Закон, государство, империя

В тесной связи с изложенным до этого момента порядком идей находится то значение, которое как закон, так и государство имели в глазах человека традиции.

В принципе, в качестве предпосылки традиционного понятия закона следует указать трансцендентный реализм. Особенно в арийских формулировках понятие закона имеет сокровенную связь с истиной, реальностью и устойчивостью, присущих "тому, что есть" - в Ведах понятие r ta часто имеет то же значение, что и дхарма и используется для обозначения не просто порядка в мире, мира как порядка - kosmoV - но переходит на более высокий план, обозначая истину, право, реальность, тогда как его противоположность an r ta, означает ложное, несправедливое, нереальное. Мир закона и соответственно государства равнозначен миру истины и реальности в возвышенном смысле.

Естественным следствием этого становилось то, что для традиционного человека всякий разговор о законах и требование их соблюдения, если они имели чисто человеческое происхождение - индивидуальное или коллективное - представлялось чем-то совершенно неведомым и даже нелепым. Любой закон, объективно считающийся таковым, должен был иметь "божественный" характер: если его признавали таковым, тем самым, признавая и его происхождение из нечеловеческой традиции, то авторитет этого закона был непререкаем, он расценивался как нечто непоколебимое, непреклонное и неизменное, не допускающее обсуждения; любое нарушение закона представляло собой не столько преступление против общества, сколько, прежде всего, имело характер богохульства, святотатства - asebeia - действия, предопределяющего духовную судьбу самого виновника и тех, с кем он был социально связан. Вплоть до Средневековья мятеж против власти и имперского закона считали религиозной ересью, а мятежников - еретиками, врагами собственной природы, восставшими против закона самого своего естества. Тех, кто нарушал законы касты в том смысле, о котором речь пойдет чуть далее, в арийской Индии сострадательно называли павшими, теми, кто упал. Полезность такого закона в современном понимании, то есть как материальной общественной пользы, никогда не служила истинным критерием: конечно эта сторона также учитывалась, однако ее считали второстепенной или дополнительной. Кроме того, существует полезное и полезное, и понятие пользы, которое служит современному человеку последней инстанцией в материальном смысле, традиционно имело значение средства, которое оправдывалось служением более высокой цели. Но повторим, чтобы быть полезным в указанном смысле, требовалось, чтобы закон был чем-то большим, нежели простым и изменчивым порождением человеческой воли. Если его власть была установлена свыше, это удостоверяло его пользу и действенность: включая те случаи, когда опыт в самом грубом и непосредственном аспекте не подтверждал этого и даже с некоторой точки зрения опровергал его пользу, поскольку "сложны и неуловимы извивы Небесного Пути". Так в традиционном мире система законов и обрядов всегда имела отношение к божественным законодателям или к посредникам божественного, в которых в различных формах проявляет себя, в зависимости от данной земли и народа, "Владыка центра" в указанной функции "царя справедливости". И даже в последние времена, после введения принципа голосования, формально традиция частично сохранялась, так как решение народа не всегда считалось достаточным и для того, чтобы новые законы вошли в силу требовалось одобрение первосвященников и благословение богов.

Кроме того, поскольку законы и учреждения были даны свыше, то, как таковые, в рамках всякого подлинно традиционного устройства общества они были устремлены к миру горнему. Политическое, экономическое и социальное устройство, создаваемое во всем лишь для временной жизни, свойственно исключительно современному миру, то есть миру антитрадиционному. С точки зрения Традиции значение и конечная цель государства были в некотором роде трансцендентными, не ниже тех, на которые позднее притязала католическая Церковь на Западе: государство было явлением "сверхмира" и путем в "сверхмир". Само выражение государство status (от iotanai = стоять, если даже эмпирически оно возможно и ведет свое происхождение от той формы общественной жизни кочевых племен, которая складывалась у них на постоянной стоянке) тем не менее, может отражать и высшее значение, свойственное порядку, нацеленному на иерархическое соучастие в духовной "устойчивости", в противоположность временному, неустойчивому, изменчивому, хаотическому и партикуляристскому характеру, присущему натуралистическому существованию; то есть порядку, являющемуся практически действенным отражением мира бытия в мире становления, что подтверждают уже упомянутые ранее слова из ведического царского посвящения: "Незыблем весь мир живущих и столь же незыблем этот царь людей". Поэтому с традиционными империями и государствами нередко связывали символы "центральности" и "полярности", которые, как мы уже видели, связаны с архетипом царственности.

Так древняя китайская Империя носила имя "Серединной Империи", места, которому в древнейших нордических памятниках соответствует Мидгард, также имеющий значение центрального места, середины мира; точно также имперская солнечная столица инков называлась Cuzco, что, по всей видимости, переводится как "пуп" (в смысле центра) земли, то же значение можно найти в символическом названии Дельф, центра дорической цивилизации. Аналогичные ссылки можно с легкостью отыскать и во множестве других традиций, повествующих о древнем смысле государств и традиционных организаций. В общем уже в предыстории символизм "священных камней" отражает те же идеи, а поклонение камням порождено преимущественно фантазией современных исследователей. Омфалос, священный камень представляет собой не просто символическое изображение формы мира; его смысловое происхождение от греческого "пупок" ведет в частности - как уже было сказано - к идее "центра", "точки устойчивости", что связано в том числе с так называемой сакральной географией: так "священный камень", как предмет обряда, нередко и не случайно помещался в избранное место, являющееся центром традиции, связанной с определенным историческим циклом или народом, и, как правило, играл роль "небесной первоосновы", как то было с камнями, упавшими "с неба", то есть с метеоритами. В связи с этим можно вспомнить lapis niger (черный камень) древней римской традиции и the stone of the destiny, вещий камень, также имевший черный цвет в кельтско-британской традиции, который ценили за приписываемую ему способность указывать законных королей. Это тот же порядок идей, согласно которому у Вольфрама фон Эшенбаха Грааль, как таинственный "божественный камень", обладает властью выявлять тех, кто достоин носить королевский сан. Наконец, отсюда становится понятен смысл символического испытания, которое состояло в способности извлечь меч из камня (Тезей в Элладе, Зохраб (Sohrab) в Персии, король Артур в древней Британии и т.д.).

Учение о двух природах - основа традиционного мировоззрения - отражается в отношениях, которые, согласно традиции связывают государство и народ, demos. Идея, утверждающая, что государство берет свое начало в народе и в нем же имеет основу своей законности и смысла является типичным идеологическим извращением, свойственным современному миру, свидетельством регресса. То есть эта идея возвращает к натуралистическим социальным формам, лишенным духовного узаконения. Принятие подобной точки зрения неизбежно обуславливает дальнейший упадок, вплоть до коллективистского мира масс и абсолютной демократии, что естественно вытекает из самого закона регрессирующих каст. Согласно же традиционной концепции дело обстоит прямо противоположным образом. Государство представляет собой олимпийский и небесный принцип, тогда как народ воплощает подземный и "инфернальный" принцип, подобно тому, как "идея" и "форма" - nouV - относятся к "материи" и "природе" - ulh - или же подобно противостоянию светлого мужского, дифференцирующего, индивидуализирующего и оплодотворяющего мужского начала по отношению к неустойчивой, смешанной и темной женской субстанции. Это два полюса, между которыми существует внутреннее напряжение, каковое в традиционном мире снималось за счет определенного преображения и данного свыше порядка. Поэтому само понятие "естественного права" является чистой выдумкой, которую используют к своей выгоде антитрадиционные, подрывные силы. Нет "доброй" по самой себе природы, в которой были бы изначально в сложившемся виде заложены незыблемые принципы права, равноценного для каждого человека. Даже, если этническая субстанция возникает в некотором смысле как уже "сложившаяся природа", то есть как природа, в которой наличествуют некоторые простейшие формы порядка, тем не менее, эти самые формы - если только они не являются остатками и следами предшествующих влияний - не имеют духовного значения до тех пор, пока они не освящаются за счет своей причастности к высшему порядку в виде государства или подобной традиционной организации, основанной свыше. По сути своей субстанция демоса всегда демонична (в древнем, а не христианско-моральном понимании этого слова), она всегда нуждается в очищении, освобождении для того, чтобы стать силой и материей - dunamiV - традиционной политической системы, иначе говоря, дабы за пределами этого натуралистического субстрата все более становился явственным качественно дифференцированный и иерархический порядок.

В связи с этим, становится понятно, что первоосновой различия и иерархии традиционных каст было не политическое или экономическое, но именно духовное положение, что в своей совокупности составляло определенную систему, отражавшую степень причастности и соответствующую ступень в борьбе космоса против хаоса и его победы над последним. В индоарийской традиции, помимо деления на четыре основные касты, имелось и более общее и значимое деление, которое непосредственно приводит нас к доктрине двойной природы: это различие между арья или dvija и шудра - первые олицетворяют собой "знатных" и "дваждырожденных", образующих "божественный" элемент, daivja; остальные являются существами, принадлежащими природе и, следовательно, представляют собой смешанный субстрат иерархии, деградирующий по степени снижения традиционного формирующего влияния внутри высших каст, от "отцов семейства" вплоть до брахманов. Таков, строго говоря, изначальный смысл государства и закона в мире Традиции: а следовательно и значение сверхъестественного "формообразования", в том числе в тех областях, где вследствие неполного применения принципа или его последующей материализации и вырождения он не имеет четко выраженного характера.

Из этих предпосылок вытекает потенциальная связь между принципом государства и принципом универсальности: там, где существует влияние, направленное на устроение жизни за пределами природы, эмпирического и возможного существования, неизбежно возникают формы, которые в принципе более не связаны с частным. Измерение универсального в различных обществах и традиционных организациях может представлять различные аспекты, включая те, в которых это измерение выражено менее заметно, чем в других. Действительно "формообразование" всегда сталкивается с сопротивлением материи, которая вследствие своей ограниченности во времени и пространстве, действует как отчуждающее и разъединяющее начало в том, что касается конкретного исторического воплощения единого принципа, который, как таковой, превышает и предшествует своим манифестациям. Кроме того, в любой форме традиционной организации (независимо от ее местных особенностей, эмпирической исключительности, "самобытности" культов и институтов, которые ревностно оберегаются) скрыт более высокий принцип, который вступает в действие, когда данная организация возвышается до уровня и идеи Империи. Так существуют тайные узы влечения и родства между отдельными традиционными формациями и чем-то единым, неделимым и вечным, различные образы которого они представляют собой; и время от времени, эти узы влечения смыкаются, и подобно молнии вспыхивает то, что в каждой из них их превышает, и рождается таинственная сила откровения, обладающая высшим правом, которая неудержимо сметает все частные границы и достигает своей вершины в единстве высшего типа. Именно таковы имперские вершины мира Традиции. На уровне идеалов, традиционную идею закона и государства с имперской идеей связует единая линия.

Было показано, что различие между высшими кастами, как "дваждырожденными", и низшей кастой шудр для индоариев было равнозначно различию между "божественным" и "демоническим". В Иране, кроме того, с высшими кастами также соотносили эманации небесного огня, нисходящего на землю, а точнее говоря, на три различные "высоты": помимо "славы" -- хварено - высшей формы, сосредоточенной преимущественно в царях и жрецах, сверхъестественный огонь иерархически разделялся на другие касты, на воинов и патриархальных владык богатства - rathaestha и vastriaya-ishuyant - в двух других отдельных формах, и, наконец, достигал земель, населенных арийским племенем, тем самым "прославляя" их. Таким образом иранская традиция подходит непосредственно к метафизической концепции империи как реальности, по сути своей не связанной с временем и пространством. Ясно прослеживаются две возможности: с одной стороны, ashavan, чистый, "верный" на земле и благословенный на небесах - тот, кто здесь внизу, в своих владениях, увеличивает силу светлого начала: прежде всего, это владыки обряда и огня, обладающие незримой властью над темными влияниями; затем, воины, сражающиеся против дикарей и нечестивцев, наконец те, кто возделывает сухую и бесплодную землю, так как это тоже "воинская служба", ведь ставшая плодородной земля знаменует победу, усиливающую мистическую добродетель арийской земли. И против чистых - anashavan, нечистые, те, кто не имеет закона, не носит в себе светлого начала. Империя, как традиционное единство, управляемое "царем царей", знаменует здесь победу, одержанную светом над царством тьмы в их непрерывной схватке, которая завершается мифом о герое Caoshianc, вселенском владыке грядущего, победоносного и совершенного царства "мира". Наконец, похожая идея встречается и в легенде, согласно которой император Александр железной стеной преградил путь народам Гога и Магога, которые в данном случае олицетворяют "демонический" элемент, обузданный в традиционных иерархиях: однажды подобные люди преуспеют в захвате власти над землей, но будут окончательно разгромлены героем, в котором согласно средневековым сагам вновь воплотится тип вождей Священной Римской Империи. В нордической традиции схожую идею передают бастионы, ограждающие "серединное место" - Мидгард - от стихийных сил, которые должны пасть с наступлением "сумерек богов" - рагнёрека. С другой стороны уже упоминалась связь между вечностью и империей, отраженная в римской традиции, откуда следует трансцендентный, нечеловеческий характер, которого достигает здесь идея "царствования", поэтому языческая традиция приписывала самим богам величие города Орла и Топора (то есть Рима - прим. перев.). В этом заключается глубочайший смысл идеи, согласно которой "мир" не погибнет до тех пор, пока будет жива римская Империя: идея, которая прямо связана с функцией мистического спасения, которую приписывали империи, понимая "мир" не в физическом или политическом смысле, но как "космос", оплот порядка и устойчивости на пути сил хаоса и распада.

Тот же возврат Византии к имперской идее в связи с этим обретает особое значение ввиду того ярко выраженного богословско-эсхатологического духа, которым вдохновлялась эта идея. Здесь также Империя понимается как образ небесного царства, созданного по воле Бога и предопределенного Им. Земной владыка - basileuV autokratwr - являет собой образ Владыки вселенной; как таковой, он может быть только одним и второго такого нет. Он властвует как над временным царство, так и над духовным и его формальное право - универсально: оно распространяется и на те народы, которые в действительности имеют независимое правление, не подчиненное реальной имперской власти, правление, которое является "варварским" и "несправедливым", поскольку основано исключительно на натуралистических предпосылках. Его подданные являются "римлянами" - rwmaioi - уже не в этническом или чисто юридическом смысле, но, как люди, обладающие достоинством и данным свыше благословением, поскольку они живут в мире, который обеспечивается законом, отражающим божественный закон. Поэтому имперская вселенная объединяет в себе категорию "благоденствия", так же как и права в высшем смысле.

С тем же надисторическим содержанием - в смысле сверхъестественного универсального образования, созданного Провидением как средство против греха, необходимого, чтобы очистить павшую природы и указать людям путь к вечному блаженству - идея Империи вновь утвердилась в гиббелинском Средневековье, даже если она и оказалась частично парализованной как противодействием Церкви, так и самой эпохой, в которую уже утратили способность к пониманию и, тем более, к действенной реализации этого принципа в его высшем значении. Так, например, Данте выражает традиционно верную идею, отстаивая за Империей право того же сверхъестественного происхождения и целенаправленности, как те, которыми обладает Церковь, говоря об Императоре, как о том, кто "обладая всем, не может уже ничего больше желать", лишен алчности и поэтому может установить мир и справедливость, а также оградить деятельную жизнь людей, которые, после совершенного греха, не способны устоять перед соблазнами алчности, которые способна обуздать лишь верховная власть. Однако у него эти идеи редко выходят за узкие рамки материального, политического плана. Действительно "совершенные владения" Императора здесь несравнимы с теми внешними, которыми может обладают "кто бы то ни было, но это территориальные владения; алчность понимается здесь не как корень всякой не возрожденной и не отличимой от становления, натуралистической жизни, но как алчность князей, соперничающих за власть и богатство; наконец, "мир" понимается как просто "покой", как чистая предпосылка созерцательной жизни в аскетическо-христианском смысле, а не как "мир" в уже указанном нами ином порядке, к которому принадлежит имперская идея. Но пусть даже как отголосок традиция еще сохраняется. При Гогенштауфенах был ее последний проблеск. Затем на смену империям пришел "империализм" и не осталось ни одного государства, которое представляло бы собой нечто большее, чем временную, партикулярную, национальную и наконец социальную и плебейскую организацию.

Душа рыцарства (I)

Как уже говорилось, изначально не только для царского рода, но и для традиционной знати определяющим элементом был элемент духовный. Как и в первом случае, можно представить себе ситуацию, при которой он является не врождённым, но, напротив, приобретённым. В этом случае мы имеем дело с тем же различием, которое существует между инициацией и инвеститурой. Инвеституре на Западе соответствует возведение в рыцарский сан, то есть ритуальное посвящение, свойственное рыцарскому сословию; инициации - т.е. сокровенной, прямой и индивидуальной реализации собственной природы - соответствует героическое деяние в традиционном понимании, то есть священное деяние, соответствующее учению о "священной войне" и mors triumphalis [лат. - триумфальной смерти -ВВВ].

Об этой, второй возможности мы ещё поговорим отдельно. Здесь же речь пойдёт исключительно о духе и тайне средневекового рыцарства, представляющего собой образец первой возможности.

Прежде всего, следует отметить существовавшее на Западе различие между феодальной и рыцарской аристократией. Первая была связана с землёй и верностью - fides - конкретному князю. Между тем, рыцарство представляло собой надтерриториальную и наднациональную общность, члены которой, посвятившие себя воинскому служению, не имели родины и приносили клятву верности не конкретной личности, но, во-первых, особой этике, основополагающим ценностями коей были честь, правдивость, мужество и преданность (1), и, во-вторых, духовной власти универсального типа, каковой была власть Империи. Рыцарство и великие рыцарские ордена христианского мира по сути служили Империи, также как священничество и монашество - Церкви. Рыцарство не носило обязательно наследственного характера - рыцарем можно было стать. Для этого требовалось, чтобы претендент на рыцарское звание совершил определённые деяния, которые доказывали бы его героическое презрение к жизни и так называемую двойную верность (т. е. верность принципам истины и чести). В древнейших формах рыцарского посвящения рыцарь напрямую возводился в сан другим рыцарем, без участия священника, поскольку предполагалось, что непосредственно в самом рыцаре наличествует некая сила, - можно сказать "подобная флюиду (тонкому влиянию?)" - способная порождать новых рыцарей путём прямой передачи. Следы подобных ритуалов прослеживаются также в индоарийской традиции - "воины, посвящающие воинов" (2). Позднее возник особый религиозный обряд рыцарского посвящения (3).

Но это не всё. Можно указать на ещё один, более глубокий аспект европейского рыцарства. Начнём с того, что рыцари посвящали свои героические подвиги в том числе и женщине, и культ женщины в целом в европейском рыцарстве был развит настолько, что иногда обретал, казалось бы, абсурдные и даже болезненные формы, если воспринимать его буквально. Одним из самых распространённых сюжетов рыцарских легенд (дел в суде?) является принесение клятвы безоговорочной верности женщине и согласно замковой (орденской?) теологии не было никаких сомнений в том, что рыцарю, погибшему во имя своей "дамы", уготована та же участь блаженного бессмертия, что была обеспечена крестоносцу, павшему в битве за освобождение Храма Господня. По сути, верность Богу и верность женщине рассматривались как равноценные. Можно также отметить, что в соответствии с некоторыми обрядами "дама" новообращённого рыцаря должна была разоблачить его и препроводить его в купальню, чтобы он очистился перед посвящением в рыцарский сан (4). С другой стороны, герои довольно скабрезных приключений с участием "женщин", такие как Тристан и Ланселот, одновременно были рыцарями Короля Артура, посвятившими себя поискам Грааля, членами того же ордена "небесных рыцарей", к которым принадлежал гиперборейский "лебединый рыцарь".

На самом деле во всём этом зачастую был скрыт эзотерический смысл, не доступный ни судьям Инквизиции, ни простолюдинам, поскольку он был облачён в грубые одежды причудливых обычаев и любовных историй. Во многих случаях под "дамой" рыцаря подразумевалось то же, что и под "дамой", служившей предметом поклонения для членов известного гиббелинского общества "Верных Любви", что также имеет отношение к универсальному традиционному символизму. "Дама", которой рыцарь приносил клятву безоговорочной верности, которой он посвящал свой крестовый поход, "дама", принимающая участие в обряде очищения, которое было для рыцаря наградой и обеспечивало его бессмертие в случае гибели ради неё, более-менее отчётливо (осознанно?) воспринималась как олицетворение "Святой Мудрости", как воплощение "трансцендентной" или "божественной" женщины или преображающей духовной силы и вечной жизни. Сегодня появились исследования, посвящённые деятельности "Верных Любви", где этот аспект средневекового рыцарства получил документальное подтверждение (5). Кроме того этот сюжет встречается в известном традиционном корпусе мифов и саг, где "женщина" выступает именно в этой роли. От Гебы, воплощения вечной юности, ставшей супругой героя Геракла на Олимпе, от Идунн (чьё имя означает - обновление, омоложение) и Гуннлёд, хранительницы магического напитка Одрёрира, до Фрейи, богини света, которая является предметом постоянного и безуспешного вожделения "стихийных духов" [ётунов - ВВВ], и Сигрдривы-Брюнхильды, которую Вотан предназначает в земные супруги герою, которому удастся преодолеть огненную преграду (6); от женщины (дамы) "Земли Живых" и "Победоносного" (Boagad?), которая очаровывает галльского (гэльского?) героя Condal Cain, до египетских женщин, хранительницей "ключа жизни" и лотоса воскрешения (?) и ацтекской Teoyamiqui, сопровождающей павших героев к "Дому Солнца"; от "прекрасной и статной девы", проводящей души по небесному мосту Чинвад (7), до Ардви-Сура Анахита, "святой и могучей, ведущей своё происхождение от бога света", которую молят о даровании "славы, принадлежащей арийской расе и святому Заратустре", т.е. мудрости и победы (8); от "супруги" Гесера, тибетского героя, эманации "Долмы (?) Завоевательницы", титула имеющего отношение к двойственному значению санскритского слова шакти, которое означает как "супругу", так и "силу", до фраваши, женских божеств, одновременно (подобно валькириям) являющихся воплощением как трансцендентной части человеческой души, так и теми, кто "дарует победу тем, кто взывает к ним; благо тем, кто их любит, исцеленье - больным" (9) и т.д.; везде мы имеем дело с одним и тем же сюжетом. Он позволяет нам проникнуть в эзотерическую сторону определённой части рыцарской литературы, посвященной женщине и её культу. Индоарийская традиция гласит: "Поистине, не ради кшатры [в материальном смысле] дорога кшатра, но ради Атмана ["совершенно светлого и бессмертного" начала "Я"] дорога кшатра... Кшатра оставляет того, кто считает кшатру отличной от Атмана" (10). Именно эта идея лежит в основе указанного "женского культа" (дама) в средневековом рыцарстве. [кшатра=кшатрийское, т.е. воинское достоинство/качество - ВВВ].

Однако необходимо обратить внимание на то, что символизм "женщины" в отдельных случаях может приобретать отрицательное "гинекократическое" значение, о чём мы будем говорить более подробно в дальнейшем (см. часть II, гл. 6), отличное от того, каковым он обладал в рыцарской традиции, где он был связан с "духовным мужеством", о чём мы говорили ранее, рассматривая отношения между царём и жрецом. Постоянное, настойчивое использование женских образов, свойственное циклам героического типа, на самом деле, означает только одно √ даже перед лицом силы, способной озарить (просветить?) рыцаря или героя и вывести его на сверхчеловеческий уровень, образцовым поведением для него является активная и утверждающая позиция по отношению к женщине, каковая в любой нормальной культуре является естественной для настоящего мужчины. Именно эта "тайна" в более-менее скрытом (латентном, зашифрованном) виде скрыта в средневековой рыцарской литературе, что отчасти связано также с так называемыми "Судами Любви"; например, достаточно вспомнить, тот глубочайший смысл, который вкладывался в одну из наиболее часто обсуждаемых там тем относительно того, кому должна отдавать своё предпочтение "дама" - "монаху" или рыцарю (11). Точно также встречающиеся в некоторых рыцарских кодексах заявления о том, что рыцарь, выступающий в своём почти жреческом качестве или непосредственно как "небесный рыцарь", имеет право на всех чужих женщин, включая даже женщину своего суверена - естественно, если сумеет доказать, что он сильнее, - что само обладание "дамой" автоматически вытекает из его победы (12), имеют эзотерический аспект. Здесь можно сослаться на то, что мы уже говорили ранее, рассматривая легенду о царе Немейского леса (см. стр. (30) и сл.).

Здесь мы выходим на уровень реального жизненного опыта, так что не стоит думать, что речь идёт исключительно об абстрактных символах, никак не связанных с практикой. В частности, в другой нашей книге "Метафизика пола" мы уже касались тех случаев, когда "инициатическая женщина" или "тайная женщина" пробуждается в реальной женщине, а эрос, любовь, секс понимаются и используются в соответствии с их реальными возможностями к достижению трансцендентности, на которые указывают многие традиционные учения, что позволяет выделить их в качестве особого пути, ведущего к действенному снятию границ "Я" и достижению сопричастности к высшим формам бытия. На этом, пожалуй, можно остановиться.

Рассеянные материализованные осколки (редкие следы?) древнего символизма встречаются и в других случаях (?). Социальный престиж рыцарства, тесный союз между рыцарем и его конём, который доходит до того, что он поровну делит с ним опасности и славу и ритуально теряет свой статус (деградирует?), если позволяет выбить себя из седла, все эти моменты также выходят за рамки чисто материального аспекта и являются развитием (продолжением?) древнего символизма коня (13). Действительно, крылатый конь, возносящийся в небеса, которого в качества испытания должны оседлать божественные герои, фигурирует в известных мифах о Персее и Беллерофонте. Этот символизм ещё более прозрачен в платоновском мифе, где способность уладить конфликт между белым и чёрным конём, в котором душа выступает в качестве возничего, решает её посмертную судьбу (14); можно вспомнить также миф о Фаэтоне, которого привела к гибели ретивость его скакуна, стремящегося достичь Гелиоса. Конь, традиционно связанный также с Посейдоном, богом водной стихии, в частности, является символом стихийной силы жизни; а его связь с Марсом - другим конным богом классической античности √ делает его олицетворением той же силы, но уже в аспекте воинского начала. Это проясняет также смысл двух символических представлений, которые в данном контексте имеют особое значение. В первую очередь, речь идёт о некоторых классических представлениях, в соответствии с которыми "героизированная", то есть преображённая душа, изображается как всадник или в сопровождении коня (15). Во-вторых, речь идёт о так называемом Калки-аватаре, который, согласно индоарийской традиции в образе белого коня он станет олицетворением силы, должной положить конец "тёмному веку", уничтожив злодеев и, в частности, млечхов, каковые являются никем иными, как выродившимися и отлученными от сакрального (начала) воинами (16); вопреки ним, приход Калки-аватары приведёт к восстановлению изначальной духовности. Развитие этих символических сюжетов можно без труда проследить в римском мире, и от него как раз вплоть до рыцарского Средневековья.

С более относительной и исторической точек зрения элемент европейской рыцарской аристократии формально институтализировался (законодательно оформлялся?) ритуалом возведения в рыцарский сан, окончательно закрепившимся к XII в. После двойного семилетнего срока служения господину (?), который длился от семи до четырнадцати и от четырнадцати до двадцати одного года, за время которого кандидат должен был доказать свою лояльность (преданность), верность и отвагу, он проходил обряд посвящения, как правило совершаемый на Пасху или на Троицу (17), то есть в праздничные дни, прямо связанные с идеями воскрешения или "нисхождения Духа". Этому предшествовал период поста и покаяния, затем символического очищения в купальне, после которых - как пишет Реди - "для этих рыцарей" начиналась новая жизнь с новыми обычаями (этикой?)". За этим посвящением - или иногда после него - следовало "бдение с оружием" (?); посвящаемый проводил ночь в храме, стоя на ногах или на коленях, садиться хотя бы на мгновение было запрещено, моля Бога о помощи в обретении тех качеств, которых ему не доставало, чтобы стать полноценным рыцарем. Как бы то ни было, после ритуального омовения рыцарь, по примеру древних, посвящаемых в Таинства, надевал белые одежды, символизирующие обновление и очищение его естества (18), иногда к этому добавляли ещё два предмета одежды, один - чёрный, как напоминание о диссолюции (растворении?) смертной природы, и красный - в память о ждущих его подвигах, ради совершения которых он при необходимости должен быть готов пролить свою кровь (19). Наконец, священник (?) освящал оружие, положенное на алтарь, что служило окончанием ритуала, то есть считалось что неофит получил (?) определённое духовное влияние, должное поддерживать "новую жизнь" в рыцаре, возведенном в сан и ставшим членом универсального (вселенского) ордена (20). На Средневековье приходится расцвет литературы (?), в которой всё оружие и все предметы рыцарского облачения трактуются как символы духовных или этических качеств (достоинств), которые должны служить ему материальным напоминанием об этих добродетелях, связывая всякое совершенное им действие вовне с внутренним действием.

Мужчина и женщина

В вопросах пола, как и в других сферах, точка зрения Традиции основывается на соотнесении реальности и символа, действия и ритуала. На таком соотнесении основывалось понимание проблемы пола, на нем строились отношения между мужчиной и женщиной в любой нормальной цивилизации.

Согласно традиционному символизму, сверхъестественный, сверхприродный, спиритуальный принцип всегда рассматривался как "мужское начало", как "мужчина". Принцип природы, "естественного мира", соответствовал "женщине", "женскому началу". В терминах эллинской традиции, мужчина -- это "единое", to en. Такое "единое" "пребывает в самом себе", являясь при этом совершенным и самодостаточным. В терминах индуизма (санкхья), мужчина олицетворяет собой бесстрастный дух, пурушу, а женщина, шакти -- активную матрицу всех обусловленных внешним миром форм. Дальневосточная традиция выражает систему аналогичных взглядов в доктрине космической пары инь-ян, где мужское начало, ян, связывается с "добродетелью неба", а женское начало, инь -- с "добродетелью земли" ¹.

Если рассматривать эти два принципа, взятые отдельно друг от друга, то мы увидим, что они находятся в оппозиции друг к другу. Однако в рамках духовного созидательного действия, придающего форму (в аристотелевском смысле) пассивной материи, лежащего в основе мира Традиции и предопределяющего смысл фундаментальных конфликтов между разными расами и цивилизациями в процессе сакральной истории, мужское и женское начала становятся элементами синтеза, в котором они выполняют свои особые и строго различные функции. Во многих разновидностях мифа о "грехопадении" человечества подчеркивается идея, что это "грехопадение" тесно связано с ассимиляцией женского начала мужским вплоть до полного растворения в нем. Действительно, во всех случаях, когда подобное происходит, когда существо, имеющее, в согласии со своей внутренней природой, в самом себе причину своего бытия, поддается силам "влечения" и подпадает под воздействие закона, свойственного тем существам, которые, напротив, имеют причину своего бытия где-то вне их самих, правильнее всего было бы говорить именно о "грехопадении", об "упадке". Это соображение и предопределяет некоторое недоверие, которые высказывается относительно женщины и женского начала в различных традициях, где женщина рассматривается как источник "греха", нечистоты и зла, как соблазн и опасность для того, кто направляет свой путь в сферу сверхприродного, сверхъестественного.

Однако сценарию "грехопадения", неразрывно связанному с женщиной, можно противопоставить иную возможность -- возможность справедливых и позитивных отношений между полами. Это происходит в том случае, когда женское начало, которому во всех случаях свойственно искать свою причину вовне, привлекается не изменчивыми, преходящими и постоянно ускользающими объектами желаний, но твердой фиксированностью "мужского начала". В этом процессе существуют определенные пределы трансформации женского начала под воздействием мужского.