень хотела, чтобы ее будущий ребенок был наделен музыкальными способностями.

Не знаю, насколько это повлияло на твое стремление к музыке, так как, со временем, ты, учась музыке, про­явил довольно скудные музыкальные способности. Зато эти месячники классической музыки оказались высшей школой музыкального образования для меня: я, до того не разбиравшийся в музыке, вдруг начал проникать в глу­бины ее гармонии, вместе с мамой посещал концертные залы. Я пристрастился к классической музыке. Музыка в нашем доме не стихает и по сей день. Да и ты, признайся, неравнодушен к ней.

В ожидании твоего появления мать решилась еще и на другое: получив отпуск, она засела за научную работу. И так как мы с мамой коллеги, научные проблемы мы обсуждали вместе, искали, обобщали.

Всё это опять-таки служить было призвано главным образом твоему будущему: пусть родится сын со склонно­стью к научной деятельности.

Я пока еще не обнаруживаю прямой связи между на­учными пристрастиями в семье до твоего рождения и те­ми способностями, которые ты проявляешь. Правда, ты увлекся литературой и недавно начал писать рассказы. Но чтобы стать ученым, нужно особое умение. Может, оно у тебя появится в будущем, но до сих пор я его в те­бе не замечал. Так что мудрая мысль, вычитанная мамой, пока что помогла нам насыщать духовной жиз­нью ту семейную атмосферу, в которой ты должен был появиться.

Эти знания сейчас складываются как особая новая наука, которая называется пренатальной педагогикой, то есть педа­гогикой до рождения. Научно установлено, что ребенок, нахо­дясь в утробе матери в четырех-пятимесячном возрасте, начи­нает воспринимать внешние звуковые раздражители и реагиру­ет на них. Скажем, если звучит в среде грубая музыка, грубая речь, грохочет что-то, то это вызывает в нерожденном ребен­ке учащение пульса и сердцебиения, то есть происходит откло­нение от нормы. Если же звучит в среде гармоничная музыка и добрая речь, то ребенок не обнаруживает никаких отклонений.

На основе подобных экспериментальных знаний разрабо­таны системы воспитания детей до рождения. Создаются клинические лаборатории пренатального воспитания детей.

Мой сын Паата начал писать рассказы в студенческие го­ды и публиковать их. В последние годы он серьезно занялся ли­тературным творчеством. Вышли его книги: «Америка — XXI век» (М., Изд., «Беловодье», 2003), «Пучок лучей» (Тбилиси, Изд., «Матрица», 2004). Занимается он и наукой, имеет уче­ную степень кандидата социологических наук.

Трудно, конечно, утверждать, что эти успехи связаны с нашими стараниями до его рождения. Но также трудно от­рицать это.

Мы очистили, «проветрили» семейную атмосферу от — и до этого редких — проявлений нервозности, грубости, раздражающего шума и заполнили чуткостью и любовью.

Нам не терпелось начать твое воспитание; мы захоте­ли приступить к нему еще до твоего рождения, и в конеч­ном счете оказалось, что это мы сами себя готовили к то­му, чтобы стать твоими родителями.

ОТЕЦ

Твое рождение одновременно было рождением ма­мы и папы, матери и отца. Да, я родился вместе с то­бой: ты — как ребенок, я — как папа. «Я папа, я роди­тель, я отец!..» В этот февральский день я со всей серь­езностью удивлялся тому, что ни по радио, ни в газетах не сообщали вестей о твоем рождении.

Смешно, правда?

Хоть я и готовился к твоему появлению, ты тем не менее потряс меня. Как тебе описать, как тебе дать по­нять, какие чувства кипели во мне, в новорожденном папе? Я возвысился, возмужал, вдруг я вообразил, что мне поручена судьба чуть ли не всей нашей планеты. Я стал куда серьезнее, чем и удивил моих друзей и то­варищей. Нет, чувства новорожденного папы неописуе­мы, — просто настанет время, когда и ты переживешь то же самое.

Постепенно я начал осознавать свое новое, изменив­шееся общественное положение.

Что значит быть папой?

Мало сказать, что папой не становятся, не имея соб­ственного ребенка, что папа содержит семью, помогает маме в воспитании детей.

Папа — не тот человек, который, возвращаясь домой пьяным, приносит из магазина конфеты: «Вот тебе, сы­нок, проявление моей чуткости!»

Папа — не тот человек, который, заботливо держа в руках завернутого в пеленки младенца, окутывает его гус­тым дымом сигареты.

Папа — не тот человек, который гоняется за сыном с ремнем, дабы свершить свою воспитательную миссию. Звание папы следует осмыслить не столько с позиции ребенка, ибо ребенок не всегда будет ребенком, а папа всегда останется отцом, — а с точки зрения его общест­венной деятельности.

Ребенок будет расти, и в один прекрасный день он обнаружит, что вчерашний его папа, которого он так искренне любил, избивает маму, на работе его называют лодырем, он пьяница, распутник. Кем же после этого он станет для своего вчерашнего ребенка и сегодняшнего юноши, если юноша или девушка станут стыдиться свое­го отца, отвергнут его.

Так какой же он — настоящий папа?

Настоящий папа — труженик во всех сферах жизни. Он может быть рабочим шахт и мартеновских печей; ма­шинистом железнодорожных составов и электричек в ме­тро; матросом танкера дальнего плавания и летчиком пассажирских самолетов; ученым и поэтом; артистом и политиком; предпринимателем и крупным бизнесме­ном. Он может быть учителем школы и врачом больни­цы. Но кем бы он ни был, всюду его уважают, почитают, с ним советуются. Он хороший друг, хороший коллега. Готов помочь нуждающимся, умеет сопереживать и ра­доваться. Он общественник, защитник прав человека, своих прав свободы. Не даст никому унизить себя и не унизит никого.

И, конечно же, настоящий папа — тот, кто, широко раскинув руки, бежит навстречу своему ребенку, бросаю­щемуся в его объятия с оглушительными и радостными возгласами: «Папа пришел!»

Папа всегда проявляет нежность к жене, любовь и уважение к родителям, несет в дом радость и заботу. Он держит в своей правой руке руку сына с молотком, в ле­вой — левую руку с гвоздем, и так, вместе, они забивают гвоздь в доску, мастеря скамейку для садика. Он хмурит брови и огорчается при детской шалости ребенка, а в другой раз упрашивает маму снять или облегчить наказа­ние: «Он больше не будет!»

Я убежден, что с воспитанием своих детей успешно могут справиться только такие папы (и, разумеется, такие же мамы). Мы обязаны, мы должны дать моральное пра­во нашим детям гордиться своими папами и мамами, ведь мы знаем, как им этого хочется. И папа, одержимый созидательной и преобразующей деятельностью, чест­ный, справедливый и отзывчивый, остается папой для своих детей на всю жизнь. Он не перестает воспитывать и напутствовать их даже после своей смерти, даже в тех случаях, когда дети знакомятся со своим погибшим от­цом по фотографиям.

Мне так и хочется крикнуть: «Папы, берегите свою честь, ибо это самое ценное наследство, какое мы можем оставить детям!»

Нарисовав себе такой образ папы, я повседневно ста­рался уподобляться ему, я шлифовал себя, я спешил ус­петь это до того, как ты смог осознать своего отца как человека, как гражданина. Я должен был сотворить себя на­стоящим папой для тебя.

Чего греха таить, я мечтал стать для тебя другом, до­стойным подражания.

ИМЯ

Как тебя назвать? Думаешь, это было просто?

Конечно, есть специальные справочники, в которые занесены тысячи имен, распространенных в мире. Мож­но выбрать, что душе угодно. Но — нет.

Я не сомневаюсь в том, что ни один человек нашей планеты не носит имя, которое не было бы выбрано ро­дителями специально для него.

Однако следует оговориться: наши родители назвали нас тем или иным именем, исходя из разных мотивов и соображений. Среди них были и есть такие, как сохра­нение родовых имен в память о предках или заслуги близкого человека. Эти традиции очень хороши и до­стойны того, чтобы их сохраняли впредь. Разве не до­стоин похвалы поступок родителей, назвавших своих де­тей именем Леван, в честь того заботливого и талантливого врача, который разработанным им способом опери­ровать ребенка сразу же после рождения исцелил от врожденного порока сердца более двухсот мальчиков и столько же девочек и тем самым спас их от неминуемой гибели!

Наши родители выбирали для нас самое красивое, са­мое модное, самое подходящее, самое распространенное или же, наоборот, самое редкое имя. И вот живем мы с этими именами, может быть, теперь уже вовсе не модны­ми, вовсе не редкими и вовсе не красивыми. Но мы при­выкли к своим именам, мы уже вступили в широкое об­щение и широкие связи с людьми, которые нас знают по этим именам.

Можно ли упрекать наших пап и мам за то, что они так старались украсить нас достойным по их представле­ниям именем?

Вся беда в том, что мы, родители, не можем ждать то­го времени, когда ребенок вырастет и сам выберет себе имя по своему вкусу. Не можем потому, что ребенок сразу же после рожде­ния становится членом общества людей, а связи в нем не могут быть осуществлены, если у человека не будет свое­го имени.

Но случается такое, когда взрослый человек конфлик­тует со своим именем, пытается избавиться от него, пере­именовать себя, заменить паспорт.

Действительно, как быть человеку, отец которого (ко­нечно, из любви к сыну, из желания украсить его достой­ным именем, да к тому же еще из стремления ознамено­вать свою эпоху) назвал его Трамваем, а сам Трамвай, ставший отцом и побуждаемый теми же чувствами и мо­тивами, называет своего сына именем, отражающим его профессиональную принадлежность — Пантограф. И хо­дит теперь Пантограф Трамваевич со своим именем и от­чеством, конфликтуя с ними. Он боится назвать их не­знакомому человеку, так как предвидит, как тот удивлен­но уставится на него и поинтересуется, не шутит ли Пан­тограф Трамваевич. В кругу знакомых и товарищей он уже привык к насмешкам. Как после этого не выразить ему глубокое огорчение близким людям, которые так легкомысленно отнеслись к величайшему делу — присвоению имени. В конце концов он заменит паспорт, в котором назовет себя по-новому, но ведь в общественных кругах, где его знают, никогда не забудут его старого имени и часто будут путать с новым.

Вот какая беда.

Мы с мамой хотели назвать тебя таким именем, кото­рое ты счел бы за честь носить. Оно не должно было тебе мешать входить в общество; люди, обращаясь к тебе, зна­комясь с тобой, не должны были направлять на него осо­бое внимание, ломать себе язык, произнося его. Оно должно было быть звучным и легким. Но было у нас и более важное намерение, а именно: имя твое должно было стать твоим добрым советчиком, в нем ты должен был находить постоянный зов родителей — не забывать, кто ты и ради чего ты живешь.

В родильный дом, куда меня не пропускали, я послал твоей маме следующее письмо:

«Дорогая, любимая моя!

...Теперь о том, какое имя дать нашему сынишке. Мы должны решить это сегодня-завтра, так как надо зарегистри­ровать мальчика и взять свидетельство о рождении. Я пред­лагаю три имени: Гиви — имя твоего отца, Александр — имя моего отца и Паата. Согласен на любое из них. Решай, по­жалуйста. Ты его родила, ты и назови его... Целую».

Спустя некоторое время мне принесли ответное пись­мо. Оно и решило проблему:

«Любимый!

Мы ведь уже много раз говорили об этом. Назовем его Паата. Звучит красиво, и содержание его благородное. Целую тебя...»

Почему мы выбрали именно это красивое, мелодич­ное сочетание нескольких звуков? Потому, что оно отра­жало наше общественное кредо, наш идеал, главнейшую цель нашего воспитания.

Думаю, ты понял нас еще в прошлом году, когда мы дали тебе почитать интересный роман Анны Антонов­ской «Великий Моурави».

Был у грузинского народа яростный враг, может быть, самый коварный и злой из всех врагов — Шах-Аббас. В Грузии тогда царствовала междоусобица, и вражда фео­далов друг с другом заставила великого Моурави, героя, полководца Георгия Саакадзе покинуть родину и искать прибежище именно у злостного врага своей родины. Шах-Аббас, жаждущий окончательно покорить Грузию, поручил великому полководцу осуществить свой замысел: дал ему большое войско и отправил против своего же на­рода. И чтобы тот не осмелился предать его, в качестве заложника оставил при себе любимого сына полководца, красивого юношу Паату. Паата был посвящен в намере­ния отца, он знал, что Шах-Аббас, как только узнает, как обернулись дела, отрубит ему голову. Но юноша, предан­ный своей родине, с нетерпением ждал вестей из Грузии. Узнав о приказании шаха отрубить ему голову, он обра­довался — значит, отец не дал врагам растоптать родину, уничтожить и сжечь ее. Вскоре великий полководец по­лучил шахский «подарок» — отрубленную голову своего горячо любимого сына. Это было в 1625 году. С тех пор имя Паата стало у нас символом преданности родине, своему народу, символом высокой гражданственности. Народ полюбил погибшего юношу, а имя Паата у нас пе­реходит из поколения в поколение.

