Начальник разведотдела штаба 1-го Белорусского фронта генерал-майор Трусов

РФ. Ф. 233. Оп. 2374. Д. 154. Л. 122—131. Копия.

№ 205. Из протокола политического опроса личного референта Геббельса по вопросам науки и культуры В. Хейрихсдорфа{132}

4 мая 1945 г.

Вольф Хейрихсдорф, род. в 1907 г. в Мариенбурге, Вост. Пруссия. В 1934 г. окончил филологический факультет (Гамбург, Берлин, Кенигсберг, Грац), имеет звание доктора филологии. Женат, детей нет. Отец — ст. учитель — жив. До 1939 г. работал в различных газетах. [309] Был в Гамбурге руководителем городской организации студенческого союза. С апреля 1939 г. взят в министерство пропаганды. В последнее время работал государственным советником и личным референтом Геббельса по вопросам культуры и науки. Член НСДАП с 1930 г.

Вопрос: Что вам известно о капитуляции Берлина?

Ответ: К 30 апреля даже для высшего государственного руководства стала совершенно очевидна совершеннейшая безнадежность дальнейшей обороны Берлина и продолжения войны. Германия была разрезана на несколько частей, Красная Армия и англо-американские войска соединились, а ожидаемый конфликт между ними не возник. Ставки верховного командования, штаба сухопутных сил больше не существовало — они рассыпались вследствие продвижения союзных армий. Государственный аппарат тоже, по существу, распался. Единственно отрадным было то обстоятельство, что после того как, согласно заявлению ставки верховного командования, «немецкие войска на Эльбе повернулись спиной к англо-американским войскам и пошли на выручку Берлина», — англо-американцы не перешли Эльбу. Но немецкие армии не могли так быстро, как надо, подойти к Берлину. Оборонять же Берлин против трех прекрасно оснащенных современных армий маршала Жукова было совершенно бессмысленно и преступно. Каков мог быть выход. Незадолго перед этим Гиммлер попытался капитулировать перед англичанами и американцами. Эта попытка не удалась. 30 апреля Гитлер решил капитулировать перед русскими. Для этой цели он избрал генерала Кребс — быв. военного атташе в СССР, который, как у нас полагали, пользовался в глазах правительства СССР известным авторитетом. В тот же день Кребс был назначен начальником гл. штаба вооруженных сил вместо Кейтеля, который неизвестно где находился. О самоубийстве Кейтеля мне ничего не известно. Кребс был направлен к маршалу Жукову. Возможно, что формально данное ему поручение звучало иначе, но, насколько я был в курсе дел, вопрос был именно об односторонней капитуляции перед Россией. После своего возвращения Кребс доложил, что он лично разговаривал с маршалом Жуковым, а по телефону также с маршалом Сталиным, но что его старания успехом не увенчались. О самоубийстве Кребса мне ничего не известно.

Еще до возвращения Кребса Гитлер покончил жизнь самоубийством, точнее — был убит путем впрыскивания яда. Сделанное от имени ставки верховного командования (ОКВ) гросс-адмиралом Деницем сообщание о том, что Гитлер пал на поле боя, — ложь. Я полагаю, что эта ложь сфабрикована со специальной целью — создать основу для ложного мифа о Гитлере. Самоубийство или убийство Гитлера я расцениваю как логический вывод из того краха, который претерпел возглавляемый им режим. В особенности — капитуляция перед Россией, этим актом Гитлер перечеркивал все, что говорил и делал до сих пор. Через несколько часов после Гитлера покончил самоубийством Геббельс, собственно, по тем же мотивам, что и Гитлер.

К вечеру 1 мая в Берлине оставалось два лица, которые могли решать его судьбу: военный комендант — генерал Вейдлинг, в руках которого находилась высшая военная власть, и д-р Фриче, имперский руководитель радио, в руках которого как самого старшего из оставшихся чиновниках оказалась гражданская власть. Оба понимали, что удерживать Берлин невозможно, но, во-первых, никто из них не хотел сказать об этом первым, а, во-вторых, обоим предстояло решить трудную задачу — как капитулировать, избежав слова капитуляция, что было неоднократно запрещено приказами по армии и ставило каждого, кто на это решится, вне закона. Меня самого, когда я шел с белым флагом и белой повязкой в качестве парламентера, чуть не расстрелял один немецкий офицер, направивший на меня автомат и начавший кричать: «Вы, сударь, изменник, вас надо по приказу фюрера расстрелять, как собаку». Вечером 1 мая между представителями военного командования и гражданской власти происходило совещание. Выход нашел Фриче: он заявил, что, во-первых, поскольку фюрер умер, они свободны от присяги, которую приносили ему, а, во-вторых, речь должна идти не о капитуляции, а о безоговорочной сдаче в плен. Каково различие между капитуляцией и безоговорочной [310] сдачей в плен я не представляю, но, впрочем, об этом никто не спрашивал. Все были довольны найденным выходом. Фриче официально заявил генералу Вейдлингу, что предлагает ему, во имя сохранения гражданского населения от напрасных жертв, отдать приказ о безоговорочной сдаче гарнизона в плен. Мне Фриче предложил отправиться в качестве парламентера к маршалу Жукову, чтобы довести до его сведения наше решение и получить соответствующие указания о порядке сдачи в плен. Но когда я пришел к представителю маршала Жукова, то узнал, что генерал Вейдлинг поспешил отдать свой приказ еще до того, как я успел добраться до места назначения. Воинские части Берлина уже складывали оружие, что подавляющее большинство солдат и офицеров делало весьма охотно.

Вопрос: Что вам известно о самоубийстве, или убийстве, Гитлера и Геббельса.

Ответ: Мне известно, что Гитлер и Геббельс покончили самоубийством 30. 4. 45 г. Самоубийство было осуществлено при помощи лейб-врача Гитлера профессора Морелль. Морелль по их приказу вспрыснул им какой-то яд, находящийся в растворе, вызывающим приятное самочувствие. Гитлер умер после полудня 30. 4. 45 г. Где находится его труп, не знаю. Он был спрятан генералом Бургдорф, шеф-адъютантом фюрера и начальником управления кадров военного министерства, а также штурмбанфюрером Зеверитт, референтом при государственном секретаре д-ре Науманн. Я лично знаю об этом от Зеверитта, который со слезами на глазах сказал мне, что фюрер умер, приняв яд, и что спрятал его труп в такое место, где его не найдет ни одна человеческая душа. Геббельс покончил с собою вечером 30. 4. 45 г. Вместе с ним покончили самоубийством все члены его семьи, т. е. его жена и шесть дочерей. Всем им профессор Морелль сделал инъекцию яда. Трупы Геббельса и его близких были перенесены в бомбоубежище при имперской канцелярии, залиты там бензином и сожжены. Это было сделано адъютантом Геббельса Швегерманом и его шофером Рах. Они сами рассказали мне об этом. Вечером 30. 4. 45 г. в бомбоубежище имперской канцелярии произошел сильный взрыв: показались большое пламя и дым. Сразу возникли панические слухи о том, что там взорвалась бомба и многих убило. Вскоре после этого Швегерман рассказал мне, что это загорелся бензин, которым были облиты тела Геббельса и членов его семьи. Трупа Геббельса я не видел и действительно ли он сгорел, я не знаю.

Вопрос: Что вам известно о последних днях Гитлера и Геббельса?

Ответ: Я полагаю, что после 20 июля дни Гитлера были сочтены. Покушение не удалось в том смысле, что Гитлер не был убит, но оно надломило его физически и духовно. Он смог еще собрать силы для того, чтобы тотчас после покушения выступить по радио и встретиться с Муссолини, но затем на долгие месяцы слег в постель. У него обнаружилось сильное потрясение мозга{133}. Был ли инсульт, мне неизвестно. Во всяком случае после 20 июля он резко переменился: он стал производить впечатление старого, больного, сломленного человека. Он был в таком состоянии, что не мог лично выступать по радио и те две-три речи, которые он после 20 июля произнес, были записаны на тонфильм и передавались с него. Речи свои он готовил сам, причем, они стоили ему колоссальных трудов, что тоже свидетельствовало о его тяжелом, болезненном состоянии. Он произносил их также по-иному, чем раньше, монотонно, без подъема. Я думаю, что он был близок к душевному расстройству. Геббельс его речи не редактировал. Гитлер, как обычно, присылал ему их на просмотр, но Геббельс ограничивался внесением лишь незначительных поправок. Я знаю, что ряд положений в последних речах Гитлера вызывали недоумение как в руководящих кругах министерства пропаганды, так и у самого Геббельса. Таково, например, большинство исторических аналогий. Не совсем тактично, конечно, вспоминать о Карфагене и Каннах или о 7-летней войне и Фридрихе Великом, когда русские стоят у ворот Берлина. Но возражать фюреру не полагалось и эти рискованные сравнения не только оставлялись в речах Гитлера, но переносились затем на все содержание пропаганды. [311]

Геббельс, по моему убеждению, в большинстве случаев сам верил в то, что он говорил и писал. В частности, он действительно верил в то, что фронт на Одере стоит непоколебимо. В этом случае он полагался на авторитет генералов. Я допускаю возможность, что генералы лгали, т. к. если бы они рассказывали действительное положение вещей, то рисковали бы впасть в немилость. Когда русские все же прорвались к Берлину, то Геббельс использовал весь свой авторитет комиссара обороны Берлина для того, чтобы провести в жизнь лозунг: «Берлин будет обороняться всеми средствами и до последнего человека». Ряд ближайших сотрудников Геббельса были против этого и даже решались открыто говорить ему о том, что это бессмысленно и жестоко подвергать ужасам войны город с 3-миллионным населением. Но на эти возражения у Геббельса всегда был готов один ответ: «Я должен оборонять Берлин до конца, чтобы донести до конца свое историческое имя». Это было огромным самомнением и самовлюбленностью: из-за его «исторического имени» должен был подвергаться разрушению Берлин и должны были гибнуть тысячи и десятки тысяч солдат, женщин, детей, стариков, не говоря уже о гибели многих культурных ценностей. Но об этом, конечно, никто не решался даже намекнуть Геббельсу, хотя в кругу его приближенных такие разговоры велись. О том, что его имя вовсе не «историческое» и что история, если и вспомнит о нем, то только как о позорном и скандальном явлении, из нас никто не думал. Хотя все мы понимаем, что гибель Третьей Империи означает крах национал-социализма, мы все же полагали, что во главе нацистской Германии стояли крупные исторические фигуры. После того как русские ворвались в Берлин, Геббельс был крайне подавлен и я определил бы его состояние, как фанатическое отчаяние. Он, как мне кажется, понимал, что гибель неизбежна, но все же сохранял какие-то остатки надежды. Эти остатки надежды покоились на уверенности в том, что конфликт между СССР, с одной стороны, и Англией и Америкой, с другой, вот-вот должен разразиться. Ежедневно Геббельсу тщательно подбирали весь материал, поступающий из газет, через радио и из других источников о противоречиях между союзниками. Этот материал подбирался тенденциозно, я сам его неоднократно читал. Он действительно производил впечатление, что разногласия очень серьезны и дело каждую минуту может дойти, если не до войны, то до разрыва. Первой серьезной предпосылкой для этого Геббельсу представлялась Польша, второй — встреча русских и англо-американских войск. Я до сих пор полагаю, что конфликт между союзниками неизбежен и сожалею о том, что он не произошел еще тогда, когда можно было спасти Германию. Геббельс как государственный деятель делал ту ошибку, что, правильно предвидя этот конфликт, слишком оптимистически рассчитывал его сроки. Незадолго до своей смерти Геббельс напомнил своим приближенным, что он всегда считал войну с Россией крайне тяжелым предприятием. Он имел в виду одно из своих выступлений, сделанное в очень узком кругу лиц недели за две до начала войны с Россией. Он тогда говорил, что предстоящая война будет не похожа на те войны, которые Германия вела против Польши, Франции и др. стран. «Война Германии и России будет войною мировоззрений, и обе стороны будут сражаться ожесточенно не на живот, а на смерть», — говорил он тогда. Надо добавить, что после летних поражений 1944 г. Геббельс составил меморандум, в котором предлагал немедленно пойти на заключение мира с Россией любою ценой, т. е. предлагал отдать России Польшу, хотя бы вплоть до Одера, Чехословакию, Балканы, предложить ей Дарданеллы. Расчет был на то, чтобы отколоть Россию от союзников, доказав ей, что большего, чем предлагает ей Германия, они ни от кого не получат. Гитлер этот меморандум отверг.

[... ]{134}

Вопрос: Как происходила эвакуация Берлина в момент приближения к нему Красной Армии и кто из видных нацистов оставался в Берлине к моменту его капитуляции.

Ответ: Эвакуация Берлина началась 15 или 16. 4. 45 г. Когда Красная Армия подошла к Берлину, там началась самая настоящая паника. Из числа руководителей бежали все кто мог и кто куда мог. [312] Никакого порядка не было. Министры и начальники управлений и отделов покидали свои учреждения на произвол судьбы, забывая сжечь или захватить с собою секретные бумаги, совершенно игнорируя приказ фюрера о том, что без его разрешения нельзя оставлять свой пост. Один из руководителей министерства пропаганды Хаммель, спешно запрятал в сундук, прикрепленный позади его автомобиля, наиболее ценные бумаги. Едва машина тронулась, сундук раскрылся и позади автомобиля, увозившего Хаммеля, веером разлетались секретные бумаги министерства пропаганды. Конец нацистского режима был похож на плохой фарс. Удирали главным образом в направлении на Гамбург, и отчасти рассчитывая попасть в плен к англичанам, и отчасти потому, что дорога на юг была по существу перерезана. Геринг уехал из Берлина 15. 4. 45 г. и после этого раза два возвращался в город. Гиммлер в городе не появлялся — он постоянно находился в своем поезде в районе Любека. Из числа руководящей тройки — Гиммлер, Геббельс и Борман — только двое последних оставались в городе. В самые последние дни Борман примкнул к группе Мунке, которая делала попытку пробиться на Шпандау. Эта попытка не удалась и, по моим соображениям, Борман должен находиться в Берлине. В Берлине находится также Риббентроп. Я видел его в последний раз 30. 4. 45 г. в имперской канцелярии: он, сгорбившись, сидел в кресле, маленький, жалкий, никому не нужный комок тряпок. В городе остались также многие руководители полиции. Где находятся Дей и Розенберг, я не знаю. Кох находится в Пилау, на борту крейсера, и в последнюю минуту, по-видимому, постарается уплыть в Швецию. Трайзер после своего бегства из Познани впал у Гиммлера в немилость и был направлен в один из танковых корпусов, сражающихся в Померании. В этом корпусе он несет службу в чине лейтенанта, который имел до войны.

Вопрос: Как вы расцениваете силы, оборонявшие Берлин, и их политико-моральное состояние.

Ответ: Стремительность продвижения войск маршала Жукова была такова, что все планы обороны Берлина рухнули как карточный дом. Я знаю, что для обороны Берлина был приготовлен солидный резерв сил, и я ума не приложу, куда он мог исчезнуть. К моменту вступления русских в Берлине оказались в качестве его гарнизона, во-первых, остатки разбитых на Одере дивизий, во-вторых, наспех мобилизованные батальоны фольксштурма и отряды гитлерюгенд и, в-третьих, «СС-фрайкор Мунке», которым командовал СС-бригаденфюрер Мунке и который насчитывал до 3000 чел. Этот корпус имел задачей защищать «оборонительную зону зет», т. е. квартал имперской канцелярии. Этот корпус подчинялся непосредственно ОКВ и мог действовать независимо от коменданта Берлина. Продовольствием гарнизон Берлина был обеспечен: еще до подхода русских был сделан запас продовольствия из рассчета на 3 000 000 чел. сроком на 3 недели. Правда, Красная Армия захватила ряд складов, но все же в руках командования оставалось еще достаточное количество продовольствия. Если население и воинские части ощущали недостаток продовольствия, то это происходило исключительно из-за плохого распределения. Управленческий аппарат отказал. Остро ощущался недостаток в вооружении и боеприпасах. Один знакомый мне командир батальона фольксштурма рассказывал мне, что у него на роту приходится всего по 10 шт. старых французских винтовок. Панцерфаустов было более или менее достаточно. Что касается политико-морального состояния, то фольксштурм, за исключением небольшой группы убежденных нацистов, а также солдаты разбитых на Одере частей драться не хотели. Эсэсовцы Мунке сражались остервенело — им ничего другого не оставалось. Довольно хорошим было настроение у некоторой части «гитлеровской молодежи». Эти мальчишки просто не понимали, что происходит, и в голову их было крепко вбито, что они сражаются за свою жизнь и свободу. При условии, когда бои велись главным образом путем ружейно-пулеметного огня, они могли держаться. Представление о том, что только эсэсовцы расстреливали и вешали отступающих и дезертиров — неверно. Их ловили и казнили молодчики из «Гитлерюгенда» и нацисты из всех родов войск, а не только эсэсовцы. Непосредственно перед капитуляцией я видел двух повешенных на Фридрихштрассе и одного повешенного на Унтер-дер-Линден. [313] Немного подняло настроение, когда около рейхстага был высажен воздушный десант моряков. Подняло также настроение известие о том, что немецкие войска спешат на помощь к Берлину, снявшись с позиции на Эльбе, а англо-американцы Эльбу не перешли. Сюда же прибавилось известие, что Дениц идет на Берлин со своими моряками из Гамбурга. Все эти надежды очень скоро рассеялись. Когда вечером 1 мая я готовился идти парламентером, то комендант Берлина генерал Вейдлинг сказал мне: «Почему вы не сделали этого вчера». [... ]{135}