Кто есть где: кафедра, Зимовье и банда

Пролог. Первое сентября

Раннее утро. Корпус педагогического университета, в самом центре города. Почему-то утро первого сентября, несмотря на погоду в августе и прогноз на сентябрь, обычно случается солнечным, особенно как-то прозрачным и тёплым. Наверно, нестабильность сибирской погоды связана не только с природными циклами, но и с датами.

Корпус, построен ещё в девятнадцатом веке для первой в губернии женской гимназии. Рядом с дверью по одну сторону красуются таблички «Здесь преподавал…» и «Здесь учился…», а по другую — «факультет начального образования» и «факультет управления образованием». А около корпуса — что-то вроде миниатюрной площади.

Здание в целом чуть вглубь от улицы, центральной улицы города. Симметрично расположены фонтаны, а полупериметром у фонтанов — лавочки, редко доживающие до конца лета клумбы и несгибаемые под натиском маленьких детей кустарники.

Несколько сбоку — очень фактурный памятник известному местному художнику Авдею Последову, про который городская молодёжь говорит — встретимся у последнего. Видимо, признают, что после Последова художников в городе больше не было, даже если историей живописи не интересуются.

Однако встречаться у последнего — это среди местной молодёжи норма, это реальный центр, одинаково близко или далеко откуда угодно и куда угодно, можно встретиться и посидеть, у одного из фонтанов, или куда-нибудь пойти.

Но сейчас раннее утро, даже городское радио не включило после обычных позывных праздничное: В первый погожий сентябрьский денёк.

Встречаются поэтому всего трое.

Крупный молодой человек с характерным прищуром человека, недавно вылечившего близорукость, а до этого носившего очки с раннего детства.

Парень в клетчатой бандане, чёрной косухе, с изрядным рюкзаком, ведущий на поводу велосипед. В сильных оптических очках.

Девушка, с достаточно короткой стрижкой и витиеватой косичкой из того, что не стрижено, в столь же чёрной косухе, но с рюкзаком плоским, и на велосипеде гарцующая по булыжникам.

— О!!! — Звучит от всех троих. Так бывает, когда давно знакомые люди обнаруживают себя в одном месте нечаянно.

— А ты что здесь делаешь? — Вопрос всех троих непонятно от кого к кому адресован.

— Не торопитесь особо? — говорит тот, что с банданой. — У меня кофе в термосе ещё с ночи есть, всё равно домой, могу поделиться.

— Минут пять не тороплюсь, — говорит девушка. — Поделись, а то в этих адских машинах — жаба давит, а дома не успела.

Адские машины — это расплодились по центру в последние несколько лет автомобили, в которых заведомо несъедобный кофе можно было купить раза в четыре дороже, чем такой же несъедобный в автоматах, которые теперь ставят в любом офисе.

— Я тоже, — говорит крупный. — Но у меня с собой было.

Достаёт из сумки бутылку колы, глотает, глядя на зависть, другим тоже даёт.

Жадно потом уже глотая кофе, девушка спрашивает: — не странно, что мы здесь…

— А что, — отвечает тот, что в косухе, — я-то обычно с ночи именно в это время еду домой поспать.

— Ага, говорит крупный. — Мак зачем-то хотел нас собрать здесь, часов в двенадцать. Я написал, что не смогу, предложил не раньше четырёх. Он сказал, что тогда лучше в восемь.

— Видимо, что-то пересекается, — сказала девушка. — Мак может дать отбивку, он писал, что после «Течения» времена опять нервные пошли. А может, просто так? Бурностай, Петрович?

— Я — за, — сказал крупный. — В восемь здесь, а потом, если что, в «Доминике».

И убежал.

— Знаешь, Кара, я уже не совсем Петрович. Или не тот Петрович, — сказал тот, что с велосипедом и в косухе.

— Знаю. И я не совсем Кара или не та Кара. Но это же не повод не встретиться?

— Не повод. К восьми вечера точно высплюсь.

Петрович (или не Петрович) вскочил на велосипед и уехал. Девушка резко стартовала с места — и тоже уехала. Отоспалась уже, хватит, работать надо.

* * *

Девять утра. То же здание.

В дверь входят этакий вальяжный толстячок среднего роста, во всём парадном, кроме того, что вместо сорочки с галстуком у него под пиджаком белая водолазка, и немного пониже его (немного, правда, за счёт каблуков) молодая женщина, скорее пухленькая, чем упитанная, в таком как бы тоже офисном костюме для барышень. У него остриженная бородка, прямые волосы, взгляд несколько устремлён в дали несусветные. У неё — светло-рыжая грива, умеренно растрёпанная, как положено гриве, как известно, искусство грамотно растрепать гриву куда сложнее расчёсывания волос. Очки в тонкой красивой оправе. И взгляд такой, что она как будто время от времени рассматривает не действительность, а оправу.

— Федя, ты уверен, что мы всё правильно делаем?

— Катя, ты думаешь, я уже когда-нибудь заведовал кафедрой? Идём, молодёжь в нас верит.

Все остальные темы остаются за порогом, поскольку нужно открыть дверь, с табличкой «развитие в образовании, development in education» и перешагнуть порог.

Первое, что встречает — астры и удар аромата цветов.

Следующее — аромат свежего кофе.

— Катерина Васильевна, астры — лично Вам.

Это Юра. Вопреки своему обыкновению, он в белом свитере, целых джинсах и даже гладко выбрит — хотя по общей женской оценке, лёгкая небритость ему идёт.

— Фёдор Михайлович, вам же нужен кофе утром, это только днём всё чай да чай?

Это Ульяна. Вот уж кому офисный стиль идёт так, как будто она в этом родилась. В силу некоторой миниатюрности, выглядит даже почти кукольно, хотя резвая и живая.

Фёдор Михайлович достаёт по этому случаю коробку конфет из сумки, специальную шоколадку для Кати — а Катя ест только очень специальные шоколадки — чай, оказывается, тоже заварен.

— Ну что, с нашим профессиональным днём траура? — говорит Фёдор Михайлович, поднимая чашку кофе.

— С нашим, ох, — говорит Катя.

— Началом многих дней, — добавляет Юра.

И стукаются, втроём. Уля в недоумении:

— Это в смысле…

— Ну вся страна, — говорит Фёдор Михайлович, — отмечает день знания. Как будто кто-то знает, что значит знание. А мы сталкиваемся, что эти, пусть даже самые красивые и умные, ничего вообще не знают. И нам придётся хоть что-то делать с их незнанием.

— И с моим тоже? — спрашивает Уля.

— В первую очередь. Если уж такая мне напасть случилась, что я заведую кафедрой, и выяснилось, что ни одного секретаря, который был бы в теме, нет, секретарь на моей кафедре, особенно если он студент нашей специальности, про которую вообще ещё никто не знает, должен хотеть быть в теме.

— А я уже начала вникать. Вот, у Катерины Васильевны попросила две книжки… Эльконина вроде бы поняла, Чуковского совсем не поняла.

Юра затрясся от внутреннего хохота.

— Чуковского? От двух до пяти?

— Нет, Катерина Васильевна велела мне сперва прочитать сказки. И я ничего не поняла. Какой таракан? Зачем крокодил?

Юру внутренние этические запреты, видимо, ограничивают, во внешнем хохоте, но от внутреннего он раздувается всё сильнее и сильнее.

— Уля, — ласково сказала Катя, — я же тебе сразу говорила — это не детская психология, не про то, как нам, взрослым, понимать детей, это то, через что детям ставится понимание мира. Читать детям перед сном и показывать, не то, что этих зловещих покемонов.

— Я ещё подумаю… Фёдор Михайлович, значит, я теперь двоечница?

— Обнаружение незнания есть признак мысли. А неспособность обнаружить незнание — есть первейший признак мысли оной отсутствия, — произнёс Юра и утробно, наконец, в своём обыкновении захохотал, перестал надуваться и трястись от скрытого хохота.

— То есть если я что-то не поняла, я уже не такая дурра, как если бы я думала, что всё понятно? — Удивилась Уля.

— О том и речь, — столь же ласково сказала Катя. — Уля, я точно так же хочу поучиться у тебя правильно носить эти офисные костюмы, как ты у меня — детской психологии. И это нормально. Никто не может знать и уметь всё, но каждый может захотеть узнать и научиться чему-нибудь.

— А меня всю жизнь учили, что чего-то не знать — это глупость…

— Так, — сказал Фёдор Михайлович, — до десяти у нас ещё время есть… Сейчас мы будем издавать моё первый рескрипт по кафедре. Одно дело приказы, пусть это деканат и ректорат интересует, другое дело рескрипты, это про нашу собственную жизнь.

Уля уже автоматически перепрыгнула от стола к компьютеру.

— Шапку правильно отформатируешь? Рескрипт номер раз, от, ну, ясно, дата. Считать день знания днём обнаружения и признания собственного незнания. ФИО. Дата. Кстати, не пора ли нам на крыльцо?

— Пора, уже без десяти. Федя, ну неужели этот бред? — спросила Катя.

— Для меня этот бред настолько давно бред, что мне интересно его классифицировать и каталогизировать. А я, знаешь, до сих пор, сколько не собирался, не написал ни одной статьи на эту тему. Может быть, вдвоём, про языческие архетипы в Дне Знания?

— На Semi Science Conference Барсукова?

— Моим самарским друзьям. По следам конференции. И в целом. Исследовали же научно всякий бред, вплоть до переживаний шизофреника по поводу того, что он — Наполеон, но не император, а торт. А этот, массово повторяющийся по всей стране…

Юра смотрит на старших в восторге, в духе — хочу так, но ещё не умею, Уля — в некотором оторопении.

Потом Уля звонит в деканат. В самом деле, секретарь. И ругается:

— Как, непонятно где? Целая кафедра непонятно где? У ректора понятно, у декана понятно, у вас непонятно? А может, это вы у ректора и декана непонятны?

И умилённо улыбается. Объяснять ничего не нужно.

— Видишь, как я правильно секретаря выбрал? — говорит Фёдор Михайлович Катерине Васильевне в коридоре.

— Да я же сразу увидела, мне бы такого во времена фестиваля, я бы раза в три меньше тогда дёргалась! Ох! Ну что, успешным менеджером побыла, кандидатом наук, женой и мамой стала, теперь ещё и доцентом кафедры побуду.

* * *

К тому времени, когда они дошли до крыльца, стало понятно, где, и табличка «Кафедра развития в образовании» образовалась. Видимо, из кокона развивалась, и только что вылупилась, если пять минут назад девочки из деканата об этом не знали. Полный состав кафедры встал рядом с этой табличкой, Уля впереди как самая фотогеничная.

Приготовились ждать какого-нибудь сюрреализма. Студенты стояли между фонтанами, ну, просто стояли. Обычай такой. Первокурсников специально обученные волонтёры фильтровали и выгоняли в первые ряды, тоже потому что обычай такой.

Сюрреализма не случилось, случилась фанера, Юра даже огорчился.

— Это теперь везде так? — спрашивал он Фёдора Михайловича, когда они после как бы торжества возвращались на кафедру.

— Боюсь, что везде. Нельзя сказать ничего лишнего, а что лишнее, никто не знает.

Ну, в самом деле. По бумажке зачитали послание министра образования к первому сентября, по бумажке поздравление от президента. Всем в очередной раз объяснили, почему важно учить, почему важно учиться, какая важная миссия возложена на современного учителя.

Новое состояло в духовных скрепах, которым надлежало скреплять всё скрепляемое и раскреплять всё нескрепляемое. Перечень духовных скреп было обещано опубликовать вскоре и довести до сведения.

Преподаватели, особенно кто постарше, погрустили, студенты ничему не удивились, в общем, и здесь как обычно. Учебный процесс начнётся с понедельника, а выбирать специализации студенты будут ещё две недели, так что пока можно расслабиться.

Правда, пока состав новоиспечённой кафедры расслаблялся, пил снова чай и кофе, доедал конфеты и шоколадку и кстати случившееся у Юры печенье, в дверь постучались.

— Кто там? — Автоматически спросила Уля. Нечаянно имитировав интонацию галчонка Хватайки, из известного мультфильма.

Дверь открылась, вошла Вика, секретарь деканата.

— Это я, Виктория Викторовна, — с интонацией почтальона Печкина, улыбаясь, сказала Вика, — принесла пригласительные на первое сентября. Вы тут люди новые, не в курсе, наверно, что у нас этот праздник отмечается торжественно, кстати, а можно чаю?

Вика, безусловно, персонаж крайне симпатичный, отметили про себя и Фёдор Михайлович, и Катерина Васильевна при первом знакомстве. Какие-то замашки мелкого администратора в ней есть, но она не пахнет той пылью, которой обычно сразу покрываются девочки, устраивающиеся на административную должность в бюджетные структуры и слой которой бережно холят и лелеют на себе до пенсии.

С виду, почти противоположность Уле. Высокая, очень спортивная, такую легко представить себе на велосипеде или на баскетбольной площадке. У неё и поза всё время такая, что вот бы подпрыгнуть или начать крутить педали. Одевается где-то на грани делового стиля, вот сейчас она в ажурных сапожках, длинной складчатой юбке, однотонной, конечно, в офисном стиле не положено быть разноцветными, но такого изысканного серо-голубого оттенка, и с того же оттенка прозрачным шарфиком, поверх, конечно, стандартной офисной блузки.

С того момента, когда Уля устроилась на кафедру, они очень быстро нашли общий язык. Обе, как оказалось, курили, немного, но всё же педагогический вуз, нехорошо, какой пример студентам… Студенты, правда, курили около фонтанов, делая вид, что они вовсе не студенты, центральная улица города, просто шли и остановились ненадолго. А у Вики был специально облюбованный закуток, прямо под окном кабинета декана — декан всегда курил в кабинете, тщательно запершись и высовываясь в окно, и в случае, когда процесс совпадал по времени, радостно махал секретарю. Иногда даже какие-то неотложные дела по бумагам успевали обсудить.

Чай Вике, конечно, тут же был налит, и Уля вспомнила, что у неё с утра есть «вот те конфеты», тоже припасённые к празднику.

— Так что за приглашения? — Решил спросить Фёдор Михайлович.

— В Оперном, у нас такое каждый год. Сперва ректор речь скажет, потом ещё кто-нибудь, вдруг окажется, что кто-то из столиц приехал и тоже скажет, потом споёт и станцует самодеятельность студентов, потом будет профессиональный концерт оперы и балета…

Условный рефлекс старшего поколения, доцентов, был очевиден. «Ой, а можно не ходить?»

— Во сколько? — Спросил Фёдор Михайлович. — И на сколько? На сколько обязательно и на сколько времени?

— Я хотела Соню пораньше из садика забрать. — Катя сказала это как бы даже несколько виновато. — У них весь праздник где-то к двенадцати заканчивается, потом, пока сончас, лучше, конечно, ребёнка не дёргать, но я планировала не позднее трёх. И в парке погулять, мало ли, сколько ещё такая погода простоит!

— В семь, в оперном всегда всё в семь начинается, — сказала Вика. — Не обязательно, конечно, но кому-нибудь от кафедры стоит быть.

— Ой, а я в оперном, так случилось, ни разу не была, — сказала Уля.

— Если надо, схожу, — сказал Юра. — Мы как-то давно с Зимним-Ладой не можем встретиться, а он же как проректор обязательно там будет?

— Конечно! Вот хорошо! А то мне в деканате сказали — эти диссиденты на такое торжественное мероприятие не обратят внимания, вы уж их как-нибудь убедите! А делать мне нечего, я же сама туда не хочу, тренировку пропускаю, а у нас финал вот-вот. Так, заполним? Пухова Ульяна…

— Валериановна. И — Грохотов, Юрий Дмитриевич. Что, Юра, изобразим сегодня кафедру?

— Ну, будет нужно, изобразим.

— Хорошо тут у вас, — Вика допила чай, съев примерно половину «тех самых» конфет. — Почти как у нас в секции. И Вы, Катерина Васильевна, на нашего тренера Майю очень похожи. Можно, я буду иногда заходить, чай выпить? И глупые вопросы задать? Уля говорила, вам можно, и вы не будете смеяться, а ответите.

* * *

— Домой? — спрашивает Катя.

— Пожалуй, да. А может, сейчас Софьющку заберём?

Катя смотрит на часы.

— У них сейчас самый сончас…

Звонки на телефонах у обоих.

Фёдор Михайлович:

— Мак, ты что! Никаких… Во-первых, мы по Соне соскучились, а Соня по нам, за всё это безумное лето. Себе я ещё могу запретить общаться с дочкой, аскетика пусть будет такая, а дочке запретить общаться с собой — не могу. У меня. Хата, конечно, не резиновая, сам знаешь. Ну, влезут. Если Каменевы будут с Илькой и Машей, вопрос с детским садом решён. Алёна тоже в деле? Жаль. Ладно, свяжемся, а вас ждём.

Катерина Васильевна:

— Вы что, Фрида Адольфовна! Как так, моя Соня и не спит! Она же по жизни такая соня… Вы что! Да, скоро приеду, постарайтесь, чтобы она была одета и собрана. Да, считайте сами, сколько это будет… Видеозапись, надеюсь, есть?

— С Софушкой что-то не тик-так? — Спрашивает, озабоченно, Фёдор Михайлович.

— С детским садом что-то не тик-так! С Фридой Адольфовной… — теперь доцент Катерина Васильевна становился молодой мамой Катей. — Понимаешь, они там на первом сентября устроили что-то, про мам… Другие съели, у нас же это с детства, ешь, что дают, это я была диссидентом, помнишь, когда уволилась из детского сада, а теперь наша дочка, кажется, вся в меня.

— Наверно, и в меня, — Фёдор Михайлович говорит уже совсем озабоченно. — Её рвало на обеде? Она кричала во время сончаса?

— Хуже. Она вообще отказалась обедать. Она сразу, пока вся группа обедала, легла на кровать и что-то непрерывно бормочет. Когда подходит воспитательница, она лениво говорит — вы не правы, вы против мам. А моя мама — хорошая.

— Бред. Вот ведь бред! Я примерно понимаю, в чём фокус!

За время этого диалога они наспех прощаются с Юрой и Улей, мчатся по коридору, и вот они уже в фиолетовом «Жигулёнке», недавно как следует отремонтированном — Катя нервничает, торопится, старается проскочить перекрёстки на жёлтый свет. Но на третьем перекрёстке берёт себя в руки.

Если ребёнок нервничает, маме ни в коем случае нельзя быть нервной. Наоборот, заранее отдышаться и успокоиться, чтобы ребёнка при необходимости успокоить. Фёдору Михайловичу проще, отработанная десятилетиями техника, внутри можно негодовать сколько угодно, но снаружи надо быть спокойным и упрямым. И мягким. Чтобы дочке было во что врезаться с разбегу, а учительницам, например, вязнуть при попытке быть резкими.

— А что ты понял про фокус?

— Я думаю, одна из скреп. Хорошо, что убеждают беременных девочек, что детей можно родить и хотя бы оставить, а не убивать, сама же видела статистику. Что убеждают о необходимости усыновления. Хорошо, что брошенные родителями дети не чувствуют себя какими-то другими — хотя чувствуют, конечно же! Но из этого можно развить такую оперу и балет… Ты же говорила с ними про запись?

— Да.

Всё, приехали. Теперь нужно снова надевать маски.

— Вы кто? — как обычно, спрашивает охранник.

— Вообще-то доцент педагогического университета Фёдор Михайлович Сказкин, но по совместительству отец такой девочки, Софьи Сказкиной.

— Вообще-то тоже доцент педагогического университета, Катерина Васильевна Китежанина, и так уж случилось, мать упомянутой Софьи Сказкиной. Нам позвонили, сказали, что с нашей девочкой что-то не так. Мы имеем право…

Охранник пребывает в недоумении. Турникет не открывается.

Катя набирает, уж на что спокойная, а истерику голосом она изобразить может.

— Фрида Адольфовна, вы обещали, что Соня будет готова! Я же говорила — через двадцать минут! И кто мне ответит за того остолопа, который меня к моей дочери не пускает!

Фрида Адольфовна и Соня появляются, Соня уже почти одета, только комбинезон несколько перекошен, Фёдор Михайлович подхватывает её через турникет, ставит на скамеечку и начинает поправлять. Хотя до дому ехать всего ничего, неправильно, когда у ребёнка кофту на молнии пытаются пристегнуть к куртке.

— Соня, — приговаривает он, — бери сама, кофту сперва, куртку откинь, вот, ты же умеешь! И кофту застёгивай.

— Папа, — несколько рассерженно говорит Соня. — Я взъёсая, я сама умею. Меня Фиида Адойфона собийала! Сказайа, вйемени нет, мне собийаться!

Катя в это время ругалась с воспитателем и с подоспевшей заведующей. К счастью, не слышала диалога, из которого очевидно следовало, что нормальный трёхлетний ребёнок умеет одеть себя куда правильнее, чем пытающийся быстро одеть ребёнка воспитатель.

— Федя, флэшка есть?

— Лови!

Поймала.

У Сони тем временем, видимо, что-то отлегло, она расслабилась, уткнулась в папин бок — и заснула. Так и была бережно положена в детское кресло в машине, так и была перенесена домой, раздета — при раздевании ворчала и сопела — и водружена на диван. Такой знак почёта, диван — это где можно спать в обнимку с мамой.

Катя очень быстро — но и аккуратно — превратилась из доцента окончательно в маму в мягком халатике.

— Федя, флэшка с этим праздником в моём левом нагрудном кармане. Если я отключусь, посмотри без меня. И — Катя прислушалась к ощущениям своего организма, — у нас же томатный сок ещё оставался?

Фёдор Михайлович, на ходу превращаясь тоже из доцента в мирного обывателя в тапочках, принёс стакан томатного сока. Себе налил тоже, включил компьютер…

Видео с детского праздника подтверждало худшее подозрение.

— А мне мама не нужна, я не знаю, кто она, у меня есть дяди, тёти, все, конечно, на работе, у меня есть братья, сёстры, мы находимся на острове, этот остров — детский сад, я ему на завтрак рад, и в обед, и в ужин рад, и во сне я тоже рад, я устроен в детский сад, обойдусь без мам и пап!

Такое с выражением читали дети.

И много всего другого, похожего.

Было с чего ребёнку… Хорошо, у Сони крепкая, сбалансированная нервная система, ребёнок послабее впал бы, возможно, в кататонию.

Такая сшибка аффектов! Взрослый-то человек с ума может вывихнуться, а тут трёхлетние дети. Интересно, кто автор всех этих шедевров?

* * *

Звонок.

— Катя? С Софушкой спит, потому и не отвечает… Да, вечером — в силе, надеюсь, оклемается. Ну чего-чего, в детском саду взялись духовные скрепы внедрять, и психика ребёнка не очень выдержала! Нет, Соня у нас устойчивая, поспит с мамой в обнимку, восстановится! А тебе будет любопытно! Кстати, слушай, у нас из юристов Рощина на ходу? Позвони ей, она же у нас по образованию, думаю, и ей в общую картину, и нам вдруг что присоветует. Ага. Катя, кажется, проснулась. Ладно. До вечера.

Катя подходит и обнимает мужа. Дома они наконец-то могут себе позволить быть просто Федей и Катей, мужем и женой, а не сотрудниками одной невесть каким образом взявшейся кафедры из двух доцентов, одного аспиранта и одного секретаря. Безусловно, с заведующим, профессором Юрием Николаевичем Зимним-Ладой, который вообще-то проректор и обитает в другом корпусе, где ректорат. Катя вспоминает, как они в первый раз встречались по поводу кафедры именно в кабинете Зимнего-Лады, а потом вытряхивает это из головы, всей своей рыжей гривой чувствуя, как кусочки того разговора разлетаются по сторонам.

Катя обнимает мужа.

— Спит, без задних. Успокоилась. А пока засыпала — такое бормотала… Мама, я тебя люблю… Почему говорят, что мам не надо? Мама, забери меня отсюда, мама, можно я от тёть и дядь заберусь к тебе и папе?

— Садись. Мы что-то давно с тобой вот так просто на диване не сидели. И не целовались, как маленькие. А как могут быть правильными папа и мама, если они не целуются иногда просто так, как маленькие?

— Ух! Ты что-нибудь понял?

— Я посмотрел видеозапись этого, так сказать, праздника. Уж на что я в себе подавил рвотный рефлекс. Соне не завидую, было с чего, отказываться есть и потом бредить. Пойду заваривать чай, если хочешь посмотреть — смотри как культуролог. И — я уже попросил Мака на всякий случай актуализировать Иру Рощину. Помнишь такую?

— Великолепно. Забавная такая, юрист же? Помню, мы на «Серебряной струе», был такой фестиваль в Новоструйске, пили водку, чтобы согреться, она сперва напоминала, что нельзя, а потом просила и ей налить. А в последний день, когда у нас кончилась, она как-то нашла и гордилась тем, что только юрист может найти водку в условиях, когда алкоголь запрещён вообще.

— В этом она вся. У неё сейчас фирма, где консультируют по дыркам в законодательстве. Но чем именно она важна, она с десяток шариков и бобиков, не говоря уже о несчётном количестве мосек, съела на образовании. И если наша уважаемая Фрида упадёт со стула, я уже не говорю о директоре, она первая объяснит, где что.

— Жду чая. И попробую посмотреть.

Чай, если серьёзно, дело не быстрое. И к тому времени, когда Фёдор Михайлович заканчивает церемонию, Катя, всегда такая спокойная, прямо уже бесится.

— Чёрт! Да тут без юриста очевидно! Гнать их всех из образования поганым веником! Ой, какая я дурра, ближе к дому, хорошая репутация, почти домашние условия! Вот они — почти домашние условия, раз дом тут, папы и мамы не надо.

— Гнать поганым веником — вопрос времени… Я против, чтобы наша дочь была в таком месте. И дело не в промывке мозгов, трёхлетняя психика и не то со временем вытряхнет, но ты заметила, что Соня умеет застёгиваться точнее и быстрее, чем её застёгивает эта заслуженная воспитательница?

— Ещё нет. Ты заметил — хорошо. И?

— Ты же понимаешь, характером она частью в тебя, частью в меня. Мне бы не пришло в голову, вот как тебе в своё время, катапультироваться из детского сада. Я объявлял тихую забастовку, я потому и спросил, не рвало ли Соню в обед.

— То есть, по-твоему, она решение приняла, там не быть, но вслух, как я в её возрасте, она не скажет? Будет тихо бастовать, портя жизнь всем окружающим, пока не позволят быть, как есть?

— Кажется, да. Ну, ладно — завтра всё равно нас в университете не ждут, а до понедельника ещё дожить надо. Кстати, ты готова к толпе гостей или мне их нужно будет увести, хотя бы в «Ням-Ням»?

— А это кто — толпа?

— Мак. Серёжа с Наташей. Ну, если будет Илька и Маша, детский сад нам обеспечен, но Мак не уверен. Ещё некоторое количество бывшей молодёжи, те, кого Мак обычно называет административным ядром.

— О, и по Маку, и по Серёже просто соскучилась. А Наташа… Знаешь, после сегодня мне будет о чём Наташу поспрашивать как медика. Ты знаешь, первый раз в жизни у Сони во сне были судороги. Наташа, наверно, знает, как с этим правильно. Пусть вся орава приходит, или я не Китежанина! У нас, конечно, не замок Китеж, но будем считать, что местное представительство. Кстати, чай же!

* * *

— Когда-то мы, историки, гордились своей фрондой, — говорил дядя Валера Маку, ещё когда Мак был совсем зелёным студентом, а всеми уважаемый декан и заведующий кафедрой отечественной истории — молодым доцентом. — А теперь, со всеми этими инновациями и модами, времена такие пошли, что мы гордимся своей академичностью. Тем, что у нас — точная наука. А не педагогика там какая-то. Что в нашей ситуации, надо сказать, тоже та ещё фронда.

Теперь Валерий Михайлович Буланин проводил такую же линейку, как в других корпусах, раскиданных по городу. А Максим Станиславович Седневич, теперь его очередь быть молодым доцентом, разглядывал с крыльца лица будущих коллег (старшие курсы декан решил не собирать, баловство это всё, если учёба всё равно только с понедельника, были только первокурсники и те, постарше, для кого факультет действительно стал Alma Mater). Частью настороженные, частью восторженные. В целом славные мальчики и девочки, явно так или иначе увлечённые историей, вот как они реагируют, когда декан упоминает Геродота. Главное, чтобы настороженность превратилась в азарт всем что-то доказать, а восторженность — в увлечение своей темой или желание привести в такой же восторг других.

И сама линейка состояла не из зачитывания посланий, как в других корпусах, а из краткого напоминания о смысле изучения истории, о миссии учителя истории, о трудностях изучения истории… Всё по делу, всё так по хорошему академично — по этому стилю Мак порядком соскучился.

Потом первокурсников старшие товарищи из клуба «Геродот» увели на брейн-ринг, под девизом: ЕГЭ вы сдали, теперь покажите, что на самом деле знаете! Мак интуитивно зашёл на кафедру отечественной истории — на всемирной его уже знали, как преподавателя, а на отечественной старшие коллеги знали его как студента, а младшие, так или иначе, вместе учились, всё равно нужно было знакомиться в новом качестве.

На кафедре был накрыт стол. Дядя Валера — теперь он скинул с себя парадную маску декана — лично освидетельствовал, чтобы шампанское было равномерно распределено по столу, в том числе детское для тех, кто за рулём или по другим причинам в безалкогольном режиме. Кафедра большая, некоторым здоровье не позволяет, а некоторые только после декретного отпуска или, наоборот, туда собираются. А без шампанского здесь праздники не отмечают.

Взяв в руки бутылку, проследив, что другие тоже взяты, он торжественно хлопнул пробкой, а потом последовал тост:

— Ну, что, коллеги! Те, кто готовит и собирается готовить из нашей зелени будущих историков и учителей! Давайте за то, чтобы день знания был днём знания и истории тоже, а не чего попало вместо истории!

Чокнулись.

Про чего попало вместо истории все были в курсе, старшие хорошо помнили колебания истории вместе с линией партии, а младшие были шокированы предпринятой недавно — и абсолютно бездарно — попыткой приведения учебников в соответствие.

Об этом, в основном, и говорили.

Декан же задал и второй тост.

— И значит, наша главная педагогическая задача — какая? Научить грамотно работать с источниками. Да, напоминаю, этих мальчиков и девочек с клиповым мышлением, для которых нет разницы между обороной Сталинграда и обороной Гондора. Наши, конечно, чуть получше, но ведь им придётся остальных учить, а нам приходится, как все знают, этому их научить. Ну, коллеги — за грамотную работу с источниками.

Маку не хотелось уходить, настолько родная атмосфера. Но — дела, звонки, вечером, так или иначе, встреча. Поэтому после второго тоста он распрощался с коллегами, пожелал всем удачного начала учебного года, вышел, набрал первым делом Сказкина.

* * *

Школьная линейка. Илья, конечно, уже окончательно взрослый — не первый раз в первый класс, всё хорошо знакомо, и обстановка, и учительница, которой нужно цветы вручить, и одноклассники.

А всё равно как-то неуютно. Или новый костюм… Илья представляет, что ему в этом придётся ходить год, сейчас он великоват, но он же знает уже, что к концу года маловат будет, скорее всего. И не в удобном свитере, а обязательно в костюме. Цвет какой-то странный, так уж получилось, что в их гимназии именно такой цвет принят. Неописуемая смесь чёрного с красным, говорят, в старину в гимназиях это считалось благородным, наваринский дым с пламенем. Дым с пламенем — это ещё ладно, кто бы объяснил, почему наваринский, некоторые одноклассники вообще говорили — наваристый.

Вот и Маша испугалась, когда увидела брата в этом костюме. У них в семье как-то всегда считалось, что нужно одеваться в светлое, и максимально близкое к цветам природы.

Сама Маша сейчас стоит, радуясь за брата, что он с таким большим букетом, а ей букет ещё не положен, ей ещё четыре года до первого класса расти, вечность целая. Считать Маша в свои три уже умеет, ещё бы, папа такой математик, что к нему из других городов математики приезжают. Маша в голубом платье, с кружевами. И мама рядом, в своём любимом белом нарядном платье.

И вот всем велено построиться, таблички, «3а» — это сюда. Мамы, папы, братья, сёстры остаются за ленточками ограждения.

— Всё, теперь мы в школе, — говорит Илье одноклассница Фатима.

И они положенным жестом, как равные по росту, мальчики с девочками попарно, берутся за руки, сейчас что-нибудь скажут, и потом в школу заходить.

Сперва, как положено, гимн, потом директор, как положено:

— Дорогие ребята, в этот праздничный день вы вновь пересекаете порог школы…

И дальше ещё что-то, Илья не слушает.

Солнце. Немного облаков. Летит самолёт, где-то сбоку, за городом, но видно хорошо, как он летит. Мама машет, Маша машет, многим папы, мамы, братья, сёстры машут. Только помахать сейчас не получится, руки заняты, можно улыбнуться.

Фотографируют. Фатима дёргает за руку:

— Пора, заходим!

Букеты учительнице торжественно дарятся на крыльце. Торжественно, но очень быстро, кто-то командует:

— Первые классы прошли, вторые классы прошли, третьи классы прошли!

Третьи классы прошли по классам.

Тот же класс, с запахом свежей краски и свежей мебели, но те же книжки по полкам и портреты по стенам. Парта новая, но там же, и тоже рядом с Фатимой. Илья не против — он всегда подсказывал Фатиме по математике, а она, как ни странно, всегда по русскому, где какое правило. Та же Оксана Ивановна, загоревшая за лето, радостная.

Из всех букетов она поставила в вазу только один, именно тот, что принёс Илья. Это спасибо маме, они всё лето учились составлять букеты из полевых цветов. Так что получилось необычно. Остальные, наверно, в учительской.

Потом снова, как обычно, правила школьной жизни (ну да, кто-то мог забыть за лето), домашнее задание — «как я провёл лето», почему-то завтра учёбы нет, экскурсия в музей физики для желающих, записаться нужно сегодня, учёба с понедельника.

И — неожиданность.

— Илья, а напиши, как ты провёл лето, что научился делать такие необычные букеты? Ты же его сам делал?

— Мама помогала, — скромно сказал Илья. Правду сказал, и учительница это увидела, кажется.

— Здорово! Илья, а ты сейчас расскажешь, что необычного у тебя было за это лето?

Илья, конечно, стал рассказывать — как с мамой ездили по степи, как собирали степные цветы, как ходили во всякие странные места, вроде степных курганов, смотрели на разные каменные статуи… Потом немного захлебнулся, попросил разрешения сесть.

— Как интересно! — сказала учительница. — А у кого что ещё интересного за лето случилось?

Случалось много разного, кто-то был на море, кто-то ездил к родственникам в деревню, Фатима вообще летала к дяде в Ташкент, и не столько про Ташкент рассказывала, сколько про аэропорт и самолёт.

А дальше учительница говорит: — поскольку этот год у нас будет чудесный, как и прошлые, полный исследований и открытий — в школу, если не по праздникам, вы можете снова ходить в чём кому удобно.

Илья помнил, как они в первом классе ползали под партами, измеряя класс спичками. И носили швабры, чтобы сперва измерять класс швабрами, а потом швабры спичками. В костюме, конечно, такое нельзя.

— Ура! — тихо шепнул Илья. — Ура, — таким же тихим шёпотом подхватила половина класса. Кричать же на уроке нельзя!

Ура! Открытия продолжаются! — написала на доске учительница.

А дальше уже записывались на экскурсию, Илья был в музее физики несколько раз, но ему очень хотелось ещё посмотреть и в телескоп, и в микроскоп, и увидеть сухой лёд, и много всякого разного. А ещё хотелось посмотреть, как на всё, то же самое, будут смотреть его одноклассники, особенно те, кто это в первый раз увидит.

Илья жил через двор от школы — поэтому с первого класса было понятно, что он может ходить домой сам. Многие одноклассники тоже жили в соседних дворах, поэтому вывалили из школы радостной гурьбой, а рядом со школой был киоск с мороженым, и у многих были деньги ради праздника, с теми, у кого не было, поделились, съели, кому как нравится, кто эскимо на палочке, кто стаканчик, обсудили в который раз, как им повезло с Оксаной Ивановной, что можно исследовать и открывать, а вот другие изо дня в день сидят за партой и пишут, пишут, пишут…

Остаток восторга Илья выплёскивает на пороге.

Дома — как обычно, время — двенадцать часов, значит, Маша ела кашу. В отличие от книжки под названием «Букварь», про которую много раз говорили взрослые, мама не мыла раму, а папа не читал газету. Мама одновременно смотрела в ноутбук, в толстую книжку с названием «Метод Фельденкрайза», в эту толстую книжку она смотрела часто, что-то печатала, приглядывала за Машей — но за Машей можно было не приглядывать, если Маша ела кашу, она делала это сосредоточенно и до упора. То есть, пока каша не кончится, или Маша не скажет — «всё, не лезет».

Точно так же сосредоточенно и до упора Маша делала всё — мылила голову шампунем, пока кто-нибудь не останавливал, а то могла бы все волосы нечаянно смылить, строила башни из кубиков, пока могла дотянуться, а если башня падала, начинала строить снова. Семейная легенда <

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: