 |
Поэты на Невском проспекте
|
|
|
|
Алексей Кривошеев
Эпитафия
(надпись на своём надгробье)
На границе бытия-небытия,
На полоске взлёта и погибели
Жил да поживал не-я-я Я.
Только вы меня и видели.
2015
Сияние
Сияла золотая осень!
Сентябрь – широкий златолюб –
Ронял листву, ликуя в бозе,
Как дева поцелуи с губ.
Они по воздуху летали
И – тая! – пели про любовь,
Она была у них такая,
Как рыцарь крови голубой.
Как в сене девы сны шуршали,
Лаская тело на лету,
Они уже не понимали
Её нагую красоту.
Легко, блаженно и всецветно
Все утопало в пустоте! –
Лишь небо было несусветно
Влюблёно в песнопенья те.
2008
Апрель
Белый сонет
Как я люблю зернённый в сливках творог!
Бывало, утром только вскочишь,
Башку омочишь холодком из крана –
И цапнешь серебром сто тридцать граммов!
Но с ароматным, крепким, чёрным чаем,
С кухонной форточкой в пустой апрельский воздух,
В тень дома, что дрожит, как попрошайка,
К его стене спиною прислонясь, –
И курит! – бирюзовый вольный ветер,
В зрачках остря уже не срез, но прорезь,
Меж почкой зелени и стаявшим сугробом.
А воздух извивается и блещет,
Вытягивая поднебесью жилы,
И беспредметный ватман в кляксе солнца.
2009(10?)
Утренний чай с лепестками розы
Из крана – ворох шелестящий
В эмали блеск!
Облей лицо, двинь в леденящий –
Висками – плеск.
Во хладны пятерни из влаги,
В её – теменем – синь,
Ушами, горлом! – Хлопай мокры краги –
В грудь, в ребра, об живот – плещи!
Гляди – во глубь окна лазурь небесна
Вонзает сполохи, шурша!
Босыми шлёпай по полу, лей, песня!
Чай с розою огня глотай, душа.
Ещё лучами жил – как грекоримлянин –
|
|
|
Ну, ладно, шевели!
Пей роз блаженных блеск! Дуй, духа пироман,
Тук кипятку повторно запали.
Стру и реки в окно июля речи – пусть!
Прозрачных звуки волн слои:
Смотри, как воздух синь, и солнечен, и густ:
В нём и слыви.
2011
Тени города
(цикл стихотворений)
Время любви
Был поздний вечер. Ирис фонаря.
Мурашка блеска твоего колечка.
Ржавела зелень. Воздух сентября,
Волнуясь, целовал твои предплечья.
А там, где юбка обвивала ног
Фигуру, точно мгла ночную астру, –
Был в побрякушке глупенький пупок,
И трепет девушки будил моё коварство.
И час не пробил, медлил и немел,
И тихий Ирис смаргивал на пудру
Твоих ланит, коленей смуглый мел,
На дом стены – горчичной, беспробудной.
Шаром из геля комната зажглась!
И совлача текстильную лукавость, –
Сама как кава, к кошке наклоняясь, –
Погладила, чему-то улыбаясь.
Железный круглый чайник дико млел,
Явив собой своё сродство с твоими,
И бёдрами, и грудью, – и наглел,
Свистя носцом мелодии парные.
Ночь в четырехугольном доме вековать,
Век шебуршать шкафом, а занавеской
Плескать в окно из спальной благодать
На Ирис фонаря и сад отвесный.
Чтоб бабочки созвездий в миг один
К тебе спорхнули на сосцы, пыльцой обсыпав,
Едва касаясь живота своим
Нездешним трепетом и чудотворной сыпью.
И ты смеялась бы во сне моим словам,
А я бы брёл, как парус, без усилий
И только знал бы: ты осталась там –
В том времени, в котором мы любили.
2011
2
Однажды осенью
Прожектор зелени в ночи.
Стрекочет дождь. А у пивного
Ларька, подслеповато-голубого,
Какой-то пьяница торчит.
Он весь до ниточки промок
И не хватает только пива!
А света тусклого кусок
Фрагмент стены оттёк ревниво.
Зачем на свете фонари?
Два, даже три! – на сете чёрном?
Затем, что воздух изнутри
Тяжёл и жёстк, как старый ворон.
|
|
|
Глубокой ночью нужно спать!
Но люди вертикальных писем
Конверты склеили на ять
И ждут дождя последней мысли.
Их ламп расплавленный сургуч
Ещё Морфеем не раздавлен –
Лишь пьяница к ларьку приставлен,
Без адресата и колюч.
Он пахнет палою листвою,
Как заблудившийся грибник,
Не мыт водою ключевою,
Но в дождь безвременно проник.
И если у ларька не спится,
Двоятся окна наугад –
То у него в карманах листья!
В душе – и сад, и листопад.
Чужие окна. Он как кокон,
Что жизнью ржавой затвердел.
А письма разноцветных окон
Он получать уже не смел.
2011
Яблоко
А
Качели. Двор: ночной, пустой нелысый.
И окна смотрят в кроны, как не кинь:
Одни – горят, другие – сребробрысы
От фонаря и сонных георгин.
Святая ночь! – Под звёздным виноградом
Всё видится чудесным и смешным:
В постели – девушка. Одна. Но вздор,
Вы – рядом. Ей снится то же самое. Аминь.
Трава. Качель. Фланелевою зеброй –
Пижама сонички на спинке стула.
Густая лампочка под потолком – дебела:
Зажги её – подумает, что утро.
Нет – ночь идет по травам, не сгибая,
Вон там шпионят чьи-то жалюзи,
Упало яблоко, как девушка нагая, –
Возьми его, протри и надкуси.
В нём кислый сок и отголосок рая,
И ёжик новенький на темени ея.
Мне нечего сказать тебе, родная
Чужая. Твоя постель – тепла, супруг не я.
Твой друг – ночник и мишка косолапый.
А мне товарка – ветреная ночь,
Наставник – дуб, косматый, узловатый.
Мышонок белый, спи, рассвета дочь.
2011
Тьма света
За тонкой марлею от комаров –
Младая мать полуодета:
Дитё укутала, как плов,
И смотрит в тьму, как в толщу света.
Тьма мать любовию питает:
Разглаживает складки живота,
Вливает млеко в титьки ей – и той глазёнки тают,
А ушцы услаждает пустота.
2010(11?)
ИЗ КНИГИ «ПАРАДОКСЫ И ПОСВЯЩЕНИЯ»
Двустишие
Санчо Панса
Мне стыдно за свою кряжистость,
Приземистость и приземлённость.
Хочу высоким стать я быстро!
Как Дон Кихота устремленность.
Дон Кихот
Венчик мира на моем копье,
На макушке – нимба медный тазик.
Я хочу швырнуть на канопе
Дульцинею, как простой лабазник!
2009 (10?)
Девушка и Юбилей.
|
|
|
Сестренке
Вот и стала Люба тёткой –
Но блестит огонь в очках!
И назвать её селёдкой
Невозможно при свечах.
Вон одной рукою рулит
Тачку, типа «Шевролет»,
А другой в цигарку дует,
Развалившись на седле.
Мимо едут супермены –
Строем сходят с полосы! –
Потому что откровенно
Любе щерят вслед усы.
Виснут шлюшки из окошек
И завистливо шипят.
У одних – трусы в горошек,
У других – в мозолях зад.
Супермаркеты не в шутку
Зазывают посетить.
Люба делает покупку:
Типа, выпить-закусить!
После бабочкой, порхает
По-над грядочкой своей,
Потому что понимает:
Страшен муж! – как Бармалей.
Вон – торчит из огорода
Он коломенской верстой:
Много мелкого народа
Муж таскает за собой.
Между пальцев, из-под мышки –
Тут – подружка, там – дружок,
Пашка с лейкой, Лёшка с книжкой,
На худой конец – Сашок
(этот, как его, Ли Пучкин
Без получки! – между строк)
Покровитель помидорам,
Сам как главный огурец
Муж с охотой и с задором
Ест шашлык и голубец!
Любу хвать за ягодицу
И – на полок, в пекло, в пар:
Вертит, хлещет, мнёт юницу! –
Как танцор или гончар.
После в гамаке под пальмой
Пьют холодное ситро,
Любят Шуберта с папайей,
Наслаждаясь им шустр о!
Или с книжкой у камина
Зимним вечером следят,
Как соперник паладина
Низвергается во ад!
А камин искрит душисто,
Точно спелый апельсин,
А метель шуршит пушисто,
Разгоняя глупый сплин.
Улыбаются над чаем,
Переделав разных дел,
Строят планы, не отчаясь –
Ведь наступит новый день!
Потому что понимают:
Сорок – это не предел!
И, обнявшись, засыпают,
Как брат Лёнька повелел.
22.04.09
Гоголь и Пушкин
Николай Васильич Гоголь
Был чудесный человек!
Гоголь зря лицом не цокал –
Не женился он вовек.
Николя прочёл Эразма
И просёк такой момент:
Чтоб жениться из маразма –
Надыть делать комплемент!
Он тогда не ведал, Коля,
Что фемины уж вовсю
Суховаткой сами в поле
Пашут п о лоску свою!
Впрочем, как же, не предвидел!
|
|
|
Просто – стоек и блажен –
Русский гений ненавидел
Лютых жёниных измен.
Александр Сергеич Пушкин
Инвектив имел иных:
Он к бабчушке на опушку
Гнал пегушку всяк о й миг!
Николай Васильич Гоголь –
Ставши житель городской –
В Петербурге недотрогой
Оставался, боже ж мой!
Вишь ли, дамы Петербурга –
Неприятно холодны!
Хвать такую мэм за шкурку –
И не сносишь головы.
То ль украински дивчины!
Вот подол задрать кому
Есть, и две, и три причины,
Непостижные уму.
Даже если светску львицу
И удастся пришквор и ть, –
Эта львица изловчится,
Жизнь твою же заморить.
Нет, не смерть его пугала! –
Гений Гоголь был герой,
Но женитьба означала
Смерть поэзии родной!
Гений Пушкин был подвижней:
Обрюхатит – убежит
В уг ъ л земли. И ох уж пишет!
«Ай, да Пушкин!», – говорит.
Гоголь странного был нрава,
Фантазёрствовал, мечтал.
Петербург же, как отрава,
Вытеснял его в астрал.
Вот когда он извергнётся,
Вот когда не промолчит!
Песня вольная прольётся:
«Всюду – рыла!», – говорит.
Александр Сергеич Пушкин
Прыг в лосины и на бал! –
Шепчет светской дуре в ушко
Неприличный мадригал.
Потанцует с ней вальсину
И – почуявши кураж –
Хвать боярыню за спину!
Тащит на пустой этаж.
Николай Васильич Гоголь –
Проницательный поэт! –
Мифотворствовал премного,
Видел ведьму, там, где нет
Ни душоночки у бабы,
Ни вот столько! Но зело –
Ручейки, холмы, ухабы,
И хомут, и помело!
(Вскоре, Михаил Булгаков,
Переняв такую ню,
Наделит чудесным знаком
Героинюшку свою)
Вот чего дичился Гоголь:
Женской связи с сатаной!
Жил свободно, умер строго,
Весь в пиявках, как герой!
Александр Сергеич Пушкин
Был характером иной –
Леди делал он игрушкой,
Акробаткою смешной.
Он и так, и сяк зацепит –
Девка крутит антраша!
Он и влупит, он и влепит –
Та становится квашня.
– Дядя, Коль, зачем же книжку
Надо всё же было сжечь?!
– Эх, мудишка, эх, сынишка, –
Скажет мастер, – чтоб сберечь
Честь родной литературы!
Русской лиры, еть-тыть-тать:
Если всюду строить куры, –
То не стоит и писать!
Положительных героев
Не сумел я изобресть…
Вот и нету мне покоя,
Эту долю перенесть.
Ничего, придет Михалыч
Фёдор – эстафету брать!
Нарисует он немало
Душ живых – не всяку тать!
До трагедии возвысит
Он действительность мою
И очистит, не обидит,
Отдохну тогда в раю!
Из моей «Шинельки» выйдет
Величайший русский ген! –
Ясновидец, Русь увидит
В тьме предательских измен.
Вот где пушкинские бесы
Отзовутся, завизжа!
|
|
|
И захрюкают из мяса,
Но свининка хороша!
Ах, украинско сальчишко
Прежде кушивал и я!
Днепр был чуден! Ты – мальчишка,
Не поймешь ты ни кия!
Вот бывало, лесу тянешь –
С рыбиной! А то в ночном
С конокрадкой лихоманишь,
Жжёшь молодку, как кнутом.
Что ж цыганка? Очи – чёрны
Да строптива-весела!
Прёшь, покудова покорна
Не становится Сейла.
Уж когда зайдётся дива
Да забудется на миг…
Эх, детёнок! Дай-ка пива –
Всё не скажешь напрямик!
Чуден Днепр! Тиха погода! –
Край холодный Петербург:
Что чиновника – урода,
Что опять же – разных дур!
Зависал я раз в Италии –
Вот где, братец, зашибись!
Никакой тебе канальи:
Итальянки – это жись!
Климатишко благодатный!
С утреца нырнёшь в волну –
Гарпуном невероятну
Рыбу вставишь не одну! –
Выйдешь с этаким трофеем,
Волосат и мускулист, –
Итальяночки – шалея –
Сами льнут! – как фигов лист.
Тут тебе архитектура –
Я ввиду имею Рим.
Тут тебе и до Амура,
Чей лучок непобедим!
Эх, ты, бзделка, эх, гугнишка,
Всё гуторишь, – «том второй»!
Это, дурик, только книжка
Про порядок неживой!
Про чиновничью заразу,
Чичиковскую байду…
Так вверну иную фразу!
Смысл порой такой найду, –
Сам смеюсь! – не от Сельтерской.
То с Украйны ветерок
Зашевелит град имперский,
Захолонет холодок!
Просквозит по позвоночкам, –
Что курьеров, что карет!
Эх, ты, дурочка, внучёчик –
Хрен ли этот «Высший свет»?!
Вот говаривал мне Саша, –
Дескать, Коля, да встряхнись!
Хочешь, завернём к Параше?
Рюмку тяпнем – зашибись!
У Параши уж пригорки,
Ручейки, ресничек сень!
А подружка! Коля, шоркни!
Отряхни ты эту лень!
Ну, к Параше – так к Параше.
Впрочем, что я? Чур, меня!
Никакая дева, Саша,
Не напоит мне коня!
Тесно мне, друг Александр!
Душно в мертвом городке.
И какая-то Кассандра
Вдруг явилась налегке!
И твердит: «Придет достойный,
Он перо твоё возьмёт!
Всё, что выглядит отстойно,
Он исправит и проймет!»
Вот тогда и отдохну я,
Брат мой, Лёнька, вот тогда –
Будет мне до Сабантуя
Да на вечные года!
……………………………
Дальновидный и прекрасный,
Николай Васильич Го…
В общем, жил он – не напрасно,
Хоть и помер нелегко.
17.11.08.
Гюстав Флобер
Французский писатель Флобер –
Не то, что иные французы –
Любил парадокс!
Например:
Выращивал он не арбузы,
А в Африке бил он слонов!
И бивней нарезав охапки,
Он башню из кости для слов
Воздвиг, как не снилось и Кафке.
Французский писатель такой,
Имея высокие цели,
Слова набивал не трухой –
В них сами объекты звенели!
Его ученик Мопассан,
Как это частенько бывает,
Не то чтобы взял и зас ц ал,
Не то чтобы предал бабая –
Но больно он бабок любил!
Не в смысле зелёной капусты,
А в плане бальзакских кобыл –
Он шанс никогда не упустит!
Бывало, к метрессе взойдёт
С букетом цветов за кулису
И вмиг комплементом проймёт
Вальяжную светскую львицу.
Покуда Флобер Бовари
На койке больничной рисует,
Гюи де Мопассан – что творит! –
То ручку, то ножку целует.
Покамест Флобер замирал,
Весь фраза и меч паладина –
Гюи де Мопассан колдовал
Над новою милой скотинкой.
Пока неист о вствовал мэтр
В припадке своей героини, –
Гюи де Мопассан сантиметр
Вставлял не один герцогине.
Он хладно её наблюдал,
Подметив, что львица-то в теле,
Что брюшком живот отвисал,
И перси, болтаясь, длиннели.
Кривился наигранный рот,
Зовущие губы открыты:
Сейчас зарычит! вот же, вот…
Брылели волною ланиты.
…………………………………
Не то чтоб Флобер был чудак,
По женскому полу оплошный –
Он жил и с племянницей (так
Донес нам биограф дотошный)
Когда ж их с Луизой роман
Накрылся концом неизбежным,
Флобер, словно Гюи Мопассан,
Со многою девкой был нежным.
Но лишь с поэтессой Колет,
С той самой Луизой любимой,
Он сам становился поэт
И храбро парил над рутиной!
Поздней, как обычный француз,
Он стал ординарный любовник,
Поскольку шалил карапуз –
Болезней Гюст а ва виновник.
Писал, не женился.
Инсульт
Прервал и дела и забавы…
Став стиля иконою – культ,
Маэстро, стяжали не зря вы!
20, 23.11.08.
Чехов и Горький
«А ведь они похожи! А вот интересно подумать!»
А. Гущин, Петербургский поэт.
Чехов
Чехов был Антоша бравый!
Даже мальчиком в глуши
Он трудился не для славы –
Батьке честно он служил!
Вот бывало за прилавком,
Весь в конторку погружен,
Он начнёт жевать козявку –
Тут же сплюнет, не резон!
И дут годы, и парниша
Уж разв и т не по летам:
Гениальностью пыша,
Он бредёт тропою драм!
Сё – когда в сезон дождливый
С треском молнии снуют, –
Он, в пенсне, неторопливый, –
Свой нелёгкий правит труд.
Вот бывало, только склонит
Многодумную главу –
В дверь посыльный тарабонит,
В ночь к больной его зовут.
Снова кляча бьёт копытом,
И по кочкам тарантас
Тащит Чехова умытым,
Зиждить подвиг без прикрас.
Роженице помогает,
Ставит барышне клистир…
Он такой, как есть – он знает:
Так устроен скучный мир!
Даст мужчине валерьяну
И давай играть в лото!
Зимним вечером, не спьяну,
Пьесу пишет, как никто.
Он в труде снискал спасенье:
Эти дуры, три сестры,
Всё зудят: «в Москву!», – в смятенье, –
Чехов не предал дыр ы.
То он грядочку прополет,
То напишет в пьесе акт,
То с супругой, Книппер Олей,
Долг супруг исполнит, факт!
То с писателем Иваном
Буниным свершит круиз
По московским ресторанам, –
Рюмку тяпнет – зашибись!
У того волна арбузной
Пахнет коркою чудн о –
Палычу оно не нужно:
Ладит дело он одно!
А красы он, между прочем,
Специально не бежал:
Будь ты хоть простым рабочим,
А имей свой идеал!
Всё ж и он не уклонился
За Рассею пострадать –
В Сахалине умудрился
Каторжан переписать!
Он у Ландсберга обедал,
В кухне сиживал с Гембург,
Наказанье плетью видел,
И расстроился, сам-друг!
«Эх, на девяносто девять –
Один честный человек!»
Таковым, ядреный перец,
Начинал двадцатый век:
А кругом была холера.
Все три месяца в Москву
Сердце Чехова летело –
Мрак и мерзость наяву.
Из Татарского пролива
Плыл он к острову Матс-май.
Было дико, некрасиво,
Ветер выл, как хан Мамай!
Ах, невежество и бедность,
Да ничтожество одно.
Воровская неизбежность –
Званью русскому пятно!
А в Китае – англичанство,
Но зато – водопровод!
Да музей, да христианство,
Да дорог не в перечет!
А в России – всё ухабы
Да бесправие одно.
Консерваторы, что бабы,
Заправляют неумно.
Зреют исподволь злодеи,
Лихоимцев, что грибов!
Кто виновен? Да евреи!
Гой, Россия! Бей жидов.
Наконец-то, Чехов дома,
В Малой Дмитровке, в Москве!
Сахалин теперь Содомом,
Адом видится вполне.
Тут я ставлю жирно точку:
Девяностые года
Девятнадцатого века.
Дальше – большая беда.
Горький
Алексей Максимыч Горький
Был прекрасный человек!
Укатали сивку горки,
Он не зря прожил свой век.
Сердобольный был Алеша,
Жил у деда не у дел.
Тот стегал его по коже,
Мальчик тужился, кряхтел.
Правды нищей и жестокой
Он с тех пор терпеть не мог.
Не любил он Русь убогой,
Как любил невесту Блок.
Вышел родом из народа,
Прямо в люди, не куда –
Шел к семнадцатому году,
Буревестник и солдат!
Сантиментен был Алёша,
Романтичен был – и он
С публикою нехорошей
В русский бунт был вовлечён.
Всей душою он поверил:
Чтоб поднять народ с колен,
Был рожден Володя Ленин,
Тот, кто шёл тропой измен.
Был он русским диссидентом
Вслед за Герценом и проч…
Лучше б он дышал «Моментом»
Чем такую хорь спороть.
Правда, царь был никудышный,
Больно угнетал народ:
Ни тебе реформы в дышло,
Ни свободы тебе – вот!
Например, клепал рабочий
Изнутри чугунный жбан
Цельный день – и глох рабочий,
Напивался вдребадан.
Истощенье и чахотка,
Да горячка на Руси!
Вот тебе кабак, залётка,
Вот те крест – и не бузи!
Офицеры тычут в рожу,
Барей злое озорство!
Как же чистый мог Алёша
Зло сие стерпеть зело?
И связался, с кем не надо,
Чтобы людям помогать.
Из нужды, не для награды,
Только б дров не наломать!
Вот ведь эти нигилисты,
А других и нету сил.
Супротив – жандармов висли
Всюду брыла на Руси.
Ох, барбосы-окоянцы,
Кровопивцы, еть-тыть-тать!
Как народу-голодранцу
С пьяных глаз не бунтовать?!
Меньшевик – он примиренец,
Надо ли считаться с ним?
Большевик, вот он – партеец!
Ленин был непобедим.
Неожиданно нагрянув,
Пнув по яйцам царя,
Он сказал: «Был ты – Романов,
А теперь Ульянов – я!»
Вот таков был друг Алёши,
Мудрено тягаться с ним,
Если был он нехороший,
Если был непобедим.
Ведь не зря в него палила
Неподкупная Каплан –
Да и то не завалила,
Рухнул бедной девы план!
Оклемался и покоцал
Он за классом новый класс,
Чтобы жил один рабочий,
Чтоб кухарка шла во власть.
Как Алёша ни ярился
Делать мелкое добро –
Харкал кровью и лечился,
Пил с Шаляпиным Дюрсо.
Всем хотел помочь собратьям
По изящному перу –
В СПб их – ать-два, ать-два! –
Обривают и берут!
Был у Горького детинец,
Литературный институт.
Вот какой он нам гостинец
Завернул, Гитлер капут!
Но когда Иосиф Сталин
Ловко гайки подвернул –
Лёша понял, что гутарил
Романтическую лгу.
А назад дороги нету:
С кем в подельники попал!
Понял Горький: то был это –
Крах, и гибель, и финал.
2008
Поэты на Невском проспекте
Вот идешь по Невскому
С пьяною ватагой, –
Весел так, что к девкам
Пристаёшь, бродяга!
Те хохочут, за бочк и
Взявшись, за животики.
Те стреляют, как стручки,
В стороны напротив.
Вдруг откуда ни возьмись –
Чудный человечище:
Сева! – парень зашибись –
С ним всегда подлечишься.
День был солнечный, и мы
Ну-тка обниматься!
Как два голубя, шумны,
Как два обезъянца.
Вся компанья тут как тут,
Сам Бурлиркин с Тимой.
В дом актёров весь редут,
В ресторанчика уют
Артистично двинул.
Тут уж красная икра,
К ней – графинчик потный!
Подавальщица стройна,
Да застенчиво-юна:
Целовать себя она
Не даёт охотно.
Блюда всячины несёт:
Огурцы, капустка,
Сельдь, грибки, лучок – улёт!
Сладкая Настютка!
Мы по стопке слегонца
Разом накатили –
Щиплем Настю за бочка –
И заговорили.
В лицах Зощенку прочёл
Сева наш Качалов.
Посмеялись – и ещё
Тяпнули сначала.
Вдруг Бурлиркин антраша
К Настеньке с допросом:
Дескать, сколь ты хороша,
Девушка курносая!
Ручку ей поцеловал –
Та в редис зарделась!
Сам дышать весь перестал –
Был он чист, как мелос.
Сева тож не лыком шит,
Тиме бац вопрос он:
Мол, читай, коль ты пиит!
А не щёлкай носом.
Тима сборничек достал
Из кожаного портфеля
И бесшумно пролистал,
А одно – поведал!
Там эпитет: «как омлет»
Был к реке подобран.
Тут Бурлиркин, сам атлет,
Спорить стал недобро.
Не канает, дескать, нет,
Не омлет река-то!
Тима молвил: «как омлет!
Ах! на перекатах».
Но тихонько отступать
Сева стал обратно,
Потому что столько жрать
Даже неприятно.
После рюмочки винца-ть
Сева – парень точный! –
Знает: надо пощипать
Дамочку за копчик.
PS
Ресторан сей знаменит,
Хоть обычный ценник.
О, какой актёр сидит,
А вон тот – Куценко!
И выходят на крыльцо,
Славные поэты.
Новоневского лицо,
Ждут своей кареты.
Ах, погодка хороша!
Все на них косятся.
Уж пролётка подошла,
Уж поэты мчатся.
07.11.08.
Осеннее
Как сокращенный Арлекин,
Трусит меж ёлок и рябин –
Сезонный сплин.
Горчит осенний никотин.
Шуршу, куда хочу, томим
Собой самим.
Жду красногрудых снегирей,
Жду милой девочки моей –
Ан не летят!
Одна листва! В такой листве
Трамваи вязнут на версте.
Нас было два.
Ого! ворона на ветле:
Как карлик, прыгает – алле
И опф!
Мне мало дела до себя,
Мне нету дела без тебя.
Тебя же – нет?
Тебя не может быть вообще?
Деревья в праздничной лапше.
Что я здесь делаю вотще?
Была любовь – и нет её.
Какая сатана уё
Мне дорогое существо?
Иным, как будто, ничего.
Нет – и не надо! А чего?
Да ничего.
Пойду меж сосен и осин.
Пьеро себе и Арлекин.
Курлык – вон клин.
осень 2008.
О вреде пьянства
Николай Островский Юрьич
Говорит мне, как сейчас:
Каково, Ляксей Владимыч,
Пить нам водочку подчас?
И твердит: чутка лишь Граппу
Нам пристало поддавать.
Вот ведь я – с устатку тяпну, –
Хорошо-с, бинома мать!
Сливка мальца покраснеет,
Вспрыгнут жилки на лицо,
Но духовность поимеет
Тот, кто будет мне кацо.
Глядя в корень, дядя Коля
Громы-молнии метал:
Не на то господня воля,
Чтоб поэт пропойцей стал!
Мы не с тем ломили шведа
И толкали фрица в зад,
Чтобы с горькою обедал,
Как мужик, аристократ!
Будь же духом ты не слабый
И румяный, точно блин, –
Ведь смекают даже бабы –
Пьянство – есть порок один!
В общем, ждет тебя престрашный
И безвременный трендец, –
Если станешь вдруг алкаш ты,
Если ты не молодец.
Дядя Коля изъяснялся,
Как заядлый полемист –
Как удав на вас кидался,
Сух был, как протоколист.
Я спросил, а как же Блок-то,
Как наш славный Эдгар По?
Так писать и вряд ли мог кто,
Ну, а пить – так не дал Бог?
– Ха!
Ты сперва сравняйся с Блоком,
Сочини «Тринадцать», тля!
Уж тогда ругайся Богом,
Эдгар Алан По он, бля.
Аргуменцию такую
Разве можно перенесть?
Заикаюсь, комплексую,
Весь рыдаю, как медведь…
Чтоб пресечь спесивца склоки,
Сладкий стань Рахат-лукум:
Ты не пей бутылку водки,
Гордеца ей по лбу – бум!
Мегаманьак-извращенец
(16 +)
Я растлеваю тощих злых старух,
Я их люблю, как дочек и сестёр!
Пока я был ответственный главбух,
Талант мой вырос в экстромастерство!
В конторке, нарукавнички надев,
Отщёлкивая счётов костячки,
Я чую (чую!) этих странных диких
И завываю, грезя лишь о них!
Слыхали вы про польский самолёт,
Который опрокинула гроза? –
Тому виною был не небосвод,
А бешено заблеявшая коза,
Которой был шокирован пилот!
Она тогда была в моих руках,
Сто тридцать лет надеялась прожить!
Но я сказал: смотри (смотри!), как сладок-сладок мак! –
И ввёл пять кубиков звезде, чтоб не постить!
Она три раза дрыгнула ногой,
Пустой зрачок меня благодарил,
И я прикрыл её глаза рукой,
Сморгнул слезу и деву ублажил!
Она была свежее, чем Восток,
Как облачко над озером вблизи,
Как куколка лежала без порток, –
И вновь не смог я удержать слезы.
И к волосатому её сосцу припал,
И пил её чудное естество,
И до рассвета с девы не слезал,
И плакал, плакал! – ну да ничего.
О сколько их ещё, сухих старух,
В конторке, нарукавнички надев,
Я чую (чую!) гончий и горячий дух…
Старуха, братцы, это – страшный грех!
2009
А. Залесову
Вдруг мне звонит поэт стремительный!
И шлёт в открывшийся музей.
Чем занят был я положительней,
Тем слал поэт меня сильней!
2011
А. Хусаинову
С халвою пил я чай полуденный.
Вдруг мне звонит один поэт
И говорит: поскольку люди мы,
Я не испорчу вам обед!
2011
Цыплёнку
Я ел «Цыпленка табака»,
Вдруг вечер наступил!
Смотрю: цыплёнок стал – нога,
А был, мерзавец, мил.
2011
Себе
Поглощал пока я мидии –
день решительный прошёл!
Если я такой медлительный –
значит, это хорошо!
2011
Ленин и интеллигенция
Интеллигенция – ghavno! –
сказал В. И. Ульянов.
Да не, я думаю, оно –
премудрое – упрямо:
и в обличительных речах,
и в правоте суждений…
Ильич послушал – и зачах:
был человек – стал Ленин.
2009 (10?)
Верлен и Рембо
Моншер, политика – ghavno! –
сказал Верлен Рембо.
Да не, я думаю, оно –
коварное – мудро:
и в обольстительных речах,
и в гнусности правлений…
Рембо послушал – и зачах:
был гений он, стал Ленин.
2009 (10?)
ИЗ ЦИКЛА «ВЕНИК СОНЕТОВ»
(2009-10)
(Друзьям и приятелям посвящается)
Ваганту ВС
Поэт, не пей с утра практически ты пиво!
Но помолись сперва, прими и ALKA ZELTER.
Сваргань яишенку с томатами игриво,
Скроши петрушку, перчик чили, сельдерей.
Но главное, Вагант, – два литра кипяточку
И ароматный чай укутай, заварив!
Дай птичке пить, клевать, погладь щенка и дочку,
Супругу лютую до жизни заблажив.
Ведь пиво поутру (а также днём и ночью)
Пьёт разве немчура, до ереси охочья
Да битый по делом когда-то нами швед.
Изрядно протрезвись! А с наступившей ночью –
Божественной лозы – едва узришь воочию
Пречистой звёздный плащ – хлебни пиалы две!
С. Леонтьеву
(мастеру художественной фотографии)
Приветствую тебя, о, мастер глаз!
Когда мы встретились, не музыка играла,
Черешня отцвела. Был мастер-класс:
Труба, пустырь и молния сверкала!
Теперь – не то! Сияет по ночам
Созвездий зодиак и свод орбитный
Восьми планет. И золотом начал
Течёт душа в Небесный Град заветный.
Храни тебя твой Ангел, милый друг!
Да будет добр к тебе Вселенной круг,
А дни и ночи радостны и сладки.
Не забывай свой фотоаппарат:
Наделал снимков – оторви свой зад! –
Поэта сфоткал – сделай распечатки.
Рустаму Бурееву
Рустам, когда звоню и говорю «подъеду» –
отбрось смычок, кальян и высморкай весь кокс!
Сожги все те стихи, подобные что бреду,
И мы с тобой почнём изящный поэбокс.
С Островским, например, грешно и препираться:
Он дюжий скандалист, чего и говорить!
В чём держится душа – неможно разобраться,
Но духом он велик! Нельзя его побить.
Поэтому, Рустам, не пей ты водку с пивом!
Порви смычок, шприцы и с посвистом игривым
Сбегай меня встречать радушно и светло.
А я уж прикуплю Перцовочку сладчайшу!
Свернём ей станиоль и в дружескую чашу
Под килечку – нальём… Звоню: Рустам, хеллоу?
Анаксимандру Фалесову
Анаксимандр! если, скажем, взять
Юдоль и Небеса Обетованны, –
То как их сочетать, пеона мать!
Ты не ответишь… А ведь нам желанны
И можны си дела – Творец велит!
И тщетно избегать Его величья:
споткнёшься лишь о камень, если спит
Живая вера – наша доля птичья.
И не копай ты мозгу Базановску –
Пусть не петрушит всяческую соску,
Зато задумчив вьюнош, отрешён
От бренной суеты. Хотя – меж нами –
Он в ереси погряз двумя ногами,
Но к свету тянется! Зане – философ он.
Костровскому
«Я есмь истинная виноградная лоза»
Иоан. (15:1)
(Aqua divina)
Костровский! я поил тебя вином,
И день, и два, и если б не соседки,
И в третий раз вошёл бы я в твой дом!
Но тётки заквохчили, как наседки.
И всё же, Коля, ты – не фарисей!
И над поэзией не властны их догматы:
Божественной лозой сильны мы, влагой сей,
Что бремя наше разрешает свято.
Дух Отчий веет там, где хочет, Николай,
Не сыщешь ни двора ты, ни кола,
Не подлежащего Всевышнему призору!
Когда ты и в терновнике певец,
То, значит, есть поэт ты, молодец!
Хоть в бездну падай, хоть взбирайся в гору.
Моревне Каблуковой
Пиша свои стиши, Моревна Каблукова
Растет как на дрожжах – и ввысь, и даже вширь!
Из тысячи словес уже родится Слово,
Хотя тебе подчас и нужен нашатырь.
Но девушка мила, смекалиста, злобива –
Порой (хотя сие скрывает ото всех).
Но имени её прельстительное диво
Рисует море мне, русалки дикий смех.
Да будет кругозор её широк, как море!
Сама себя свяжи, как мудрый Одиссей.
К тому ж тебя посечь – слегка – совсем не горе:
Сама себя секи! И слушай Песнь Песней.
А воск в
|
|
|
