Как убить Кощея бессмертного? (культурно-мифологическое значение атрибутов смерти сказочного персонажа)

Н.С. Кротова

Кощей Бессмертный – сказочный персонаж с неясной этимологией имени, смутным внешним обликом, противоречивыми вариантами толкования образа. Сцена гибели Кощея заслуживает внимания, так как, вероятно, способна в какой-то степени объяснить происхождение, функции и этимологию имени героя. В сказках принято выделять два сюжета смерти Кощея – от яйца и от коня (кроме того, в былине об Иване Годиновиче он гибнет от собственной выпущенной стрелы).

Для начала рассмотрим первый из сюжетов как наиболее ярко отражающий специфику данного персонажа (Кощея обычно называют «злым чародеем, смерть которого спрятана в нескольких вложенных друг в друга волшебных животных или предметах»). Вот типичный пример описания смерти Кощея в сказке: «Моя смерть далече: на море на океане есть остров, на том острове дуб стоит, под дубом сундук зарыт, в сундуке – заяц, в зайце – утка, в утке – яйцо, а в яйце – смерть моя». Следует отметить, что в некоторых вариантах сказок упоминается ещё и игла, а в других сохраняется только яйцо. По мнению А.К. Байбурина, такой принцип «матрёшки» характерен для изображения смерти, а его наглядной иллюстрацией является гроб в доме (дом в доме). То есть в подобной структуре явно присутствует символика смерти (ср. древнеегипетский погребальный обряд, для которого характерно помещение мумии в несколько вложенных друг в друга саркофагов).

Интерес вызывает значение отдельных атрибутов смерти Кощея. Б.А. Рыбаков считал, что местонахождение смерти Кощея соотнесено с моделью вселенной – яйцом – и подчёркивал, что охранителями его являются представители всех разделов мира: вода (море-океан), земля (остров), растения (дуб), животные (заяц), птицы (утка). Тогда в дубе при желании можно увидеть и неизбежное «мировое древо».

Необоснованно-оригинальна версия Л.М. Алексеевой, увидевшей в сюжете смерти Кощея от яйца «следы одновременного бытования двух образов носителей вечной жизни – позвоночной кости и глаза». По её мнению, глаза похожи на эмбрион, что позволяет выстроить линию душа-глаз-зародыш-яйцо. А поскольку раньше шили костяными иглами, то упоминающаяся в сказках игла символизирует крестец, кость. Варианты этимологии слова Кощей (от «кость» и «касть» – «мерзость», «поганое», «сор», «дрянь») Алексеева соотносит с останками умершего: кость – это «сравнительно крепкая часть останков», касть – всё остальное, гниющее. Трудно согласиться с подобной версией, так как это не единственные предположения о происхождении имени персонажа.

Игла, булавка в народной культуре является предметом-оберегом и одновременно орудием порчи. По восточнославянским представлениям, ведьма, змора или огненный змей («дублёром» которого в сказках выступает иногда Кощей) могут оборачиваться иголкой. Следовало ломать и выбрасывать иглу, которой пользовались в ритуальных действиях. В связи с этим нельзя не вспомнить, что сказки иногда говорят о колдовских способностях Кощея.

По мнению отдельных исследователей, прослеживается «некоторая инверсия» в использовании колющих предметов в ритуальной практике – от «стрельбы в честь родовых покровителей» до борьбы с нечистой силой. Связь их с культом огня видят в том, что народной традиции кремневые наконечники называли громовыми или перуновыми стрелами. Считается, что многочисленные загадки про иголку и нитку выявляют связь иглы с идеей движения, контакта с «иным миром». А иголка, которая обеспечивает движение «путеводной нити», «выступает инверсией» всё того же «мирового древа».

Кроме того, в карельских, в коми и др. сказках упоминаются «сонные иголки», которые нетрудно соотнести со сказкой о спящей красавице, которая уснула, уколовшись веретеном (как и игла, это тоже орудие женского рукоделия). Представления о близости сна и смерти сходны у многих народов.

Итак, атрибуты смерти Кощея – это не просто случайный набор, «несколько вложенных друг в друга волшебных животных или предметов». Все они имеют важное культурно-мифологическое значение, связаны с символикой смерти, одним из образов которой называют иногда Кощея.

Что касается второго сюжета – «смерть Кощея от коня», то существует несколько вариантов его объяснения.

Так, Б.А. Рыбаков обращает внимание на следующий момент сказки «Марья Моревна» (Аф. № 159). Ивану царевичу удаётся дважды увезти с собой похищенную Кощеем возлюбленную. Время, допустимого отсутствия пленницы вещий конь Кощея определяет так: «…Можно пшеницы насеять… сжать её, смолотить… в муку обратить…». То есть время пребывания женщины вне «кощьного» царства зависит от длительности сезона полевых работ. Это позволило исследователю прийти к спорному выводу о близости Кощея Бессмертного греческому Аиду, царю подземного мира мёртвых. Главную идею Рыбаков видел в кратковременности торжества «кощьного» начала и предопределённости победы над ним сил жизни, роста, цветения. Трудно согласиться, что эта версия, основанная на анализе одного из вариантов сказок о Кощее, в полной мере объясняет данный фольклорный образ.

На сомнительной этимологии (Кощей – от kostь-s.jь – «костосей») строит свои заключения Ю.С. Степанов. Он считает, что «тот, кто сеет кости», связан с обрядом посева костей, основанным на древнейших представлениях о единстве человека и животных: «Посеянные кости дадут всход, животные возродятся к жизни, род их не исчезнет – в мире сохранится гармония, а у человека снова будет пища». Кощей, по мнению Степанова, и был «тем лицом племени, которое ведало посевом костей, а следовательно, и посредником между миром людей и миром мертвых». Приняв гипотезу о «Кащее-костосее», Ю.С. Степанов видит в сюжете «Смерть Кощея от коня» «зеркальное» отражение первоначального хода действия: «животное, которое никогда не убивалось нарочно, выступает прямой причиной гибели Кощея (…), а сам он – нареченный Бессмертным – как раз и является объектом преследования со стороны героя, причем заранее ясна цель преследования – смерть». Версия, опирающаяся на более чем спорный вариант этимологии имени персонажа, не кажется убедительной.

Сюжет «Смерть Кощея от коня» включает элемент сожжения и последующего развеивания по ветру его праха. В этом можно найти отголоски языческих по происхождению обрядов сожжения чучела. Например, сжигание в купальских кострах веток, деревца, а также куклы или чучела, вокруг которых перед этим совершались ритуальные действа, или бросание в костер масленичного соломенного чучела и т.п. Как считает Н.Н. Велецкая, эти обряды имеют отношение к культу предков, который связан, в свою очередь, с аграрными культами.

В оба сюжета смерти Кощея входит эпизод разрушения-разрубания на части (нужно либо сломать яйцо, иглу, либо разрубить тело поверженного конём Кощея).

Е.С. Новик отмечает, что расчленение тела в сказках идентично убийству, а собранное из кусков тело вновь становится живым после окропления его целящей и живой водой. Окончательная, а не временная смерть наступает, лишь когда персонаж «размётан по маковому зёрнышку» или сожжён. До тех пор каждая из сохранившихся частей может через цепь трансформаций вновь превратиться в целое и живое тело либо передать своё основное свойство новому владельцу.

Существует мнение, что «ритуальная порча» (разбивание, размельчение, разрубание) вещей, задействованных в похоронном обряде, маркировала вторжение «иного мира» в упорядоченное пространство живых. Сюда относится битьё горшков после обмывания покойника или порча посуды, оставленной на кладбище. Возможно, в древности этот обычай относился к самому телу усопшего, которое преднамеренно калечили (разнимали на части) перед погребением.

Интересно (но, вероятно, случайно) и то, что ни один из вариантов сказок не говорит о погребении тела Кощея в земле. Невольно возникают ассоциации с заложными покойниками, которых чистая земля не принимает.

Таким образом, во всех сюжетах смерти Кощея нет случайных элементов. Здесь чётко прослеживаются символика смерти, характерная для народной традиции, космологическое описание мира. Заметны и отголоски древних погребальных ритуалов.