 |
Глава четырнадцатая Катастрофа
|
|
|
|
Бориса Гордеева — парня, который поймал неудачливого киллера Краснова — Андрей ждал, стоя в саду у жаровни и поворачивая лопаточкой крупные куски сочного мяса. Он был искренне благодарен парню, который просто так, безо всякой корысти, погнался за преступником и по сути рисковал собственной жизнью. Будь это настоящий киллер, а не Краснов, он прикончил бы Бориса, даже не задумываясь.
С досье, которое собрали на Гордеева люди Санича, Андрей уже ознакомился. В нем не было ничего экстраординарного. Двадцать три года. Высшего образования нет, отчислен со второго курса экономического факультета Плехановской академии за неуспеваемость и непосещение занятий. Учился по специальности «Оборудование предприятий торговли и общественного питания». Живет один, с родителями отношения напряженные, общаются редко. Сейчас работает курьером в службе доставки. Хобби — компьютеры. В общем, вполне обычный молодой человек.
— Андрей Львович, привезли Гордеева, — сказал неслышно подошедший телохранитель.
— Тьфу ты, напугал! — разозлился Гумилев. — Что ж вы подкрадываетесь так?! Хоть покашлял бы издали… И бросьте мне такие обороты — «привезли Гордеева». Звучит так, словно его в наручниках привезли и сейчас паяльник начнут ему в… э-э… короче, поработайте там над языком, а Гордеева давайте сюда.
Борис сегодня был не в своем мотоциклетном комбинезоне, а в пиджаке с коротковатыми рукавами, джинсах и белой рубашке. На лице еще оставались видны царапины от асфальта.
— Привет, — сказал Гумилев, снимая дымящееся мясо с решетки на блюдо. — Я — Гумилев Андрей Львович. Можешь звать меня просто Андрей Львович.
— А я — Гордеев Борис Степанович. Можете звать меня просто Борис, — сказал парень.
|
|
|
Они пожали друг другу руки, и Гумилев заметил:
— Я же сказал ребятам — в неформальной обстановке. Я вот в шортах, в футболке, а ты пиджак надел. Не передали, что ли?
— Да нет, они передали, но я подумал… В общем, мало ли что у вас считается неформальная обстановка. Может, формальная — это во фраке, а неформальная — в смокинге.
Андрей засмеялся.
— Так, мясо готово, — сказал он, беря блюдо, — идем-ка к столу. Пиджак сними, повесь вон на спинку или на сучок. Не в Георгиевском зале Кремля, в конце концов.
Стол был накрыт, обслугу Гумилев отослал, сказав, что управится сам. Борис церемониться не стал — шлепнул себе большой кусок мяса, навалил молодого печеного картофеля, овощей, маринованных огурчиков и боровичков, уцапал бутерброд с икрой и быстро его сжевал.
— Всегда любил икру, — мечтательно проговорил он. — Как там у Воннегута? Завтрак для чемпионов!
— Ты пить-то что будешь, чемпион?
— Могу водку. Могу вино или пиво.
— Значит, водку, — решил Гумилев. — Под жареное мясо нужно непременно водку. Всякие виски и коньяки — не из этой области.
Он достал из ведерка со льдом бутылку шотландской водки «Дива» и налил в высокие стаканчики. Сел, положил себе салата, поднял стаканчик:
— Ну, за знакомство.
Борис чокнулся, выпил, сказал: «Ничего водка» — и принялся жевать очередной бутерброд.
Гумилев дождался, пока парень подзакусит, налил еще и велел:
— Теперь рассказывай давай.
— Чего рассказывать? — не понял Борис, ловя вилкой ускользающий боровичок.
— Зачем за киллером погнался.
— А… Из корыстных побуждений, само собой. Вижу, взрывают какую-то шишку на «Мерседесе», киллер удирает, водит притом так себе… Я и подумал: а ну-ка догоню, если что, ценным подарком от ГУВД не отделаются.
— Хочешь попросить миллион? — поинтересовался Гумилев.
— За победу светлых сил, — сказал Борис, чокаясь. — Конечно, хочу. А вы, как человек честный, мне вряд ли откажете.
|
|
|
— С чего это ты взял, что я честный? Я олигарх. Капиталист.
— И что из того? Капиталисты тоже бывают честные. Не все же Березовские. Не думайте, я вам не льщу, Андрей Львович. Я про вас почитал тут в Интернете.
Гумилев не стал уточнять, что именно Борис прочел о нем в Интернете.
— А если я скажу, что за свои деньги нанял пойманному тобой киллеру адвоката? И пригласил его работать в моей компании, после того как закончится тюремный срок?
Гордеев недоверчиво посмотрел на Андрея, потом, видимо, решил, что тот не шутит.
— Тогда я скажу, что вы еще и очень странный человек. И уж если собственного киллера так обхаживаете, то мне явно обломится что-нибудь посерьезнее.
— Где мотоцикл взял? Машина серьезная, дорогая.
— Квартира бабушкина. Она мне ее отписала, я продал, купил попроще и поменьше, а на разницу — мотоцикл. Я же курьером работаю, а на мотоцикле очень удобно.
Гумилев знал все это из досье, но хотел проверить, не соврет ли парень. Не соврал.
— Ко мне работать пойдешь?
— Курьером?!
— Курьеров у меня хватает. Я пока говорю в принципе — пойдешь работать? Потому что миллиона я тебе не дам. Ни евро, ни долларов, ни рублей. Проешь, прогуляешь с девицами, еще разобьешься пьяный на своем «Кавасаки».
Борис положил вилку, внимательно глядя на Андрея.
— Это не в моих принципах — раздавать деньги. А вот взять тебя на хорошую, прилично оплачиваемую работу — могу. Кстати, киллер-то не чета тебе, уникальный специалист, получит диплом, поработает немного — цены ему не будет. А тебя, между прочим, из Плешки выперли. И на бабушкину квартиру ты себе купил мотоцикл, а не, скажем, вложил эти деньги в какое-то дело. Или хотя бы в банк положил. Мораль? Живешь одним днем. Таких знаешь сколько в Москве?
Гордеев молчал, катая пальцем по столу упавшую икринку.
— Поэтому решай насчет работы. Если нет — спасибо тебе за труды, сейчас выпьем еще, докушаем, поговорим о спорте — футбол любишь? — о кино, о политике, если угодно… И попрощаемся. Я тебе даже устрою возвращение в Плехановку, хотя сомневаюсь, что ты не вылетишь через год снова. Если скажешь «да», продолжим разговор уже предметно. Но халявы не будет, Борис.
|
|
|
Гордеев щелчком отправил икринку куда-то в глубину сада и спросил:
— Это ведь вы финансируете Арктическую экспедицию?
— Я. Хочешь в Арктику?
— Ага. Было бы интересно.
— Здоровье позволяет? Хронические болезни типа тонзиллита или бронхита есть? Э, да я сам себе противоречу — уже начинаю предметный разговор. Или так надо понимать, что ты согласен работать?
— Согласен, — улыбнулся Борис.
— Тогда поступим так. Я дам твои координаты Степану Бунину — это ответственный секретарь моего фонда «Новые рубежи». Он тебе разъяснит, что и как сделать, пройдешь медкомиссию — и вперед.
— О’кей. Платить-то хорошо будете?
— Какой же ты корыстный молодой человек, — засмеялся Гумилев, наливая еще водки. — Даже не спросил, кем придется работать, а сразу о размере вознаграждения.
— Как это кем? Полярником.
— Полы мыть умеешь? Нам вообще-то нужен кто-то типа юнги. Научных сотрудников в экспедиции хватает, да и какой из тебя научный сотрудник с твоим незаконченным образованием…
— Мыть полы?! Я даже у себя дома полы не мою! — возмутился Гордеев.
— А кто моет?
— Никто. Мне грязь не мешает.
— Значит, в экспедиции научишься. В жизни пригодится. Ладно, вроде бы с этим вопросом разобрались. Не переживай, если Бунин решит, что ты достоин большего — станешь вторым поваренком третьего помощника судового кока. Шучу, шучу… Ну, за покорение полюсов.
Они чокнулись.
— А теперь, — сказал Андрей, откинувшись на спинку кресла, — давай и в самом деле о футболе. Ты за кого болеешь?
…Марго редко оставалась на ночь в его спальне. А когда это случалось, она всегда вставала раньше Андрея и потихоньку уходила в свою комнату. Просыпался он всегда в одиночестве, чему одновременно был рад и не рад.
Гумилев не планировал посвящать посторонних в свои отношения. Судя по утренним побегам, не хотела этого делать и Маргарита. Нетрудно было догадаться, как воспримет общественность роман миллиардера, недавно потерявшего жену, и молодой красавицы-няни. Возможно, прислуга, постоянно живущая в доме, о чем-то уже догадывалась, но, дорожа хорошо оплачиваемой работой, не рисковала распускать сплетни. Однако Гумилев вовсе не был уверен в том, что не объявится еще одна кухарка Лариса… Даже распорядившись увеличить всем зарплату вдвое, он понимал, что до сих пор находится «под прицелом».
|
|
|
А сегодня все произошло иначе. Марго еще не проснулась, тогда как Андрея что-то разбудило в пять утра. Он лежал, глядя в потолок, и чувствовал себя абсолютно отдохнувшим. Марго спала у него на плече — Андрей ощущал ее легкое дыхание на своей груди. Заснуть он уже не мог, бесцельно валяться на кровати — тоже.
Гумилев пошевелился, пытаясь переложить девушку на подушку, и высвободить руку. Но сделать это, не потревожив Марго, не удалось. Девушка вздрогнула и, проснувшись, широко распахнула глаза.
У Андрея перехватило дыхание.
На него с недоумением смотрели разноцветные глаза. Левый — ярко-голубой, правый — изумрудно-зеленый. Такие глаза он видел только у загадочного индуса в Сингапуре. О таких глазах говорила колдунья Мавра, предупреждавшая, что ему встретится женщина с тайным лицом. Все это время Гумилев старался не думать о словах старушки, но теперь уже нельзя было сделать вид, что ничего не происходит.
Марго испуганно вскочила и заморгала. Рука потянулась к глазам, но коснулась щеки и замерла. Девушка поняла, что Андрей все заметил. Она растерянно смотрела на него, пытаясь прийти в себя после сна.
— Что все это значит, Марго? — спросил Гумилев.
— О чем ты?
— О твоих глазах.
Марго тяжело вздохнула, поднялась с кровати и накинула на плечи легкий халатик.
— Ты куда?
— В свою ванную.
— Может, все-таки объяснишь сначала?
Маргарита покачала головой и выскользнула за дверь. Гумилев быстро нашарил подаренные Марусей тапки-лягушки и поспешил следом, не желая прекращать разговор. Он догнал девушку у дверей ее комнаты, удержал за плечо.
— И все-таки?
— Прости, я просто не хотела, чтобы это ты видел. Я обычно ношу цветные линзы, чтобы скрыть это… это уродство.
— Уродство?
— Так получилось, что у меня глаза разного цвета, и я очень этого стесняюсь. Раньше, когда не было цветных линз, я все время ходила в темных очках.
— Но я не понимаю, зачем ты их прячешь? Что тут такого?
— Ты даже не представляешь, как тяжело жить с такими глазами! Все на тебя смотрят, задают вопросы… чувствуешь себя зверушкой в клетке. А в детстве вообще был кошмар — как меня только не дразнили! «У кого два разных глаза, тот противная зараза»… До сих пор помню…
— Ерунда какая, — поморщился Андрей. — И только поэтому ты всегда просыпалась раньше меня?
— Нет, просыпалась я для того, чтобы кто-то… ну… не застал нас вместе. Знаешь, всякое может случиться. Но сегодня ночью я потеряла у тебя в душе линзу, пришлось выбросить и другую… Собиралась встать пораньше, пойти к себе и взять новую пару, и вот — проспала…
|
|
|
Маргарита выглядела такой расстроенной, и Андрей нежно привлек девушку к себе, но та отстранилась:
— Идем в комнату, а то устроили тут в коридоре переговоры…
У себя Марго тут же отправилась в ванную и начала доставать из шкафчика в ванной футляр с линзами, но остановилась и удивленно посмотрела на Гумилева.
— Наоборот. Можно я попрошу тебя кое о чем?
— Попробуй.
Андрей забрал у нее из рук пластмассовую коробочку с цветными линзами и отставил ее в сторону.
— Не носи больше это. Я хочу, чтобы ты всегда ходила так. И хватит исчезать из моей спальни по утрам. Мне уже стало казаться, что все наши ночи мне просто снятся.
Гумилев огляделся — он впервые был в ванной Марго. Вокруг стояла масса баночек, упаковок и тюбиков. Ванная Евы, напротив, всегда была аскетична, из-за отсутствия всевозможной косметики было сложно догадаться, что это помещение принадлежит женщине. Андрей взял в руки золотистый флакончик, стоявший на виду.
— Автобронзант? — удивленно прочел он.
— Искусственный загар, — пояснила Марго, поспешно забирая у него флакон.
— Зачем он тебе? Ты и так смуглая.
— Вот потому-то я и смуглая, что пользуюсь этой штукой.
— Подожди… а какая ты на самом деле?
— У меня очень светлая кожа — она даже загару не поддается.
— Да, сегодня день открытий. И глаза у тебя не того цвета, и кожа… Что еще в тебе не настоящее? — Андрей говорил это шутливым тоном, но на ум вновь невольно приходили слова старушки Мавры о женщине с тайным лицом.
— Ну почему не настоящее? Женщины всегда украшают себя. Вот ногти у меня на самом деле не красные, — Марго засмеялась и выставила вперед руки с накрашенными ногтями.
Андрей поймал ее за запястья и поцеловал в раскрытые ладони.
— Прекращай эту маскировку. Я хочу видеть тебя настоящую, такую, какая ты есть.
Он взял с раковины футляр с линзами, занес руку над урной и выжидающе посмотрел на Марго. Ему показалось, что в ее глазах блеснули слезы. Секунду подумала — и со вздохом кивнула ему. Футляр полетел в корзину для бумаг. Флакон с автозагаром Марго решительно отправила вслед за линзами.
— Слушаюсь, мой господин! — девушка шутливо сложила на груди руки и поклонилась Андрею. — А ногти можно красить? А ресницы? А губы?
— Можно, так уж и быть. Только без фанатизма, — улыбаясь, Андрей обнял Марго, коснулся ее губ. — Хотя нет, помаду давай отменим. Она только мешает.
Левой рукой он плотнее прижал к себе девушку, а правой защелкнул замок на двери в ванную.
Спустя несколько часов Гумилев сидел в своем кабинете и читал истории про людей с разноцветными глазами. Вспомнил про «Мастера и Маргариту» Булгакова.
— Слушай, ты же у нас Маргарита! Как я сразу не догадался, что разноцветные глаза у тебя от Воланда! — Андрей не удержался и позвонил девушке, чтобы поделиться с ней своим открытием. В ответ получил обещание, что няня его заколдует, если он не перестанет шутить на эту тему.
Но Андрей не успокоился и скачал себе пару альбомов Дэвида Боуи — обладателя одного карего, другого серо-голубого глаза. И у певца, и еще у тысяч совершенно обыкновенных жителей планеты была гетерохромия — «различие в окраске радужных оболочек, вызванное избытком или недостатком пигмента меланина». Андрей выяснил, что разноцветные глаза можно и получить при рождении, и заработать во время травмы.
От просмотра картинок с разноглазыми кошками и собаками его отвлекло появление Арсения Ковалева.
— Вот, — сказал он, с гордостью кладя на стол флешку. — Первые записи Белки после операции. Все прошло успешно, даже лучше, чем мы надеялись!
— Ну, давай посмотрим.
Гумилев вставил флешку в порт, запустился проигрыватель. На экране крупным планом появилась черно-седая морда немецкой овчарки. Умные глаза смотрели прямо в кадр.
Затем камера отъехала, и стало видно, что тело собаки лишь отчасти покрыто шерстью. Большая его часть была из блестящего серебристого металла. Голова, шея и левое плечо овчарки переходили в металлическое туловище; только левая лапа была настоящей, все остальные сверкали холодным серебром. Лаборанты меж собой называли Белку «собакиборгом», и неудивительно — при виде ее тут же вспоминался старина Арни в «Терминаторе».
История Белки, впрочем, тоже была достойна кинематографа. Пока дурная мамаша болтала с подругой, ее трехлетний сын выбежал на дорогу, прямо под колеса грузовику. Мимо проходил мужчина с собакой. Овчарка увидела, что ребенку грозит опасность, рванула к нему. Мужик, конечно, не смог ее удержать и отпустил поводок. В итоге собака вытолкнула мальчика буквально из-под колес, но сама угодила под грузовик. Лапы, позвоночник — все оказалось переломанным, внутренние органы — практически в кашу…
Ветеринар решил усыплять собаку, потому что операции делать было бессмысленно. Но случилось так, что в это время одна из сотрудниц Гумилева, умница и красавица Оля Свешникова, принесла на прививку своего кота-британца. В коридоре она услышала рассказ убитого горем хозяина овчарки, пожалела смелую собаку, переговорила с врачом и попросила его поддержать жизненные функции пострадавшей до приезда лабораторной реанимационной машины — за определенную сумму, разумеется. Хозяину овчарки сказали, что она умерла.
И вот сейчас Белка пыталась встать, путаясь в своих нейропротезах. Выглядело это неуклюже, но Гумилев понимал, что первые шаги умной овчарки — это первые шаги к полноценной замене человеческих органов. Чтобы пациенты могли не просто опираться на искусственную ногу, но и полностью управлять ею, как настоящей конечностью. Все нервные окончания были соединены с электроникой и подавали нужные сигналы в мозг.
— Смотри, смотри! Встала! — Арсений азартно двинул Гумилеву локтем в бок.
Белка и в самом деле поднялась, наконец, на ноги. Постояла и, шатаясь, пошла вперед, к мисочке с едой. Подошла, осторожно опустила голову и начала есть, деликатно подхватывая зубами нежные мясные кубики.
— Пищеварительная система практически вся искусственная… — бормотал Ковалев. — Почки, сердце… Смотри, кушает! Кушает!
— А когда она к вечеру еще и покакает, ты скажешь, что пора регистрировать Институт бессмертия.
— И пора! — заявил Арсений, топорща бороду. — Ты столько лет собираешь все разработки в этой области — нанотехнологии, генная инженерия, клонирование… Пора, наконец, все это объединять!
— …И Россия станет лидером в области создания искусственного интеллекта и киберчеловека! — торжественно закончил Гумилев, словно с трибуны какого-нибудь съезда. — Пиши рекламные проспекты, Арсений. Озолотимся. Тебя директором назначим или Перельмана? Киньте монетку, что ли, чтобы не обидно было.
— Все бы тебе шутить, — сказал сердитый Арсений, продолжая наблюдать за завтраком Белки. — А время уходит. Думаешь, ты один такой умный?
— Честно? Думаю, один. Даже уверен! — Гумилев громко рассмеялся.
— Тьфу ты, пропасть! Опять ты за свое! — Ковалев, судя по всему, собрался разворчаться в своем духе, но тут у Андрея запищал телефон.
Свиридов.
— Включите телевизор, первый канал, — сказал он.
Гумилев схватил со стола пульт, нажал кнопку. На экране появилось изображение зала ожидания какого-то аэропорта, наполненного встревоженными людьми; многие плакали. Закадровый голос комментировал:
— …На борту лайнера Airbus 330 французской авиакомпании Air France, выполнявшего рейс по маршруту Рио-де-Жанейро — Париж, находились двести шестнадцать пассажиров, среди них восемь детей, а также двенадцать членов экипажа. Рейс номер 447 вылетел вечером в воскресенье и должен был приземлиться в аэропорту «Руасси-Шарль-де-Голль» в 11.10 по местному времени, но в назначенное время лайнер посадку не совершил. Никаких данных о судьбе людей пока не поступало, связи с лайнером нет уже несколько часов. В парижском аэропорту создан кризисный центр, открыта горячая линия. Президент Франции Николя Саркози призвал приложить все усилия, чтобы установить, что произошло с самолетом…
Гумилев вырубил звук. На экране люди в белых халатах выводили из зала рыдающую женщину.
— Я перезвоню, — сказал он молчавшему в трубке Свиридову. Бросил мобильник и повернулся к остолбеневшему Арсению.
— Это был наш лайнер?
— Судя по всему, наш.
— Самолетом управлял наш искусственный интеллект?
— Да. Но, может, лайнер еще объявится? Всякое случается… Не будем торопиться, Андрей…
— Нет, Арсений, это катастрофа, — перебил его Гумилев. — Катастрофа.
Впрочем, на самом деле он выразился значительно грубее.
Глава пятнадцатая Срыв
Андрей стоял у огромного панорамного окна своего рабочего кабинета. Ощущение безграничной свободы охватывало его всякий раз, когда он смотрел отсюда на Москву. Гумилев чувствовал себя властелином этого города. Да что там города — всей страны, всего мира. Кабинет напоминал ему рубку космического корабля, фантастического звездолета под названием «Земля». Рубку, в которой он был капитаном и мог управлять этим летящим через пространство и время кораблем с экипажем в несколько миллиардов человек.
При желании Андрей действительно мог заставить весь мир подчиняться своей воле. В корпорацию Гумилева входил медиахолдинг — десятки изданий, телевидение, радио, новостные интернет-порталы. Он мог внушить человечеству все что угодно, заставить его плясать под свою дудку. Мог, но никогда не делал этого, осознавая, какое опасное оружие — информация. Ему было достаточно знать, что это оружие находится в его руках. Одно это наполняло душу Гумилева уверенностью.
Правда, в экипаже звездолета имелся один человек, неподконтрольный капитану. Один человек, не дававший ему ощутить свое полное всевластие.
Ева.
Теперь, после исчезновения жены, Андрей стал сильнее. Признаться в этом было тяжело, но факт оставался фактом: пока Ева была рядом, она делала его слабым. Она единственная, кто не подчинялся ему безоговорочно, кто сопротивлялся и спорил и кому он не мог приказать, кого не мог заставить.
И вот Евы нет. С нею исчезло ощущение счастья, но пришло твердое понимание: больше никто не может противостоять ему.
Никто, кроме судьбы…
«Самолет французской авиакомпании Air France пропал с радаров… На борту Airbus 330… находились двести шестнадцать пассажиров, среди них восемь детей, и двенадцать членов экипажа…»
Гумилеву не нужно было ждать новых сообщений, чтобы убедиться: самолет разбился, сотни людей погибли. Интуиция подсказывала ему, что проблема в искусственном интеллекте. Судя по последним данным с новостных лент, лайнер попал в грозу. Гроза не относится к форс-мажорным обстоятельствам. С грозой искусственный интеллект должен был справиться — изменить курс, поменять эшелон, отвернуть в сторону. Словом, попытаться сделать все, чтобы спасти самолет и людей, летящих в нем.
Не спас.
Киберпилотов устанавливали на лайнеры пяти разных авиакомпаний в обстановке полной секретности. Руководство этих компаний согласилось на рискованный эксперимент, но по документам кардинальная модернизация самолетов проходила как «плановая проверка и обновление модулей информационно-технического контроля». В случае неудачи никто не хотел нести ответственность. Никто не хотел рисковать и подставлять свою голову.
Андрей отошел от окна, рухнул в кресло, включил телевизор. На экране возникло смуглое лицо президента Франции. Диктор бесстрастно сообщил: «Николя Саркози отметил, что шансы найти людей, летевших на авиалайнере Air France, очень малы».
Проклятье…
Выключить, выключить этот чертов экран! Гумилев ткнул кнопку на пульте и заметил, что у него дрожат руки.
— Вот это уже никуда не годится, — вслух сказал он и поразился, как глухо, отчужденно прозвучал его голос в тишине кабинета.
Оттолкнув кресло, он вскочил и принялся ходить от окна к стене — и обратно. Теперь кабинет уже не казался ему рубкой звездолета. Скорее он походил на клетку. Стеклянную клетку, в которой на уголовных процессах под прицелом множества глаз и объективов камер сидят преступники.
А он и есть преступник. Двести двадцать восемь жизней… И все они — на его совести? Нет, неправда! Он хотел помочь человечеству сделать рывок в будущее. Но суровая правда такова: двести двадцать восемь из них уже никогда не попадут в это будущее. Они навечно остались в прошлом, в небытие, где-то под холодными волнами Атлантического океана.
Он хотел людям добра. Всем людям, всем до единого. А получилось… Прогресс любой ценой. Любой? Даже такой? Нет! Хотя…
И из глубины сознания Андрея Гумилева выползла мысль, скользкая, как змея: «Цель оправдывает средства, ведь так?»
Андрей Гумилев никогда не извинялся. Никогда и ни перед кем. Окружающим он объяснял это тем, что не видит в извинениях рационального смысла. Естественно, он так же не нуждался и в чужих извинениях. Эмоции и сантименты имеют право на жизнь только на страницах женских романов и в мыльных операх. В жизни им не место.
Лет пятнадцать назад, еще будучи студентом, он случайно поймал на обмане или, говоря по-простому, на крысятничестве своего первого компаньона по первому же, копеечному бизнесу Кольку Комарова. Тот, пытаясь урвать больше, чем положено по договору с партнером, за спиной Андрея начал вести переговоры с конкурентами. И попался. Попался случайно. Впрочем, в жизни Комарова все, включая его появление на свет, было одной большой случайностью.
— Прости, Андрюха, — оправдывался Колька, нелепо улыбаясь. — Сам не знаю, как так вышло. Они предложили, я сразу не отказался, а дальше покатило — базар-вокзал…
— Простить? За что? — холодно пожал плечами в ответ на это сумбурное покаяние Гумилев.
Комаров снова улыбнулся, шаркнул ногой.
— Ну, это… За то, что хотел… обойти тебя.
— Кинуть, — уточнил Андрей.
— Ну, типа того… Как-то случайно получилось. Само собой.
— Нет, Николай. Ты сделал это осознанно. Ты прекрасно знал: если все получится, я окажусь вне игры. Ведь так?
— Андрюха, понимаешь… В общем, я раскаиваюсь. И прошу у тебя прощения, вот!
— Ты извиняешься только потому, что я тебя поймал за руку, — Гумилев был по-прежнему холоден. Он даже не взглянул на Комарова. — Если бы твоя афера удалась, ты бы сейчас праздновал победу, а не раскаивался.
Колька понял, что разговор пошел серьезный, стряхнул с себя дурашливую маску и заговорил другим тоном:
— Послушай, Гумилев, людям свойственно ошибаться! Если ты не научишься прощать, у тебя не останется друзей.
— Друзей? — усмехнулся Андрей. — Таких друзей — за хобот и в музей. И ты еще будешь учить меня, что я должен делать, а чего нет?
— Ты не так понял! Да, я накосячил, но я же извинился!
И тогда Андрей взял проштрафившегося компаньона за отвороты джинсовой куртки, прижал к стене и, глядя прямо в глаза, раздельно произнес:
— Извинения — это всего лишь слова. Они ничего не стоят. О людях я сужу по их делам, понял? Мы не можем сейчас бросить наше дело и разбежаться, слишком много сил и средств вложено. Но я теперь знаю: ты слишком любишь деньги в своем кармане и можешь ради них пойти на все, даже предать партнера. И относиться к тебе я буду соответственно. Все, точка.
Правота слов Гумилева насчет любви Комарова к деньгам подтвердилась спустя несколько месяцев, когда Колька попался на торговле травкой в университете. Ему светило отчисление и три года тюрьмы. Андрей имел возможность помочь партнеру избежать суда, мог вытащить — но не пошевелил даже пальцем. В итоге Комаров получил срок.
— Гумилев бросил своего компаньона, — шептались за спиной Андрея. Однокашники прямо обвинили его в бездействии:
— Люди должны помогать друг другу. Гнилой ты, Андрей. Сдал пацана ментам. Отомстил, да? За тот случай, да?
— У О’Генри есть хороший рассказ «Дороги, которые мы выбираем». Читали? Николай выбрал свою. Сам! — пожал в ответ плечами Гумилев. — Я никогда никому не мщу. Каждый человек сам себе и палач, и жертва.
В дальнейшем Андрей всегда придерживался такой линии поведения. Он старался быть бесстрастным. Холодным и рациональным. Именно эти качества Гумилев считал самыми важными в жизни. И еще он любил зеркала. Они были для него воплощением честности, потому что отражали то, что есть на самом деле.
Себя он в душе считал человеком-зеркалом, на зло отвечающим злом, а на добро — добром. Злопамятность, благодарность — это всего лишь чувства, зеркалу они ни к чему. На удар надо отвечать ударом, а не подставлять щеку. Такова жизнь.
Впрочем, эти его правила не работали, когда речь шла об отношениях с близкими и любимыми людьми.
Конечно, Андрей совершал ошибки. И не отказывался их признавать. Иной раз самокритика Гумилева была настолько безжалостной, что доходила до самоистязания. Одним из его любимых выражений было: «Каждый получает по заслугам».
Каждый — и он в том числе.
Но свои ошибки Андрей всегда исправлял. Или старался исправить. И никогда не уклонялся от ответственности. Но в его жизни еще не было ошибки ценой в двести двадцать восемь жизней…
Ужас — вот точное название того, что сейчас испытывал Гумилев. Его не сломало исчезновение Евы, не вывело из равновесия происшествие с прозрачными людьми, не испугало покушение.
Но катастрофа!
Казалось, он сам был пассажиром того лайнера, сам погиб вместе с остальными, и теперь его изломанное тело медленно погружалось в ледяную тьму Атлантики, а душа горела, выжигаемая изнутри дьявольским пламенем.
Гумилев больше не мог оставаться наедине с собой. Но и сбежать от себя он тоже не мог.
Он провел бессонную ночь наедине с бутылкой виски, а на утро следующего дня стало известно, что к северо-востоку от бразильского архипелага Фернанду-ди-Норонья обнаружен обломок самолета A-330. Еще через день министр обороны Бразилии заявил, что отыскать «черные ящики» пропавшего лайнера будет непросто: в районе падения А-330 глубины океана составляют несколько сот метров.
Арсений Ковалев, который, в отличие от Гумилева, не предавался самобичеванию, встретил это сообщение с воодушевлением:
— Андрей, это нам на руку! Не будет «черных ящиков» — никто не сможет нам ничего предъявить! К тому же кто знает, может, мы и правда не виноваты, и это просто ошибка пилота. В конце концов, самолеты падали и до установки нашего искусственного интеллекта.
Ответа он не получил. Гумилев полностью ушел в себя. Однако это не означало, что Андрей уклонялся от дел. Напротив, служба безопасности корпорации получила приказ провести полномасштабное внутреннее расследование с привлечением независимых экспертов. Он хотел убедиться сам и убедить других, что при разработке искусственного интеллекта не было допущено ошибок. Ковалев ничего не узнал об этом. Именно он руководил работами по проекту, и Гумилев не хотел, чтобы Арсений влиял на ход расследования.
Катастрофа вытеснила из сознания Андрея все: и бизнес, и семью. Он почти не виделся с дочерью, избегал встреч с Марго. Куда-то исчезли, испарились мысли о жене. Целыми днями Гумилев просиживал в своем кабинете, жадно выискивая в Сети новые подробности поисковой операции. Они не заставили себя ждать: спустя три дня в Атлантическом океане были найдены тела погибших, личные вещи пассажиров и множество обломков самолета.
Ковалев наконец де-факто узнал о расследовании и страшно возмутился, что его не поставили в известность.
— Вся документация и комплектующие переданы сторонним людям! — кричал он в трубку. — Андрей, что ты делаешь? Сор ни в коем случае нельзя выносить из избы!
— Эксперты получают каждый лишь часть документации и образцы микросхем. Я распорядился предоставить для анализа лишь части системы. Мне нужны результаты. Успокойся, Арсений. Успокойся — и не мешай. Иначе…
Не договорив, Гумилев отключился.
Как-то незаметно пролетел месяц. Корпорация Гумилева не получила никаких официальных обвинений. Air France прислала секретный протокол с результатами работы специальной комиссии. В документе сообщалось, что прямых доказательств ошибочных действий искусственного интеллекта не выявлено, поэтому «нецелесообразно демонтировать систему с других самолетов компании».
Тем не менее Андрей разослал всем пяти участвующим в проекте авиакомпаниям письма с настоятельной рекомендацией отключить блоки искусственного интеллекта, пока не будут получены результаты внутреннего расследования. Ковалев был против, но Андрей проигнорировал мнение приятеля. Проект был детищем Гумилева, и за все отвечал он один.
Ответы были предсказуемы: затрачено слишком много средств, причины аварии А-330 не установлены, так что мсье Гумилеву не стоит торопиться с выводами. По большому счету авиаперевозчики иносказательно и дипломатично повторили слова Ковалева: «Самолеты падали и до искусственного интеллекта, не надо суетиться».
…Последний день июня выдался пасмурным. Андрей с раннего утра сидел в кабинете, отключив все телефоны и компьютеры. Им владело какое-то странное отупение. Сердце сжималось от нехорошего предчувствия, и он ничего не мог с собой поделать.
С востока на город надвигалась тяжелая туча. Ослепительные молнии разрывали ее свинцовую плоть, и гром гулко бил по ушам, словно эхо близких взрывов. Потом пошел дождь. Гумилев некоторое время бездумно наблюдал, как капельки воды сбегают по стеклу, и вдруг, повинуясь внезапному порыву, включил телевизор.
На экране возникло изображение покрытых шапками пены волн. Они качали какой-то мусор, тряпки, оранжевые спасательные жилеты. Бегущая строка равнодушно сообщала: «Авиалайнер A-310 йеменской компании Yemenia Air, на борту которого находились сто пятьдесят три человека, потерпел крушение в Индийском океане, в нескольких километрах от побережья Коморских островов».
Yemenia Air входила в пятерку партнеров корпорации Гумилева. На ее самолетах стояла система управления с искусственным интеллектом. Андрей вскочил, отбросив кресло.
Сто пятьдесят три человека!
Впервые в жизни ему захотелось заплакать. Дело всей жизни рушилось, как карточный домик. Андрей, не попадая по кнопкам, набрал Ковалева.
— Немедленно распорядись о демонтаже всех систем исина! — заорал он в трубку. — В нем ошибка! Ошибка!!
— Андрей, не горячись, — чувствовалось, что Арсения напугал голос Гумилева, но говорить он старался спокойно. — Еще не известно, есть ли в этой аварии наша вина. Давай подождем результатов…
Швырнув телефон на стол — сил спорить не было, — Андрей включил компьютер, вывел на экран ленту новостей и прочитал: «Как сообщили йеменские власти, на месте крушения самолета Airbus-310 обнаружены тела погибших. Число найденных останков не уточняется».
У Гумилева потемнело в глазах. Закололо сердце, по спине побежала струйка пота. Сообщения медленно ползли по экрану: «На месте крушения лайнера «Йеменских авиалиний» спасателям удалось найти уцелевшего пассажира. Им оказался ребенок».
Судорожно вдохнув, Андрей вцепился руками в край стола. Выжил ребенок! Может быть, он не один? Может быть, все не так уж и страшно? Люди спаслись, люди живы! Они качаются на теплых волнах океана в своих жилетах, для них все уже позади, и сейчас опытные, сильные спасатели помогают им забираться в лодки, а на берегу уже приготовлены номера в лучших отелях, медики и психологи ждут…
Новая строчка, появившаяся на экране, разметала все мечтания Гумилева: «Единственным выжившим оказался пятилетний мальчик. Его имя и национальность уточняются».
Единственным… Мальчик. Пять лет. Чуть старше, чем Маруся. Выжил. А родители — он же не мог лететь один — погибли. Пять лет. Все забудется. Или… Или навечно впечатается в память, искалечив психику маленького человечка.
— Господи… — простонал Андрей. — Господи…
Он никогда не верил в Бога, но сейчас, находясь на краю безумия, сам не заметил, как обратился к нему.
Обратился потому, что больше взывать было просто не к кому…
«По уточненным данным, выжившим пассажиром злополучного рейса является четырнадцатилетняя французская девушка по имени Байя Бакари, а не пятилетний мальчик, как сообщалось ранее».
«Значит, мальчик погиб, — подумал Андрей. — Чертовы репортеры! Не могут отличить девочку-подростка от маленького мальчика!»
И тут копившееся неделями нервное напряжение прорвалось наружу. В голове словно вспыхнула одна из тех молний, что освещали небо над Москвой. Андрей зарычал, захлопнул ноутбук, изо всех сил рванул серебристый корпус, с мясом выдрав сетевой шнур.
Размахнувшись, он бросил компьютер в окно. Пуленепробиваемое стекло загудело, как погребальный колокол.
Андрею казалось, что он сходит с ума.
В кабинет вбежала перепуганная секретарша, за ее спиной виднелись лица охранников.
— Андрей Львович, что-то случилось? Мы слышали шум…
— Случилось?! — повернувшись, Гумилев уставился на нее безумными глазами. — Ничего не случилось! Просто сегодня погибли сто пятьдесят два человека. Могло быть больше, но одна девочка выжила. Подумаешь, рутина! А месяц назад — тоже рутина! — погибли двести двадцать восемь человек. Сколько это всего? Сколько?!
Он сорвался на крик, сжал голову руками. Кабинет кружился перед глазами, все плыло. Кое-как добравшись до дивана, Андрей тяжело опустился на него.
— Сто пятьдесят два плюс двести двадцать восемь… — растерянно пробормотала секретарш<
|
|
|
