Пересмотр основных понятий

I. ЛОКАЛЬНЫЕ ПОРАЖЕНИЯ МОЗГА И ОСНОВНЫЕ ПРИНЦИПЫ ЛОКАЛИЗАЦИИ ФУНКЦИЙ

РАННИЕ РЕШЕНИЯ

Попытки рассматривать психические процессы как функцию ограниченных участков мозга относятся к очень давнему времени. Еще в средние века философы и натуралисты считали возможным "локализовать" сложные "психические способности" в "трех мозговых желудочках", а в самом начале XIX в. известный анатом Ф. Галль, впервые описавший различия между серым и белым веществом головного мозга, высказал мысль, что сложные "способности" человека интимно связаны с отдельным, строго ограниченным участком мозга, который, разрастаясь, приводит к образованию выпуклостей соответственных мест черепа, так что наблюдение над последними позволяет определять индивидуальные различия в способностях человека. Френологические карты Ф. Галля были, однако, лишены каких-либо оснований проецировать в мозг так называемую психологию способностей и очень быстро были забыты.
На смену им пришли попытки выделить функциональные зоны мозговой коры на основе наблюдений над изменениями поведения человека, наступающими после ограниченных (локальных) поражений мозга.
Клинические наблюдения над следствиями таких поражений мозга начались давно. Уже достаточно рано было установлено, что поражение двигательной зоны коры ведет к параличу противоположных конечностей, поражение задне-центральной области коры - к выпадению чувствительности на противоположной стороне тела, поражение затылочной области мозга - к центральной слепоте. Однако рождение учения о нарушении психических процессов с полным основанием можно отнести к 1861 г., когда французский анатом П. Брока получил возможность описать мозг больного с грубым нарушением моторной (экспрессивной) речи и когда он смог установить, что в мозге этого больного разрушена задняя треть нижней лобной извилины. Через несколько лет дополнительные наблюдения позволили П. Брока уточнить эти данные и показать, что моторная речь связана с ограниченной областью головного мозга - задней третью нижней лобной извилины левого полушария.
Так как у всех наблюдавшихся им больных было сохранено как понимание речи, так и движение губ и языка, П. Брока получил достаточные основания для того, чтобы предположить, что задняя треть нижней лобной извилины левого полушария является "центром моторных образов слов" и что поражение этой области приводит к своеобразному выпадению экспрессивной речи, которое он сначала назвал афемией и лишь потом заменил это название на существующий ныне термин "афазия".
Открытие П. Брока имело двойной смысл. С одной стороны, впервые сложная психическая функция была "локализована" в определенном участке мозговой коры, причем эта локализация, в отличие от фантастических попыток Ф. Галля, носила клинически обоснованный характер. С другой стороны, это открытие впервые показало коренное отличие между функциями левого и правого полушария мозга, выделив левое полушарие (у правшей) как ведущее, связанное со сложнейшими речевыми функциями.
Потребовалось лишь одно десятилетие, чтобы плодотворность открытия П. Брока стала очевидной: в 1874 г. немецкий психиатр К. Вернике описал случаи, когда поражение другого участка (задней трети верхней височной извилины левого полушария) вызывало столь же четкую, но обратную картину: выпадение возможности понимать слышимую речь при относительной сохранности экспрессивной (моторной) речи. Продолжая путь, начатый П. Брока, К. Вернике высказал мысль, что задняя треть верхней височной извилины левого полушария является "центром сенсорных образов слова", или "центром понятия слова" (Wortbegriff).
Открытие того факта, что сложнейшие формы психической деятельности могут рассматриваться как функции ограниченных участков мозга, т.е. могут быть локализованы в ограниченных областях мозговой коры, так же как и элементарные функции (движения, чувствительность), вызвало небывалое оживление в неврологической науке, и невропатологи стали с огромной активностью собирать факты, которые показывали бы, что и другие сложные психические процессы также являются продуктом отдельных ограниченных участков мозговой коры.
В результате такого бурного интереса к прямой "локализации" функций в ограниченных зонах мозговой коры в течение очень короткого срока в коре головного мозга были "найдены" "центр понятий" (в нижнетеменной области левого полушария), "центр письма" (в задних отделах средней лобной извилины этого же полушария), а в дальнейшем - "центры счета", "центры чтения", "центры ориентировки в пространстве", равно как и аппараты связей между ними. В итоге к 80-м годам XIX в. были составлены "функциональные карты" мозговой коры, которые, как тогда казалось, разрешали вопрос о функциональном строении мозга как органа психической деятельности. Эта тенденция локализовать сложнейшие психические процессы в ограниченных участках мозга продолжалась и в дальнейшем - в течение более чем полувека в наблюдениях над очаговыми (локальными) поражениями ограниченных участков мозга, возникающими вследствие мозговых ранений или местных кровоизлияний. Были созданы новые гипотетические карты "локализации" функций в коре головного мозга, наиболее отчетливыми из которых были предложенные немецким психиатром К. Клейстом на основании обработки им огромного материала наблюдений над огнестрельными ранениями мозга в период первой мировой войны. В ограниченных участках мозговой коры были размещены такие "функции", как "схема тела", "понимание фраз", "конструктивные действия", "настроения" и даже "личное и общественное я". Все это принципиально лишь немногим отличалось от френологических карт Ф. Галля.
Попытки непосредственной локализации сложных психических функций в ограниченных участках мозга были настолько стойкими, что еще в 1946 г. известный американский невролог Р. Нильсен считал возможным описывать ограниченные участки, которые, по его мнению, были "центрами восприятия живых объектов" и отличались от других участков, где якобы локализовалось восприятие "неживых объектов".

КРИЗИС

Было бы, однако, неверно думать, что попытки непосредственной локализации сложных психических процессов в ограниченных участках мозга ("узкий локализационизм") надо считать генеральной линией развития неврологической мысли и что она не встречала естественного противодействия среди неврологов.
Уже П. Брока и следовавшие за ним ученые встретили серьезного оппонента в лице известного английского невролога X. Джексона, который высказал предположение, что к мозговой организации сложных форм психических процессов следует подходить скорее с позиций уровня их построения, чем с позиций их локализации в ограниченных участках мозга.
Эти положения не были, однако, в ту пору подхвачены и развиты, и лишь спустя полвека они снова всплыли в трудах некоторых неврологов первой половины XX в.: К. Монакова... К. Гольдштейна... Не отрицая очевидного факта, что элементарные физиологические функции (чувствительность кожная, зрение, слух, движение) обеспечиваются четко очерченными участками коры головного мозга, эти исследователи выразили справедливое сомнение в том, что принцип узкой локализации может быть приложим к мозговым механизмам сложных форм психической деятельности.
С полным основанием указывая на сложный характер психической деятельности человека и пытаясь найти его специфические черты в осмысленном характере поведения (К. Монаков) или "абстрактной установке" и "категориальном поведении" (К. Гольдштейн), эти авторы высказывали мысль, что сложные факты "семантики" или "категориального поведения" являются скорее результатом деятельности всего мозга, чем продуктом работы ограниченных участков мозговой коры. Однако сомнения в возможности узкой локализации сложных психических процессов приводили этих авторов либо к отрыву психических процессов от мозгового субстрата и к признанию их якобы особой "духовной природы"... либо к попытке показать, что "категориальное поведение" является наиболее высоким уровнем мозговой деятельности, зависящим в большей степени от массы вовлеченного в работу мозга, чем от участия определенных зон мозговой коры... Таким образом, справедливые сомнения в правомерности механистического подхода узких локализационистов приводили либо к оживлению дуалистических традиций признания духовной природы психических процессов, либо к оживлению тех идей о мозге как о недифференцированном целом и о решающей роли его массы в осуществлении психической деятельности, которые неоднократно всплывали на протяжении всей истории изучения мозга как органа психики …
Все это создавало необходимость искать новые пути, которые позволили бы выявить подлинные мозговые механизмы сложнейших форм психической деятельности человека, сохраняя при этом принципы исследования, оправдавшие себя при изучении элементарных форм физиологических процессов, но адекватные изучению сознательной деятельности человека, социально-исторической по происхождению и сложно опосредствованной по строению.
Такая задача требовала коренной перестройки основного понимания "функций", с одной стороны, и основных принципов их "локализации" - с другой.

ПЕРЕСМОТР ОСНОВНЫХ ПОНЯТИЙ

а) Пересмотр понятия "функция"
Исследователи, пытавшиеся рассмотреть вопрос о "локализации" элементарных функций в коре головного мозга, пользуясь как методом раздражения, так и методом выключения ограниченных участков мозга, понимали "функцию" как отправление той или иной ткани.
Такое понимание, несомненно, правомерно. Совершенно естественно считать, что выделение желчи есть функция печени, а выделение инсулина - функция поджелудочной железы. Правомерно рассматривать и восприятие света как функцию светочувствительных элементов сетчатки глаза и связанных с нею нейронов зрительной коры, а генерацию двигательных импульсов - как функцию пирамидных клеток Беца.
Однако такое определение не исчерпывает понятия функции. Когда мы говорим о функции пищеварения или функции дыхания, понимание их как отправления строго определенной ткани недостаточно. Для осуществления акта пищеварения требуется доведение пищи до желудка, переработка ее под влиянием желудочного сока, участие в этом секретов печени, поджелудочной железы, далее необходимо сокращение стенок желудка и кишечника, проталкивание усваиваемого вещества по пищевому тракту и, наконец, всасывание расщепленных элементов пищи стенками тонкого кишечника.
Аналогично обстоит дело с функцией дыхания. Для реализации конечной цели дыхания необходимо участие сложного мышечного аппарата (мышц диафрагмы, межреберных мышц, позволяющих расширять и сужать объем грудной клетки) и управление этими движениями, осуществляемое сложнейшей системой нервных приборов ствола мозга и вышележащих образований. Легко видеть, что весь этот процесс осуществляется целой функциональной системой, включающей многие звенья, расположенные на различных этапах секреторного, двигательного и нервного аппарата.
Такая "функциональная система" (термин, введенный и успешно разработанный П.К. Анохиным) отличается не только сложностью своего строения, но и подвижностью входящих в ее состав частей.
Так, если конечный результат (доведение кислорода до альвеол с последующим его всасыванием в кровь) остается во всех случаях одинаковым (инвариантным), то путь, по которому осуществляется эта задача, может варьировать: если основная группа работающих при дыхании мышц диафрагмы перестает действовать, в работу включаются межреберные мышцы, а если и они почему-либо страдают, включаются мышцы гортани, и воздух доходит до альвеол легкого иными путями. Наличие постоянной (инвариантной) задачи, осуществляемой меняющимися (вариативными) средствами, доводящими процесс до постоянного (инвариантного) результата, - одна из основных особенностей работы каждой "функциональной системы".
Другая ее особенность - сложный состав, сложный набор афферентных и эфферентных импульсов.
Если уже наиболее сложные вегетативные и соматические процессы построены по типу таких "функциональных систем", то с еще большим основанием такое понимание функции можно отнести к актам поведения. С большой основательностью это доказано работами П.К. Анохина и Н.А. Бернштейна.
Это системное строение "функций" характерно не только для относительно простых поведенческих актов, но и для более сложных форм психической деятельности. Восприятие и запоминание, гнозис и праксис, речь и мышление, письмо, чтение, счет меньше всего являются изолированными "способностями", которые могут быть поняты как непосредственная "функция" ограниченных клеточных групп и "локализованы" в определенных участках мозга. Уже тот факт, что все они сформировались в процессе длительного исторического развития, являются социальными по своему происхождению и сложными, опосредствованными по своему строению, что все они опираются на сложную систему способов и средств... заставляет относиться к основным формам сознательной деятельности как к сложнейшим функциональным системам, а следовательно, и коренным образом изменить основной подход к их "локализации" в коре головного мозга.

б) Пересмотр понятия "локализация"
Если элементарные отправления той или иной ткани имеют четкую локализацию в определенных клеточных группах, то о "локализации" сложных функциональных систем в ограниченных участках мозга или мозговой коры не может быть речи.
Даже такая функциональная система, как дыхание, как было сказано, включает весьма сложную и подвижную систему составных элементов. И эта сложность настолько велика, что уже И.П. Павлов, обсуждая вопрос о "дыхательном центре", должен признать, что "с самого начала думали, что это - точка с булавочную головку в продолговатом мозгу. Но теперь он чрезвычайно расползся, поднялся в головной мозг и спустился в спинной, и сейчас границы его точно никто не укажет..." [Полн. собр. соч., т. III, кн. 1, с. 157]. Совершенно естественно, что с "локализацией" высших форм психической деятельности дело обстоит еще сложнее.
Высшие формы психических процессов имеют особенно сложное строение. Они складываются в процессе онтогенеза, представляя собой сначала развернутые формы предметной деятельности, которые лишь постепенно свертываются и приобретают характер внутренних умственных действий... Как правило, они опираются на ряд внешних вспомогательных средств, сформированных в процессе общественной истории (таких, как язык, разрядная система счисления), опосредствуются ими и без их участия вообще не могут быть поняты... Они всегда связаны с отражением внешнего мира в процессе активной деятельности, и при отвлечении от этого факта их понимание теряет всякое содержание. Поэтому как сложные "функциональные системы" они не могут быть локализованы в узких зонах мозговой коры или в изолированных клеточных группах, а должны быть "размещены" в сложных системах совместно работающих зон, каждая из которых обеспечивает свою роль в осуществлении сложных психических процессов и которые могут находиться в различных, иногда далеко отстоящих друг от друга участках мозга.
Едва ли не наиболее существенными для такого понимания "локализации" психических процессов в коре головного мозга являются два факта, резко отличающие работу человеческого мозга от более элементарных форм работы мозга животного.
Первый из них заключается в следующем: поскольку высшие формы сознательной деятельности человека, как показано Л.С. Выготским и его учениками и последователями, всегда опираются на какие-либо внешние средства, эти последние, являющиеся исторически сформированными средствами, представляют собой существенные факторы установления функциональной связи между отдельными участками мозга. С их помощью участки мозга, которые раньше работали самостоятельно, становятся звеньями единой функциональной системы Образно говоря, исторически сформировавшиеся средства организации поведения человека завязывают новые узлы в его мозговой деятельности, и именно наличие таких функциональных узлов, или, как некоторые называют их, "новых функциональных органов", является важнейшей чертой, отличающей функциональную организацию мозга человека от мозга животного. Именно этот принцип построения функциональных систем человеческого мозга Л.С. Выготский... называл принципом "экстракортикальной" организации сложных психических функций, имея в виду под этим не совсем обычным термином то обстоятельство, что формирование высших форм сознательной деятельности человека всегда осуществляется с опорой на ряд внешних вспомогательных орудий или средств.
Вторая отличительная черта "локализации" высших психических процессов в коре головного мозга человека заключается в том, что размещение их по мозговой коре никогда не является устойчивым, постоянным, но существенно меняется в процессе развития ребенка и на последовательных этапах упражнения.
Известно, что каждая сложная сознательная деятельность сначала носит развернутый характер и опирается на ряд внешних опорных средств и только затем постепенно сокращается и превращается в автоматизированный двигательный навык. Так, на первых этапах письмо опирается на припоминание графического образа каждой буквы и осуществляется цепью изолированных двигательных импульсов, каждый из которых обеспечивает выполнение лишь одного элемента графической структуры. Впоследствии же, в результате упражнения, такая структура процесса коренным образом меняется и письмо превращается в единую "кинетическую мелодию", переставая требовать каждый раз специального припоминания зрительного образа изолированной буквы или отдельных двигательных импульсов для выполнения каждого штриха. Аналогичные изменения происходят и при развитии других высших психических процессов.
Естественно, что при этом в ходе развития меняется не только функциональная структура данного процесса, но и его мозговая "локализация": участие слуховых и зрительных зон коры, необходимое на ранних этапах формирования данной деятельности, перестает быть необходимым на ее поздних этапах, и та же деятельность начинает опираться на иную систему совместно работающих зон...
В процессе онтогенеза меняется не только структура высших психических функций, но и их отношение друг к другу, иначе говоря - их "межфункциональная организация"... Если на первых этапах развития сложная психическая деятельность опирается на свою более элементарную основу и зависит от базальной функции, то на дальнейших этапах она не только приобретает более сложную структуру, но и начинает осуществляться при ближайшем участии более высоких по своему строению форм психических процессов. Так, если маленький ребенок мыслит, опираясь на наглядные образы восприятия и памяти, иначе говоря - мыслит, припоминая, то на более поздних этапах - в юношеском или зрелом возрасте - отвлеченное мышление (функции отвлечения и обобщения) настолько развивается, что даже такие относительно простые процессы, как восприятие и память, превращаются в сложные формы познавательного анализа и синтеза и человек начинает воспринимать или припоминать размышляя.
Это изменение взаимоотношений между основными психическими процессами также не может оставлять неизменными соотношения основных систем мозговой коры, участвующих в реализации этих процессов. Если в раннем возрасте поражение какой-нибудь зоны коры, обеспечивающей относительно элементарные основы психической деятельности (например, зрительных отделов коры головного мозга), неизбежно вызывает в виде вторичного, "системного" эффекта недоразвитие более высоких, надстроенных над ней образований, то у зрелого человека, у которого сложные системы не только уже сформировались, но и стали оказывать решающее влияние на организацию более простых форм деятельности, поражение "низших" зон уже не имеет такого значения, которое оно имело на ранних этапах развития, а, наоборот, поражение "высших" зон приводит к распаду более элементарных функций, которые получили уже сложное строение и стали зависеть от наиболее высокоорганизованных форм деятельности.
Это положение, сформулированное Л.С. Выготским в правиле, согласно которому поражение определенной области мозга в раннем детстве влияет на более высокие зоны коры, в то время как поражение той же области в зрелом возрасте оказывает влияние на ее более низкие зоны, является одним из фундаментальных положений, внесенных в учение о "динамической локализации" высших психических функций советской психологической наукой.
Все сказанное заставляет коренным образом пересмотреть традиционные представления о "локализации" высших психических функций в коре головного мозга: не "локализовать" их в ограниченных участках мозга, а тщательно проанализировать, какие группы совместно работающих мозговых зон обеспечивают выполнение сложных форм психической деятельности, какой вклад вносит каждая из этих зон в сложную функциональную систему и как меняется соотношение этих совместно работающих отделов мозга в осуществлении сложной психической деятельности на разных этапах ее развития. Решению этой задачи должно предшествовать тщательное изучение строения того психического процесса, мозговую организацию которого требуется установить, и выделение в нем тех звеньев (основных компонентов), которые в той или иной степени могут быть отнесены к определенным системам мозга. Только такая работа по уточнению функциональной структуры изучаемого процесса с выделением его составных компонентов и с дальнейшим анализом его "размещения" по системам головного мозга позволит решать вопрос о локализации психических функций в коре головного мозга.

в) Пересмотр понятия "симптом"
Обычно исследователи "локализации" психических функций в коре головного мозга, пользовавшиеся наблюдениями над изменением поведения после ограниченных (локальных) поражений мозга, исходили из упрощенных представлений, согласно которым нарушение той или иной психической "функции", наступающее при разрушении определенного участка головного мозга, является прямым доказательством того, что эта функция "локализована" именно в данном участке мозга. Однако факты говорят, что такой вывод неправомерен.
Если психическая деятельность является сложной функциональной системой, в осуществление которой вовлекается целый комплекс совместно работающих зон мозговой коры (иногда далеко отстоящих друг от друга), поражение каждой из этих зон может привести к распаду всей функциональной системы, и, таким образом, выпадение той или иной функции еще ничего не говорит о ее локализации.
Для того чтобы перейти от установления симптома (например, "выпадение функции") к локализации соответствующей психической деятельности, нужен детальный психологический анализ структуры возникшего нарушения и выяснение тех ближайших причин, вследствие которых функциональная система распалась. Иначе говоря, надо дать тщательную квалификацию симптома.
Приведем один пример. В клинике локальных поражений мозга часто встречается симптом апраксии, заключающийся в том, что больной не способен выполнять те или иные предметные действия. Раньше полагали, что поражение локализуется в нижнетеменной области как "центре сложного праксиса", или (если апраксия выражалась в трудности выполнения отчетливо представляемой схемы движения) в расположенных кпереди от этой области разделах мозговой коры. Однако после исследований ряда физиологов (Н.А. Бернштейна и др.) стало совершенно ясно, что всякое произвольное движение - и в еще большей мере предметное действие - представляет собой сложную функциональную систему и, чтобы выполнить его, необходима, прежде всего, кинестезическая афферентация (система кинестезических импульсов, доходящих до мозга от движущейся конечности и сигнализирующих о ее положении, положении суставных сочленений и степени вязкости мышц). Если такие афферентные импульсы (прием и синтез которых обеспечивается общечувствительными отделами постцентральной коры) выпадают, движение теряет свою афферентную основу, и эффекторные импульсы, идущие от коры головного мозга к мышцам, становятся практически неуправляемыми.
При всем значении такой кинестезической афферентации наличие ее является все же еще недостаточным условием для выполнения движения. Всякий двигательный акт всегда осуществляется в известной системе пространственных координат, всегда протекает в той или иной плоскости и необходимо нуждается в синтезе зрительно-пространственных афферентации, которые на этот раз обеспечиваются участием уже других - третичных, теменно-затылочных - отделов коры, в которые стекаются импульсы от зрительного, вестибулярного и кожно-кинестезического анализаторов. Если эта область коры поражается и пространственные синтезы распадаются, то возникает нарушение сложно построенного движения. Однако апраксия, наблюдаемая в этих случаях (пространственная апраксия), носит уже иной характер, чем указанная выше (кинестезическая апраксия), и проявляется, прежде всего, в невозможности придать действующему органу (руке) нужное положение в пространстве. Такой больной испытывает затруднения, застилая кровать, и часто вместо того, чтобы разместить одеяло вдоль кровати, размещает его поперек. Он не может сохранить правильное направление ложки, которую держит, и придает ей часто не горизонтальное, а вертикальное положение и т.д.
Однако и этого, только что указанного условия оказывается недостаточно для осуществления полноценного действия, всегда состоящего из цепи последовательно развертывающихся движений, каждое звено которой после реализации должно быть денервировано с тем, чтобы уступить место следующему звену. На начальных стадиях формирования эта цепь носит развернутый характер, и каждое двигательное звено требует специального, изолированного импульса. С формированием двигательного навыка эта цепь изолированных импульсов редуцируется, и сложное движение начинает выполняться как единая "кинестезическая мелодия". Осуществление ее обеспечивается, однако, уже опять-таки иными аппаратами мозга - базальными двигательными узлами на ранних этапах филогенеза (на этапах элементарных "двигательных синэргий") и премоторными отделами коры на поздних этапах формирования сложных двигательных навыков. Поэтому, когда поражаются эти отделы коры, также возникает апраксия, но на этот раз уже кинестезическая, выражающаяся в невозможности синтезировать двигательные звенья в единую плавную сукцессивную мелодию, в трудности своевременной денервации ранее выполненного звена движения и легкого перехода от одного звена к другому. Естественно, что структура этой апраксии существенно отличается от ранее описанных форм нарушения праксиса и локальное происхождение этих симптомов совсем иное.
Необходимо, наконец, указать еще одно условие, обеспечивающее правильное выполнение движений, определяющееся тем, что всякое движение направлено на известную цель и реализует определенную двигательную задачу. На уровне элементарно построенного инстинктивного поведения выполнение этих задач диктуется врожденными программами; на уровне сложного, прижизненно сформированного сознательного действия оно определяется намерениями, сформированными при непосредственном участии речи, регулирующей поведение человека, что осуществляется при ближайшем участии лобных долей мозга... Поэтому массивные поражения лобных долей могут также привести к апраксии, но эта "апраксия целевого действия" коренным образом отличается от ранее описанных форм. Как правило, она сводится к невозможности подчинить свои движения сформированному в речи намерению, к распаду сложно организованных программ, к замене осмысленного, целенаправленного действия эхопраксическим повторением движений или инертными стереотипами, теряющими свой осмысленный, целенаправленный характер.
Приведенные факты позволяют сделать следующее заключение. Симптом нарушения праксиса (апраксия) является признаком локального поражения мозга. Однако сам по себе он еще не свидетельствует об определенной локализации очага, приводящего к его появлению. Произвольное движение (праксис) является сложнейшей функциональной системой и обеспечивается совместной работой целого комплекса зон мозговой коры и подкорковых образований, каждое из которых вносит свой вклад в осуществление движения. Поэтому сложное предметное движение может нарушаться при поражении различных зон коры (или подкорковых образований), но в каждом случае оно нарушается по-разному и структура этого нарушения оказывается различной. Задача исследователя - изучить сначала структуру дефекта, квалифицировать симптом, и только такая работа, приводящая к выделению основного фактора, стоящего за наблюдаемым симптомом, позволит прийти к заключению о локализации очага, лежащего в основе дефекта.
Таким образом, понятия "локализация очага" и "локализация функции" не совпадают, и, чтобы использовать метод локальных поражений мозга для заключения о "локализации функции" (или, точнее, о мозговой организации функциональной системы), необходимо реализовать структурный анализ синдрома, являющийся основным способом нейропсихо-логического исследования.