Эта легендарная история и побудила нас назвать тебя именем, которое ты носишь.

Надеюсь, что тебе не придется быть заложником, пусть всегда небо над тобой будет мирным. Но Пааты нужны нашей родине не для того, чтобы оставлять их врагам в качестве заложников, а чтобы они строили на­ше будущее, ковали счастье своего народа и свое личное счастье.

Прошу тебя, сын мой, почаще задумывайся над своим именем. Зов твоих родителей будет звучать в нем и тогда, когда нас не будет. Прислушивайся к этому зову.

В разное время мы называли тебя разными ласкатель­ными именами. Когда тебе было полтора года, мы звали тебя Бупой: садясь на лошадку, ты любил бубнить —

«бупа-бупа». Мы звали тебя и Бубликом: ты любил грызть бублики. Были у тебя и другие прозвища. Но Паата — твое единственное и, я надеюсь, настоящее имя.

Человек должен вживаться в свое имя, задумываться над ним и постоянно прислушиваться к зову предков, че­рез этот зов ощущать теплоту и любовь своих родителей.

Так должен поступать и ты, мой друг!

ЧУДО

Мы только что распеленали тебя, ты весь запачкан, мокрый. Ты лежишь на спине, болтая ножками и ручка­ми. На лице у тебя ярко, определенно и выразительно на­писано удовлетворение. И если ты смог бы запомнить тогда мое лицо, наверное, передал бы теперь, как я был удивлен.

Я уже давно привык к тому, что в природе много уди­вительных явлений, а разум и руки человека создают не менее удивительную действительность.

Но вот я смотрю на тебя, современного акселерата ве­сом 4200 граммов, и меня охватывает глубокое удивление. Есть единственное чудо в мире, действительно удиви­тельное явление — младенец. Это беспомощное существо без самоотверженной заботы взрослых сразу гибнет. Но если воспитать его как следует, из него выйдет человек, способный украсить и обогатить жизнь.

Возможно, миллионы пап и мам, в порыве своих чувств, не задумывались над тем, перед каким величай­шим явлением оказались: перед ними не просто их ребе­нок, а самое удивительное создание природы. Нельзя не задумываться над этим. Нельзя потому, что она, природа, загадочна: она не совершает чуда до конца, возлагая это на нас.

Если ребенок — чудо, то кто же тогда мы — папы и мамы? Рискну сказать — мы, миллионы пап и мам, ров­но как миллионы пап и мам, которые жили до нас и ко­торые придут после нас, все мы — уполномоченные при­родой завершить чудо. Так пойми же это, каждая мама, каждый отец, и ты сразу почувствуешь, кто ты такой!

Кто же он — наш ребенок?

Тогда, в 60-е и 70-е годы, мои педагогические воззрения были еще в стадии формирования. Кроме того, в эпоху тота­литарной идеологии говорить открыто о духовной сущности человека было опасно. Сущность ребенка в книге я приписывал земной природе. Считалось, что это и есть материалистиче­ский подход. Но было у нас в семье некое чувство духовности, что сопровождало воспитание сына. Это чувство духовности в дальнейшем сложилось в следующей концепции.

Я принял допущения:

— Высший мир, Мир духовный, Мир Абсолюта существу­ет реально.

— Душа наша есть бессмертная сущность и устремлена к

вечному совершенствованию.

— Земная жизнь есть отрезок пути восхождения в совер­шенствовании.

Из этих допущений я делаю вывод:

— Ребенок есть явление в нашей земной жизни.

— Он, есть носитель своего предназначения, своей миссии.

— В нем заключена неограниченная энергия духа. Это есть духовный аспект ребенка.

В чем же заключается аспект земной природы?

Природа дарит ребенку тело, которое есть инструмент души. Вообразите, что перед вами лежит скрипка, сотворен­ная самим Страдивари. Мы знаем, что в ней лежат все пре­красные звуки и мелодии, даже те мелодии, для которых еще не родились композиторы. Но сама скрипка, которая совер­шенна, озвучивать мелодии не может. Нужен исполнитель, который без скрипки тоже ничего не сделает. Он возьмет скрипку, приложит к подбородку, закроет глаза, и с помощью правой руки, в которой будет держать смычок, и пальцев ле­вой извлечет из божественной скрипки божественную мело­дию. Так вот, этот исполнитель есть душа, а скрипка — те­ло. И чтобы тело могло стать совершенным, так же как де­рево, из которого мастер творил скрипку, земная природа за­ложила в ребенке три мощнейшие естественные страсти:

— страсть к развитию,

— страсть к взрослению,

— страсть к свободе.

Вот кто есть наш ребенок.

И не земная природа доверяет нам ребенка на воспитание, а Творец всего. Потому воспитатели детей есть соработники у Бога.

 

Поверить Локку, что он «чистая доска», на которой можно написать все, что вздумается взрослому? Или же, может быть, предпочесть точку зрения Руссо, гласящую, что ребенок — это воск, из которого можно вылепить че­ловека любой формы и сути?

Этому теперь могут поверить только невежды. Не был и не существовал живой Эмиль, вылепленный из воска, как нет и детей — чистых ходячих досок. Будь это так, без труда придали бы мы миллионам мальчиков и девочек нужную форму, воспитание не стало бы для нас особой проблемой.

Ребенок — не аморфная масса, а существо, таящее в себе силы, равных которым не сыскать на всей нашей планете.

Сила низвержения Этны?

Сила Ниагарского водопада?

Сила движения Земли вокруг Солнца?

Не надо перечислять: только одна сила, затаенная в ребенке, сила духа, разума и сердца, если ее довести до совершенства, станет сверхсилой, способной преобразо­вывать, обогащать, украшать все вокруг — и на Земле, и в Космосе, и в себе.

Дремлющие в ребенке силы будут пробуждаться по­степенно: сперва он начнет ощущать, затем — узнавать, а далее и одновременно — радоваться, ходить, говорить, запоминать, наблюдать, общаться, усваивать и, как величе­ственный венец всему этому — мыслить, преобразовы­вать и созидать.

Но суть в том и заключается, что ребенок сам, какие бы силы ни таились в нем, ничего не сможет развить в себе, не сможет встать даже на ноги, не говоря уже о возвышении до человека. Совершить чудо: сделать, воспи­тать, создать из него человека — дело рук самого челове­ка, и в первую очередь пап и мам...

Улыбка есть загадочное явление в жизни людей. Не­давно я написал маленькую книгу — «Улыбка моя, где ты?». Позволю себе привести здесь сочиненную мною ле­генду об улыбке.

Я смотрю на своего сына, которого только что распе­ленали, мокрого и испачканного. Он болтает ручками и ножками и весь измазался. «Фу!» — говорит мама и боит­ся дотронуться до него. Я отворачиваю нос. А бабуля, сияя от блаженства, берет его на руки и нежно опускает в ванночку с теплой водой. Она уже приступает к воспита­нию внука. Какое там «фу» — я засучиваю рукава и тоже приступаю к воспитанию, мама включается тоже — сте­лет постель, а затем садится в кресло и готовится накор­мить своего первенца.

УЛЫБКА

Мягко сказано — готовится.

Ты когда-нибудь пил молоко, смешанное с кровью?

Не удивляйся, не торопись отрицать.

Мать готовится — она стискивает зубы, глаза наполне­ны слезами; дрожащими руками она достает грудь, сосок которой как бы рассечен ножом, из раны выступает кровь.

Маленький акселерат, только что наслаждавшийся в теплой ванночке, завернутый в чистые пеленки, теперь начинает пищать: он голоден, как волчонок, ему надо есть, ему надо прибавлять в весе каждый день, он повы­шает голос и сразу, как только вцепится губами в сосок, умолкает. И вскоре из надутого рта начинает сочиться красновато-желтая жидкость. Мама стонет, кусает себе губы, из ее глаз теперь уже потоком льются на твое личи­ко слезы, все ее тело начинает вздрагивать от приступа. Но руки ее как бы приобрели сознательную и самостоя­тельную жизнь, бережно тебя качают и отирают твое мо­крое от маминых слез лицо.

Ты насытился и заснул. Руки укладывают тебя в по­стель.

Ты чуть потягиваешься. На твоих губах, как бы изну­три, появляется удивительно мягкая, удивительно неж­ная первобытная улыбка. Она играет в течение всего се­кунды — двух, а затем опять возвращается вовнутрь и ис­чезает. Как будто она у тебя единственная, и ты ее бере­жешь.

Об этой улыбке известно очень немногое. Утверждают только, что она, эта первая улыбка, так неожиданно и беспричинно озаряющая лицо младенца, тоже унаследо­вана от природы, от матери.

Во что она нас посвящает? А что если она намекает, как строить воспитание? Загадка. Я лично принимаю ее как символ права детей радоваться жизни.

Догадки наши не рассеивают таинство Первой Улыбки младенца, она остается загадкой. И пока она есть загадка, пока наука не в состоянии ее разгадать, воспользуюсь слу­чаем и сотворю миф о происхождении Улыбки.

Вот мой миф.

Это было давно, очень, очень давно, когда люди еще не умели улыбаться...

Да, было такое время.

Жили они грустно и уныло. Мир был для них черно-се­рым. Блеск и величие солнца они не замечали, звездным не­бом не восторгались, не знали счастья любви.

В эту незапамятную эпоху один добрый ангел на Небе­сах решил спуститься на Землю, воплотиться в тело и ис­пытать земную жизнь.

«Но с чем я приду к людям?» — задумался он.

Ему не хотелось прийти к людям в гости без подарка.

И тогда он обратился к Отцу за помощью.

— Подари людям вот это, — сказал ему Отец и протя­нул маленькую искру, она светилась всеми цветами радуги.

— Что это? — удивился добрый ангел.

— Это Улыбка, — ответил Отец. — Положи ее себе в сердце и принесешь людям в дар.

— И что она им даст? — спросил добрый ангел.

— Она принесет им особую энергию жизни. Если люди овладеют ею, то найдут путь, по которому утверждают­ся достижения духа.

Добрый ангел вложил удивительную искру в сердце свое.

— Люди поймут, что рождены друг для друга, откро­ют в себе любовь, увидят красоту. Только им нужно быть осторожными с энергией любви, ибо...

И в это самое мгновение добрый ангел спустился с Не­бес на Землю, то есть воплотился в тело, то есть родил­ся, и он не дослушал последние слова Отца...

Новорожденный заплакал. Но не потому, что испугался темной пещеры, угрюмых и еле различимых лиц людей, с не­доумением глазевших на него. Заплакал он от обиды, что не успел дослушать, почему людям надо быть осторожными с Улыбкой. Он не знал, как быть: подарить людям прине­сенную для них Улыбку или утаить ее от них.

И решил — извлек из сердца лучик искры и посадил его в уголке своего ротика. «Вот вам подарок, люди, берите!» — мысленно сообщил он им.

Мгновенно пещеру осветил чарующий свет. Это была его Первая Улыбка, а угрюмые люди увидели Улыбку впер­вые. Они испугались и закрыли глаза. Только угрюмая мама не смогла оторвать глаз от необычного явления, сердце ее зашевелилось, а на лице отразилось это очарование. Ей ста­ло хорошо.

Люди открыли глаза, их взгляд приковала к себе улыба­ющаяся женщина.

Тогда младенец улыбнулся всем еще, еще, еще.

Люди то закрывали глаза, не выдерживая сильного сия­ния, то открывали. Но наконец привыкли и тоже попыта­лись подражать младенцу.

Всем стало хорошо от необычного чувства в сердце. Улыбка стерла с их лиц угрюмость. Глаза засветились любовью, и весь мир для них с этого мгновения стал красочным: цветы, солнце, звезды вызвали в них чувство кра­соты, удивления, восхищения.

Добрый ангел, который жил в теле земного младенца, мысленно передал людям название своего необычного подар­ка, но им показалось, что слово «улыбка» придумали они сами.

Младенец был счастлив, что принес людям такой чудо­действенный подарок. Но иногда он грустил и плакал. Ма­ме казалось, что он голодный, и она спешила дать ему грудь. А он плакал, потому что не успел дослушать слово Отца и передать людям предупреждение, какую им нужно проявить осторожность с энергией Улыбки.

Так пришла к людям Улыбка.

Она передалась и нам, людям настоящей эпохи.

И мы оставим эту энергию последующим поколениям.

Но пришло ли к нам знание, как нам нужно относить­ся к энергии Улыбки? Улыбка мощь несет. Но как приме­нять эту мощь только во благо, а не во зло?

Может быть, мы уже нарушаем некий важнейший за­кон этой энергии? Скажем, улыбаемся фальшиво, улыбаемся равнодушно, улыбаемся насмешливо, улыбаемся злорадно. Значит, вредим самим себе и другим!

Нам нужно немедля разгадать эту загадку, или же придется ждать, пока не спустится с Небес наш добрый ангел, несущий полную весть об энергии Улыбки.

Лишь бы не было поздно.

ВУЛКАН

Может быть, ты живешь вне времени? Может быть, вокруг тебя создано особое, неизвестное нам доселе вре­мя и пространство? За несколько месяцев, за три-четыре года ты совершаешь титанический марафонский бег. Каждый день, каждая минута и секунда, действующие в твоем поле развития, сулят удивительные изменения и новообразования.

Так прессуется время только на киноленте, только во сне, только в воображении: секунды равняются часам, минуты — дням, часы — месяцам, а дни — годам.

Однако моя фантазия, чувствую, подводит меня: эти первые месяцы, первые три-четыре года развития ребен­ка в действительности равны миллионам лет развития человечества. Ведь я, глядя на своего сына, становлюсь сви­детелем удивительного явления, дошедшего до меня из тысяч горизонтов времени. Я свидетель того, с какой гармонией природа-мать за миллионы лет бесконечных ста­раний заложила в первые три-четыре года жизни ребенка суть своего кропотливого созидательного труда, суть са­мой себя.

Уму непостижимо!

Можно ли переставать восхищаться этим зрелищем, сколько бы миллионов раз ни повторялось оно перед на­шим взором!

Я — как часть природы, ее суть, ее венец, я как папа, как мама, как творец и человек среди подобных мне лю­дей, спешу стать соучастником природы — созидать Чело­века, превосходящего меня и предназначенного людям.

В тебе пробуждаются силы.

Так же начинает пробуждаться вулкан.

Вокруг тебя все начинает сотрясаться, как вокруг вул­кана.

Люди боятся землетрясения, извержения вулкана.

Папы и мамы тоже боятся, когда их ребенок начинает извергать свои силы.

Из многих квартир можно услышать несуразные во­пли разболтанной педагогики: «Нельзя... нельзя... не трогай... угомонись... не бросай., не ломай... вылезай немед­ленно... угомонись... угомонись...Ой!»

Тысячи детей в тысячах квартир как бы сговорились между собой: они одновременно могут зацепиться за ска­терти, накрытые в честь гостей, потянуть их за собой, и в доме раздастся такой грохот, что соседи этажом ниже с ужасом схватятся за головы. Мамы придут в отчаяние, папы раскроют ладони правой руки, готовясь свершить правосудие, бабушки и дедушки мигом встанут на защиту своих внуков. А те в это время могут ликовать, торжест­вовать, хохотать до упаду.

«В ребенке злое начало», — поспешат прокомменти­ровать некоторые.

«Надо заглушить это начало», — поспешат посовето­вать другие.

Я не могу представить себе, что случилось бы с вулка­ном, если бы люди закупорили его в кратер и лавина не смогла бы извергаться из него. Но я вполне отчетливо могу предвидеть, основываясь на научных знаниях, что может произойти с ребенком, если папы и мамы будут воспитывать его, предварительно связав ему руки и ноги. Силы, стремящиеся к извержению, приглушатся, бес­сильными станут не только руки и ноги, но и ум. Развя­жи года через два воспитанного таким образом ребенка — и ему, возможно, никогда не вздумается кубарем скатить­ся с горы или усовершенствовать жизнь.

Какое там злое начало! Ребенок стремится, сам этого не понимая, развивать свои возможности, умения, спо­собности, которыми так щедро одарила его природа.

Он ищет среду, заполненную трудностями. Он чувст­вует — ему необходимы трудности, именно трудности. Он неугомонен. И вдруг...

Он кладет игрушку в рот. — «Брось, тьфу-тьфу!»

Он лезет под кровать. — «Вылезай!»

Он залезает на диван, чтобы спрыгнуть с него. — «Слезь!»

Он пытается опрокинуть стул. — «Не смей!»

Он бегает по комнатам, ведя за собой паровоз и пых­тя, как паровоз. — «Хватит!»

Пытается разобрать заводную

12Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: