Рыцари пресвитера Иоанна

 

Пресвитер Иоанн был властителем, который мог бы посоперничать богатствами с Мансой Мусой. Полумонах-полумонарх, он, говорили, правил сорока двумя малыми властителями и кучей странных созданий: кентавров, амазонок и великанов, которые изначально были шестидесяти локтей росту, но потом уменьшились до двадцати. В его государстве не существовало ни разврата, ни воровства, ни бедности. Полупрозрачные стены его дворца были созданы из хрусталя, а крыша – из самоцветов. Тут принимали любого путешественника или странника, и ежедневно тридцать тысяч гостей садились за огромный стол из цельного изумруда, подпираемый двумя аметистовыми колоннами. Этот стол обладал замечательным свойством: он помогал сидящим за ним не пьянеть, ведь трезвость была особенно необходима: почетные гости пресвитера были сплошь лицами духовного звания. По правую руку сидела дюжина архиепископов, а по левую – два десятка епископов. Сам пресвитер был настолько свят, что даже его слуги принадлежали к светочам церкви: управляющий был патриархом, церемониймейстер – аббатом, а повар – приором. Через его владения протекала река, воды которой несли из песчаного моря груды драгоценных камней. Одежды его были сшиты из кожи драгоценной саламандры, очищенной в пламени, а из соседних стран к нему шли караваны верблюдов, груженных данью.

Но, окруженный всей этой роскошью, пресвитер оставался скромным человеком. Он не употреблял громких титулов, довольствуясь простым званием «пресвитер» – «священник», и, несмотря на то что у него была толпа обожающих его жен, он позволял им приближаться к себе лишь четыре раза в год. Каждый день он лично пел перед алтарем святого Фомы, принесшего в его страну истинную веру, а единственной мечтой пресвитера было раздавить «мусульманскую гадину». Во время войны он командовал могущественным войском, в котором даже имелся отряд каннибалов, что было весьма удобно в плане уничтожения трупов после боя. Но в мирное время в путешествия по своим владениям он брал лишь простой деревянный крест да чашу земли в знак того, что из земли он был создан, в землю и возвратится. Смерть его особенно не заботила – в его царстве бил источник жизни, и каждому, искупавшемуся в нем, возвращались сила и здоровье человека тридцати двух лет. Согласно осведомленным источникам, сам пресвитер принимал это лекарство восемь раз, и его настоящий возраст равнялся 562 годам.

Эта невероятная фигура занимала умы европейских фантазеров, по меньшей мере, за четыре века до того, как в 1497 году португальские каравеллы обогнули южный мыс Африки. Где конкретно следовало искать его сказочное царство, никто не знал. Из Эфиопии долетали дразнящие отрывки информации, рассказы о христианском правителе, заклятом враге ислама, чей двор прямо-таки изобиловал священниками. То, что его владения казались столь маленькими, естественно, весьма разочаровывало, так как даже на неточных картах того времени Эфиопия выглядела небольшим государством между Верхним Нилом и Красным морем. Но европейские ученые изобрели достойное объяснение: они утверждали, что пресвитера оттеснили туда те же самые всепобеждающие монголы, что чуть было не поглотили Европу. Таким образом, Эфиопия была подлинным остатком знаменитой империи пресвитера и должна была содержать квинтэссенцию всего, что он сохранил.

Португальцы, первыми отправившиеся на поиски пресвитера Иоанна в 1500 году, вряд ли подходили для того, чтобы встречаться с богоугодным владыкой. Многие из них были degredados (порт. «отбросы, отверженные») – каторжниками, которым дали возможность искупить свои грехи. Их привозили на кораблях, двигавшихся вдоль берега вокруг Африки, и оставляли в разных местах с наказом двигаться вглубь на поиски царства пресвитера Иоанна. Найди они его, им даровали бы полное прощение. Но этого не случалось, так как они никогда не возвращались назад с удачей. Да и вообще они редко когда возвращались… Определенного положительного результата удалось достичь только на северном и восточном берегах. Два португальца, говорящие по-арабски, притворились мусульманами и преодолели исламский заслон. Но, к несчастью для них обоих, они так понравились правителю Эфиопии, что он отказался отпустить их домой, и оба несчастных провели остаток жизни при его дворе, в роскошной неволе.

В том, что страна пресвитера Иоанна отождествлялась с Эфиопией, была определенная логика, питавшая надежды людей, искавших загадочное христианское царство. Средневековая Эфиопия раскинулась на высоком плато, которое последующие поколения назвали Крышей Африки. То была суровая и жестокая земля, испещренная дикими горами и ущельями, и несколько месяцев в году невидимая за густым влажным туманом, окутывавшим высокогорье. Летом сильнейшие ливни делали узкие тропы практически непроходимыми, и даже в хорошую погоду редкие группы путников состояли из носильщиков и вьючных животных, что осторожно пробирались через изумительные ущелья и голые горные перевалы. Селения ограничивались несколькими городами, расположенными у главных дорог, и множеством деревушек, что окружали горы, чьи вершины являлись надежным укрытием в случае войны. В мирное время в долинах пасся скот, а крестьяне возделывали бесплодные почвы небольших полей, которые с трудом распахивали на каменистых склонах. Путешественника встречало поразительно суровое величие: горы извивались, хребет за хребтом уходя к горизонту, и их вершины возвышались так же высоко, как волны бесконечного морского пейзажа серых скал.

Эфиопия уникальна тем, что она была древнейшим африканским христианским государством. В четвертом веке н. э. греческие и римские торговцы принесли эту религию в портовые города Красного моря, а оттуда она проникла на высокогорье, укоренилась там и удивительно расцвела. Эфиопский правитель, негус, объявил себя прямым потомком царя Соломона и царицы Савской, и многие его подданные считали себя наследниками рассеянного по земле еврейского народа. Их христианство было жестоким и воинственным. Когда Эфиопии улыбалась фортуна, она спускалась со своих горных вершин и занимала низины, простираясь на северо-восток до побережья Красного моря. Во времена ее расцвета, как раз перед тем как европейцы открыли эту страну, говорилось, что негус ударял по земле бичом, призывая ее наслать новых врагов, ибо он уже со всеми расправился. Когда обстоятельства изменились и Эфиопия попала под удары судьбы, она просто вернулась в свои горные крепости, надежно укрывшись за огромным валом Великого восточного африканского разлома, изрезанным глубоким расщелинами, что образовывали ее восточную границу.

 

 

Библия, переписанная вручную монахами на местном эфиопском языке гыыз, до сих пор используется в школах страны

 

Здесь, на плато, эфиопское христианство странным образом видоизменилось и приобрело невиданный размах. Огромная часть населения страны так или иначе принадлежала к институту церкви: в качестве священников, оседлых или странствующих нищих монахов или мирских братьев. Женщины не отставали от мужей, становясь монахинями, а детей посвящали в диаконы еще в младенчестве. Фанатики предавались раскаянию, налагая на себя странные епитимьи: носили пояса, усеянные гвоздями, или неделями сидели в бочках с ледяной водой. Повсюду в городах и деревнях строились церковные здания: уединенные монастыри на горных вершинах и храмы, подобные церкви в Лалибеле, высеченной в скале. Церковь была мощным землевладельцем, и священники занимали ключевые места в правительстве. В целом эта система была основана на особом, почти буквальном прочтении Писания. Черпая вдохновение из Евангелия и проникаясь рассказом о жизни Христа, эфиопская христианская церковь процветала, принося экзотические плоды в искусстве и архитектуре, обрядах и вероучении. Появлялись величественные настенные росписи, с которых на верующих смотрели грустные глаза. Это были картины, изображавшие евангельское предание, при этом особое внимание уделялось Богоматери. Проходили невиданных размахов посвящения на открытом воздухе, во время которых абуна, или архиепископ страны, рукополагал за одну церемонию сотни священников. Яростные монахи со спутанными волосами, одетые в кожу, подобно берсеркам, сражались в государственной армии. Совершались таинственные крещения, во время которых все, начиная с самого негуса, вновь и вновь подтверждали свою веру, окунаясь в емкости с водой.

 

 

Священнослужители эфиопской ортодоксальной церкви поют под бой барабана в монастыре Ура-Киданемерт на озере Тана

 

За этим религиозным рвением стояли проблемы управления воинственным и неравномерно проживающим народом, разделенным на кланы и группировки. В центре пребывали придворные, приближенные к негусу. Он обладал абсолютной властью, но в такой неспокойной стране его династия оставалась в безопасности, лишь пока он мог управлять могущественными военачальниками, а поэтому его двор редко задерживался на одном месте. Шатры огромного лагеря перемещались по стране подобно фигурам в большой шахматной партии, готовые поставить соперникам негуса шах и мат, расстроив их планы при помощи могучей армии. Братья правителя, будучи потенциальными претендентами на трон, были пожизненно заточены в крепости на горной вершине, и любого, кто с ними общался, ждала смерть. Местных управляющих, приобретавших значительную власть, тут же смещали. Сам же негус поддерживал завесу тайны вокруг собственной персоны, окружая себя гонцами и львами – символами своей власти.

Но Эфиопия была изолирована не полностью. Традиционно абуна назначался Коптской Александрийской церковью и присылался из Египта. В Иерусалиме существовал дом для эфиопских паломников в Святую землю, а два религиозных посольства даже достигли Рима. С Европой поддерживалась связь, достаточная для того, чтобы там лелеяли надежды найти в Эфиопии пресвитера Иоанна, персонажа по-своему столь же притягательного, как Манса Муса со своим золотом. В итоге, когда европейцы серьезно принялись за исследования, португальские рыцари отправились на поиски таких подвигов и приключений, что грозили затмить достижения самих конкистадоров в Новом Свете.

Первое основательное португальское посольство, отправившееся на поиски пресвитера Иоанна, начало свою миссию с неудачи.

Они высадились на эфиопском берегу Красного моря в апреле 1520 года, и местный губернатор Барнагаст вышел со своей свитой встречать их на берег. В его честь, а также для демонстрации своей технической мощи корабли португальской эскадры, на которых прибыли посланцы, дали бортовой залп. Одно из их орудий продолжило стрельбу, и к всеобщему ужасу большое пушечное ядро со свистом пронеслось сквозь толпу сановников, окружавших Барнагаста. К счастью, никто не пострадал, хотя на своем пути ядро трижды срикошетило. Прибывшие, рассыпаясь в извинениях, пытались возместить убытки, но Барнагаст встретил их прохладным заявлением о том, что человек жив, покуда это угодно Господу, и заверил, что ядро не причинило никакого вреда. Португальцы пребывали в счастливом неведении, не подозревая, что спокойная философия Барнагаста основывалась на том, насколько дешево он и его соотечественники ценили человеческую жизнь. Гости отнюдь не стояли на пороге мирной процветающей страны пресвитера Иоанна, напротив, они вот-вот должны были окунуться в бурное африканское общество, странная смесь набожности и жестокости которого их вскоре потрясла.

Четырнадцать членов португальского посольства были не самыми лучшими представителями своей страны. Всем управлял Родриго да Лима. Его назначили лишь недавно, так как посол короля Мануэла, семидесятидвухлетний дипломат, умер за месяц до этого и был похоронен в песке одного из прибрежных островов. Да Лима был молод, раздражителен и бестактен и уже начал ссориться со своим заместителем, Жоржи д’Абреу, считавшим себя более достойным возглавить посольство. Сохранять спокойствие между двумя забияками пытался отец Франсишку Альвареш, ранее бывший капелланом короля Мануэла, а теперь священник, на котором лежала ответственность за изучение и описание религии пресвитера Иоанна. Его дневник стал первым свидетельством об Эфиопии, изданным в Европе. В посольство также входили менее важные персоны: писарь, художник, который должен был переносить на холст интересные картины, открывавшиеся взору путешественников, а также делать наброски для развлечения пресвитера Иоанна в его дворце, музыкант, привезший с собой переносной орган (опять-таки для развлечения пресвитера Иоанна), брадобрей (по совместительству врач) и несколько португальских слуг, в основном взятых за способность мелодично петь во время церковной службы. В качестве даров они изначально намеревались привезти огромную кровать. Ее балдахин, отделанный синими и желтыми занавесями из тафты, изображал императора, коронующего королеву, и четыре трубача. Одеяла, на которых был вышит португальский герб, дополняли подарок. К сожалению, кровать не перенесла морского путешествия, и, обследовав скудные запасы, оставшиеся на корабле, да Лима обнаружил, что располагает четырьмя гобеленами, органом, золотым мечом с богатой рукояткой, двумя вышедшими из употребления ружьями с сохранившимся зарядом, несколькими деталями боевого облачения и картой мира. Это было весьма скудное подношение для такого могущественного правителя, как пресвитер Иоанн.

От Массауа на берегу Красного моря, где высадилось посольство, было около 720 километров по прямой до Шоа, где обычно располагался двор негуса. Все сложности пути можно представить, если принять во внимание, что на преодоление этого расстояния португальцам потребовалось полгода. С палуб своей эскадры они видели пугающие очертания голых скал, высившихся сразу за выгоревшей белизной побережья. Похожие на крепости монастыри, выстроенные на высоких вершинах, и чудесное явление креста, сверкающего в ночном небе над холмами, заставило нескольких матросов дезертировать и сойти на берег в поисках славы и мирских выгод. Но большинство из них вскоре вернулись обратно, отступив перед дикостью этой земли. Не было дорог, ведущих в глубь страны, существовало лишь несколько узких троп, что вились от одной деревушки или монастыря к другим. От моря к плато Шоа вел головокружительный подъем – изматывающий путь посреди спекшегося известняка, русел высохших ручейков и бесплодной почвы, усеянной горной породой. Это давило на людей так же, как в худших областях Португалии, – только названия были другими. Знакомые «месы» – на Пиренейском полуострове так называли плоскогорья – в Эфиопии именовались «амбами», и если – как позже обнаружило посольство – пресвитер Иоанн использовал самые недосягаемые вершины в качестве тюрем для своих соперников, то это ненамного отличалось от португальской привычки заточать врагов правящей династии в подземелья Альджубарроты.

Сходство португальской и эфиопской культур стало одним из самых удивительных факторов в поиске пресвитера Иоанна. Это был тот редкий случай, когда европейцы и африканцы стояли лицом к лицу. Белые люди прибыли, надеясь обнаружить более развитую цивилизацию, а вместо этого столкнулись с обществом, отражавшим многие из их собственных особенностей. Оба народа в своей набожности доходили до фанатизма, ими обоими правили абсолютные монархи, жаждавшие подчинить себе гордую малочисленную родовую знать, оба видели друг в друге возможного союзника в борьбе с исламом. Поэтому так поразительно то, что посольство да Лимы оказалось совершенно не в силах понять Эфиопию.

В этом во многом можно винить злой рок. С самого начала все пошло неправильно. Вспыльчивый да Лима оскорбил Барнагаста, не оценив его гостеприимства, эпидемия унесла жизни двух его подчиненных, включая переводчика, и посольство увязло. Причиной неприятностей стала история с приношениями. Да Лима так и не уяснил, что в Эфиопии все дипломатические отношения строились на постоянных льстивых подарках в форме взяток или приношений. Даже стражей покоев Барнагаста было необходимо задобрить мешочками с перцем, а когда сам Барнагаст попросил да Лиму показать свой лучший меч, его крайне оскорбило то, что португалец обратился к своему спутнику и позаимствовал у него для подарка меч попроще. Ночью хижину, в которой португальцы хранили свои запасы, ограбили и украли два меча и шлем. В то же время да Лиме совершенно не понравился Барнагаст. Вопреки своим ожиданиям, в которых он представлял «заместителя» пресвитера великим властителем, окруженным восточной роскошью, он увидел уродливого жулика с гноящимися глазами, восседавшего в дурно сплетенном гамаке, покрытом грязным тряпьем. Его зал для аудиенции больше напоминал сарай, набитый толпами полуголых эфиопов, сидевших на корточках на земляном полу. С одной стороны слуги придерживали любимых боевых коней Барнагаста, рядом с ним на стене висели несколько бедно отделанных мечей, а у изголовья кровати сгорбилась его жена. Входя в этот зал, посланники и просители сперва были должны раздеться до пояса, а затем присесть на корточки, касаясь одной рукой земли в знак уважения, перед тем как протянуть обязательные подарки – специи или ткани. Только великие правители могли пренебречь этой церемонией. Они въезжали в зал верхом на коне, высокомерно продвигаясь сквозь толпу вслед за глашатаями, сдерживавшими ее своими копьями и дубинками.

Лишь отец Альвареш был доволен. Как он с оптимизмом писал в своем дневнике, это было поистине государство пресвитера Иоанна. На каждом холме и перекрестке высился храм или монастырь. Главными покупателями на рынке были монастырские казначеи, каждый второй человек, встречавшийся на пути, принадлежал к какому-нибудь монашескому ордену. Там были монахи в желтых одеждах, напоминавшие Альварешу доминиканцев, полуобнаженные нищенствующие монахи и монахини, чьи головы были выбриты и перевязаны кожаными лентами. Он заходил в храмы, любуясь настенными росписями и складками роскошного алого бархата и парчи, что скрывали за собой алтари. Лишь церковное убранство казалось ему неправильным. Вместо колоколов он видел камушки, что ударялись друг о друга и издавали надтреснутый звякающий звук, да и неуклюжая, грубо выкованная утварь совершенно не соответствовала знаменитому богатству пресвитера Иоанна.

И наоборот, эфиопы критически оценивали своих португальских гостей. Им не всегда нравилось то, что они видели. Они восхищались их прекрасным оружием и доспехами и выпрашивали их в подарок. Но когда священники пригласили чужеземцев на церковную мессу, они были неприятно удивлены их неотесанностью. Португальцы громко разговаривали, открыто плевали на пол и, казалось, постоянно ссорились друг с другом. Даже их священник выглядел опасным, ибо Альвареш совершил грех, чуть было не въехав в монастырь, куда не допускалось ни одно существо женского пола, верхом на ослице. И лишь срочная делегация, отправившаяся ему навстречу, чтобы заставить его остановиться и спешиться до того, как он подъедет слишком близко, спасла целый монастырь от осквернения.

Позже произошло еще более мрачное событие, когда голодные португальцы поймали и убили несколько голубей прямо в церкви. Местное население было настолько потрясено этим кровопролитием, что португальцам вообще запретили входить в церковь.

Таким образом, посольство продвигалось чуть ли не на ощупь, постоянно совершая нелепые ошибки, то восторгаясь, то пугаясь того, что они видят. Да Лима заставил Барнагаста снабдить их несколькими вьючными животными, угрожая сжечь подарки, приготовленные на берегу для негуса, если ему не будет оказано помощи, и посольство медленно, урывками продвигалось в глубь страны.

Альвареш делал подробные записи обо всем, что свидетельствовало о царстве пресвитера Иоанна. Им повстречались община монахинь, с благоговением умолявших путников разрешить омыть им ноги как странникам, побывавшим в Святой земле; постоялые дворы для слуг правителя, какой-то вождь, учтиво принявший посольство. Но в основном народ пресвитера Иоанна не был ни таким гостеприимным, ни воспитанным, как о том говорилось в предании. Некоторые мужчины чинно разгуливали с обернутыми кожаным ремешком яичками, не имея на себе никакой другой одежды, а женщины едва прикрывали свою наготу овечьими шкурами, что небрежно свисали с плеч. «В Португалии или Испании, – сухо комментирует Альвареш, – люди женятся по любви, видя красоту лиц, и многое скрыто от них. В этой стране они могут жениться потому, что уже увидели и оценили все, что только можно».

Но более всего путешественников потрясли жестокие нравы этой страны. В нескольких деревнях жители с почетом встретили проезжавшее мимо посольство, как следует побив путников камнями, и Альвареш был вынужден прибегнуть к жестоким мерам, приказав рабу ехать на своем муле впереди, чтобы тот первым принял на себя удар возможной засады. Ночью проводники сооружали из колючих кустов завалы для защиты от разбойников. Пересекая один лес, путники проехали под гниющими головами восьми сотен казненных мятежников, что свисали с ветвей подобно причудливым яблокам. Становилось ясно, что царство пресвитера Иоанна было местом, где кипели страсти и легко проливалась кровь.

Несколько раз посольство оказывалось в затруднительном положении: взбунтовавшиеся носильщики просто уходили, побросав тюки на землю. В разгар одного из споров как из-под земли возник высокопоставленный священник, который, словно тигр, набросился без каких-либо предупреждений на начальника охраны и злобно искусал его голову, оставив глубокие раны. Затем он спокойно представился посланником негуса и, сообщив пораженному да Лиме, что его повелителя не устраивала скорость продвижения экспедиции, поспешил прочь так же быстро, как и появился.

Преодолев на четвереньках горные перевалы, преследуемые стаями гиен, осмелевших настолько, что от них приходилось отбиваться копьями, чуть не утонув во время короткого наводнения, португальцы искренне обрадовались, когда в середине октября их проводники наконец заявили, что впереди лежит лагерь пресвитера. Послы уже давно оставили надежду увидеть легендарный хрустальный дворец, и поэтому их весьма воодушевил вид эфиопского двора, раскинувшегося подобно огромному военному лагерю. Ряды его шатров лучами расходились от большого красного жилища негуса. Несколько тысяч эфиопов в своих лучших одеждах собрались посмотреть на прибывающее посольство. Они молча с любопытством наблюдали, как сотня глашатаев, облаченных в шелковые туники, расчищали дорогу для белых людей, преусердно размахивая и щелкая в воздухе своими кнутами. Толпа расступилась и образовала проход, по краям которого расположились знать и кони негуса, убранные, как на парад – в парчовых чепраках и уздечках, украшенных перьями. Затем выбежали посланники государя: с плеч их свисали львиные шкуры, а шеи украшали золотые кольца, усыпанные самоцветами. Они встали около каждого португальца, проводили путешественников вперед, двигаясь диковинным шагом – полубегом, полувприпрыжку. Уже перед шатром путешественников заставили пройти между четырьмя львами – традиционными эмблемами негуса, которых, как с облегчением отметил Альвареш, держали на толстых цепях. Наконец по знаку стрелы, пущенной из таинственного красного шатра, процессия остановилась, и португальцы начали через посредников путаный разговор с человеком, ради которого они преодолели столь долгий путь.

 

 

Развалины дворца, приписываемого царице Савской

 

Посредником выступил придворный, которого Альвареш называет Кабеатой. Облаченный в белые хлопковые одежды и высокий остроконечный головной убор, он действовал в качестве посланника негуса, все время их беседы сидевшего в своем шатре, не показываясь наружу. Кабеата открыл аудиенцию, торжественно спросив у да Лимы, что он хочет и откуда явился. Тот ответил, что он возглавляет посольство, отправленное португальским королем к пресвитеру Иоанну, и привез с собой послания от наместника короля Индии. Выслушав это, Кабеата развернулся и спокойно ушел обратно в красный шатер. Несколько минут спустя он вернулся и повторил свой вопрос. Да Лима вновь принялся объяснять. Кабеата снова ушел, чтобы через несколько минут задать свой вопрос уже в третий раз.

Согласно записи внимательно наблюдавшего за этим действом Альвареша, выходя из шатра, Кабеата всякий раз исполнял нечто похожее на менуэт, делая два шага назад вместе с тремя знатными эфиопами, выстроившимися в линию, закрыв таким образом проход португальцам. После того как вопрос был задан в третий раз, да Лима был приведен в такое замешательство, что сказал, что не знает, что ответить. «То-то и оно», – язвительный ответ Кабеаты мало что прояснил. Это возражение настолько задело самолюбие да Лимы, что он едко заявил, что не станет говорить ни с кем, кроме самого пресвитера. Ответ его тут же вы звал реакцию – в очередной раз выйдя из шатра, Кабеата затронул тему подарков. Он сказал, что его повелитель желает увидеть все дары, что приготовило ему посольство. Да Лима проявил невежливость, помедлив некоторое время, но второй португалец убедил его подчиниться, и они показали все свои скудные приношения одно за другим. Без какой-либо суеты их взяли и отнесли в шатер на осмотр к негусу.

Через несколько минут их принесли обратно. Куски португальской парчи развесили на деревянной подставке для лучшего обзора, а остальные вещи разложили на земле, дабы произвести максимальное впечатление. Затем представитель эфиопской знати заверил толпу в большой ценности даров и в том, какую честь оказали португальцы их правителю, посетив его. Как только он закончил, столпившиеся люди издали громкий возглас и начали расходиться. Да Лима и его спутники остались стоять, поражаясь вздорности эфиопского придворного этикета и чувствуя, что их первая аудиенция у негуса подошла к концу, а им даже не представилось возможности передать послания из Португалии.

Португальцы так и не смогли вникнуть во все странности придворной жизни Эфиопии. По существу, система предназначалась для того, чтобы сохранить вокруг негуса ореол тайны – и поддержать образ невидимого всемогущего деспота. В лагере он все время проводил в своем шатре. В военных выступлениях его прикрывали от любопытных взоров ткани, что несли на шестах его носильщики, пока слуги, державшие на привязи львов, расчищали путь от ненужных зрителей. Его власть определяли как абсолютную и вездесущую. Один монах лишился за непослушание своих глаз, другой же остался без языка за то, что слишком много говорил. Никто, начиная с обладателей низших должностей и заканчивая высшими чинами, не был защищен от произвола негуса. Часто удача отворачивалась от них. Самого министра юстиции выволокли из шатра, чтобы отхлестать плетьми, и самые могущественные владыки Эфиопии в мгновение ока могли оказаться раздавленными, лишенными негусом всех титулов и привилегий и низведенными в рабы. Даже самых старых и дряхлых племенных вождей заставляли ходить при дворе с тяжелыми каменными глыбами в руках в знак их подчинения. По воскресеньям и в дни праздников в лагере выставляли на всеобщее обозрение высушенную голову мусульманского вельможи. Но эта грубость смягчалась неожиданными проявлениями человеколюбия. Приговоренного к ударам плетью стражи хватали и сопровождали к месту исполнения наказания со всей свирепостью. Его швыряли на землю и устраивали целый спектакль, запарывая чуть ли не до смерти, но при более близком рассмотрении оказывалось, что большинство ударов приходились не на осужденного, а на землю – в качестве символического наказания. Когда все заканчивалось, жертва поднималась и спокойно возвращалась ко двору, как будто ничего и не произошло. По мнению Альвареша, самым разумным в эфиопском правосудии был простой способ предотвращения ложных обвинений: истец должен был платить за обвиняемого, пока тот ждал суда.

К своему удивлению, португальцы обнаружили, что при дворе негуса уже жили европейцы. В основном они были ремесленниками и людьми, сбежавшими из мавританского плена и нашедшими убежище в христианской Эфиопии. Жили они хорошо и ценились за свои умения. Наиболее ярким примером может служить португалец Педру да Ковильян, один из немногих посланников, что сумели преодолеть мусульманский кордон, притворившись арабами. В Эфиопии он поднялся так высоко – будучи наделенным землей и знатной эфиопской женой, родившей ему несколько детей, что почти слился с местным населением. Он весьма раздражал да Лиму, пропадая в своем имении как раз тогда, когда более всего требовалась его помощь в качестве переводчика.

Но все же, учитывая, сколько европейцев, должно быть, уже повидал негус, было удивительно, какой интерес он проявлял к маленькому неуклюжему посольству да Лимы. Он постоянно отправлял к португальским шатрам гонцов со странными просьбами: «Негусу известно, что португальцы – отличные наездники. Не могли бы они порадовать его, показав, на что способны, перед его шатром?» – и им выделяли восемь коней. Их просили прислать мушкет, католический крест, пару брюк. Некоторые из вопросов, например, умел ли кто-нибудь из послов делать порох, звучали весьма разумно, остальные же были просто пустяковыми. Португальцы должны были продемонстрировать то, как они танцуют, фехтуют или же плавают, – это представление было устроено в искусственном водоеме, предназначенном для массовых крещений, и негус с удовольствием увидел, что они умели плавать и под водой. Возможно, самой странной стала просьба устроить пир, петь и напиваться так, как они делали бы это у себя на родине. Гонцы при этом бегали туда и обратно, сообщая негусу, как белые люди вели себя, опьянев.

Португальцы выполняли все задания с различной степенью усердия и отказались выполнить просьбу лишь тогда, когда им предложили помериться силой с лучшим борцом негуса. Этот великан больше походил на быка. Первому португальцу, выставленному против него (художнику), он сломал ногу, а второму – руку. Третий и последний португальский борец проявил благоразумие и отказался от боя.

Но самое пристальное внимание уделялось отцу Альварешу. Он приехал, дабы изучить веру пресвитера Иоанна, но вместо этого оказался изгоем, будучи действительным представителем римской католической церкви. Рядом с шатром негуса устроили небольшую часовню и попросили его продемонстрировать все обряды церковного календаря. К счастью, из него получился хороший балаганщик. Он развесил в часовенке всевозможные украшения, которые только смог придумать, набрал хор, чтоб тот пел под аккомпанемент посольского органиста, отслужил мессу и даже позаимствовал местного младенца, дабы изобразить обряд крещения во всех подробностях. Делал это так медленно, что эфиопы могли в перерывах задавать вопросы.

Негус отнесся ко всему с большим вниманием. Посланники без устали требовали пояснений таких незначительных деталей, как изменения в мелодии гимна, а ночью они осветили внутреннюю часть церкви свечами и приподняли шатер таким образом, чтобы негус мог видеть католического священника в действии, – чем отец Альвареш и воспользовался, без тени смущения окропив через образовавшееся отверстие шатер негуса святой водой.

Большое значение имело и то, что эфиопский двор в основном оживлялся по ночам, возможно, чтобы надежнее скрыть от любопытных глаз действия негуса. Время от времени португальцев будили, чтобы задать им вопросы негуса, и Альварешу пришлось провести целую бессонную ночь, наблюдая за ежегодным массовым крещением придворных. Была вырыта и выложена досками и холстом для обеспечения водонепроницаемости огромная яма. Затем туда пустили воду. Над образовавшимся прудом воздвигли шатер, и ночью, когда на плато дули ледяные ветры, в него вошел негус, чтобы погрузиться в воду и креститься наедине со своим личным священником, что стоял рядом с ним по грудь в воде. После того как негус вышел из пруда и оделся, он занял место в маленькой беседке, откуда мог наблюдать за остальной церемонией через отверстие. Лишь главные представители правящей династии имели право иметь на себе какую-либо одежду во время крещения. Все остальные были совершенно голыми, что сильно смутило Альвареша: его попросили посмотреть на обряд из другого наблюдательного пункта, хотя он и остальные португальцы отказались креститься заново.

Самая главная встреча, во время которой португальцы оказались лицом к лицу с негусом, также состоялась в темноте. Это было зрелище, достойное театральных подмостков: гостей разбудили без предупреждения и приказали одеться, затем отвели ко входу в шатер правителя. Там их встретила тысяча стражей, сверкавших кольчугами и вооруженных мечами, щитами и копьями. Внутри жилища их провели через несколько завес одна роскошней другой, пока после последней их взорам не предстал сам негус: он сидел на расстоянии около четырех метров на возвышении, покрытом богатыми коврами. Это был круглолицый юноша с большими глазами. На его голове золотом и серебром сияла корона, парчовая мантия окутывала его плечи, а колени прикрывал епископский набедренник из золотой материи. Четыре слуги со свечами в руках стояли неподвижно, образовывая своеобразный фон. Со всех сторон правителя окружали стражи с обнаженными мечами, а справа от него находился паж, держащий плоский серебряный крест с гравировкой. Альвареш подумал, что общая картина весьма напоминает изображения Бога Отца, которые эфиопы рисовали на стенах своих церквей.

Встреча с негусом стала главным событием в деятельности посольства да Лимы. Оказалось, что правитель Эфиопии хотел, чтобы португальцы прогнали мусульман с Красного моря. С помощью да Ковильяна Альвареша попросили обрисовать детали формального договора, из которого ему пришлось убрать странное предложение: оба правителя должны отправить на Аравийский полуостров достаточное число португальцев и эфиопов, дабы они выстроились в длинную цепочку так, чтобы передавать друг другу камни Мекки, бросая их в море. Непривычные к заключению подобных договоров советники негуса провели много времени, сверяясь в поисках подходящих слов и грамматических структур со своими копиями Нового Завета. Альвареша дважды вызывали в шатер негуса, чтобы разъяснить тому трудные места. Один раз он обнаружил негуса, весьма озадаченного видом новой карты мира, подаренной ему да Лимой, и спросил священника, где конкретно находится Португалия по отношению к Эфиопии. Альвареш тянул время, заявляя, что Португалия – это Лиссабон, а Испания – Мадрид. Наполовину обманутый, негус немедленно проницательно возразил, что, судя по карте, Франция могла бы оказаться куда более мощным и надежным союзником.

 

 

Обломки аксумской стелы, достигавшей 33 метров высоты

 

У эфиопов, наблюдавших за поведением посольства да Лимы, также сложилось весьма странное представление о Португалии. Все, что так поражало Альвареша в эфиопах: их жестокость, странные обряды, их гордыня и алчность – было отражением самих португальцев. Представляя из себя крошечную группу иностранцев, отрезанную от внешнего мира в сердце диковинной страны, португальцы вели себя как избалованные дети. Они непрерывно ссорились между собой – особенно в этом усердствовали да Лима и Д’Абреу, обсуждая вопрос старшинства и вызывая у эфиопов недоумение обращением к священнику негуса, чтобы тот их рассудил. Да Лима жаловался, что Д’Абреу одевается слишком роскошно для своего статуса, что он не проявляет должного уважения, что на аудиенции у негуса тот не остается коленопреклоненным ни минутой дольше, чем он, и сразу же встает. Да Лима даже заявлял, что его заместитель пытается его отравить. Все зашло так далеко, что португальцы раскололись на две партии, и однажды Альвареш был вынужден ворваться в португальский шатер, размахивая своим посохом, чтобы остановить бой на мечах, произошедший между да Лимой и Д’Абреу, причем последний уже был легко ранен.

В конце концов эта ссора подтвердила неспособность пришельцев к реальным действиям. Негус послал их обратно на берег, чтобы в Массауа их подобрала португальская эскадра, но разгорелись такие страсти, что часть посольства, поддерживавшая Д’Абреу, попыталась устроить засаду и схватить своих противников. Один португалец был ранен в ногу; в деревне, где остановилось посольство, произошла непристойная стычка, и пришедшая в ужас эфиопская стража препроводила их всех обратно ко двору, чтобы негус вынес свой приговор. В результате все посольство было вынуждено провести еще целых пять лет, слоняясь, подобно непрошеным гостям, без дела по задворкам лагеря негуса в ожидании проводников и мулов, что бы доставили их к берегу.

Лишь Альвареш использовал эту долгую задержку с толком. Он стал настоящим туристом и путешествовал по стране, удивляясь ее чудесам. Он посетил изумительные церкви Лалибелы, измерил каменные колонны Аксума, оставшиеся там, как полагал он, после царя Соломона, и начал охоту за сокровищами царицы Савской. Некоторое время он серьезно подумывал о том, чтобы остаться в стране и уйти в эфиопский монастырь. Весной 1526 года, когда посольство наконец отправилось в обратный путь, у Альвареша был собран достаточный материал, чтобы составить пять внушительных частей описания несколько подпорченного царства пресвитера Иоанна. Его книга вышла в Европе как раз тогда, когда Португалия, найдя наконец царя восточного христианства, решила, что нужно отправляться к нему на помощь.

Спустя два года после того, как посольство да Лимы покинуло страну, Эфиопия подверглась самому разрушительному вторжению за свою историю. Ударив с севера, Ахмад ибн Ибрагим эль-Гази, по прозвищу эль-Гран, или Левша, фактически опустошил землю. Это был один из самых блестящих мусульманских полководцев. Он проделал путь от неизвестного воина из Сомали до командующего армией турецких стрелков и янычаров, по военной мощи полностью превосходившей силы негуса. Он поклялся обратить эфиопов в мусульманство и жаждал отомстить за своего убитого тестя, чью голову Альвареш видел в качестве военного трофея в лагере негуса. На этот раз горы не спасли Эфиопию. Гран позволил своим войскам разорять страну во время затяжной опустошительной кампании. Деревни сжигали, а их жителей угоняли в рабство. Прекраснейшие храмовые украшения, которыми так восхищался Альвареш, были разбиты вдребезги. Одного из сыновей негуса убили, а второго захватили и отправили на Аравийский полуостров служить рабом паши. Казна была разграблена. Тысячелетия эфиопской культуры оказались разрушены одним ударом. Союзники негуса отказали ему в помощи. Его мать, Сабла Венгел, нашла убежище на неприступной плоской вершине амбы близ Дебароа, а сам негус умер смертью загнанного шакала на берегу озера Тана, оставив корону своему семнадцатилетнему наследнику Галаведосу. К португальцам в Индию тайно отправлялись тщетные мольбы о помощи, но было очевидно, что все нарастающий исламский прилив, управляемый полумесяцем Турции, уже готов был обрушиться на последний оплот христианства.

Что символично, португальский защитник пресвитера Иоанна мог бы сойти со страниц рыцарского романа времен короля Артура. Дон Кристобаль да Гама был самим воплощением странствующего рыцаря. Юный и одаренный, он был состоятельным португальским баловнем с большими связями. Его отец, прославленный Васко да Гама, привел первый португальский флот к берегам Индии и был возведен в графы. Его брат, Эстебан, был правящим наместником Индии и снарядил флотилию на помощь Эфиопии. Юному Кристобалю еще не исполнилось двадцати шести лет, но он уже отличился в морских битвах с турками в Оманском заливе. Обожаемый своими слугами, он унаследовал от отца суровое упорство в достижении цели. Он был словно сказочным героем, идеальным полководцем, специально созданным, чтобы отправиться на помощь христианской Эфиопии и атаковать мусульманских язычников с горстью войск, которых ему смог выделить брат. Дон Кристобаль должен был вдохнуть новую жизнь в оборону негуса, пока Португалия собирала достойную армию для помощи к нему. В навигационный период лета 1541 года он с небольшим португальским войском поспешно высадился в Массауа, куда их доставила португальская военная эскадра. Там, где несколько лет назад да Лиму встречал Барнагаст, европейцев ждал почти пустой берег. Гран опустошил побережье, используя корабли и конницу, и едва ли здесь можно было обнаружить хотя бы одного эфиопа-христианина.

Кампания началась неудачно. Сотня португальских задир ослушалась приказа, покинула эскадру и бодрым маршем отправилась в глубь страны. Они подкупили часовых и самовольно покинули войско, будучи уверенными в скорой победе. Менее чем через сутки, одурманенные жарой и преданные своим проводником, они попались в западню, устроенную Граном, затаившимся, подобно хищной птице, в холмах за Массауа. Португальцев доставили в его лагерь, отхлестали плетьми и заперли в загоне для скота. Затем их выпустили по одному, как зайцев из силков, и мусульманские копьеносцы загнали их. Выжили только двое, притворившиеся мертвыми. Они принесли вести о несчастье в Массауа. Да Гама сказал, что их товарищи заслужили такую участь, а затем все наблюдали за повешением провинившихся часовых.

Кристобаль да Гама не нуждался в уроке массовой резни, чтобы понять, что перевес был явно не на его стороне. В отличие от конкистадоров под предводительством Писарро, занятых разрушением империи инков на другом краю земли, португальцы на африканском побережье не обладали преимуществом в технологии, таинственности или неожиданности. Они прибыли защищать, а не разрушать местный трон и противостояли войскам, чьи мушкеты и доспехи были не хуже, если не лучше их собственных. Более того, именно противник, а не европейцы обладал конницей. Кристобаль да Гама не мог выставить ни одного всадника против отборных турецких копьеносцев Грана. По традиции португальцы полагались на знаменитую молниеносную атаку воинов, вооруженных пиками, которым предшествовали залпы мушкетов. В качестве военной тактики это вряд ли было продуманней, чем дикий напор уже разгромленных войск негуса или фанатическое наступление эфиопских монахов-воинов.

Было отобрано всего четыреста добровольцев, отправившихся внутрь страны со своим лихим командиром. Это была почти символическая поддержка негуса до тех пор, пока в следующем году не прибыла бы основная подмога, но она обладала превосходным вооружением и обмундированием. Несколько больших пушек и сотня мушкетов с фитильными затворами были выгружены на берег, и каждый человек располагал двойным количеством оружия. Для наибольшего эффекта добровольцы выступили при всем параде. Офицеры были сплошь дворянами, облаченными в блистательные одежды. Каждая рота выступала под собственным бело-голубым знаменем, а в середине развевался огромный боевой штандарт из голубой парчовой ткани с нашитым на него темно-красным крестом. В головном отряде маршировал бодрый оркестр флейтистов, барабанщиков, трубачей и волынщиков. Это было лучшее, что могла снарядить и выставить Португалия, и воины были очень похожи на крестоносцев, которым они сознательно подражали. Да Гама и его люди не принимали во внимание никакую логику, надеясь, что разобьют мавров и поддержат расшатанную колонну истинной веры.

Первой целью да Гамы было наладить связь с правящей династией, а так как Галаведос находился за несколько сотен километров в центре страны, он отправился прямо к плато, где укрылась королева-мать. Эта примечательная крепость представляла собой гору с плоской вершиной, настолько отвесную, что прямое нападение было исключено. Португальцы сравнил и ее с боевой палубой корабля, а один солдат описал ее так: «квадратная о твесная крепость вдвое выше самой высокой португальской башни. К вершине она становится все более и более отвесной, пока не нависает кругом, подобно зонту, как если бы она была изготовлена руками человеческим и, так, что никто у подножия не может остаться незамеченным теми, кто находится наверху». Единственным путем туда была узкая тропа, по которой и карабкались два посланника да Гамы, пока не достигли плато. Оттуда их подняли в плетеной корзине на вершину горы, дабы там можно было переговорить с Сабле Венгел и попросить ее спуститься вниз и присоединиться к экспедиции.

Встреча королевы-матери и юного португальского полководца только подчеркнула атмосферу нереальности экспедиции. Она напоминала сцену с гобелена, посвященную рыцарским мотивам. С одной стороны была спасенная дама, освобожденная из своей башни, в сопровождении тридцати служанок, романтически загадочная за вуалью из черного шелка, расшитого цветами. Встретить ее должен был спаситель, галантный юный рыцарь, неподражаемый в своих плиссированных чулках и в рубахе из алого атласа и золотой парчи. Французский плащ из превосходной черной материи свисал с его плеч, а в руке он держал черную шляпу с ценным медальоном. За ним стояли его португальские войска в сверкающих доспехах, салютуя двумя залпами в честь королевы перед тем, как издать свой боевой клич и кинуться в показательный бой.

Во время всего сезона дождей да Гама оставался у амбы, используя влияние королевы-матери, чтобы объединить племена в войско. Новоиспеченные солдаты тренировались почти ежедневно. Их обучали, как управляться с пикой и гарцевать в доспехах на коне. Устраивали сложные маневры, во время которых разные виды стрелков продвигались и отступали, ведя непрерывный огонь. Отряды отправлялись в соседние деревни, чтобы привезти оттуда лошадей и мулов. Также был сформирован оружейный обоз. Эфиопские тропы были слишком тяжелы для колесных повозок, поэтому орудия прикрепили к саням, скользившим на досках от старых бочек. Их тянули коровы, с большими трудностями приспособленные португальцами, – у эфиопов не было тяглового скота. Да Гама, подобно истинным конкистадорам, завоевал популярность, работая наравне со своими слугами, но их привязанность сочеталась с уважением к его дисциплине. По его приказу португальский дезертир лишился кистей обеих рук, а двух пойманных лазутчиков Грана сначала подвергли пыткам, а затем разорвали санями.

15 декабря небольшая колонна, усиленная двумя сотнями местных солдат, снова выдвинулась в поход. Они маршировали в боевом порядке, ибо предполагали, что Гран мог атаковать их в любой день. Королева-мать оставалась в хвостовой части колонны, окруженная пятьюдесятью стрелками с заряженными мушкетами и зажженными кусками фитиля в руках. Легковооруженное прикрытие, состоявшее из эфиопов, ехавших верхом на мулах, обследовало дорогу, а сам да Гама дважды в день проезжал в обе стороны колонны, проверяя боевую готовность снаряжения и отсутствие отстающих. Это был изнурительный поход. Время от времени сани застревали, и их приходилось приподнимать и переносить через препятствия. Португальцам – как идальго, так и пехотинцам – приходилось делать всю работу самим, так как эфиопы не видели смысла тратить свои усилия на пушку, которую по их твердому убеждению невозможно было перевезти через более высокие перевалы. Но это удалось: португальцы сняли орудия и в буквальном смысле взвалили их себе на плечи. «Это был такой тяжелый труд, – писал один из них, – что о нем можно было бы написать столько же, сколько о переходе Ганнибала через Альпы».

В феврале экспедиция достигла своей первой цели. Небольшой отряд мусульман удерживал свои позиции на маленьком плато, которое да Гама должен был либо захватить, либо оставить у себя в тылу, что было весьма рискованно. Не послушав совета эфиопов об использовании преимущества своего расположения, предводитель похода решил взять амбу лобовой атакой. На вершину вели всего три тропинки, все они были не защищены от дождя копий и града камней, которые стали бы использовать оборонявшие плато. Скалы были настолько скользкими, что португальцам пришлось штурмовать высоту босиком, и в некоторых местах они вынуждены были заклинивать торцы своих пик в трещинах, чтобы образовать импровизированные лестницы. После того как оборона выдержала испытание длительным обстрелом, да Гама лично возглавил отряд, лихо преодолевая самый трудный подступ, тогда как два его военачальника одновременно атаковали с двух других сторон. Дважды португальцы приступом брали склон горы, и дважды их отбрасывали назад, посыпая градом камней. Несколько человек погибли, и множество было серьезно ранено этими обломками. Но третья попытка увенчалась успехом: они достигли вершины. Через несколько минут отчаянного сражения на выступе плато превратилось в смертельную западню для тех, кто его оборонял. Мусульманский военачальник геройски погиб, пронзив одного португальца через доспехи копьем и лишив второго чувств ударом меча, проломившего ему шлем. Но предводителя врагов все же одолели. Его убили три нападавших португальца, а затем ворвались эфиопы, вооруженные мечами. Прибывшие с опозданием, но зато с большим воодушевлением, они порубили на куски тех защитников плато, что не бросились со скалы. По замечанию одного португальца, то была «резня, которой абиссинцы просто наслаждались».

 

 

Подземные церкви Лалибелы связаны друг с другом сетью подземных ходов

 

Взятие амбы стоило да Гаме восьми человек убитыми и сорока ранеными. Несмотря на то что победа необычайно воодушевила его войска и союзников, доказав уязвимость мусульман, она была грубой тактической ошибкой. Битва дала Грану время сосредоточить свои войска, что охотились за Галаведосом в горах, и поспешить на север во главе семнадцати тысяч солдат, включавших полторы тысячи всадников и две сотни турецких стрелков. С этими огромными силами он расположился аккурат на пути да Гамы, и у юного португальского рыцаря не оставалось иного выбора, кроме как пытаться прорваться через этот кордон.

Поле боя, которое выбрал дон Кристобаль, было впечатляющей ареной, но стало его второй тактической ошибкой. Казалось, он намеревался вести войну с элегантностью и церемониальностью средневекового рыцарского турнира. Пологие холмы, со всех сторон окружавшие это место, превращали его в естественный природный амфитеатр, и в центре да Гама сосредоточил своих воинов на небольшом возвышении, перед которым оставалось достаточно места для того, чтобы Гран наилучшим образом использовал свою конницу. В центре укреплений да Гама расположил королеву-мать – знамя, которые должны были защищать его паладины.

На рассвете в лучах восходящего солнца проступили зловещие очертания пяти мусульманских всадников, что мрачно взирали вниз, осматривая укрепления португальцев. После того как они исчезли, описав перед этим круг, да Гама послал двух разведчиков на ту же обзорную точку, и они доложили, что огромное войско противника уже надвигается на них. Затем все разворачивалось согласно печальному церемониалу. Гран появился на горном выступе – его легко можно было узнать по трем знаменитым бело-красным боевым стягам, украшенным геральдическими полумесяцами и мусульманскими девизами, что развевались позади на ветру. Некоторое время он сидел неподвижно, наблюдая за португальцами, а затем его армия помчалась по склону, словно окутав его живым ковром: воины, набранные из диких племен Харара, вооруженные щитами и копьями, наемные эскадроны легкой конницы и дисциплинированные отряды турецких стрелков. Португальцы слышали звуки их труб, бой их барабанов и видели передние ряды, которые, приближаясь, вступали в показные поединки.

 

 

Немногие старики знают сегодня все хитросплетения подземных переходов Лалибелы

 

Они не торопились и действовали очень размеренно. Огромная армия окружила португальские укрепления и спокойно встала лагерем на расстоянии чуть дальше мушкетного выстрела. Всю следующую ночь португальцы провели, готовясь к отражению атаки, поддерживая боевой дух редкими пушечными залпами, так как опасались, что мусульманская конница внезапно перейдет в наступление. Но еще не были соблюдены все военные формальности. На рассвете в лагерь, размахивая белым флагом, прибыл арабский всадник с посланием для да Гамы.

«Мой повелитель, – торжественно объявил он, – сочувствует молодому предводителю португальцев в том, что он оказался так юн и глуп, что королеве-матери Эфиопии удалось провести его. Дело негуса проиграно, и для португальцев самым разумным будет сдаться». В качестве символа посланник привез да Гаме монашескую сутану и четки, пространно намекая, что тому следовало бы стать священником, а не воином. В ответ да Гама передал, что он прибыл по приказу великого льва морей, короля Португалии, чтобы вернуть трон пресвитеру Иоанну, и в ответ на мусульманский подарок он послал Грану пару щипчиков для выщипывания бровей и очень большое зеркало в знак намека, что тот – женщина.

Так, подобающим образом обменявшись оскорблениями, стороны приступили к битве. Гран окружил португальские укрепления и затянул петлю, подослав своих стрелков настолько близко, что португальцам приходилось постоянно покидать свои наспех построенные укрепления, чтобы заставить их отступить. Всякий раз, когда это происходило, Гран выпускал против португальской пехоты свою конницу, которая жестоко рубила португальских воинов.

Осада продолжалась весь день, и к наступлению ночи стало ясно, что португальцы должны либо прорываться через окружение, либо готовиться к гибели. Они спокойно погрузили свои вещи на мулов, поставили пушки на полозья и выступили клином, в центре которого была королева-мать. При первых лучах солнца они единым отрядом, играя на барабанах, с развевающимися стягами, вступили прямо в центр армии Грана. Это было равносильно самоубийству, и мусульман охватило ликование триумфаторов. Весь португальский отряд был бы сметен с лица земли, если бы удачный выстрел не свалил с ног коня Грана, ранив мусульманского полководца в бедро. Случилось невероятное – три его бело-красных стяга немедленно опустились, дав мусульманам сигнал к отступлению. Грана подобрали и унесли с поля битвы его слуги, и вся их армия устремилась прочь, подгоняемая нерегулярным эфиопским войском да Гамы, которое, как всегда, появилось с небольшим опозданием, чтобы кромсать на куски отстающих. Сами же португальцы слишком устали, чтобы присоединиться к погоне. Их потери были огромны. Четверть людей были ранены, включая самого да Гаму, пораженного выстрелом в колено, и им недоставало конницы, чтобы добиться победы. Они были как никогда убеждены в том, что Господь на их стороне, но с военной точки зрения битва была проиграна. Гран мог перераспределить свои силы, заручиться поддержкой союзников и в конце концов полностью уничтожить медлительную португальскую экспедицию, не располагавшую никакой поддержкой.

Почти год да Гама и его армия авантюристов черепашьим шагом двигалась вперед. Они приняли и пережили еще один суровый бой, тщетно пытаясь добыть лошадей и связаться с Галаведосом. Но двигались наугад, будто бы в темноте. Молодой негус все еще опасался мусульманских набегов и отказывался покинуть свой неприступный лагерь, и пока португальцы продвигались все глубже, запутываясь в незнакомой враждебной стране, провалилась попытка их флота доставить в Красное море значительное подкрепление. Тем временем Гран тщательно собирал свои войска, набирая солдат не только в Африке, но и на другом берегу Красного моря, пока не смог выйти навстречу да Гаме во всей своей мощи: с 800 турецкими стрелками, 600 арабскими и персидскими лучниками, армией, состоявшей из различных племен, и, самое впечатляющее, оружейным обозом с полевыми пушками! В его войске служили 30 турецких конников, подаренных лично пашой Зебида, вооруженных настолько роскошно, что даже их стремена были из чистого золота.

Битва разворачивалась по образцу предыдущей, но в этот раз превосходство противника над португальцами было полным. Вновь их пехотинцев окружили турецкие стрелки и конники. Пушки Грана громили португальцев, окруженных его конницей, и о продвижении вперед не могло быть и речи. Вместо этого да Гама и его люди постоянно делали вылазки за свои укрепления, используя сокрушительные удары португальской пехоты, чтобы прорвать смыкавшееся вокруг них кольцо окружения. Но всякий раз возвращались за свои укрепления, неся внушительные потери. Ни один воин не вернулся целым и невредимым из первой вылазки, и один за другим были убиты все португальские военачальники. Два брата, оба – старшие капитаны, пали на расстоянии нескольких метров друг от друга, и их тела лежали рядом. Да Гама был ранен в правую руку. Дважды турецкая конница прорывалась за частокол, и ее приходилось выбивать оттуда. В конце концов после поспешного совещания с оставшимися начальниками да Гама отдал приказ к отступлению. Под прикрытием последней тщетной атаки они бежали, захватив с собой королеву-мать. Вскоре после этого произошло возгорание порохового склада, которое закончилось мощным взрывом, убив около сорока раненых португальцев, беспомощно лежавших в центре лагеря. Сам да Гама попал в руки врага. Говорили, что его предал дьявол в виде старой карги, приведшей турецких всадников к кустам, где он прятался. Юного португальского полководца доставили к Грану, что с видом триумфатора сидел перед насыпью, сложенной из 140 голов португальцев. Уже страдающего от сильной боли да Гаму приказали раздеть и высечь. Его бороду покрыли воском и, скрутив ее наподобие фитиля, подожгли, выщипав ему ресницы и брови. Затем он был обезглавлен.

По иронии судьбы, его страшная гибель стала спасением Галаведоса. Гран, уверенный в том, что сокрушил главную угрозу, позволил своим турецким войскам рассредоточиться, а сам отступил к озеру Тана, чтобы восстановить силы. Там 21 февраля 1543 года его застигла врасплох большая армия под предводительством Галаведоса, внезапно появившаяся из-за холмов. С ним прибыли выжившие португальцы, вооруженные мушкетами, и некоторые из них наконец ехали верхом. В память о Кристобале да Гаме они решили вступить в бой без нового предводителя и добились мести, когда португальский мушкетер застрелил самого Грана. Его голову незамедлительно доставили юному эфиопу и подвесили за волосы, протянутые через рот. Смерть предводителя стала поворотным пунктом мусульманского вторжения. Также она положила начало новым отношениям между Португалией и Эфиопией. Воинам-победителям, оставшимся от крошечной армии да Гамы, выказывалось большое уважение. Негус предложил им земли, знатных эфиопских жен и титулы, и многие из них решили остаться. По их следам прибыли п ортугальские священники, выступившие с критикой коптского богословия, и архитекторы, создавшие по приказу негуса замки и дворцы.

Португальскому искусству суждено было еще сто лет влиять на развитие эфиопской культуры, и некоторое время негус даже признавал власть папы, пока мятеж, организованный борцами за независимость, не избавил страну от чужестранцев и их доктрин. Рискованное португальское предприятие в Эфиопии закончилось, как и начиналось, в атмосфере кровопролития и мученичества, что в конце концов разрушило мечту о пресвитере Иоанне.

 

Эфиопия

 

Многочисленные христианские памятники Эфиопии расположены в северной части этой страны. Это прежде всего города Гон-дар, Аксум, район озера Тана. Перелет из Москвы до Аддис-Абебы через Дубай или Каир. Далее местными авиалиниями (рейсы нерегулярные) или на автомобиле. Эфиопия страна бедная, хороших гостиниц, особенно в провинции, мало. Так как дороги находятся не в лучшем состоянии, то безопаснее всего отправляться в путешествие по Эфиопии на полноприводном автомобиле. Не особенно комфортные условия жизни будут с лихвой компенсированы возможностью, помимо осмотра самих исторических памятников, увидеть прекрасные горные пейзажи, особенно живописно озеро Тана с многочисленными островами и водопадом Тис-Иссад у истока Голубого Нила. Во все переезды с собой надо брать запас воды из магазина – с безопасной для употребления европейцами питьевой водой в Эфиопии проблемы.

 

 

⇐ Предыдущая891011121314151617Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: