 |
Из «второй книги сонетов к елене»
|
|
|
|
* * *
Чтобы цвести в зеках той дружбе совершенной —
Любви, что к юной, вам, питал Ронсар седой.
Чей разум потрясен был вашей красотой,
Чей был свободный дух покорен вам, надменной,
Чтобы из рода в род и до конца вселенной
Запомнил мир, что вы повелевали мной,
Что кровь и жизнь моя служили вам одной,
Я ныне приношу вам этот лавр нетленный.
Пребудет сотни лет листва его ярка, —
Все добродетели воспев в одной Елене,
Поэта верного всесильная рука
Вас сохранит живой для тысяч поколений, —
Вам, как Лауре, жить и восхищать века,
Покуда чтут сердца живущий в слове гений.
* * *
Кассандра и Мари, пора расстаться с вами!
Красавицы, мой срок я отслужил для вас.
Одна жива, другой был дан лишь краткий час —
Оплакана землей, любима небесами.
В апреле жизни, пьян любовными мечтами,
Я сердце отдал вам, но горд был ваш отказ,
Я горестной мольбой вам докучал не раз,
Но Парка ткет мой век небрежными перстами.
Под осень дней моих, еще не исцелен,
Рожденный влюбчивым, я, как весной, влюблен.
И жизнь моя течет в печали неизменной,
И хоть давно пора мне сбросить панцирь мой,
Амур меня бичом, как прежде, гонит в бой —
Брать гордый Илион, чтоб овладеть Еленой.
* * *
К индийскому купцу, что вынет из тюка
Душистую смолу, запястья, ожерелья,
Сходить и не купить заморского изделья, —
Как без охапки роз уйти из цветника,
Иль, уст не увлажнив, стоять у родника,
Что солнечной струей бежит из подземелья,
Иль в круг прелестных дам проникнуть без веселья,
Не ощущая стрел крылатого божка.
К чему самообман? Глупец — и тот рассудит:
Жжет пламя нашу плоть, а лед нам тело студит.
Жаровни, может быть, Амуру не раздуть,
Но берегись его: свой факел взяв опасный,
Тебе, Любовь моя, столь юной и прекрасной,
Хоть искру заронить он изловчится в грудь!
|
|
|
* * *
Превозносить любовь — занятье для глупца,
Но трудно совладать с певцом полубезумным,
Хотя в безверья век ни тяжбам хитроумным,
Ни разрушительным сраженьям нет конца.
Амур — исчадье зла! Я сед и спал с лица.
С повязкой на глазах, мальчишкой полоумным
Он делает меня, что мужем был разумным,
Но жалким слепком стал с коварного юнца.
Неужто, увидав с чужим гербом знамена
В родном краю — под власть Амурова закона
Я, к своему стыду, беспечно подпаду?
Нет! Поспешу в Париж — искать в нем правосудья!
У Муз,— у старых ведьм,— не соглашусь отнюдь я
На побегушках быть, ходить на поводу!
* * *
Не вечен красоты венок благоуханный!
Ты, время упустив, ей втуне дашь пропасть!
Но если у тебя очарованья часть
Осталась — раздели с друзьями дар желанный.
Киприда, я кляну твой нрав непостоянный.
Зачем тобой, как раб, я отдан был во власть
Мучительнице той, что надо мною всласть
Натешилась, пока не пал я, бездыханный.
Мятущихся валов тебе покорна дурь,
Дитя пучины,— мне пошлешь ты много бурь!
Какого ждать еще блаженства, Киферея?
Раскатов громовых и языков огня
Ты припасла, жена Вулкана, для меня,
Страстей, ножей и стрел — любовница Арея.
* * *
В купальне, развязав, тебе вручила пояс
Киприда и беречь его дала наказ.
А ты стрелу метнуть в меня из дивных глаз
Успела, стан обвив и с волшебством освоясь.
Но доброхотства Муз, увы, не удостоясь
От раны гибну я! Богини, разве вас
Я, как школяр, спросил о свойствах лунных фаз,
Иль об эклиптике лениво в книгах роясь?
За вами волочусь я не затем, чтоб мог
Узнать, кто создал мир — Фортуна или бог?
Я помышлял смягчить Еленино коварство,
Ей посвятив сонет, но беден был мой слог!
Вам нужен ученик, чей стих не столь убог.
Прощайте, ухожу! Окончено школярство.
* * *
О, стыд мне и позор! Одуматься пора б,
С седою головой резон угомониться.
Отныне лучше бы рассудку покориться,
Бежать бы от любви, от этих цепких лап.
|
|
|
Сто раз давал зарок, но что мне делать?— слаб.
Зимой бутонам роз, увы, не распуститься.
Уже полсотни лет моя неволя длится,
Разбойнице служу, ее галерный раб.
Отныне я готов доверить сердце в руки
Лишь Аристотелю, хочу служить науке,
Прекрасной дочери его, остаток лет.
Пора бы мне понять все тонкости Амура.
Он - бог и он парит, а я брожу понуро.
Он молод, он силен, а я согбен и сед.
* * *
Оставь страну рабов, державу фараонов,
Приди на Иордан, на берег чистых вод,
Покинь цирцей, сирен и фавнов хоровод,
На тихий дом смени тлетворный вихрь салонов,
Собою правь сама, не знай чужих законов,
Мгновеньем насладись,— ведь молодость не ждет!
За днем веселия печали день придет
И заблестит зима, твой лоб снегами тронув.
Ужель не видишь ты, как лицемерен Двор?
Он золотом одел Донос и Наговор,
Унизил Правду он и сделал Ложь великой.
На что нам лесть вельмож и милость короля?
В страну богов и нимф — беги в леса, в поля,
Орфеем буду я, ты будешь Эвридикой.
* * *
Когда, старушкою, ты будешь прясть одна,
В тиши у камелька свой вечер коротая,
Мою строфу споешь и молвишь ты, мечтая:
«Ронсар меня воспел в былые времена».
И, гордым именем моим поражена,
Тебя благословит прислужница любая, —
Стряхнув вечерний сон, усталость забывая,
Бессмертную хвалу провозгласит она.
Я буду средь долин, где нежатся поэты,
Страстей забвенье пить из волн холодной Леты,
Ты будешь у огня, в бессоннице ночной,
Тоскуя, вспоминать, моей любви моленья.
Не презирай любовь! Живи, лови мгновенья
И розы бытия спеши срывать весной.
* * *
Уж этот мне Амур — такой злодей с пеленок!
Вчера лишь родился, а ныне — столько мук!
Отнять у матери и сбыть буяна с рук,
Пускай за полцены — на что мне злой ребенок.
И кто подумал бы — хватило же силенок:
Приладил тетиву, сам натянул свой лук!
Продать, скорей продать! О, как заплакал вдруг.
Да я ведь пошутил, утешься, постреленок.
Я не продам тебя, напротив, не тужи:
К Елене завтра же поступишь ты в пажи,
Ты на нее похож кудрями и глазами.
Вы оба ласковы, лукавы и хитры,
Ты будешь с ней играть, дружить с ней до поры,
А там заплатишь мне такими же слезами.
* * *
Судили старички, взойдя на Трои стены,
Царицы красоту и женственную стать:
«Все бедствия, все зло, что терпит наша рать,
Способен окупить единый взгляд Елены!
|
|
|
Затмить бы впору ей Рожденную из пены!
Но лучше б Менелай увел супругу вспять.
Вал осажден, теперь недолго крепость взять.
К нам, гавань запрудив, шлют корабли Микены».
Зачем с Троянских стен, отцы, взирая вниз,
Вы юношей сдержать решили с перепугу?
— Сражайся стар и млад! — им нужен был девиз,
Чтоб головой своей рискнуть, надев кольчугу.
Был вправе Менелай забрать свою супругу,
Но вправе был ее не отдавать Парис!
* * *
Расстался я с тобой, блаженная свобода.
На шею мне ярмо надел прекрасный пол.
Хоть я ломал его, но — подъяремный вол! —
Подставил шею вновь, как мне велит природа:
Я без любви — свинец, я — сущая колода!
Но полюбил — и вновь гармонию обрел,
Окрепла Муза, стал торжественным глагол,
Рассудок прояснен, и в мыслях нет разброда.
Созданья моего пера! Ронсаров род,
Как сыновьям, продлить приходит вам черед.
Кого мне воспевать — я знаю, бог — свидетель!
В античности седой всегда найдешь пример.
Елена, красота ее и добродетель —
Сюжет, которым так утешен был Гомер!
* * *
Я возлиянье всем богам творил, как жрец,
Один в лесной тиши, и замер, восхищенный
Тобой, кристальный ключ, Елене посвященный,
Чье имя на сосне запечатлел резец.
Но белорунные стада своих овец
Не приводи, пастух, под сень сосны зеленой,
Где светлая волна вспоила анемоны,
Душистый тмин расцвел и розовый чабрец.
Прохожий у ручья найдет приют, быть может,
И песнь еще одну он в честь Елены сложит.
Но если путник,— будь он молод или стар, —
К прозрачному ключу склонясь, воды напьется,
По жилам у него мгновенно разольется
Неугасимый жар, которым жил Ронсар.
* * *
Ты не влюблен, воды испив из родника,
Что посвятил поэт божественной Елене?
Тогда укромный грот среди зеленой сени
Найди в холме крутом и подремли слегка.
По шелковой траве росистого лужка
Задорно пропляши, без вялости и лени!
Но ждет святой Жермен почтительных молений.
Патрону вознеси их с ветхого мостка.
И девять раз обход вокруг дуплистой ивы
Свершив, ты ощутишь внезапно жар счастливый
В груди, где у тебя лежал осколок льда:
|
|
|
Амур, измазанный гигантов кровью красной,
Усердно отмывал в ручье свой торс прекрасный,
И пыл его страстей еще хранит вода!
ОДЫ
* * *
Пойдем, возлюбленная, взглянем
На эту розу, утром ранним
Расцветшую в саду моем.
Она, в пурпурный шелк одета,
Как ты, сияла в час рассвета
И вот уже увяла днем.
В лохмотьях пышного наряда —
О, как ей мало места надо!
Она мертва, твоя сестра.
Пощады нет, мольба напрасна,
Когда и то, что так прекрасно,
Не доживает до утра.
Отдай же молодость веселью, —
Пока зима не гонит в келью,
Пока ты вся еще в цвету,
Лови летящее мгновенье,—
Холодной вьюги дуновенье,
Как розу, губит красоту.
* * *
Эй, паж, поставь нам три стакана.
Налей их ледяным вином.
Мне скучно! Пусть приходит Жанна,
Под лютню спляшем и споем,
Чтобы гремел весельем дом.
Пусть Барб идет, забот не зная,
Волос копну скрутив узлом,
Как итальянка озорная.
Был день — и вот уже прошел он,
А завтра, завтра, старина...
Так пусть бокал мой будет полон,
Хочу упиться допьяна,
Мне только скука и страшна.
А Гиппократ — да врет он, право,
Я лишь тогда и мыслю здраво,
Когда я много пью вина.
ГАСТИНСКОМУ ЛЕСУ
Тебе, Гастин, в твоей тени
Пою хвалу вовеки, —
Так воспевали в оны дни
Лес Эриманфа греки.
И, благодарный, не таю
Пред новым поколеньем,
Что юность гордую мою
Поил ты вдохновеньем,
Давал приют любви моей
И утолял печали,
Что музы волею твоей
На зов мой отвечали.
Что, углубясь в живую сень,
Твоим овеян шумом,
Над книгой забывал я день,
Отдавшись тайным думам.
Да будешь вечно привлекать
Сердца своим нарядом,
Приют надежный предлагать
Сильванам и наядам.
Да посвятят тебе свой дар
Питомцы муз и лени,
Да святотатственный пожар
Твоей не тронет сени.
* * *
Природа каждому оружие дала:
Орлу — горбатый клюв и мощные крыла.
Быку — его рога, коню — его копыта,
У зайца — быстрый бег, гадюка ядовита,
Отравлен зуб ее. У рыбы — плавники,
И, наконец, у льва есть когти и клыки.
В мужчину мудрый ум она вселить умела,
Для женщин мудрости Природа не имела
И, исчерпав на нас могущество свое,
Дала им красоту— не меч и не копье.
Пред женской красотой мы все бессильны стали.
Она сильней богов, людей, огня и стали.
МОЕМУ РУЧЬЮ
Полдневным зноем утомленный,
Как я люблю, о мой ручей,
Припасть к твоей волне студеной,
Дышать прохладою твоей,
Покуда Август бережливый
Спешит собрать дары земли,
И под серпами стонут нивы,
И чья-то песнь плывет вдали.
Неистощимо свеж и молод,
Ты будешь божеством всегда
Тому, кто пьет твой бодрый холод,
Кто близ тебя пасет стада.
|
|
|
И в полночь на твои поляны,
Смутив весельем их покой,
Все так же нимфы и сильваны
Сбегутся резвою толпой.
Но пусть, ручей, и в дреме краткой
Твою не вспомню я струю,
Когда, истерзан лихорадкой,
Дыханье смерти узнаю.
ЖОАШЕНУ ДЮ БЕЛЛЕ
В огромном этом мире, где от века
Мы жить обречены,
Природой рождены Два племени — Богов и Человека.
У матери одной, с богами рядом,
Росли мы искони
И небеса одни
Пронизывали дерзновенным взглядом,
Нам разум гордый даровал величье,
Бессмертное подчас;
С богами есть у нас
Всего одно, но веское различье.
Не быть тебе, мой друг, счастливым вечно
И вечно молодым,
Мы таем, словно дым,
А жизнь богов светла и бесконечна.
* * *
Когда средь шума бытия
В Вандомуа скрываюсь я,
Бродя в смятении жестоком,
Тоской, раскаяньем томим,
Утесам жалуюсь глухим,
Лесам, пещерам и потокам.
Утес, ты в вечности возник,
Но твой недвижный, мертвый лик
Щадит тысячелетий ярость,
А молодость моя не ждет,
И каждый день, и каждый год,
Меня преображает старость.
О лес, ты с каждою зимой
Теряешь волос пышный свой,
Но год пройдет, весна вернется,
Вернется блеск твоей листвы,
А на моем челе — увы! —
Задорный локон не завьется.
Пещеры, я любил ваш кров,—
Тогда я духом был здоров,
Кипела бодрость в юном теле,
Теперь, окостенев, я стал
Недвижней камня ваших скал,
И силы в мышцах оскудели.
Поток, бежишь вперед, вперед,
Волна придет, волна уйдет,
Спешит без отдыха куда-то,
И я без отдыха весь век
И день и ночь стремлю свой бег
В страну, откуда нет возврата..
Судьбой мне краткий дан предел,
Но я б ни лесом не хотел,
Ни камнем вечным стать в пустыне, —
Остановив крылатый час,
Я б не любил, не помнил вас,
Из-за кого я старюсь ныне.
* * *
Прекрасной Флоре в дар — цветы,
Помоне — сладкие плоды,
Леса — дриадам и сатирам,
Кибеле — стройная сосна,
Наядам — зыбкая волна,
И шорох трепетный — Зефирам.
Церере — тучный колос нив,
Минерве — легкий лист олив,
Трава в апреле — юной Хлоре,
Лавр благородный — Фебу в дар,
Лишь Цитерее — томный жар
И сердца сладостное горе.
К БОЯРЫШНИКУ
Ты, боярышник, растешь
И цветешь,
Над протокою покоясь,
Машешь гибкою рукой
Над рекой.
Плющ оплел тебя по пояс.
Корни гибкие твои
Муравьи
Деловито обживают.
В твой дуплистый, полый ствол
Сотни пчел,
Залетая, рой свивают.
В зелени густой твоей
Соловей,
А за ним его подруга
Поселились, прижились,
Чтоб спастись
От любовного недуга.
Шелком выстлали свой дом
И руном
Под веселый гомон птичий.
Вот настал черед птенцам, —
Ну, а там
Быть птенцам моей добычей.
Ты, боярышник, расти
И цвети,
Ты живи и сердце радуй.
Под пилой, под топором,
В дождь и гром
Не склоняйся и не падай.
* * *
Я умираю, нет мне мира —
Ты говоришь, что только лира
Меня влечет, что я пою
Всегда одну любовь свою.
Ты прав, я признаю отныне:
Угодно так моей Богине —
Я нег не мыслю без тревог
И по-другому жить не смог.
Когда Любовь, огонь мятежный
Душой овладевает нежной,
Не избежать ее сетей,
Не удержать ее страстей.
Но ты, Пакье, дарами первый
Был щедро наделен Минервой,
Ты пылким духом награжден
И не для праздности рожден.
Пусть наших Королей деянья
И слава обретут сиянье
В твоем витийственном труде.
Честь Франции храни везде!
А мне оставь удел бесславный:
В веселье, в болтовне забавной,
У милой в ветреном плену
Жить, наживая седину.
* * *
Мне скоро праздному блуждать
В краю, где плещут реки ада, —
Что ж проку столь стихов создать,
Сколь сочинитель «Илиады»?
Стихом от тлена не спасусь,
Бесчувственная тень не скажет,
Тяжелый или легкий груз
На холм могильным камнем ляжет.
Хоть никаких сомнений нет,
Что плод усердия и рвенья
На десять или двадцать лет
Мне обеспечит восхваленья,
Но все хвалы поглотит вмиг,
О них сотрет воспоминанье
Любого пламени язык,
Разор любой военной брани.
Я лучше ль, чем Анакреон,
Я ль яростнее Симонида,
Велеречивей, чем Бион,
Иль сладкогласней Вакхилида?
Хоть их Эллада родила,
Хоть им служил язык высокий,
Великий труд сожгли дотла
Веков безжалостные сроки.
Но я-то, я — простой француз,
Слагатель виршей материнских,
Мне ль уповать, что вознесусь
В веках на крыльях исполинских?
Нет, Рюбампре, куда сытней
Прожить свой век купцом богатым
Иль, куш сорвавши покрупней.
Витийствовать перед Сенатом,
Чем славную стезю торить
В прислугах музы горемычной,
Которой голодом морить
Своих ревнителей привычно.
К МУЗЕ
Закончен труд, прочней и тверже стали,
Его ни год, чей быстр и легок шаг,
Ни алчность вод, ни яд, таимый в жале
Твоих друзей, стереть не властны в прах.
В тот день, когда всего живого враг
В последний раз сомкнет мои ресницы,
Ронсар не весь уйдет в могильный мрак,
Часть лучшая для жизни сохранится.
Всегда, всегда, отвергнув прах гробницы,
Летать живым над миром я готов
И славить дол, где жизнь моя продлится,
Где лавр венчал мой жребий для веков
За то, что слил я песни двух певцов
В мелодиях элефантинной лиры
И их привел в Вандом как земляков.
Ну, Муза, в путь — ввысь вознеси, к эфиру,
Победный клич, всему поведай миру
Про мой триумф — награду жизни всей,
Дай мне надеть бессмертия порфиру
И лаврами чело мое увей.
ПОСЛЕДНИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
СТАНСЫ
Я жизнь свою провел, распутывая нить,
Связавшую в одно здоровье и недуги:
Здоровье нынче к вам заглянет на досуге,
А завтра ни за что его не заманить.
К подагре я почти привык за долгий век:
Все жилы вытянув, она дробит мне кости,
Пытаясь доказать в своей неправой злости.
Что лишь страдания достоин человек.
Тот — молод, этот — стар, конец для всех един.
Но, бог мой, сколько он рождает опасений,
Нам юность дорога, как свежий цвет весенний,
И веет холодом от старческих седин.
Цветенье юности надолго сохрани:
Соблазны и вино у мудрых не в почете,
Напрасно не терзай ни разума, ни плоти,
И под конец тебя вознаградят они.
Что смертный человек? — тускнеющая тень,
Не вечны мы, пойми ты истину простую,
И если молодость растрачена впустую,
Увянет жизнь твоя, как роза в жаркий день.
* * *
Я высох до костей. К порогу тьмы и хлада
Я приближаюсь, глух, изглодан, черен, слаб,
И смерть уже меня не выпустит из лап.
Я страшен сам себе, как выходец из ада.
Поэзия лгала! Душа бы верить рада,
Но не спасут меня ни Феб, ни Эскулап.
Прощай, светило дня! Болящей плоти раб,
Иду в ужасный мир всеобщего распада.
Когда заходит друг, сквозь слезы смотрит он,
Как уничтожен я, во что я превращен.
Он что-то шепчет мне, лицо мое целуя,
Стараясь тихо снять слезу с моей щеки.
Друзья, любимые, прощайте, старики!
Я буду первый там, и место вам займу я.
* * *
Пора оставить дом и дерева в садах,
Всю утварь, что рука искусная круглила,
И смерть свою воспеть, как лебедь белокрылый
Плач погребальный взвил Меандра на брегах.
Конец. Я исчерпал свой жребий и зачах,
Но имя почестей всей жизнью заслужило,
Перо взлетит к звездам как новое светило
Прочь от соблазнов сих, чей блеск — обман и прах.
Блажен, кто не жил здесь; блаженней, кто вернется
В ничто, где прежде был; блаженней, кто вольется
В хор ангелов, что лик Исуса вечно зрит,
Оставив в прахе гнить пустой сосуд скудельный —
Пусть и судьба и рок свой суд вершат отдельно
От тела, ибо жизнь лишь дух и сохранит.
ЭЛЕГИЯ
Филиппу Депорту
Все к Смерти перейдет: творцы и их творенья.
Мы первые умрем, и наши озаренья
Поглотит навсегда времен бескрайний ток.
Таков закон Судьбы, неумолимый Рок.
Бессмертен только Бог. К могильному отверстью
Нисходит человек, чтоб искрошиться перстью,
А кто при этом он, мечтатель или тать, —
Могиле все равно, кому приютом стать.
Но суеверья нет глупее и капризней,
Чем полагать, что Смерть — причина новых жизней:
От века супротив стояли Жизнь и Смерть,
Как запад и восток, как небеса и твердь.
Одна — не движется, другая — движет нами,
Энергия ее бушует в нас, как пламя,
Нас обязуя всех трудиться и страдать,
О сущем говорить, о будущем гадать.
Несчастны мертвецы. Душа их, что с рожденья
Движением жива, мертвеет без движенья;
Ведь счастие идет от благотворных дел,
А Смерть деяньям всем кладет один предел.
Хоть счастлива душа узреть сиянье Божье,
Взлететь на самый пик, не видимый с подножья,
Но человек не зря — живое существо,
Быть зрителем простым не радует его.
Отрада — лишь в труде, не различимом в пепле
Тех, кто для жизни сей от вечной тьмы ослепли,
Затем и царство их, юдоль теней Аид —
Вдали от городов, где эта жизнь кипит.
Творец и труд его — все сделается тленом,
Всех пожирает Смерть. Афины с Карфагеном,
И даже гордый Рим, вершины из вершин,
Точь-в-точь как их творцы, теперь лишь прах один.
Но греки говорят, что для унятья глада
Заглатывал Сатурн очередное чадо.
Божественное все ж прочнее, чем века,
А прочее за век умрет наверняка.
Нам вряд ли по трудам воздастся очень скоро,
И что теперь, дают — берите без зазора,
На вечность уповать — надежд глупее нет,
Они суть пар один и суета сует.
Гомер, пред кем была отверста преисподня,
Когда б Ахилла в ней смог лицезреть сегодня,
Его бы не узнал, как и мудрец Марон
Энея своего. Могилы хладный сон
Навеки истощит земные ощущенья,
Их сделав под землей простой добычей тленья.
Мы вроде тех волов, затиснутых в хомут,
Что за собою плуг уныло волокут,
Равнину под засев взрыхляя бороздами,
А кой им прок с того — не понимают сами;
Что сеют, все равно не попадает в рот,
А в ясли сыпят им лишь сорный обмолот.
Барашек молодой, чья шерстка знаменита,
С тебя ее сдерут весной, во время мыта,
Чтоб кто-нибудь другой носил твое руно.
А где он, твой барыш? — и поминать грешно...
Такая же судьба и наших сочинений:
Нам с них — что шерсти клок. Грядущих поколений
Они прихода ждут, чтоб те в урочный час
И пользу в них нашли, и усладили глаз,
Уважив похвалой наш скромный труд по праву.
Но лучше в тридцать лет свою увидеть славу
В ряду дневных светил, чем через тыщу лет,
Когда в подземной мгле истлеет твой скелет
И форма естества заменится другою.
Умерших ублажать нет смысла похвалою.
Ведь правду говорят, что средь земных утех
Признанье, может быть, сладчайшая из всех
Доступных нам, живым. Что мертвым делать с нею?
Но дело на земле — не лишняя затея,
Затем что тешит нас и радует сынов.
Они на похвалы немало тратят слов,
Деяния отцов превознося без меры;
Коль благостны дела и хороши примеры,
Они не обойдут молчаньем нас и впредь.
Ведь лучшее, что нам дозволено иметь,
Суть добродетели, любовь к ним в каждом шаге,
И благостно прожить, и умереть во благе.
Филипп, корпящий дни и ночи напролет
Над Аристотелем и с облачных высот
Глядящий на простор угодий неоглядный,
Тебе — мои стихи, чтоб твой рассудок жадный
От гроба уберечь и тщание твое
Добыть себе почет, презрев небытие.
У настоящего всецело я во власти,
И Принца, о Любовь, благодарю за счастье
Творить и завтрашним не омрачаться днем.
Грядущее — темно, а мы лишь раз живем.
ЭПИТАФИЯ
Здесь погребен Ронсар. Камен заставил он
Прийти во Францию, покинув Геликон.
За Фебом шествовал он с лирой дерзновенной,
Но одержала смерть победу над Каменой.
Жестокой участи он избежать не мог.
Земля покоит прах, а душу принял бог.
|
|
|
