 |
Параллели в образной системе романа
|
|
|
|
Четко выверенная, рассчитанная, расчерченная система образов романа строится на параллелях.
Рубин – Сологдин – э ти герои – только кажущиеся антиподы.
Что их отличает?
Рубин западник, Сологдин (поначалу) – почвенник.
Рубин – еврей, Сологдин – российский дворянин.
Рубин – полиглот, Сологдин не признает никакого языка, кроме русского, очищенного от всех иноязычных элементов.
Рубин – убежденный марксист, Сологдин – убежденный противник любых проявлений социализма и марксизма.
Рубин – демократ, Сологдин – аристократ по рождению и убеждениям.
Но соединяет их, пожалуй, большее, чем разъединяет.
Оба они живут, ослепленные идеологией, – каждый своей.
Оба иронически относятся к контактам Нержина с дворником Спиридоном, называя их «хождением за сермяжной правдой» – никакой правды у дворников, крестьян и т.п. простонародья, с их точки зрения, нет и не может быть никогда. «Сами же Рубин и Сологдин, – пишет Солженицын, – не искали этой сермяжной правды, ибо обладали Абсолютной прозрачной истиной».
Следовательно, оба они осознают себя элитой, оба – «второэтажники».
Оба делают выбор хотя и разный, но схожий.
Рубин изобличает Володина, Сологдин создает проект «абсолютного шифратора». Оба остаются на «шарашке», чтобы и дальше их таланты были использованы для нужд режима.
Для Солженицына Рубин – хуже, чем Сологдин, потому что и для него самого ничего хуже марксизма и социализма нет.
Но параллели в этих фигурах очевидны, потому что Солженицын не просто антимарксист. Он отнюдь не «западник», как Сологдин. ОН не чурается «сермяжной» народной правды.
А самое главное, он вообще антиидеологичен, он против любой идеологии, порабощающей человека.
|
|
|
Поэтому полярные по идеологической позиции герои (Рубин и Сологдин) им уравнены нравственно их выбором.
Выбор Глеба Нержина
Не соглашаясь ни с позицией Рубина, ни с позицией Сологдина, alter ego Солженицына Глеб Нержин проходит к своему выбору через несколько искушений.
Одно из них – правда и бунт дворника Спиридона.
Этот человек в жизни своей испытал немыслимые страдания. Он и участвовал в деле безбожной власти, помогал ей, и пострадал от нее безмерно, и немецкий плен прошел, и в Гулаге после него оказался.
Нержин спрашивает его: «Это мыслимо разве – человеку на земле разобраться: кто прав? Кто виноват? Кто это может сказать?»
И Спиридон отвечает: «Да я тебе скажу! ВОЛКОДАВ – ПРАВ, ЛЮДОЕД НЕТ»
В этой пословице – отнюдь не евангельская, не христианская позиция. Но именно ее развивает всем своим творчеством, всем своим литературным, жизненным и общественным поведением Александр Солженицын, хотя и декларирует постоянно свое христианство, в том числе и в этом романе. «А почему нет?» – отвечает он на вопрос жены Нади на свидании, не стал ли он верить в Бога.
Но и он, и его герой Глеб Нержин не поддерживают самоубийственного, отчаянного выбора Спиридона.
На семью свою, ради которой он только и переносил все муки, на «мильён людей», но – заодно «с Отцом Усатым и всем их заведением» накликает тот американскую атомную бомбу: «А ну кидай! Рушь!».
Ради мести «людоеду» он согласен даже на такой исход.
Нержин это искушение не принимает.
Не принимает и другое – то, которое предлагает ему инженер Герасимович: заговор технической элиты. Создание своей бомбы, но направленной против Сталина и его бомбы. Военный переворот.
Каков же выбор Нержина?
Он отказывается от участия в деле поимки Володина. Отказывается работать на власть, отдать ей свой талант ученого.
Добровольно выбирает лагерь, уход из теплой и сытой, относительно свободной «шарашки» во мрак и холод лагерной зоны.
|
|
|
Но это не только нравственный выбор, это одновременно и выбор метода борьбы.
Этот метод – писательство. Такая ставка героя романа, конечно же, связана и с личной позицией автора, и с убеждением Солженицына в том, что только искусство в мире насилия может сказать истину.
Писательство, художество тоже может идти разными путями и соответственно иметь разную ценность.
В романе опять-таки математически рассчитанно противопоставлены три художника..
Один – писатель Галахов – приспособленец, отдавший свой талант на службу власти (прототипом его считают К.Симонова). Это пример «соцреалиста-ремесленника»
Другой – живописец Кондрашев-Иванов, в картинах, в творчестве своем идущий мимо реальности, мимо обыденности, не замечая, игнорируя ее, – к возвышенному, поднятому над действительностью и не имеющему с ней ничего общего идеалу. Он противопоставляет свою живопись казенному и лживому «соцреализму». Поэтому он романтик. Но ведь и соцреализм был не только «казенный». Были и такие его разновидности, которые получали название «поэтического», «крылатого», «романтического» «соцреализма». Довженко с его «Поэмой о море», Лавренев с «Сорок первым», Фадеев с «Молодой гвардией»… Нержин, может быть, поэтому и шутит, говоря Кондрашеву-Иванову: «Да вы же стопроцентный соцреалист, слушайте!»
И, наконец, сам Нержин, видящий свой путь в создании правдивого реалистического романа о революции и в другой миссии – правдивым писательским словом рассказать людям подлинную правду о России-Гулаге, о лагерях и «шарашках».
Вот суть его выбора:
«Пройдут годы, и все эти люди…, сейчас омраченные, негодующие, упавшие ли духом, клокочущие от ярости –
одни лягут в могилы,
другие смягчатся, отсыреют,
третьи все забудут, отрекутся, облегченно затопчут свое тюремное прошлое,
четвертые вывернут и даже скажут, что все это было разумно, а не безжалостно, -
и, может быть, никто из них не соберется напомнить сегодняшним палачам, что они делали с человеческим сердцем!
Но тем сильнее за всех за них Нержин чувствовал свой долг и свое призвание.
Он знал в себе дотошную способность никогда не сбиться, никогда не остыть, никогда не забыть.
|
|
|
СЛОВО РАЗРУШИТ БЕТОН».
Человеком, способным пройти сквозь все искушения, оказывается писатель. ОН сохранит и со временем пустит в ход самое сильное оружие – слово.
Нержин выбирает лагерь и для того, чтобы познать ГУЛАГ до конца, и потому, что там легче продолжить, как ему кажется, его тайное писательство.
|
|
|
