 |
Часть I. Переломный момент 3 глава
|
|
|
|
Да только она и работает двадцать четыре часа в сутки, подумал я. Готов спорить на любые деньги. Как и фабрика. Потому что я не во втором десятилетии двадцать первого века.
Я прошел дальше, не отдавая себе в этом отчета – совсем как лунатик. И теперь стоял на углу Главной улицы и шоссе 196, также известной как Старая льюистонская дорога. Только ничего старого в ней не было. А за перекрестком, да противоположном углу...
Да, «Кеннебек фрут компани» – претенциозное название для магазинчика, балансировавшего на грани закрытия – или это мне так казалось – все десять лет, что я учительствовал в ЛСШ. Невероятно, но его raison d'être[13]и единственным средством выживания служил «Мокси», самый своеобразный из прохладительных напитков. Владелец «Фрут компани», пожилой добряк по имени Фрэнк Аничетти, как-то объяснил мне, что население мира естественным образом (возможно, генетически) делится на две части: немногочисленных, но избранных Богом, которые ставят «Мокси» выше любого другого прохладительного напитка... и остальных, Фрэнк называл остальных «несчастным, дефективным большинством».
«Кеннебек фрут компани» моего времени представлял собой выцветшую желто-зеленую коробку с грязной витриной, лишенной товаров... разве что там иногда спал кот. Крыша просела после многих снежных зим. В торговом зале для продажи предлагались только сувениры, связанные с «Мокси»: ярко-оранжевые футболки с надписью «Я НАСЛАДИЛСЯ МОКСИ!», ярко-оранжевые шляпы, старинные календари, жестяные таблички. Они выглядели старинными, но скорее всего их изготовили пару лет назад в Китае. Большую часть года покупатели в магазин не заходят, да и полки пустуют... хотя здесь все-таки продаются расфасованные сладости и пакеты картофельных чипсов (если вам нравятся подсоленные и с уксусом). В холодильном шкафу для прохладительных напитков – только «Мокси». Холодильный шкаф для пива пуст.
|
|
|
Каждый июль Лисбон-Фоллс устраивает фестиваль «Мокси» штата Мэн. С оркестрами, фейерверками и парадом – клянусь, это правда, – с платформами и местными королевами красоты, одетыми в закрытые купальники цвета «Мокси», то есть оранжевые и такие яркие, что могут вызвать ожог сетчатки. Церемониймейстер парада всегда наряжается доком Мокси, что подразумевает белый халат, стетоскоп и одно из этих старомодных налобных зеркал на голове. Два года тому назад церемониймейстером была директор ЛСШ Стелла Лэнгли, и теперь ей жить с этим вечно.
В дни фестиваля «Кеннебек фрут компани» оживает и прилично зарабатывает, в основном на обалдевших туристах, которые едут в западную, курортную часть Мэна. В остальное время года это магазин-призрак, где стоит слабый запах «Мокси», всегда напоминающий мне – видимо, потому что я принадлежу к «несчастному, дефективному большинству» – "Мастерол", невероятно вонючую мазь, которой мать натирала мне грудь и шею, если я простужался.
Теперь же, на другой стороне Старой льюистонской дороги, я видел бурлящее жизнью, процветающее заведение. Над дверью висела вывеска с двумя надписями: «ОСВЕЖИСЬ С “СЕВЕН-АП”» наверху и «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В “КЕННЕБЕК ФРУТ КО”» внизу – такая яркая, что слепило глаза. Стены сияли свежей краской, крыша не поддавалась погодным катаклизмам. Люди входили и выходили. А в витрине вместо кота...
Боже мой, апельсины. В магазине с названием «Кеннебек фрут компани» когда-то торговали фруктами. Кто бы мог подумать?
Я уже начал переходить улицу, но тут же отступил назад, заметив приближающийся ко мне рейсовый автобус. В окошечке над разделенным надвое лобовым стеклом виднелось название маршрута: «ЛЬЮИСТОНСКИЙ ЭКСПРЕСС». Когда автобус затормозил у остановки на перекрестке, я увидел, что большинство пассажиров курит. Вероятно, в салоне воздух по химическому составу приближался к атмосфере Сатурна.
|
|
|
Как только автобус продолжил путь (оставив после себя синюшное облако выхлопных газов с запахом несгоревшего дизельного топлива, который добавился к сероводородной вони дыма, поднимавшегося из труб фабрики Ворамбо), я перешел улицу, задавшись вопросом: а что будет, если меня собьет автомобиль?
Я просто исчезну? Приду в себя, очнувшись на полу в кладовке Эла? Вероятно, ни то ни другое. Может, я умру здесь, в прошлом, по которому тоскует столько людей. Они тоскуют, потому что забыли, как плохо пахло это прошлое, а может, никогда и не принимали во внимание эту особенность славных пятидесятых.
У стены «Фрут компани», упираясь в деревянную обшивку согнутой ногой в черном сапоге, стоял какой-то паренек. В рубашке с поднятым воротничком и с прической (я ее узнал по старым фильмам) а-ля ранний Элвис. В отличие от учеников, которых я привык видеть на своих занятиях, этот не пытался отпустить козлиную бородку, его подбородок был девственно чист. Я понял, что в мире, где я сейчас пребывал (очень надеюсь, временно), его бы пинком вышвырнули из ЛСШ, шагни он на порог хотя бы с одним волоском на лице. Вышвырнули бы незамедлительно.
Я кивнул ему. Джеймс Дин[14]ответил тем же и поздоровался:
– Хай-йо, папаша.
Я вошел в магазин. Над дверью звякнул колокольчик. Пахло не пылью и медленно гниющим деревом, а апельсинами, яблоками, кофе и ароматизированным табаком. Справа была стойка с раскрытыми комиксами: «Арчи», «Бэтмен», «Капитан Марвел», «Пластичный человек», «Байки из склепа». Над этой сокровищницей, от одного вида которой любой завсегдатай аукциона «Ибэй» мог забиться в судорогах, висел лист бумаги с рукописной надписью: «КОМИКСЫ 5 центов штука, ТРИ ЗА 10, ДЕВЯТЬ – ЗА ЧЕТВЕРТАК. ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ТРОГАЙТЕ, ЕСЛИ НЕ СОБИРАЕТЕСЬ ПОКУПАТЬ».
Слева стояла стойка с газетами. «Нью-Йорк таймс» я не нашел, только несколько экземпляров «Портленд пресс гералд» и один – «Бостон глоуб». Заголовок «Глоуб» кричал: «ДАЛЛЕС НАМЕКАЕТ НА УСТУПКИ, ЕСЛИ КРАСНЫЙ КИТАЙ ОТКАЖЕТСЯ ОТ ПРИМЕНЕНИЯ СИЛЫ НА ФОРМОЗЕ». Обе газеты датировались вторником, 9 сентября 1958 года.
|
|
|
Я взял «Глоуб», стоившую восемь центов, и направился к мраморному прилавку с газировкой, которого в мое время не существовало. За прилавком стоял Фрэнк Аничетти. По всем признакам – он, вплоть до полукружий седых волос над ушами. Только эту версию – назовем ее Фрэнк Один-Ноль – отличала худоба и бифокальные очки без оправы. И более высокий рост. Чувствуя себя незнакомцем в собственном теле, я уселся на высокую табуретку.
Он указал на газету:
– Вам этого хватит или налить какой-нибудь газировки?
– Что-нибудь холодное, но только не «Мокси», – услышал я собственный голос.
Фрэнк Один-Ноль улыбнулся:
– «Мокси» не держим, сынок. Не желаете рутбира[15]?
– Звучит неплохо, – ответил я, не погрешив против истины. В горле пересохло, лоб горел, будто поднялась температура.
– Пять или десять?
– Простите?
– Бира на пять или десять центов? – Первое слово он произнес на мэнский манер: «би-и-йа».
– A-а... Полагаю, на десять.
– Что ж, я полагаю, вы полагаете правильно. – Он открыл морозильник и достал заиндевелую кружку размером с графин для лимонада. Наполнил ее из крана, и я почувствовал запах рутбира, сильный и резкий. Фрэнк Один-Ноль снял пену рукояткой деревянной ложки, долил кружку до самого края и поставил передо мной на мраморный прилавок. – Пожалуйста. Вместе с газетой – восемнадцать центов. Плюс один для губернатора.
Я протянул старинный доллар Эла, и Фрэнк Один-Ноль отсчитал сдачу.
Я отпил рутбира сквозь пену и чуть не ахнул. Такой... насыщенный. Такой вкусный. Лучше и не скажешь. Этот мир, отстоявший от нашего более чем на пятьдесят лет, пах гораздо хуже, чем я мог себе представить, но рутбир вкусом отличался в лучшую сторону. И еще как отличался.
– Замечательный рутбир.
– Правда? Рад, что вам понравилось. Вы не местный, да?
– Да.
– Из другого штата?
– Висконсин, – ответил я. Если и солгал, то не совсем. Моя семья жила в Милуоки, пока мне не исполнилось одиннадцать.
Потом отца взяли преподавателем английского языка в Университет южного Мэна. С тех пор я этот штат не покидал.
|
|
|
– Вы выбрали для приезда очень удачное время, – кивнул Аничетти. – Большинство летних гостей разъехалось, и цены сразу пошли вниз. Ваш рутбир, к примеру. После Дня труда десятицентовая кружка стоит всего лишь дайм[16].
Звякнул колокольчик над дверью, заскрипели половицы. Приветливым таким скрипом. В последний раз, когда я рискнул зайти в «Кеннебек фрут» в надежде купить упаковку «Тамс» (меня ждало разочарование), они стонали.
За прилавок зашел подросток лет семнадцати. С коротко стриженными черными волосами. Его сходство с мужчиной не вызывало сомнений, и я осознал, что это Фрэнк Аничетти моего времени. А мужчина, снявший пену с кружки рутбира, – его отец. Фрэнк Два-Ноль даже не взглянул на меня – еще один покупатель.
– Тит уже поставил пикап на подъемник, – доложил он отцу. – Говорит, к пяти все будет готово.
– Так это хорошо. – Аничетти-старший достал сигарету, закурил. Только тут я впервые заметил на мраморном прилавке рядок маленьких керамических пепельниц. С надписью на боку: «ВКУСА «ВИНСТОН» ЛУЧШЕ НЕТ – ЭТАЛОН СИГАРЕТ». Фрэнк Один-Ноль посмотрел на меня. – Добавить в рутбир шарик ванильного мороженого? За счет заведения. Нам нравится окружать туристов заботой, особенно если они приезжают по окончании сезона.
– Благодарю, но мне и так хорошо. – И я говорил чистую правду. Не сомневался, что от добавки сладкого моя голова просто взорвется. Да и рутбир мне дали крепкий – прямо-таки газированный эспрессо.
Подросток улыбнулся мне – по сладости улыбка не уступала содержимому кружки. Никакого намека на пренебрежение, которое источал поклонник Элвиса, встреченный мною у магазина.
– В школе мы читали рассказ о том, что местные едят туристов, если они приезжают после окончания сезона.
– Фрэнки, разве можно говорить такое гостю? – Но мистер Аничетти улыбался, произнося эти слова.
– Все нормально. Я сам разбирал с учениками этот рассказ. Ширли Джексон, правильно? «Летние люди».
– Совершенно верно, – согласился Фрэнк. – Я не совсем его понял, но мне он понравился.
Я отпил еще глоток рутбира и с ласкающим слух стуком поставил кружку на мраморный прилавок. Не особо удивился, обнаружив, что кружка практически пуста. Могу ведь и подсесть на этот рутбир, подумал я. «Мокси» ему и в подметки не годится.
Старший Аничетти выпустил струю дыма к потолку, где неторопливо вращающиеся лопасти вентилятора перепахивали синеватое облако.
– Вы преподаете в Висконсине, мистер?..
– Эппинг. – Вопрос застал меня врасплох, и я не подумал о том, чтобы назваться вымышленной фамилией. – Да. Но этот год у меня субботний.
|
|
|
– Это означает, что он на год в творческом отпуске, – пояснил Фрэнк.
– Я знаю, что это означает, – ответил мистер Аничетти. Попытался изобразить раздражение, но получилось не очень. Я решил, что отец и сын нравятся мне ничуть не меньше рутбира. Мне нравился и продвинутый юнец с улицы, хотя бы по одной причине: он не знал, что уже стал штампом. Этот мир вызывал ощущение защищенности, ощущение – ну, не знаю – предопределенности. Конечно же, ложное ощущение, поскольку опасностью он не уступал любому другому. Но я обладал информацией, которой – как я верил часом ранее – мог располагать лишь Бог. Я знал, что паренек, полюбивший рассказ Ширли Джексон (пусть он «не совсем его понял»), проживет и этот день, и все другие дни последующих пятидесяти с небольшим лет. Не погибнет в автомобильной аварии, не умрет от сердечного приступа, не заболеет раком легких, вдыхая отцовский сигаретный дым. В ближайшие пятьдесят лет ничего такого с Фрэнком Аничетти не случится.
Я посмотрел на настенные часы («НАЧНИ СВОЙ ДЕНЬ С УЛЫБКИ, ВЫПЕЙ БОДРЯЩЕГО КОФЕ» – было написано на циферблате): двенадцать двадцать две. Для меня это ничего не значило, но я изобразил удивление. Допил мой би-и-йа и поднялся.
– Должен идти, если не хочу опоздать на встречу с друзьями в Касл-Рок.
– Только не разгоняйтесь на сто семнадцатом, – предупредил Аничетти. – Дорога – черт ногу сломит. – И вновь я обратил внимание на чересчур заметный мэнский выговор. Какого не слышал уже многие годы. Затем осознал, что так оно и есть, в прямом смысле слова, и чуть не рассмеялся.
– Не буду. Большое спасибо. Сынок? Тот рассказ Ширли Джексон.
– Да, сэр?
Еще и сэр. Но совершенно без сарказма. Почтительность – ничего больше. Я уже решил для себя, что тысяча девятьсот пятьдесят восьмой – очень хороший год. За исключением, разумеется, фабричной вони и сигаретного дыма.
– Там нечего понимать.
– Нечего? Мистер Марчант говорит совсем другое.
– При всем уважении к мистеру Марчанту, передай ему мнение Джейка Эппинга. Иногда сигара – просто курево, а рассказ – просто рассказ.
Он рассмеялся:
– Обязательно. Завтра на третьем уроке!
– Хорошо. – Я кивнул его отцу, меня подмывало сказать ему, что благодаря «Мокси» (которой он не держал... пока) этот магазин простоит на углу Главной улицы и Старой льюистонской дороги много лет после его смерти. – Спасибо за рутбир.
– Приходите в любое время. Я думаю о том, чтобы сбросить цену на большую кружку.
– До дайма?
Он улыбнулся. Естественно и искренне, как сын.
– Вы быстро все схватываете.
Звякнул колокольчик. Вошли три женщины. Никаких брюк. Платья до середины голени. И шляпки! Две с белыми вуальками. Женщины начали рыться в ящиках с фруктами, выбирая лучшие. Я уже шагнул к двери, потом повернулся.
– Можете сказать, что такое зеленый дом?
Отец и сын обменялись веселыми взглядами, напомнившими мне старый анекдот. Турист из Чикаго за рулем роскошного спортивного автомобиля останавливается у фермерского дома в сельской глубинке. Старик фермер сидит на крыльце, курит трубку из стержня кукурузного початка. Турист выходит из «Ягуара» и спрашивает: «Эй, старина, не подскажете, как добраться до Ист-Мачиаса?» Старик пару раз задумчиво затягивается, выпускает струю дыма и отвечает: «Проще всего – рукой»[17].
– Вы и впрямь из другого штата? – спросил Фрэнк. Мэнского в его выговоре было куда меньше, чем у отца.
Он больше смотрит телик, подумал я. Лучшее средство избавления от местного выговора – телевидение.
– Да.
– Странно, потому что я слышу гнусавый говор янки.
– Это юперский диалект, – ответил я. – Верхний полуостров... – Да только – черт! – ВП в Мичигане.
Но оба Аничетти, похоже, не имели об этом ни малейшего понятия. Более того, молодой Фрэнк отвернулся и начал мыть посуду. Вручную.
– Зеленый дом – это винный магазин, – ответил Аничетти. – На другой стороне улицы, если хотите приобрести пинту горячительного.
– Я думаю, рутбира мне хватит. Спросил из любопытства. Хорошего вам дня.
– И вам тоже, друг мой. Приходите к нам опять.
Я прошел мимо выбиравшего фрукты трио, пробормотал: «Дамы», – когда поравнялся с ними, и пожалел, что у меня нет шляпы, чтобы приподнять ее. Мягкой фетровой, с продольной ложбинкой, какие можно увидеть в старых фильмах.
Продвинутый юнец покинул свой пост, и я подумал, а не пройтись ли мне по Главной улице, чтобы посмотреть, как она изменилась, но тут же отказался от этой мысли. Незачем искушать судьбу. Вдруг кто-нибудь спросит о моей одежде? Я полагал, что мои пиджак спортивного покроя и слаксы более-менее сойдут, но мало ли. Да еще волосы, которые касались воротника. В мое время для учителя средней школы такое считалось вполне нормальным – даже консервативным, – однако могло вызвать недоуменные взгляды в десятилетие, когда мужчины не выходили из парикмахерской без выбритой сзади шеи, а баки позволяли себе только фанаты рокабилли вроде того парня, что назвал меня папашей. Разумеется, я всегда мог притвориться туристом, ведь в Висконсине мужчины носили более длинные волосы, и все это знали, – но не только прическа и одежда вызывали ощущение, что я выделяюсь среди остальных, будто какой-то инопланетянин, неудачно маскирующийся под человека.
Если на то пошло, я чувствовал себя не от мира сего. Нет, крыша у меня не поехала – человеческий разум достаточно хорошо приспосабливается ко всякого рода неожиданностям, и чтобы слететь с катушек, требуется огромное их количество, – но чужаком я себя ощущал, это точно. Все думал о женщинах в длинных платьях и шляпках, женщинах, которые никогда не рискнули бы показать на публике бретельку бюстгальтера. И о вкусе этого рутбира. Таком ядреном.
На другой стороне улицы, напротив «Кеннебек фрут компани», располагался куда более скромный «ВИННЫЙ МАГАЗИН ШТАТА МЭН». Так гласила надпись крупными буквами над маленькой витриной. И да, фасад был выкрашен светло-зеленой краской. Внутри я разглядел моего дружка, прежде гревшегося на солнце у сушильного сарая. Длинное черное пальто болталось на его тощих плечах. Шляпу он снял, и волосы торчали в разные стороны, совсем как на карикатуре о вечном недотепе, который только что сунул палец в электрическую розетку. Он что-то доказывал продавцу, размахивая обеими руками, и в одной я видел драгоценную желтую карточку. В другой – как я понимал – была зажата монета в пятьдесят центов, полученная мной от Эла Темплтона. Продавца в короткой белой тунике, очень напоминавшей халат Дока Мокси на ежегодном параде, жесты и слова Желтой Карточки не впечатляли.
Я остановился у перекрестка, дождался, пока проедут автомобили, перешел на ту сторону Старой льюистонской дороги, где находилась фабрика Ворамбо. Двое мужчин толкали через двор тележку, нагруженную рулонами материи, курили и смеялись. Я задался вопросом, а известно ли им, что творит с их легкими сигаретный дым на пару с загрязняющими атмосферу производственными выбросами фабрики, и решил, что нет. Возможно, оно и к лучшему, подумал я, но размышления на эту тему более приличествовали учителю философии, а не парню, который зарабатывал на хлеб насущный, знакомя шестнадцатилеток с нетленными творениями Шекспира, Стейнбека и Ширли Джексон.
Когда они скрылись на фабрике, закатив тележку между ржавыми металлическими челюстями ворот высотой в три этажа, я вернулся к цепи с табличкой «ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН ДО ЗАВЕРШЕНИЯ РЕМОНТА СТОЧНОЙ ТРУБЫ». Велел себе идти не слишком быстро и не глазеть по сторонам – не делать ничего такого, что могло бы привлечь внимание, – но получалось не очень. Я уже находился буквально на пороге времени, из которого пришел, и стремление поторопиться стало неодолимым. Во рту пересохло, выпитое бултыхалось в желудке. А если я не смогу вернуться? А если оставленной мной метки уже нет? Или она есть, но нет ступеней?
Спокойно, сказал я себе. Спокойно.
Быстро огляделся – не смог устоять – перед тем, как нырнуть под цепь, но двор целиком принадлежал мне. Откуда-то издалека, как во сне, вновь донеслось «чух-чух» железнодорожного дизеля. Этот звук вызвал в моей памяти очередную строку из песни: «В этом поезде – исчезающий железнодорожный блюз...»
Я пошел вдоль зеленой стены сушильного сарая, сердце громко стучало где-то у самого горла. Полоска бумаги, придавленная куском бетона, лежала на прежнем месте: пока все шло хорошо.
Я легонько пнул ее ногой, думая: Пожалуйста, Господи, пусть сработает, пожалуйста, Господи, позволь мне вернуться.
Мысок туфли отбросил кусок бетона – я увидел, как он отлетел в сторону, – но остановился, наткнувшись на невидимую ступеньку. Эти два взаимоисключающих события произошли одновременно. Я еще раз огляделся, хотя никто не мог видеть меня в этом узком проулке, если только не стоял напротив входа или выхода из него. Никто и не увидел.
Я поднялся на одну ступень. Моя нога чувствовала ее, пусть глаза по-прежнему говорили, что я стою на потрескавшемся бетоне. Рутбир опять бултыхнулся в животе. Я закрыл глаза, и мне сразу полегчало. Поднялся на вторую ступеньку, третью. Ступеньки были невысоки. На четвертой солнце перестало греть спину, а темнота под веками сгустилась. Я попытался подняться на пятую ступеньку, но таковой не оказалось. Вместо этого я стукнулся головой о низкий потолок кладовки. Кто-то ухватил меня под локоть, и я чуть не вскрикнул.
– Расслабься, – услышал я голос Эла. – Расслабься, Джейк. Ты вернулся.
Он предложил мне выпить кофе, но я отрицательно покачал головой. Желудок все еще не пришел в норму. Эл наполнил свою чашку, и мы прошли к кабинке, в которой сидели до этого безумного путешествия. Мои бумажник, мобильник и деньги горкой лежали на столе. Эл сел со стоном боли и облегчения. Теперь он выглядел не таким измученным и чуть расслабился.
– Итак, ты ушел и вернулся. Что скажешь?
– Эл, не знаю, что и думать. Я потрясен до глубины души. Ты обнаружил это случайно?
– Абсолютно. Меньше чем через месяц после того, как перебрался сюда. Еще не успел отряхнуть пыль Сосновой улицы с каблуков. В первый раз я в прямом смысле свалился с этих ступеней, совсем как Алиса в кроличью нору. Подумал, что рехнулся.
Я мог себе это представить. Меня-то он подготовил, не так чтобы очень, но все-таки. С другой стороны, сомневаюсь, чтобы кто-то мог подготовить человека к путешествию во времени.
– Долго меня не было?
– Две минуты. Как и всегда, я тебе говорил. Не важно, на сколько ты там остаешься. – Он закашлялся, сплюнул в новую салфетку, сложил ее, убрал в карман. – И с последней ступеньки ты всякий раз спускаешься за две минуты до полудня девятого сентября тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года. Каждое путешествие – первое. Куда ты ходил?
– В «Кеннебек фрут». Выпил рутбира. Превосходнейшего.
– Да, там все вкуснее. Меньше консервантов или чего-то там еще.
– Ты знаешь Фрэнка Аничетти? Я встретил его, семнадцатилетнего.
Почему-то, несмотря на все, я ожидал, что Эл рассмеется, но он воспринял мои слова как нечто само собой разумеющееся.
– Естественно. Я встречал Фрэнка много раз. Но он видит меня лишь однажды – в смысле там. Для Фрэнка всякий раз – первый. Он заходит в магазин, да? Возвращается с «Шеврона». «Тит уже поставил пикап на подъемник, – сообщает он отцу. – Говорит, к пяти все будет готово». Я слышал это не меньше пятидесяти раз. Я не всегда иду в магазин, когда появляюсь там, но если иду, слышу этот разговор. Потом заходят женщины и начинают выбирать фрукты. Миссис Саймондс с подругами. Будто снова и снова смотришь один фильм.
– Всякий раз – первый, – медленно повторил я, с паузами между словами, чтобы эта идея лучше отложилась в голове.
– Точно.
– И каждый человек, которого ты видишь, тебя видит впервые, независимо от того, сколько раз вы до этого встречались?
– Точно.
– Я могу вернуться, и у нас состоится тот же разговор с Фрэнком и его отцом, но они этого знать не будут.
– Именно. Или ты можешь что-то изменить, скажем, заказать банановый сплит вместо рутбира, и разговор потечет в ином русле. Единственный, кто что-то подозревает, – Человек с желтой карточкой, но он уже пропил мозги и не понимает, что чувствует. Если вообще что-либо чувствует. Причина проста: благодаря случаю он сидит очень близко от «кроличьей норы», или как еще ее называть. Может, она излучает какую-то энергию. Этот алкаш...
Но Эл закашлялся и не смог продолжить. Я с болью в сердце наблюдал, как он сложился пополам, держась за бок и пытаясь не показывать мне, как ему плохо: внутри у него, наверное, все разрывалось. Долго он не продержится, подумал я. Не пройдет и недели, как его уложат на больничную койку. Разве не потому он меня позвал? Чтобы поделиться своим секретом, прежде чем рак навеки заткнет ему рот.
– Я думал, что днем смогу все тебе рассказать, но не получается, – вновь заговорил Эл, справившись с приступом. Нужно поехать домой, принять лекарство, отдохнуть. Раньше никогда не принимал ничего сильнее аспирина, и этот оксиконтин вырубает меня. Я сплю шесть часов, а потом на какое-то время мне становится лучше. И сил прибавляется. Сможешь прийти ко мне в половине десятого?
– Я бы пришел, если б знал, где ты живешь, – ответил я.
– Маленький коттедж на Виноградной улице. Номер девятнадцать. Ищи садового гнома на лужайке у крыльца. Мимо не проскочишь. Он размахивает флагом.
– О чем мы будем говорить, Эл? Я хочу сказать... ты мне все показал. Теперь я тебе верю. – Да, я поверил... но надолго ли? Мой визит в пятьдесят восьмой год уже начал таять в памяти, становясь похожим на сон. Еще несколько часов (может, дней), и я наверняка смогу убедить себя, что мне все это привиделось.
– Поговорить нам надо о многом, дружище. Ты придешь? – Он не упомянул просьбу умирающего, но это читалось в его глазах.
– Хорошо. Тебя подвезти до дома?
Тут его глаза сверкнули.
– У меня есть пикап, а езды тут пять кварталов. Такое расстояние я могу проехать и сам.
– Конечно, можешь. – Я надеялся, что в моем голосе слышится уверенность, которой я сам не чувствовал. Поднялся и начал раскладывать свои вещи по карманам. Нашел в одном пачку денег, которую получил от Эла, достал. Теперь я понимал, откуда взялись изменения на пятерке. Вероятно, их хватало и на других купюрах.
Я протянул деньги Элу, однако тот покачал головой:
– Нет, оставь, у меня их достаточно.
Но я положил деньги на стол.
– Если каждый раз – первый, почему остаются деньги, которые ты приносишь? Почему они не исчезают, когда идешь туда в следующий раз?
– Понятия не имею, дружище. Я же говорил, что многого не понимаю. Есть закономерности, некоторые я уяснил, однако далеко не все. – Его лицо осветила слабая, но определённо радостная улыбка. – Ты ведь принес с собой рутбир? По-прежнему плещется в желудке, или как?
Если на то пошло, рутбир плескался.
– А теперь иди. Увидимся вечером, Джейк. Я отдохну, и тогда мы поговорим.
– Можно еще вопрос?
Он махнул мне рукой, мол, валяй. Я заметил, что его ногти, всегда чистые и ухоженные, пожелтели и потрескались. Еще один признак. Не такой явный, как потеря тридцати фунтов веса, но все равно плохой. Мой отец говорил, что можно многое сказать о здоровье человека, взглянув на его ногти.
– Знаменитый толстобургер.
– А что с ним? – Но в уголках рта Эла уже затеплилась улыбка.
– Ты продаешь дешево, потому что дешево покупаешь, верно?
– Мясной фарш из «Ред энд уайт», – ответил он. – Пятьдесят четыре цента за фунт. Захожу туда каждую неделю. Точнее, заходил до моего последнего путешествия, когда я уехал далеко от Фоллс. Веду дела с мистером Уорреном, мясником. Если я прошу десять фунтов фарша, он говорит: «Сейчас сделаем». Если двенадцать или четырнадцать, говорит: «Придется подождать минуту, пока я накручу свежего. Семейное торжество?»
– Всегда одно и то же.
– Да.
– Потому что всегда первый раз.
– Именно. Как в библейской истории с хлебами и рыбами, если об этом подумать. Я покупаю один и тот же фарш из недели в неделю. Накормил им сотни, даже тысячи людей, несмотря на эти глупые разговоры о котобургерах, а его не стало меньше.
– Ты покупаешь одно и то же мясо, снова и снова. – Я пытался донести до себя эту мысль.
– Одно и то же мясо, в одно и то же время, у одного и того же мясника, который всегда говорит одно и то же, если я не скажу чего-то нового. Признаюсь тебе, дружище, иной раз меня подмывало подойти к мистеру Уоррену и спросить: «Как здесь житуха, мистер Уоррен, старый лысый ублюдок? В последнее время трахал молоденьких цыпочек?» Потом он бы ничего не вспомнил. Но я этого не сделал, потому что он милейший человек. Большинство людей, которых я там встретил, очень милые. – Тут на его лице отразилась грусть.
– Я не понимаю, как ты можешь покупать мясо там... Готовить из него тут... Снова покупать там.
– Ты не одинок, дружище. Я чертовски рад, что ты по-прежнему здесь... Ведь я мог тебя потерять. Более того, тебя могло не оказаться на месте, когда я звонил в школу.
Отчасти мне именно этого и хотелось, однако я промолчал. К чему говорить лишнее? Он, конечно, заболел, но не ослеп.
– Приходи ко мне вечером. Я расскажу тебе, что задумал, а потом ты решишь, как поступить. Но решать придется быстро, потому что время не ждет. Звучит смешно, учитывая, куда ведут невидимые ступени из моей кладовки, правда?
Я еще медленнее повторил:
– Каждый... раз... первый.
Он вновь улыбнулся.
– Вижу, это ты уяснил. Так я увижу тебя вечером? Дом девятнадцать по Виноградной улице. Ищи гнома с флагом.
Из «Закусочной Эла» я ушел в половине четвертого. Следующие шесть часов не показались мне настолько необычными, как визит в Лисбон-Фоллс пятидесятитрехлетней давности, но странностей тоже хватало. Время и едва волокло ноги, и бежало стремглав. Я вернулся в свой дом в Сабаттусе (когда развалился наш семейный союз, мы с Кристи продали дом, в котором жили в Лисбон-Фоллс, а выручку разделили). Решил прилечь, но заснуть, разумеется, не смог. Двадцать минут лежал на спине, вытянувшись во весь рост, глядя в потолок, потом пошел в ванную, чтобы отлить. Наблюдая, как моча льется в унитаз, подумал: «Это же переработанный организмом рутбир тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года». Но поблизости вертелась и другая мыслишка: «Это все чушь собачья, Эл каким-то образом загипнотизировал меня».
И мысли двоились, понимаете?
Я попытался добить оставшиеся сочинения, однако нисколько не удивился, когда из этого ничего не вышло. Пустить в ход устрашающую красную ручку мистера Эппинга? Оценить написанное? Не смешите меня. Я едва мог связать пару слов. В итоге включил ящик (еще одно словечко из славных пятидесятых – современные плоские телевизоры ящиками не назовешь), пощелкал каналами. На ТМС наткнулся на старый фильм «Девушка угонщика». Когда понял, что пристально, чуть ли не до головной боли вглядываюсь в старые автомобили и молодых людей, не уверенных в своем будущем, выключил телевизор. Приготовил стир-фрай[18], но кусок в горло не лез, хоть я и проголодался. Сидел, уставившись в тарелку, и думал об Эле Темплтоне, который снова и снова скармливал людям гамбургеры из одних и тех же двенадцати фунтов говяжьего фарша, год за годом. Точно, то самое чудо с хлебами и рыбами, и плевать он хотел на слухи о кото- или песобургерах, вызванные низкими ценами. Мясо он покупал за такие гроши, что каждый проданный им толстобургер приносил фантастическую прибыль.
|
|
|
