Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!

Прапорщики на дембель не уходят.

Андрей ПЛАХОТНИКОВ

БОЛЬШОЙ ЧЕЛОВЕК ИЗ ВВ

Посвящается БОНДАРЕНКО Валерию Кузьмичу

От автора

До сих пор я не могу дать однозначного ответа, откуда появляются в нашей жизни дорогие нам люди. Тянется ли, бежит ли твоя жизнь, с радостью ли, с печалью, но однажды ты замечаешь, что без этого человека она была бы иной. И сам ты был бы иным. И не потому, что он дал тебе совет или намекнул, помог, как бы само собой, присутствием одним. И что-то связывает тебя невидимыми нитями, заставляет возвращаться снова и снова в воспоминания. Ты снова и снова, из года в год, рассказываешь своим друзьям обыкновенные истории из жизни о встречах с уже давно (раньше, чем тебе показалось) ставшим тебе дорогим человеком.

Я задумываюсь: а что собственно случилось в судьбе по моей воле или по воле случая; что позволило перипетиям жизни внести в неё такую нежданную светлую деталь? Ведь путь, которым ты идёшь, мог быть иным, и тогда не было бы и этих встреч! Так или иначе, судьба – это симбиоз наших поступков и фортуны. И это есть жизнь. Жизнь вносит в нашу память многие вещи, добро и зло (вернее будет сказать так – добро и зло по одиночке не ходят). Трудно одному выжить в мире людей. Вот такой каламбур.

Я хочу вам рассказать о человеке, которому по воле судьбы я был попутчиком в поезде жизни, который по собственной воле сохранял для меня место рядом с собой. Я очень хотел бы сказать ему об этом, но, злодейка судьба распорядилась иначе: она оставила мне все мои слова благодарности. Она оставила мне тяжёлое чувство досады за то, что я не успел сказать их раньше, то есть вовремя.

Мы склонны верить, что память о тех, кого нет с нами, даёт им там то, что они не получили здесь, на земле. Я тоже буду в это верить. Именно поэтому я и пишу эту маленькую книгу о большом замечательном человеке, имя которому Бондаренко Валерий Кузьмич.

2004, Андрей Плахотников

«Борман»

Бондаренко – майор из штаба, здоровый, лысый, выпучивая глаза, всех крыл матом. Но снискал уважение за справедливость. Его боялись. Называли «Батоном» и «Борманом» и – любили.

Именно таким я его увидел в первый раз. И ещё много раз во время срочной службы. После его появления в полку о нём знал каждый солдат. Знали даже те, кто совершенно не был с ним связан обязанностями службы. Увидит его кто издалека и тут же дёргает за рукав, «вон, смотри, Батон идёт, мужик!» Солдатский телефон работал.

Майора Бондаренко перевели в Кемеровский полк из города Новосибирска. Потом он мне расскажет за что. Это было понижение на две должности и на звание, т.е. на звезду! Но мы все знали, что новый порядок, так сказать социалистическую законность, в сибирских караулах установил он. Он научил солдат, прапорщиков, офицеров нести службу по конвоированию «зэков» как живых людей. Много ли это, пусть ответят те, кто прошёл по этапу хотя бы раз. Но в туалет - по требованию и без пинков, питьевая вода – по просьбе, соблюдение режима при посадке, «блатных» от «опущенных» - отдельно. Всем этим сибирские этапы, в восьмидесятых, уж точно, обязаны ему, Бондаренко Валерию Кузьмичу.

Взаимоотношения с солдатами и офицерами – это отдельный разговор. Я буду рассказывать об этом до конца своего повествования.

Я на тот момент уже перестал удивляться армейскому дурдому. Вера в славную Советскую Армию, в офицерскую честь и в солдатское братство испарилась. Но, глядя на огромного майора, хотелось думать, что этот офицер, действительно, человек, что есть ещё люди в этой клоаке. Будущее покажет, что я не ошибся, что солдатские надежды были оправданы.

На мой вопрос, по поводу размера его форменной одежды, т.к. майор Бондаренко был, мягко говоря, крупный мужчина, он так спокойно, даже наивно отвечал, поглядывая на себя, чистого и наглаженного: «Шьют. Мне всё шьют на заказ. Да». Так вот просто, при возникающих проблемах с разными размерами солдатской формы. Ему – шьют. Но, вот воистину, золотые слова: «Хорошего человека должно быть много».

Первые встречи я помню ещё в период срочной службы. Встреча со штабным офицером обычно ничего хорошего не несла: будешь наказан. За что-нибудь. За что – всегда найдётся. Пасмурно на улице – повод готов. Встретился с офицером – жди неприятностей. Вот и в тот раз, когда сидел я за пультом на КПП части…

Сутки прошли: сил нет, сигарет нет, готовлюсь смену сдавать. На дворе наступает теплый летний вечер. И вдруг в дверях КПП появляется Бондаренко. «Это проверка, конец», – проносится в мозгах. Но не конец, конечно, всё больше матом. Я вскакиваю, докладываю. Бондаренко садится на моё место. Листает журналы, задаёт вопросы, разговаривает с дежурным офицером. Всё, в общем-то, проходит нормально. Обращается ко мне, опять, и говорит:

-- Сержант, ты бы мне сигаретку стрельнул, а?

Из-за его спины, дежурный офицер, выпрямившись, как пионэр на линейке, поддакнул:

- Ты, смотри, сержант, самую лучшую найди!

Тоже мне думаю, прогнулся…

А Бондаренко, эта гроза всей части, устало добавляет, игнорируя офицерский прогиб:

-- Ты, сержант, не торопись, ты мне найди, самую хреновую - «Полётину».

А сам смотрит прямо в глаза и улыбается.

Офицер тоже улыбался, только как дурачок. А я, оценивая ситуацию – нет ли подвоха - ощущал какой-то восторг, от простой душевной интонации Бондаренко! Так, по-человечески и запросто, с его-то погонами! Да ещё «Полётину» попросил. Штабнику - «Полётину»? Невероятно.

Конечно, я выполнил просьбу. Как бы не говорили закостенелые вояки, что в армии нет просьб, а есть приказы, я выполнил просьбу. Я принёс «Полётину». Да вот, уж, «Полётину». Прости, Валерий Кузьмич, хотел что получше, ибо душа желала, но не нашёл.

Но не всегда майора можно было видеть в таком отцовском расположении, это скорее было исключение.

Знаете, что такое плац? Это «святое место». Бегу я как-то по каким-то делам через плац, увидел Бондаренко, нырнул в кусты, а сам чувствую, засёк он меня, зараза, но замер. Следом за мной на плацу появляется офицер, молодой, наутюженный офицер. Всё, вроде, при нём, как положено. Прошёл мимо Бондаренко, честь отдал, строевым отшлёпал. Но тут Бондаренко разворачивается, окликает его и начинает по полной программе, на чём свет стоит, отчитывать. За что, я, от неожиданности не понял, а если бы понял, то всё равно бы забыл, наверное. Несчастный офицер, задыхаясь, шепчет «Товарищ майор, товарищ майор!» и отдаёт честь за честью. Бондаренко не останавливается и дерёт его по чём зря. Офицер, побледнев, твердит «Т-товарищ майор, товарищ м-майор!» и всё честь отдаёт. Бондаренко вдруг замолкает, снимает фуражку, вытирает лысину, и смеётся! «Понял», - обращается он сквозь смех к офицеру. - «Так т-точно!» - отвечает офицер. - «Вот, помни: такое я говно – Бон-да-рен-ко!» – заканчивает он по слогам и, поглядывая на меня одним глазом, продолжает смеяться. Глаза добрые, весёлые. Да, думал я в кустах, после таких вливаний, последние два слова, точно поймёшь и не забудешь.

Сейчас я понимаю, что это был «трах» заочно, что он предназначался мне. В этом, как я понимаю сейчас, заключалась его педагогическая школа. Этот приём я встречу у него ещё не раз.

Забегая немного вперёд, расскажу один случай. В первые недели моей стажировки, Бондаренко, лично, каждый вечер, ставил мне задачи на следующий день. В их выполнении он сам принимал первую роль, а я выступал, с одной стороны стажёром, с другой – помощником.

Но вы представляете себе: вчера - казарма, подъём, отбой и прочее по расписанию, а сегодня - ты свободный человек. Воля! Ты гражданский человек! Нет, я не пил (пока было не с кем), я писал стихи, ночи напролёт. Сочинял бессмертные перлы для будущих поколений! Ха-ха!

В здоровом теле, здоровый сон. Дорвался до бесплатного. На следующий день, я, естественно, проспал! Вы можете себе представить бегущего по улицам города прапорщика, когда вокруг ничего не происходит? Это – картина! Я попытался настигнуть майора, бегом, на попутных грузовиках. Я побывал и в тюрьме и в зоне и на вокзале. Я пытался настигнуть караул, но – бесполезно. Самого же Бондаренко я смог застать только на следующий день. Думал, что порвёт на куски, вот тебе и начал службу, и оправдаться не чем. Стихотворенье прочитать для смазки, разве что. А он, не верил я своим глазам, ушам и целостности кожи, и глазом не повёл. Как будто не было вчерашнего дня. Не может быть, думал я, но сам виду не подавал: как будто не было вчерашнего дня, на самом деле. Я успокоился: «Ха! Пронесло».

Но позже, спустя несколько месяцев, будучи проверяющим у меня в вагоне, во время очередного моего караула, сидя в моём купе, он воспитывал моего сержанта в моём присутствии. У сержанта, фамилия тоже на «о» заканчивалась, и репутация у него была соответствующая рифмующемуся словцу, и с особистами он снюхался не скрывая этого, и меня он ещё на срочной подставил, и это всё не было секретом ни для кого. В своих «жертвах» Бондаренко не ошибался. Орал на него, выгонял его, снова звал и снова орал и выгонял. И, что вы думаете, я услышал? Вот оно, аукнулось: «Вот видишь, прапорщика, я ему задание дал, а он не выполнил! Я ему ничего не сказал, потому что я знаю, что он этого больше не допустит! А ты, сержант, ебать тебя в сраку…»

И как всегда, он искренне смеялся, и все его смех слышали, и, побелевший сержант оставался в живых, к тому же подготовленный к службе. А иначе было и нельзя: служба с людьми, с оружием. Продолжительность пусть и не полгода, а неделю, например, а всё равно, как на подводной лодке, дальше сортира не уйдёшь. А я сидел, смотрел в окно и думал: когда-то меня «поимели» через офицера, сегодня через стукача-сержанта. Совсем опустил меня Бондаренко, заслужил, значит, чёрт побери. Ну и хитрец, ну мужик!

Прапорщики на дембель не уходят.

Наша часть Внутренних войск была не самой безобразной, но только потому, как я позже узнал, что есть клоаки и похуже. Но это не помешало мне принять решение: остаться служить свехсрочно. Вот вам и судьба! Так я и не дождался «светлого дембеля», потому что прапорщики на дембель не уходят, они остаются прапорщиками навсегда, как оказалось. Даже если расстаются со службой.

На дембель я провожал тех, с кем призывался. Жил я недалеко, в частном доме, у тети Маши. Она сдавала мне комнату за несколько червонцев со шторками вместо двери и кормила. Так что, иной раз, кто и в самоволку забежит. Я всем немного помогал. Например, парил в бане, наливал водки. Прятал дембельские альбомы. Да, прятал. Командир одной из рот, буквально гонялся за каждым альбомом, находил и уничтожал. Солдаты их уже и в землю закапывали, но рота была собаководов, так что находил. И носили они ко мне свои произведения искусства. А что такое баня для срочника? Это должно быть понятно. Но тот, кто холодной водой мыл свой член по утрам, если успевал, тот понимает точно. Приходили ко мне ребята, когда им удавалось заслужить, либо выпросить увольнение. Баню я топить научился. Я себе топил каждую неделю, а то и не один раз. Если встречи происходили зимой, то выгонял всех в огород в снег остывать. Я уже привыкший был: упаду в снег, валяюсь, а они бегают, орут, жути на соседей нагоняют. Но кто тогда об этом думал. Каюсь, выпивали. Но не много. Разве может быть горючего в доме много, да ещё у прапора? А времена были трудные – борьба с пьянством продолжалась.

Мое решение остаться в армии было для меня самого громом среди ясного неба. Его величество случай донёс до моих ушей, что звание прапора с образованием дают автоматом, т. к. не надо проходить учебку. А я имел среднетехнический факультет за плечами, и был сыт одной сержантской учебной частью.

Так хотелось просто жить, как раньше, до призыва. От службы тошнило, но не потому, что я был против службы и армии, я вообще был очень патриотически настроен, не смотря на то, что каждый новый день пытался по-новому эти настроения развенчать. Тошнило от службы из-за установленного порядка, точнее его отсутствия. В ожидании конца я продолжал мечтать и писать стихи. И потому, когда я увидел шанс продолжать жить по-человечески, как нормальный человек, а не как рабская солдатская скотина, я задумался.

Я, пытался найти все «против» этой идеи и нашёл одно «за». Я поставил условие строевой части, не уверенный в его результате, но оно под моим напором было выполнено. И тут, я склонен думать, не обошлось без авторитета майора Бондаренко. Вот они, вехи судьбы!

Именно авторитета, так как Бондаренко был достаточно независим от всей этой прогнившей штабной компании. Как сам он мне позже говорил: «На меня в этой части смотрят настороженно: я с ними ни одной рюмки не выпил». Вы себе можете представить, «ни одной рюмки» при существующей у нашего «дружного» народа традиции обмывать всё!?

Так вот в чём было дело. Я поставил условие, что готов получить звание прапорщика, но только для прохождения службы в роте плановых перевозок. Наивно, конечно, полагать, что моё условие могло что-то значить: куда назначили бы, туда бы и пошёл службу тянуть, но… Рота перевозок считалась самой авторитетной и ответственной. Прапорщики этой роты за сложность выполняемых задач были на привилегированном положении. Её сержантов уважали солдаты других рот. В этой роте, были даже ефрейторы! А вы знаете поговорку солдатскую: лучше иметь дочь - шалаву, чем сына - ефрейтора. Ха! В роте ефрейтор был уважаемый человек, который сам смог завоевать свой авторитет (именно завоевать) в процессе службы.

Попасть в роту плановых перевозок было трудно. Но я настаивал. Я заходил в штаб при каждом удобном случае и пытался договориться. Капитан строевой части отвечал мне отказом. Тут меня и подозвал к себе Бондаренко. Вероятно, я примелькался ему хождением туда-сюда мимо кабинета. Он спросил меня о том, об этом. Тогда я и узнал, что майор Бондаренко руководит всеми конвойными и прочими перевозками в полку и рота, в которой я собрался нести службу, находится в его ведении. Он разговаривал со мной каждый раз, когда я появлялся в штабе. Вот это видимо и сыграло. Стукачи в штабе работали, не покладая рук, т.е. глаз, ушей, языков и жоп. Сейчас у меня не вызывает сомнения вероятность того, что мои встречи с Бондаренко привлекли внимание строевиков и, под давлением его авторитета, они сочли верным пойти мне навстречу. В очередной из моих визитов в штаб, капитан строевой части посмотрел на меня как-то по-новому, и я был назначен в роту плановых перевозок. Вероятно, достучались до него.

По просьбе Бондаренко, я продолжал заходить к нему, пока приказ о присвоении звания не пришёл. Он чему-то меня учил, что-то рассказывал, одним словом, готовил меня к будущей службе, да и, наверное, прощупывал.

Беседы проходили в совершенно непринуждённой обстановке. Иногда майор покидал кабинет по делу и оставлял меня одного ненадолго. А у него на окне стоял графин с заваренным холодным зелёным чаем. А дело было летом, жара. Ну, солдат есть солдат… Я прикладывался к этому графину неоднократно. Но вот в чём соль…

Бондаренко был ценителем хорошего чая. И заваривал чай соответственно. Был такой случай. В карауле, в «столыпенском» вагоне, солдатик - повар, заварил ему повторно нифеля (старую заварку): повар ведь должен быть экономным, почифирить тоже хочется, думал, пролезет. Караул же думал, что повар и чайник съест от страха, после того, как Бондаренко попробовал чаёк. Больше так никто не шутил.

А в восьмидесятых, дефицитов меньше не становилось, чай в том числе. И, однажды, Бондаренко мне объясняет, что народ в штабе простой и бессовестный. «Только чай заваришь, то один заглянет, «Кузьмич, дай заварочки», то другой, пока всё не выпьют. А сами-то они на чай жмутся. Но разве можно отказать коллегам в чашке чая? Заходи, наливай. Но я стал заваривать зелёный чай, вон там, на окне, в графине. Ха-ха! Никто больше чая не просит!»

«И на старуху найдётся проруха»,– люди говорят. «А на офицерскую мудрость – солдатская смекалка» – я говорю. Не успел я тебе, товарищ майор рассказать, что и я не просил у тебя чая, субординацию блюл, но брал и пил, зелёный чаёк, втихаря, ха-ха.

Так завязывалось наше знакомство.

«В баню!»

Хорошо быть стажёром под сильным пусть и суровым прикрытием. Ещё лучше, знать об этом во время (а может, лучше и не знать вовсе – меньше будет соблазнов для бестолковой «борзоты»). Но я не знал или не «догнал». Сейчас это уже не важно.

Майор Бондаренко безапелляционно поставил командира моей роты перед фактом, заявив: «Этого прапорщика, командир, я сам чему надо научу, понял?» Командир, понял. Но это не помешало ему «влепить» мне пару выговоров в первый месяц службы. Ладно. Командир знал методы и авторитет старшего офицера. Нередки были и такие случаи. Вот один из них.

Заходит Бондаренко в канцелярию роты, садится, разговаривает со всеми, с прапорщиками, офицерами, писарем солдатом. Потом просит всех удалиться кроме замполита роты и меня, а я и хотел бы уйти, но не смог бы: Бондаренко крупный мужчина, сел и перекрыл мне дорогу к выходу. Все ушли. Я сижу. Меня как будто нет. Он начинает говорить с замполитом. Спокойно, сначала. Офицер мягко оправдывается, но бесполезно. Бондаренко уже давит по полной: «Сынок, скоро вам солдаты будут в рот давать!» Замполит не выдерживает, зацепил Кузьмич за живое, обратите внимание на акцент, и повышает голос: «Товарищ майор, я не сынок!» Бондаренко всё понял, Бондаренко сделал паузу и начал совершенно по-отцовски. Я сидел рядом с ним, напротив замполита и корректно смотрел в сторону, стараясь не смущать нашего политрука. Но тут не удержался, повернулся и стал смотреть Бондаренко прямо в глаза. Он продолжал, тихо, с улыбкой, немного подавшись вперёд к замполиту: «Тебе сколько лет?». Замполит, почуяв ласку, которой будто бы сам добился, не без гордости ответил: «21-н!». Это был конец. Бондаренко взревел: «А моей дочери – 23!» И далее с повышением: «Вот я и говорю - Сынок! Скоро вам солдаты будут в рот давать!» Растерзанный замполит молчал, а я сидел и тайно содрогался при виде расправы, вглядываясь в глаза «душегуба».

Далее следовали тонкие намёки и советы. Все оставались живы. Настроение поднималось, как после сладкой пилюли. Бондаренко уходил, его провожали, как мессию.

Жизнь изменилась. Майор сразу мне сказал: «Запомни, Андрюша, теперь ты стал выше на две головы. Вести ты себя должен соответственно росту и на многие вещи просто – «забить». Понял?»

Рост – это хорошо, я понял. При первом удобном случае я, его, рост, показал. Капитан роты и новый старшина оказались в старой доброй связи, и тут же меня новоиспечённого прапорюгу решили захомутать. Говорит мне капитан, просит, так сказать, за товарища, а тот за его спиной прячется: «Вы бы, товарищ прапорщик, вышли бы за старшину на суточное дежурство в столовую, по случаю его дня рождения». Вопроса - не было. Но я помнил о росте! «Я – начальник караула, и по статусу, дежурство в столовой, это не моё дело. Честь имею». Козырнул и ушёл на выходные. Вот по этому случаю мне пришили один из выговоров. Взвод прапорщиков роты хохотал. Но подобных предложений больше не поступало. Зубы надо беречь, но если их не показывать, то их выбьют ещё быстрее.

Товарищ майор сам никогда не упускал случая показать свой рост. Но имел он одну особенность сгладить ситуацию и добиться цели. На одном из перегонов наш вагон набитый жуликами придержали. Бондаренко с подножки обратился к женщине с флажком. Она ответила отказом и вообще проявила равнодушие. Что он ей сказал! Она не провалилась под землю, потому что люди не проваливаются под землю, только поэтому. Через несколько минут он понял, что лично от неё зависит оперативность перегона. Ах ты, жук! Обаял, бабу! После всего сказанного слышу, уже в вагон её приглашает: «Заходите, посмотрите тюрьму на колёсах». Ха! Нашёл же чем завлекать. А она ломается, говорит, что боится. Всё равно бы не пустили. И наш вагончик, по её велению, трогается в путь. Бондаренко только улыбается. Я молчу и одобрительно покачиваюсь на каблуках.

Вскоре Бондаренко стал отправлять меня на маршруты одного. Но начал он с бани. Именно с бани. В нашей роте сержанты и солдаты после долгих хлопот получили разрешение на постройку душа. Баня, как известно, в армии по расписанию, один раз в неделю. Но можно её лишиться, если попадёшь на дежурство или в какой караул. Солдаты нашей роты по роду службы пропускали баню постоянно, ибо служба проходила на колёсах в течение нескольких суток. Но новый командир части «N», как сообщили, распорядился сломать душ. Оставим это решение на его совести. Майор Бондаренко, встретив меня по возвращении с этапа, спросил: «Ты солдат помыл? Банный день они пропустили, сколько им ещё не мытыми ходить? Они же с тобой службу несли в душном вагоне с жульём разным. Ты дома помоешься, а им где? Веди людей в баню. В городскую. Не обеднеешь на рубль». И я повёл. С чувством собственного достоинства, минуя КПП части, на вопрос дежурного офицера «Куда ты их повёл?» рявкнул: «В баню!»

Сам Бондаренко о чистоплотности рассказывал так: «Говорят мне женщины в штабе: «Что это от вас, Валерий Кузьмич, всё время мылом пахнет?» А им и отвечаю: «Что же от меня говном должно пахнуть? От тебя вот, например, духами пахнет, откуда мне знать, что ты под этим запахом скрываешь? А пахло б мылом – всё ясно, чистая, можно и пристать, а?» «Да уж, лучше мылом», - соглашался я. А он продолжает: «А то, понимаешь, у самих бретельки от лифчика не стираные неделю, а от меня мылом пахнет, им не нравится. «Откуда вы всё знаете, Валерий Кузьмич?» - возмущаются. Я говорю: «Так вы сами мне всё показываете». «Как!?» – кричат. Да вот очень просто, ты вот, например, мне трусы показываешь каждый день! Мой стол в кабинете стоит за твоим столом? Да. Так вот, когда садишься на стул, подол поднимаешь, вот тогда трусы и показываешь. Ха-ха! Я смеюсь, а они фыркают».

Но вернёмся к нашим караулам. Ни одни сутки мы проболтались с ним в поездках. В пути бывают неожиданности, даже там, где их не должно быть. Да… После он мне открыл секреты некоторых неожиданностей, но я почему-то уверен, что не все. Вот две из них. Незнакомая станция. Поезд, к которому прицеплен наш вагон, задерживают с отправлением, а нам опаздывать нельзя, неважно почему, пусть это будет военная тайна. Я уже неоднократно ходил к начальнику вокзала, к диспетчеру, выяснял в чём проблема, и как скоро она разрешится. Всё более менее было ясно. Но Бондаренко не унимался: «Иди на вокзал, спроси ещё». Я сопротивлялся. Он взял меня тем, что предложил заодно купить свежей прессы. Я ушёл. «Я так и знал!» – кричал я во сердцах, выйдя на перрон. Первый путь свободен, на второй встал гражданский состав, а наш, на третьем, набирает ход. Цирк уехал, клоун остался. Без денег, без документов. Я уже договорился догонять свой вагон с товарным поездом, мне пообещали притормозить, чтобы я выскочил на развилке, когда мы их обгоним. Но мне повезло тогда: состав отогнали подальше от вокзала, чтобы я не надоедал. Товарищ майор оправдывался: «Но зато газеты купил».

Второй раз был поинтересней первого. Но у меня уже были с собой документы и деньги, поумнел. По случаю мы вышли с майором в город (в вагоне оставался ещё один майор). Бондаренко со мной договаривается: «Так, у нас мало времени, давай, ты беги по продуктовым магазинам, а я пробегу по промтоварным, через 15 минут встречаемся здесь». Разбежались. Через 15 минут я один был на условленном месте. Прошло ещё 15 минут. Всё, думаю, попался майор, ждать больше нельзя, товарища бросать нельзя, но караул – святое. Прихожу на станцию, поезда нет. Бондаренко тоже не объявился. На автобусе, на мотоцикле, на телеге, пешком, я добрался к вечеру до задрипанной, у чёрта на куличиках, станции назначения. А поезд мой родной, ещё не приходил! Вот это ответственность. И встречает меня дорогой Валей Кузьмич Бондаренко. Я к нему: «А вы, что тут делаете? Почему меня не дождались?» «Да, посчитал время ещё раз, и подумал, что опоздаю, если я тебя дождусь, а караул – святое».

А вот и мораль. После ещё более сложных караулов, Бондаренко поведал мне тайны моих отстований от поездов.

Это случилось в бане. Пригласил Бондаренко к себе в гости, в баню. Маленькая, но рубленная и крепкая. Я сидел на полу. Бондаренко на верхней полке и просил меня каждые пять минут: «Андрюша, плескани-ка ещё, поддай парку». Распарился, видно, и раскололся. Тайна была проста: «Водил, водил тебя за нос, ладно, признаюсь». Я хлестал его веником с остервенением, приговаривая: «Это - за то отставание, это - за другое». А он потом добавляет: «Но вот, если бы ты не догнал свой вагон, то никуда бы больше не поехал!»

Таким вот образом, моими руками, Майор Бондаренко, учил меня особенностям службы. Честь ему и хвала.

«…Войска!»

Вряд ли удастся вспомнить всё, да ещё в строгом хронологическом порядке, но мне кажется, что этому нет необходимости. Я буду рассказывать о том, что вспоминается чаще, что заставляет улыбаться (или содрогаться!).

Вместе с Бондаренко мы провели не один караул, но это были не обычные караулы, по намеченному маршруту, а особые, единичные, в которых принимал участие и он.

Любая дорога таит много непредвиденных ситуаций. Но с этим майором решалось всё.

Спецвагон, в народе «Столыпин», был набит полосатыми, т.е. особым режимом, рецидивистами так сказать. Вагон держал путь из кировских лесов в Сибирь.

В перерывах я валялся на верхней полке своего купе (нижнее занимал, естественно, Бондаренко), и вглядывался в незнакомые проплывающие пейзажи: