Эпилог. 180 дней спустя. Мей Юи

Дней. Джин Линь

В Городе-крепости есть лишь три правила. Беги быстро. Никому не доверяй. Всегда носи при себе нож.

Прямо сейчас моя жизнь полностью зависит от первого.

Бежать, бежать, бежать.

Легкие горят огнем, цепляются за каждый вдох. Пот щиплет глаза. Мятые фантики, недокуренные сигареты. Мертвое животное (сейчас уже слишком трудно понять, какое именно). Ковер из стекла — разбитые пьяными людьми бутылки. Все это пролетает мимо меня.

Эти улицы — сплошной лабиринт. Они переплетаются друг с другом: узкие, переполненные светящимися вывесками и стенами, разрисованными граффити. У дверных проемов ухмыляются мужчины, огоньки их сигарет светятся в темноте, словно глаза каких-то чудовищ.

За мной, словно стая, гонится Куен со своими приспешниками: неистово, быстро, все вместе. Если бы они разделились и окружили меня, у них был бы шанс. Но я быстрее их всех, потому что меньше. Я могу проскользнуть в такие дыры, каких они отродясь не видели. И все потому, что я девочка. Но им об этом неизвестно. Никому об этом неизвестно. Быть девочкой в этом городе и не иметь ни крыши над головой, ни семьи — это приговор. Автоматический билет в один из множества борделей, выстроившихся вдоль улиц.

Парни позади меня не кричат. Мы все знаем, что так лучше. Кричать — значит привлекать к себе внимание. А внимание — это Братство. Единственные звуки, которые можно услышать в нашей погоне, — топот и тяжелое дыхание.

Мне знаком каждый закоулок, мимо которого я пробегаю. Это моя территория, западная часть Крепости. Мне прекрасно известно, в каком переулке я могу исчезнуть. Он скоро появится, осталось всего несколько шагов. Пробегаю мимо ресторана миссис Пак с его уютными запахами курицы, чеснока и лапши. Следом кабинет мистера Вонга, куда приходят люди, если нужно вырвать зуб. Потом забранный толстой металлической решеткой обменный магазин мистера Лама. На ступеньках сидит и сам мистер Лам. Пробегаю мимо. В его горле раздается рокочущий звук, когда я проношусь мимо, и в жестяной банке добавляется еще один плевок.

На противоположной стороне склонился над пенопластовой миской с лапшой с морепродуктами зоркий мальчишка. У меня урчит в желудке, и я думаю о том, насколько легко будет вырвать тарелку у парня из рук. Но продолжаю бежать.

Не могу позволить себе остановиться. Даже ради еды.

Я настолько задумалась о лапше, что едва не упустила свой переулок. Поворот такой резкий, что я чуть не ломаю лодыжки. Но продолжаю бежать, протискиваясь боком в щель между этих двух чудовищных зданий. Бетонные стены вжимаются мне в грудь и царапают спину. Если я и дальше буду так же часто дышать, то больше не пролезу.

Протискиваюсь дальше, не обращая внимания на то, как грубые стены царапают кожу на локтях. В оставшемся пространстве, боясь быть раздавленными моими ногами, туда-сюда снуют тараканы и крысы. Мрачный звук тяжелых шагов эхом отражается от стен, пульсирует у меня в ушах. Куен и его банда уличных мальчишек пробежали мимо меня. Пока.

Опускаю взгляд на ботинки, которые держу в руке. Крепкая кожа, твердая подошва. Отличная находка. Стоят той минуты паники, которую я пережила. Даже господин Чоу (сапожник из западной части города, который вечно согнут над скамьей с гвоздями и кожей) не смог бы сделать лучше. Интересно, где же Куен их достал. Их, должно быть, сделали в Дальнем городе. Большинство хороших вещей именно оттуда.

До моего укрытия донеслись гневные крики, соединившиеся в череду проклятий. Я вздрогнула, и мусор под моими ногами зашуршал. Может, это люди Куена меня все-таки нашли?

В мой переулок, споткнувшись, вваливается девушка. Она тяжело дышит. По ее рукам и ногам из-за стекла и шершавых стен течет кровь. Из-под шелкового платья выпирают ребра. Оно синее, сверкающее и очень тонкое. Не из тех, что носят в городе.

Из моих легких пропадает весь воздух.

Это она?

Она поднимает глаза, и я вижу перед собой лицо, покрытое макияжем. Только глаза живые, настоящие. Они переполнены огнем, словно девушка готова к борьбе.

Кем бы она ни была, это не Мей Юи. Это не моя сестра, которую я все это время искала.

Я вжимаюсь еще дальше во тьму. Слишком поздно. Эта кукла меня видит. Ее губы размыкаются, словно она хочет заговорить со мной. Или укусить. Не знаю, что именно.

И никогда не узнаю.

Мужчины добрались до нее. Они как стервятники вцепились в ее платье, пытаясь вытянуть из переулка. Огонь в глазах девушки стал диким. Она выкрутилась так, что своими когтями вцепилась в лицо ближайшему из преследователей.

Мужчина отпрянул. На его щеке красуются четыре красные полоски. Он грязно ругается. Хватает девушку за одну из кос.

Она не кричит. Ее тело продолжает извиваться, биться, выкручиваться — отчаяние. Ее хватают руки четырех человек, но это битва не из легких. Они так заняты, пытаясь удержать ее, что не замечают меня, спрятавшуюся в глубине. Наблюдающую.

Все хватают ее за руки и ноги и крепко держат. Она брыкается, выворачивается и плюет им в лицо. Один из них бьет ее по голове, и девушка погружается в зловещую, какую-то неправильную тишину.

Поскольку она не шевелится, есть возможность рассмотреть ее мучителей. На всех четверых метка Братства. Черные рубашки. Оружие. Ювелирные украшения и татуировки, изображающие дракона. У одного он даже выведен красными чернилами на лице. Дракон ползет от его челюсти к волосам.

— Тупая шлюха! — кричит мужчина с расцарапанным лицом, глядя на тело девушки в бессознательном состоянии.

— Давайте вернем ее обратно, — говорит тот, у которого на лице татуировка. — Лонгвей ждет.

Только после того как они ее унесли, подметая улицу ее черными волосами, опадавшими под обмякшим телом, я поняла, что почти не дышу. Руки дрожат, все еще крепко сжимая ботинки.

Эта девушка. Огонь в ее глазах. Она могла бы быть мной. Моей сестрой. Одной из нас.

Дей

Я плохой человек.

Если людям нужны доказательства, я покажу свой шрам, расскажу, скольких убил.

Даже когда я был мальчишкой, неприятности притягивало ко мне, словно магнитом. Я громоподобно шагал по жизни, оставляя за собой след из сломанных вещей: вазы, носы, автомобили, сердца, мозговые клетки. Побочные эффекты распутной жизни.

Моя мать всегда пыталась наставить меня на правильный путь. Ее любимыми фразами были: "Ох, Дей Шинь, почему ты не можешь вести себя как твой брат?" и "Если ты и дальше так будешь себя вести, хорошей жены ты не найдешь!". Она постоянно это повторяла, стараясь чтобы ее щеки не покраснели, пока мой братец стоял за ее спиной, всем своим телом выражая "я же тебе говорил": руки скрещены на груди, нос вздернут, тонкие брови сведены вместе, словно у щенка. Я всегда говорил ему, что в один прекрасный момент его лицо таким навсегда и останется, если он не перестанет ябедничать. В зрелом возрасте его постигнет проклятье одной брови. Хотя это, казалось, его нисколько не останавливало.

Отец же выбрал тактику запугивания. Он всегда ставил портфель, ослаблял свой галстук и рассказывал об этом месте: Крепость Хак-Нам. Сборище самых темных человеческих компонентов: воры, шлюхи, убийцы, наркоманы — и все это на шести с половиной акрах. "Ад на земле". Так называл это место отец. Такое безжалостное, что и луч солнца туда не пробьется. Если я продолжу вести себя как сейчас, поговаривал отец, он сам меня туда и отвезет. Бросит меня в притоны наркоторговцев и воров, чтобы я получил свой собственный урок.

Отец очень старался меня напугать, но все его страшилки на меня с лучшей стороны никак не повлияли. Я все равно оказался здесь. Какая ирония. Но сейчас не до смеха, смех остался где-то в прошлой жизни. А с ним и сверкающие небоскребы с торговыми центрами и такси города Сенг Нгои.

Семьсот тридцать. Столько дней я заперт здесь.

Восемнадцать. Столько осталось, чтобы найти выход.

У меня есть план: рискованный, адски сложный план, но чтобы он сработал, мне нужен курьер. Очень быстрый.

Я еще не успел съесть и половину лапши, когда мимо моего крыльца проносится мальчишка. Вот он только что был здесь и его уже нет. Бежит быстрее, чем некоторые "звезды" в моей школе.

— Снова взялся за свое. — Мистер Лам сплевывает в банку. Его взгляд скользит по переулку и обратно. — Интересно, у кого стянул на этот раз. Половина магазинов на этой улице от него пострадала. Но с этими решетками никогда не связывается. Всегда только покупает.

Откладываю палочки, когда мимо пробегает банда Куена. Он во главе толпы. В глазах сосредоточенность и ярость. Некоторое время назад я выкинул его из своего списка курьеров. Он жесток, безжалостен и немного туповат. Такой мне не нужен.

Но тот парнишка может вполне подойти. Если я сумею его поймать.

Я ставлю недоеденную лапшу на ступеньки, натягиваю капюшон и следую за ними.

Банда Куена бегает еще некоторое время, прежде чем остановиться. Крутят головами по сторонам, глаза широко распахнуты, легкие горят огнем. Кого бы они не искали, они его потеряли.

Замедляю бег и встаю с другой стороны улицы. Никто из запыхавшихся парней меня не видит. Они слишком заняты тем, чтобы не попасться разъяренному Куену.

— Куда он делся? Куда он, черт побери, делся? — кричит бродяга и пинает пустую пивную банку. Та с легким стуком врезается в стену. По шлакоблоку разбегается тараканье семейство. При виде подобного меня мороз пробирает по коже. Забавно. После всего, через что я прошел здесь, после всего, что повидал, насекомые все еще меня беспокоят.

Куен тараканов не замечет. Он бушует: орет на мусор, стены и своих парней. Те отходят от него, каждый отчаянно пытается не стать козлом отпущения.

— Кто стоял на страже? — поворачивается к ним Куен.

Все молчат. Не могу их в этом винить. Бродяга сжимает кулаки, его руки трясутся.

— Кто стоял на этой долбаной страже?

— Ли, — отвечает мальчик рядом с поднятыми кулаками Куена. — Это был Ли.

Парень, о котором говорят, разводит рукам, мгновенно капитулируя:

— Прости, босс! Этого больше не повторится. Клянусь.

Главарь делает шаг вперед по направлению к трясущемуся Ли. Его кулаки сжаты и готовы к бою.

Засовываю руки глубже в карманы толстовки. Чувствую, что Ли сейчас будет плохо. Но недостаточно плохо, чтобы помогать. Я не могу себе позволить ввязываться в чужие разборки. Не сейчас, когда у меня осталось так мало времени, чтобы решить свои собственные проблемы.

Похоже, что Куен хочет ударить ребенка по лицу. Никто не пытается его остановить. Они съежились, наблюдают и ждут, пока кулак главаря поднимается на уровень носа Ли. И замирает.

— Кто это был? А? — спрашивает Куен. — Полагаю, у тебя было время его разглядеть.

— Да, да, да, — яростно кивает Ли. Прискорбно видеть это рвение и то, насколько Куен их всех запугал. Если бы они жили в нормальном мире (играли бы в футбол, пели в караоке с друзьями), у них был бы другой лидер. Больше с мозгами, нежели с мускулами.

Но это Крепость Хак-Нам. Здесь правят мускулы и страх. Выживает исключительно сильнейший.

— Это был Джин. Он и раньше крал у нас вещи. Брезент. Рубашку, — продолжал Ли. — Ты же знаешь, тот, который появился из Дальнего города пару лет назад. У которого есть кот...

— Мне нет дела до его чертова кота. Мне нужны мои ботинки! — огрызается Куен.

Его ботнки? Опускаю взгляд и понимаю, что парень босой. Из-за бега по грязным улицам, все его ступни покрыты кровью. Порезы от стекла и гравия. Возможно, даже и от использованных игл.

Не удивительно, что он так взбешен.

Ли прижимается прямой спиной к стене. Его лицо искажается, словно он вот-вот заплачет.

— Я верну ботинки. Обещаю!

— Сам об этом позабочусь!

Кулаки главаря приходят в движение. Звук удара в челюсть, громкий и ужасный. Куен продолжает бить, снова и снова, пока лицо Ли не становится таким же темным, как и его сальные волосы. Тяжело смотреть на подобное. Тяжелее, чем на насекомых.

Я могу это остановить. Могу достать оружие, и банда Куена ломанется врассыпную, словно тараканы. Мои пальцы дергаются от каждого удара, но я лишь глубже пихаю их в карманы.

Дети гибнут на улицах каждый день. Из-за голода, болезни или ножа. Я не могу спасти их всех. А если я не опущу взгляда, если не буду делать то, что должен в эти восемнадцать дней, я не смогу спасти себя самого.

Вот о чем я снова и снова твержу себе, глядя на окровавленное, в синяках, лицо ребенка.

Я плохой человек.

— Снимай ботинки, — рычит Куен, когда его кулаки, наконец, останавливаются.

Ли всхлипывает, лежа на земле.

— Пожалуйста...

— Снимай, пока я не выбил из тебя оставшееся дерьмо!

Пальцы Ли трясутся, пока он развязывает обувь, но ему удается их снять. Куен вырывает ботинки из его рук, натягивает на свои окровавленные ступни и начинает говорить со своей шайкой, завязывая шнурки.

— Кто-нибудь из вас, парни, знает, где обитает Джин?

Все, что он получил в ответ, — трясущиеся головы и пустые взгляды.

— Ка Минг, Хо Вей, я хочу, чтобы вы выяснили, где он спит. Не терпится вернуть свои ботинки. — Последняя фраза Куена больше походит на рычание.

Улица взрывается криками. Сначала я думаю, что это кричит Ли, но избитый, босой мальчишка удивлен так же, как и все остальные. Они смотрят вниз по улице, вытянув головы, словно сурикаты из любимой моим братом передачи о животных.

Вопли раздаются из того мета, где остывает моя лапша. Такое количество криков означает лишь одно — Братство.

Пора валить отсюда.

Банда Куена, вероятно, решила так же, потому что они судорожно пытаются отступить. Дальше от криков. Дальше от Ли. Дальше от меня.

— Пожалуйста, не оставляйте меня! — Ли протягивает руку, жалобно хныча.

— В лагерь не возвращайся. — Куен плюет на мальчишку, ставшего теперь изгоем, и уходит. Мне остается лишь гадать, что произойдет с избитым. Если он один из парней Куена, значит он либо сирота, либо у его родителей не было лишней миски риса. Дети, у которых есть крыша над головой и горячая еда, занимаются делами поважнее, не играют в игры на выживание. Без родителей, без обуви, с разбитым лицом, когда зима в самом разгаре... Конечно, она достаточно мягкая (как и всегда), но заморозки кусаются, особенно, если у тебя нет даже носков.

Шансы Ли не слишком высоки.

Ухожу, надвинув плотнее капюшон, так и не вытащив руки из карманов, пытаясь выглядеть как можно более незаметным. Сворачиваю в темноту переулка, по которому идут и мужчины из Братства. Девушка, которую они несут, вся в крови. Ее волосы распущены и волочатся по земле. На ней блестящее шелковое платье: она из борделя. Должно быть, попыталась сбежать. И, как я вижу, попытка не удалась.

Вонтоны подкатывают к горлу. Заставляю себя идти дальше в темные недра города, предоставляя девушку ее судьбе.

Я не в состоянии спасти всех.

Джин. Тот, у которого кот. Не слишком много для поисков среди тридцати трех тысяч человек, но мистер Лам, похоже, его узнал. Это моя первая зацепка. Я должен действовать быстро, найти его прежде шайки Куена. Он, вероятно, одиночка, а это означает, учитывая, что случилось с Ли, Джин умен. Умный и быстрый. К тому же он несколько лет живет на улице... что достаточно сложно сделать в Сенг Нгои, а еще сложнее в этом аду.

Именно тот, кто мне нужен. Еще один шаг к моему билету на волю.

Будем надеяться, что он готов сыграть эту роль.

Мей Юи

Выхода нет.

Это были первые слова, которые произнес хозяин борделя той ночью, когда Жнецы вытащили меня из своего грузовика... после бесконечных часов тряски в полной темноте. На мне все еще была ночная рубашка, которую я натянула через голову много дней назад. Тонкая, из хлопка, со множеством дыр. Некоторые девушки рядом со мной плакали. Я же... я не чувствовала ничего. Была кем-то другим. Не той, которую вытащили прямо из кровати. Я была не той, что стояла в первой линии и ждала, когда мужчина с фиолетовым шрамом на челюсти рассмотрит нас. Я была не Мей Юи.

Той ночью, когда хозяин дошел до меня, он остановился, разглядывая каждый уголок моего тела. Я чувствовала его ползающие по мне глаза, словно насекомые забрались в укромные места. Места, где им быть не положено.

— Ее, — сказал Жнецам хозяин.

Мы наблюдали за тем, как монеты переходят из рук в руки. Больше денег, чем я когда-либо видела за свою короткую жизнь дочери фермера, выращивающего рис. В десять раз больше, чем Жнецы заплатили за меня моему отцу.

— Выхода нет. Забудьте свой дом. Свою семью. — Голос хозяина был плоским, безжизненным. Таким же мертвым, как и его опиумные глаза. — Теперь вы принадлежите мне.

Я стараюсь не вспоминать эти слова, когда нас зовет мама-сан.

— Девушки.

Я сижу на кровати. По моим венам струится страх, смотрю на остальных. Нуо на полу в изножье кровати, вышивка выпала из рук. Вень Ки сидит на коврике, а Инь Юй стоит на коленях позади нее, заплетая в косичку шелковистые темные волосы самой младшей из нас. Инь Юй единственная, кто не замирает, когда слышит голос мама-сан. Ее пальцы продолжают двигаться, заправляя в косу прядь за прядью.

Рот Вень Ки все еще открыт. Ее оборвали на полуфразе одного из ее бесконечных и потрясающих рассказов про море. Пытаюсь представить волны, когда в двери появляется мама-сан.

Смотритель над нами. Та, кто кормит и одевает нас. Та, кто зовет доктора, когда мы болеем. Та, кто присматривает за борделем и распределяет посетителей по нашим кроватям. Некоторые девочки думают, что когда-то ее привезли сюда так же, как и нас: в одном из грузовиков Жнецов. Это случилось, должно быть, много лет назад, когда ее кожа еще была гладкой, а спина прямой.

Сейчас она уже не выглядит молодой. Все ее лицо сморщено, глаза где-то далеко.

— Девушки, с вами хочет поговорить хозяин. Немедленно. Он закрыл зал. — Мама-сан удаляется так же стремительно, как и появилась, чтобы позвать девушек и из других комнат.

— Они ее поймали. — У Вень Ки, самой младшей и маленькой из нас, голос, словно у птички: порхающий и неокрепший.

Инь Юй так сильно тянет ее за волосы, что девушка взвизгивает.

— Никто из вас и слова не проронит. Если хозяин и мама-сан узнают, что нам было известно о планах Синь... хорошо это не закончится. — Она смотрит на меня, словно ждет слов поддержки.

— Мы ничего не скажем. — Я пытаюсь говорить, как должно семнадцатилетней, но правда в том, что чувствую я себя так же, как и они. Меня трясет, я белее рисовой лапши.

Не понимаю, почему я так испугана. Я знала, что произойдет. Все мы знали. Потому и пытались отговорить Синь.

Выхода нет. Выхода нет. Мы хором шептали ей слова хозяина, на то были десятки причин. Здесь у нее была одежда, еда, вода, друзья. А там? Что? Голод. Болезнь. Неумолимые улицы с волчьими зубами.

Но в конечном итоге ничто ее бы не остановило. Я увидела это много месяцев назад, в ее глазах появилась какая-то дикость, когда она начинала говорить о прошлой жизни. Она распространялась повсюду, выжигала ее изнутри. Всякий раз, заходя в мою комнату, она отодвигала алую занавеску и смотрела, смотрела, смотрела в окно — единственное во всем борделе. Она никогда не могла ничего держать внутри, как остальные. Иню Юи думает, это из-за того, что семья Синь не продавала ее. Они любили ее, кормили, учили читать, а потом умерли. И за ней в приют приехали Жнецы.

Синь лежит на полу прокуренного зала. Волосы растрепаны, рука выгнута под неестественным углом. Не уверена, в сознании она, да и жива ли вообще, пока один из хозяйских людей не встряхивает ее. Яркая кровь сверкает на ее руках и ногах. Кровь на лице стирает тепло щек и губ. Платье — красивый отрез небесно-голубого шелка с вышитыми на нем цветами вишни — все изорвано.

Все выстраиваются в линию, а хозяин нарезает бесконечные круги вокруг Синь. Когда он наконец останавливается, носки его гостиных тапочек направлены на нас.

Он не кричит, от чего его слова кажутся еще боле зловещими.

— Кто-нибудь из вас вообще знает, как это — жить там и бродяжничать? Работать как другие девушки?

Никто из нас не отвечает, хотя все мы знаем ответ. Его мама-сан вдалбливает в нас всякий раз, когда замечает в наших глазах пустоту. Его мы так старательно пытались вложить в голову Синь.

— Боль. Болезнь. Смерть. — Слова выходят из него, будто удар. Когда хозяин заканчивает, он подносит к губам трубку. Из ноздрей вылетает дым... напоминает мне алого дракона, вышитого на его же куртке. — Как вы думаете, что вы там будете делать, справитесь ли? Без моей защиты?

Ответ ему на самом деле и не нужен. Его вопрос — скорее тихий крик. Такой же, как задавал мне отец перед первым стаканом рисового вина. Прежде, чем взорваться.

— Я даю каждой из вас все, что ей может понадобиться. Даю вам лучшее. Все, что я прошу взамен, чтобы вы были приветливы с клиентами. Такая мелочь. Малюсенькая просьбочка.

Один тот факт, каким образом хозяин к нам обращается, леденит кровь. Нас всегда наказывает только мама-сан, шипя сквозь губы, она бьет наотмашь отточенным движением мозолистой руки. За те несколько раз, когда хозяин разговаривал с нами, он всегда напоминал, насколько нам живется лучше тех, кто работает в других местах. У нас есть собственные комнаты, шелковые платья, подносы для чая и ладана. Блюда на выбор. Куча разных красок, чтобы разрисовывать лица. У нас есть все, потому что мы избранные. Лучшие из лучших.

— И вот теперь Синь здесь... — Он произносит ее имя таким образом, что оно заползает мне под кожу. — Плюнула в лицо моей щедрости. Я подарил ей безопасность и возможность жить в роскоши, а она выбросила это все за ненадобностью. Она оскорбила меня. Мою честь. Мое имя.

Позади него садится Синь. У нее все еще идет кровь, ее трясет. Мужчины в черном тяжело дышат. Интересно, как далеко ей удалось убежать, прежде чем они ее поймали.

Хозяин щелкает пальцами. Все его четверо приспешников поднимают Синь на ноги. Она болтается в их руках, словно кукла.

— Если вы пренебрегаете моим гостеприимством, нарушаете правила, вы будете наказаны. Если вы хотите, чтобы к вам относились как к обычным проституткам, так тому и быть.

Он закатывает рукава. Фанг, мужчина с алой татуировкой на лице, передает ему что-то, чего я не вижу.

Но видит Синь и, увидев, кричит так громко, что ее крик способен разбудить всех собак. Девушка возвращается к жизни, пинается и пытается вырваться так сильно, что мужчинам приходится прилагать усилия, чтобы ее удержать.

Ее крики умудряются складываться в слова.

— Нет! Пожалуйста! Простите меня! Я не стану больше убегать!

Потом хозяин вытягивает руку, и я вижу, что вызвало у Синь такой ужас. Там, завернутый узкими, но пухлыми пальцами, лежит шприц. Он заполнен мутной коричневой жидкостью.

Другие девушки тоже его видят. Даже мама-сан, стоящая рядом со мной, напрягается. Нет никакой возможности понять, что внутри. Боль. Болезнь. Смерть.

Синь дерется и царапается, в ее крике уже не слышно слов. В конце концов, мужчины для нее слишком сильны.

Я не в силах смотреть на то, как железная игла входит в вену. Когда Синь замолкает (когда я, наконец, снова поднимаю на нее взгляд), иглы нет, а девушка лежит на полу, съежившись и вздрагивая. Из-за теней окружившей ее толпы кажется, что она сломана.

Хозяин сцепляет руки. Поворачивается к нам.

— Первая доза героина сильна. Во второй раз он действует слабее. Но он тебе необходим. Тебе нужно все больше и больше, пока он не становится единственным, в чем ты нуждаешься. Он становится для тебя всем.

Героин. Значит он хочет сделать из нашей умницы и красавицы Синь наркоманку. От этой мысли все внутри меня переворачивается: пусто и безнадежно.

— Вы все принадлежите мне. — Хозяин окидывает взглядом строй из радужных платьев. Улыбается. — Все. Попытаетесь сбежать, вот ваша участь.

Закрываю глаза, стараясь не смотреть на изломанную куклу, лежащую на полу. Пытаюсь прогнать из памяти слова хозяина, сказанные той давней ночью. Они тянутся сквозь время, связывают меня, словно путы: Выхода нет.

Джин Линь

Два года прошло. Два года с того дня, как Жнецы забрали мою сестру. Два года с того дня, как я отправилась следом за ней в Крепость. За это время я научилась, как стать призраком и как развить большинство своих чувств. Это единственный способ выжить здесь — стать кем-то другим, быть невидимкой.

Когда я была маленькой, я и так была незаметной. Между мной и моей старшей сестрой всего три года разницы, но Мей Юи была из тех, на кого непременно обращают внимание. У нее было круглое и ласковое лицо. Как луна. А гладкие прямые волосы были похожи на полночь.

Но в том, чтобы быть красоткой на рисовой ферме, нет ничего хорошего. Красота не поможет стоять по несколько часов в мутной воде, подставив спину палящему солнцу и обрезая ровные ряды растений. Я всегда была сильнее, чем Мей Юи. Знаю, что красивой никогда была: на ногах всегда жесткие мозоли, кожа темная, а нос слишком большой. Всякий раз, когда мать собирала мои волосы в пучок и отправляла к пруду мыться, в отражении я видела мальчишеское лицо.

Порой мне хотелось, чтобы так оно и было. Мальчишкам проще. Я была бы сильной, в состоянии успокоить отца, когда он из-за выпивки впадал в бешенство. Но большую часть времени мне очень хотелось, чтобы у меня был брат. Он работал бы на нескончаемых рисовых полях. Он давал бы отпор пьяному отцу.

Но в глубине души мне хотелось быть красивой. Такой же, как Мей Юи. Поэтому я всегда распускала волосы. Позволяла им падать свободно.

Волосы — это второе, что я потеряла после того, как отец продал Мей Юи Жнецам. Я слышала по рассказам, что девочке в городе не выжить. Нож был тупым. Стрижка получилась плохой, с невообразимыми углами, одна сторона длиннее другой. Я выглядела именно так, как мне и хотелось: полуголодный, чумазый уличный мальчишка.

Вот такой с тех пор я и была.

На локтях раны. К тому времени как я добираюсь до лагеря, они начинают болеть. Назад иду длинным путем, наворачивая несколько кругов по заплесневелым проходам, чтобы убедиться, что за мной никто не идет. Вскоре кровь засыхает, рана покрывается корочкой, но потом лопается и кровь сочится снова. Если я не наложу повязку, рана покраснеет и воспалится. Потребуется несколько недель, чтобы вылечиться.

Проскальзываю сквозь отверстие в свое крысиное убежище и оглядываю пожитки. Немного. Коробок с одной спичкой. Мокрая, наполовину исписанная рабочая тетрадь из рюкзака одного из учеников. Два апельсина и мангустин, украденные с какой-то святыни. Простынь, вся в плесени, мокрая от крысиной мочи. Один облезлый серый кот, который мурчит и мявкает. Делает все возможное, чтобы я не чувствовала себя совсем уж одинокой.

— Сегодня мне повезло, Кма. — Я ставлю ботинки на пол. Кот крадется через всю палатку. Трется усами об изношенную кожу и плюхается пушистым телом на шнурки.

Тянусь за простыней. Я должна это сделать. Вытаскиваю нож из туники и принимаюсь резать простынь на полоски. Стараюсь не обращать внимание на вонь и влажность ткани.

Мей Юи всегда накладывала мне повязки. Раньше. Она тепло смотрела на порезы, которые оставлял отец. С грустью смотрела. Ее пальцы были очень нежными, когда она оборачивала ткань. Ей приходилось столько раз использовать повязки, что они стали цвета ржавчины. Но всегда были чистыми. Перевязывала она хорошо. Заботилась обо мне.

Но теперь я одна. И мне гораздо сложнее делать перевязки самой. Использую зубы, борясь с рвотными позывами. Мей Юи пришла бы в ужас, что я использую грязную простынь, чтобы перевязать раны. Она была бы в ужасе просто от того, что я здесь.

Вопрос поиска Мей Юи никогда передо мной не стоял. Она все, что у меня было. Без нее у меня не было причин оставаться на ферме, терпеть побои отца и смотреть, как мать увядает, словно наши рисовые ростки.

Не знаю, почему вдруг решила, что найти сестру будет легко. Я просто даже ни о чем не думала, когда, запрыгнув на велосипед, помчалась за большим белым грузовиком. Не думала ни о чем, когда обрезала волосы. Или когда добралась до Дальнего города и принялась задавать вопросы на своем медленном деревенском наречии.

Теперь я понимаю, что была молодой и глупой, считая, что просто так зайду в это место и найду сестру.

Крепость занимает не такую уж и большую площадь, каких-то три-четыре рисовых поля, но недостаток восполняет высотой. Лачуги стоят друг на друге, будто корявые кирпичи, выложенные так высоко, что закрывают солнечный свет. Улицы, которые раньше были полны воздуха и света, сейчас оплетены множеством проводов. Порой я чувствую себя муравьем-трудягой, бегущим по этим темным извилистым тоннелям в бесконечном забеге. Всегда в поиске. Ничего не находящим.

Но пока я не отыщу ее, поисков не прекращу. А я ее найду.

Кма перестает обнюхивать свое новое спальное место в ботинках. Его желтые глаза направлены на вход в мое убежище. Уши торчат вверх. Шерстка вздыблена. Задерживаю дыхание, прислушиваясь к вечной песне Крепости: далеко урчит мотор; за тонкой стеной мать кричит на детей; где-то в переулке лают собаки; каждые пять минут над городом с ревом пролетает аэроплан.

Но есть еще один звук. Мягкий, но совсем близкий. Шаги.

Меня преследовали.

Пальцы плотнее оборачиваются вокруг ножа. Я подползаю к краю своего брезента, к горлу подступает страх. Бедра сводит судорогой, пока я жду. Прислушиваюсь. Рука с ножом становится белой, как рис, и дрожит.

Шаги замирают. Раздается хрипловатый, с нотками сомнения, голос:

— Есть кто?

Не Куен. Но это не значит, что я в безопасности. Эти улицы кишат ворами и пьяницами. Люди, которые зарежут тебя, не моргнув и глазом.

— Проваливай! — стараюсь, чтобы голос прозвучал как можно более гортанно. По-мужски. Угрожающе.

Через щель в брезенте я разглядываю пришельца. Мальчик, взрослый. Он прислоняется к стене, положив руки в карманы и согнув одну ногу в колене. Вода, которая постоянно стекает по городским стенам, впитывается в ткань его толстовки. Но он похоже этого не замечает.

Его взгляд направлен прямо на клапан моей палатки. Глаза отличаются от глаз большинства жителей Хак-Нам — они темно-карие. Но совершенно не похожи на глаза дикаря Куена. Или на невозмутимую глазурь пожилых женщин, что потрошат рыбу, сидя на корточках возле углей. День за днем.

Нет. У этого парня глаза, как у лисы. Зоркие. Сияющие. Умные. Ждущие чего-то очень, очень плохого.

Мне лучше оставаться настороже.

— Джин, так?

Мое имя. Он знает, как меня зовут. Этого достаточно, чтобы оскалиться. Приготовиться к схватке.

— Убирайся прочь. — Я поднимаю нож. Где-то вдалеке переключается светофор, отражаясь во взгляде юноши. Он даже не вздрогнул. — Последний раз предупреждаю!

— Я не причиню тебе вреда. — Парень отталкивается от стены. Вытаскивает руки из карманов. В них ничего нет.

Когда я останавливаюсь, мои зубы все еще оскалены. Снова его разглядываю. Черная толстовка. Джинсы такие новенькие, даже нигде не истерлись. Бледные и пустые, раскинутые широко, руки. Потом перевожу взгляд на его лицо с четко очерченными скулами. Плотно сжатые губы. Высокие дерзкие брови.

— Как ты меня нашел? — У меня ноют суставы, так сильно я сжимаю нож.

— Мистер Лам сказал, что ты обычно бываешь в этом секторе. Все, что мне оставалось, наблюдать. И следовать за своей аллергией. — Он, как по команде, чихает. Эту агонию не остановить. — Прилагается к суперсиле.

Мистер Лам. Вспоминаю этого старого лавочника. Жаба. Собирает свою слюну в баночку и охраняет магазин с изодранной мебелью и старой мелочью.

А потом мои мысли перетекают к другому. Воспоминания о морепродуктах и лапше. В моих глазах появляется та же резкость, что и в тех, которые смотрят на меня.

— Ты... парень с лапшой.

— Вообще-то меня зовут Дей, — говорит он. — Я хочу предложить тебе работу.

— Я работаю в одиночку, — спешно отвечаю я. Я все делаю одна: ем, сплю, бегаю, краду, разговариваю, плачу. Все из-за второго правила: никому не доверять. Такова цена, чтобы выжить.

— Я тоже. — Дей не двигается. Его взгляд замер на моем ноже. — Но этот нарко-забег несколько отличается. Для него нужны двое.

Я не понаслышке знакома с наркоторговлей. Я тоже в этом участвую, но для наркобаронов поменьше, тех, которые приторговывают за спиной Братства. И надеются, что этого никто не заметит. Они платят мне хлебными корками и всяким вещами. Но настоящие деньги крутятся внутри борделей. В поисках сестры я заглянула в лица многих девушек-наркоманок.

— Это для какого такого забега требуются двое? — интересуюсь я.

— Для Братства.

Наркотрафик для Братства Красного дракона. От одной только мысли все мое тело содрогается. Порхает, словно вот-вот умрет. Я многое слышала про эту банду и ее беспощадного главаря Лонгвея. Как он вырезал язык человеку, пойманному на лжи. Как высек на щеке того, кто обманул его, алый символ. Как застрелил одного из своих людей в голову, но только после того, как некоторое время наблюдал за тем, как слой за слоем с него сдирают плоть. Как он смеялся, когда все это проделывал.

— С каких это пор Братство привлекает к своим делам бродяг?

— Людей Лонгвея ловят каждый раз, когда они едут с наркотой в Сенг Нгои. Поэтому он использует уличных мальчишек. Один бежит, а второй сидит в борделе в качестве залога.

Залог. Одно из множества слов, с которыми мне пришлось сражаться, попав сюда. Я пыталась побороть свой деревенский говор. Много времени не заняло, чтобы понять, что оно означает тоже самое, что "заложник". Ждать, ждать, ждать с лезвием у горла. Ваша жизнь полностью зависит от ног другого.

— Ты отлично бегаешь, — говорит Дей. — Не многим удается удрать от Куена.

— Значит я бегу. А ты сидишь. Под лезвием ножа Лонгвея? — Мой собственный нож все еще висит в воздухе между нами.

— Ага. Плата хорошая. — Дей дергает подбородком в сторону моего брезента. — Похоже, деньги тебе не помешают.

Он прав. Хорошая плата означает, что я смогу потратить время на поиски сестры, а не еды и одежды. Но связываться с Братством, даже ради одного дела, это плохая идея.

Есть только одна причина, по которой я думаю над предложением. Лонгвей самый важный человек в Крепости, главарь Братства Красного дракона. Его бордель самый большой. В него невозможно попасть. Большинство его девушек обслуживают самых важных, могущественных и влиятельных людей Дальнего города. И это последний из больших борделей, где я еще не искала.

Это может быть моим единственным шансом. Найти Мей Юи.

— Не похоже, чтобы тебе была нужна работа. — Кончик моего ножа направлен на его белоснежные зубы. В его одежде нет ни единой дырочки. Даже от его позы пахнет деньгами. — Недостаточно все у тебя плохо, чтобы рисковать жизнью.

— Внешность бывает обманчива, — пожимает плечами Дей. — Так ты участвуешь или нет?

Мне следовало отказаться. Все это противоречит второму правилу. Не доверяй никому. Но если я скажу "нет", он уйдет. Найдет кого-нибудь другого. Я потеряю шанс найти сестру.

Хорошая плата не стоит того, чтобы рисковать своей жизнью. Или доверять незнакомцу.

Но Мей Юи стоит.

Брезент у моей ноги расползается. Из него высовывается серебристая голова Кма, его ядовито-желтые глаза упираются в Дея. Я тоже снова окидываю его взглядом. Никаких признаков Братства. Ни украшений. Ни татуировок. Только яркий шрам поднимается до самого предплечья. След от ножа. Слишком уродливый, чтобы его оставило какое-то другое оружие.

Дей перехватывает мой взгляд и одергивает рукав, пряча свою метку.

Кма подкрадывается к нему сзади и, словно шарф, оборачивается вокруг его ноги, становясь серой опушкой на великолепных джинсах. Его пушистый хвост поднят трубой: радостное приветствие. Нарезав пару кругов, Кма укладывается у ноги Дея, подобрав под себя лапы и мяукнув.

Если мой кот ему доверяет, то и я могу.

Пока могу.

Я киваю:

— Похоже, у тебя появился новый друг.

Дей неожиданно чихает так, словно раздается взрыв. На его лице с десяток плевков мистера Лама. Юноша вскидывает руки к лицу, но уже поздно. Если хоть что-то может сделать внешний вид бродяги менее устрашающим — полное лицо соплей.

Я опускаю нож:

— Когда бежать?

Юноша заканчивает вытирать лицо и засовывает руки обра<

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: