 |
Неаполитанцы! 3 страница
|
|
|
|
Это в ее объятиях, а не на руках матери скончался ребенок, и, в то время как мать спала или лежала с закрытыми глазами, злобно обдумывая планы кровавой мести, именно Эмма пришла исполнить благочестивый долг – укрыть его саваном, – не желая, чтобы грубые руки матроса коснулись хрупкого тельца ребенка.
Нельсон почтительно поцеловал ее руку. Самое великое и самое пламенное сердце, если оно не совсем чуждо поэзии, перед лицом смерти испытывает высокое смущение.
Поднявшись на ют, он увидел там короля.
Еще полный воспоминаний о недавнем печальном зрелище, Нельсон ожидал встретить отца, нуждающегося в утешении. Но адмирал ошибся. Король чувствовал себя лучше, король проголодался. Он пришел поручить Нельсону заказать блюдо макарон, без которых не мыслил себе обеда.
Потом, так как перед их глазами теперь раскинулся весь Липарский архипелаг, он стал осведомляться у Нельсона о названии каждого острова, указывая на него пальцем; при этом король рассказывал, что в молодости у него был полк молодых людей, выходцев с этих островов, и он называл их своими липариотами.
Вслед за тем последовал рассказ о празднике, устроенном несколько лет тому назад для офицеров этого полка; на нем он, Фердинанд, одетый поваром, играл роль содержателя трактира, а королева в костюме простой крестьянки, окруженная самыми прелестными придворными дамами, изображала трактирщицу.
В тот день он сам сварил огромный котел макарон и с тех пор ни разу не ел ничего столь же вкусного. Кроме того, поскольку накануне он собственноручно наловил себе рыбы в заливе Мерджеллины, а за день до того подстрелил, как всегда собственноручно, в лесу Персано косуль, кабанов, зайцев и фазанов, этот обед оставил у него неизгладимые воспоминания, и он выразил их глубоким вздохом и словами:
|
|
|
– Только бы мне найти в лесах Сицилии столько же дичи, сколько ее у меня есть – или скорее было – в моих лесах на материке!
Итак, этот король, которого французы лишили королевства, этот отец, у которого смерть унесла сына, просил Бога, чтобы утешиться в своем двойном несчастье, только одного – пусть ему останутся хотя бы леса с дичью!
К двум часам пополудни судно обогнуло мыс Чефалу.
Два обстоятельства занимали Нельсона, заставляя его поочередно вопрошать то море, то землю: где сейчас Караччоло и его фрегат и как сумеет он сам при южном ветре войти в бухту Палермо?
Нельсон провел свою жизнь в Атлантике, и у него было мало навыков вождения судов в этих морях, где ему редко доводилось бывать. Правда, на борту у него было два или три матроса-сицилийца. Но как он, Нельсон, первый моряк своего времени, обратится за помощью к простому матросу, чтобы ввести свой семидесятидвухпушечный корабль в фарватер Палермо?
Если они прибудут днем, можно дать сигнал, чтобы им выслали лоцмана. Если же ночью – придется лавировать до утра.
Но тогда король, не сведущий в трудностях мореходного дела, спросит, пожалуй: «Вот Палермо, почему мы не входим в порт? » – и ему придется ответить: «Потому, что я не знаю входа, через который мы могли бы сюда войти».
Нет! Нельсон никогда не позволит себе подобного признания!
К тому же еще неизвестно, имеется ли вообще служба лоцманов в этом краю, так дурно устроенном, где жизнь человеческая ничего не стоит?
Впрочем, это скоро должно было выясниться: на горизонте уже показалась гора Пеллегрино, что высится к западу от Палермо. Около пяти часов вечера, то есть к концу дня, вдали появится и столица Сицилии.
Король спустился вниз к двум часам и, так как макароны были приготовлены по его указаниям, превосходно пообедал. Королева осталась в постели под предлогом нездоровья; юные принцессы и принц Леопольдо сели за стол вместе с отцом.
|
|
|
В половине четвертого, к тому времени, когда корабль собирался обогнуть мыс Дзафферано, король в сопровождении Юпитера, который довольно сносно перенес переезд, и юного принца Леопольдо вышел на ют и присоединился к Нельсону. Адмирал казался озабоченным: тщетно вглядываясь в горизонт, он нигде не видел «Минервы».
Для него было бы большим триумфом прибыть в Палермо раньше неаполитанского адмирала; но, по всей вероятности, случилось обратное – Караччоло опередил его.
К четырем часам «Авангард» обогнул мыс. С юго-юго-востока дул сильный ветер. В порт можно было войти только лавируя, а в таком случае была опасность сесть на мель или натолкнуться на какую-нибудь подводную скалу.
Как только вдали показался Палермо, Нельсон подал сигнал, чтобы выслали лоцмана.
С помощью превосходной зрительной трубы он мог различить все суда на рейде и легко распознал впереди всех фрегат «Минерва», стоявший, как солдат под ружьем в ожидании своего командира, со всем своим неповрежденным такелажем. Судно покачивалось на якорях.
Нельсон с досады закусил губу: случилось то, чего он опасался.
Быстро спускалась ночь. Нельсон, томясь от нетерпения, повторил сигналы и, все еще не видя в море лодки, распорядился дать пушечный залп, позаботившись предупредить королеву, что этот залп сделан с целью поторопить лоцмана.
Тьма уже сгустилась настолько, что берега залива исчезли из виду, лишь многочисленные огни Палермо, казалось, дырявили мрак.
Нельсон уже собирался повторить пушечный залп, когда Генри, внимательно обозревавший залив с помощью ночной подзорной трубы, объявил, что к «Авангарду» направляется шлюпка.
Адмирал взял из рук Харди подзорную трубу и увидел быстро приближавшуюся лодку с треугольным парусом, в которой сидели четверо матросов и пассажир, закутанный в грубый матросский плащ.
– Эй! На шлюпке! – крикнул впередсмотрящий. – Кто вы?
– Лоцман, – кратко ответил человек в плаще.
– Бросьте канат этому человеку и пришвартуйте его шлюпку к судну, – приказал Нельсон.
Шлюпка повернулась левым бортом. Лоцман спустил парус. Четверо матросов взялись за весла и причалили к «Авангарду».
|
|
|
Лоцману бросили канат, с помощью которого он, как опытный моряк, поднялся, цепляясь за неровности судна; затем он пробрался через один из пушечных портов [807] на верхнюю батарею и вскоре очутился на палубе.
Он направился прямо к капитанскому мостику, где его ожидали Нельсон, капитан Генри, король и принц.
– Вы заставили себя долго ждать, – сказал Генри по-итальянски.
– Я выехал по первому залпу из пушки, капитан.
– Значит, вы не видели сигналов?
Лоцман не отвечал.
– Не будем терять время, – сказал Нельсон. – Спросите его по-итальянски, Генри, хорошо ли он знает порт и отвечает ли за то, что благополучно проведет большой линейный корабль до якорной стоянки.
– Милорд, я знаю ваш язык, – ответил лоцман на превосходном английском языке, так что нет нужды говорить со мной через переводчика. – Я знаю порт и беру на себя ответственность за все.
– Отлично! – сказал Нельсон. – Командуйте: вы здесь хозяин. Не забудьте только, что вы управляете судном, несущим на своем борту ваших монархов.
– Я знаю, что имею эту честь, милорд.
И лоцман, не обращая внимания на рупор, который ему протягивал Харди, звучным голосом, разнесшимся по всему судну, дал на безупречном английском языке команду маневрирования, употребляя британские технические термины, словно он служил на флоте короля Георга.
Как конь, чувствующий узду опытного седока и понимающий, что всякое своеволие бесполезно, «Авангард» смирился перед лоцманом и повиновался ему не только без всякого сопротивления, но еще и с какой-то поспешностью, что не ускользнуло от внимания короля.
Фердинанд приблизился к лоцману; Нельсон и Харди, движимые чувством национальной спеси, оставили короля одного.
– Друг мой, – сказал король, – считаешь ли ты, что я смогу сойти на сушу сегодня вечером?
– Ничто не помешает в этом вашему величеству; меньше чем через час мы уже бросим якорь.
– Какая лучшая гостиница в Палермо?
– Король, я полагаю, не снизойдет до гостиницы, раз у него есть дворец короля Рожера.
|
|
|
– Где никто меня не ждет, где мне нечего будет есть и где управители, не подозревающие о моем приезде, украли все, вплоть до простынь с моей постели!
– Ваше величество, напротив, найдет все в полном порядке… Адмирал Караччоло, прибывший в Палермо сегодня утром в восемь часов, я знаю, позаботился обо всем.
– А как ты об этом узнал?
– Я лоцман адмирала и могу сообщить вашему величеству, что, прибыв в восемь утра, адмирал в девять уже был во дворце.
– Стало быть, мне остается только позаботиться о карете?
– Так как адмирал предвидел, что ваше величество изволит прибыть к вечеру, три кареты с пяти часов стоят у пристани.
– Нет! Адмирал Караччоло поистине бесценный человек! – воскликнул король. – И если я когда-нибудь буду совершать поездку по суше, я возьму его с собой своим квартирьером.
– Это было бы для него большой честью, государь, не столько из-за высокого поста, сколько из-за высокого доверия, на которое указывало бы такое назначение.
– А что, потерпел ли корабль адмирала во время бури какие-нибудь повреждения?
– Ни одного.
– Да, мне решительно следовало бы сдержать слово, данное ему, – пробормотал король, почесывая ухо.
Лоцман вздрогнул.
– Что с тобой? – спросил король.
– Ничего, государь. Я думаю, если бы только адмирал сам услышал из уст вашего величества слова, что сейчас довелось услышать мне, он был бы счастлив.
– А! Я этого не скрываю.
Потом король, обернувшись к Нельсону, сказал:
– Знаете ли вы, милорд, что корабль адмирала прибыл сегодня в восемь утра и без единого повреждения? Должно быть, он колдун, этот Караччоло, потому что «Авангард», хотя и управляемый вами – а вы ведь первый моряк во всем мире, – лишился своих брам-стеньг, паруса с грот-мачты и потерял – как вы его назвали? – бли… блинд.
– Нужно ли перевести милорду то, что вы, государь, только что сказали? – спросил Генри.
– Почему бы и нет? – усмехнулся король.
– Буквально?
– Буквально, если это доставит вам удовольствие. Генри перевел Нельсону слова короля.
– Государь, – холодно ответил Нельсон, – ваше величество были вольны выбирать между «Авангардом» и «Минервой». Был выбран «Авангард». И все, что могли сделать вместе дерево, железо и паруса, «Авангард» сделал.
– Верно, – заметил король, который не отказал себе в удовольствии отомстить Нельсону за то, что его руками Англия осуществляла давление на него, и который был уязвлен сожжением своего флота, – но если бы я отплыл на «Минерве», то прибыл бы в Палермо еще утром и уже провел бы на суше целый день. Ну, ничего! Я, тем не менее, признателен вам, ведь вы сделали все, что было в ваших силах. – И он прибавил с притворным добродушием: – Кто сделал что мог, тот свой долг исполнил.
|
|
|
Нельсон скривил губы, топнул ногой и, оставив капитана Генри на палубе, спустился к себе в каюту.
В эту минуту лоцман закричал:
– По местам стоять, отдать якорь!
Минута, когда судно становится на якорь или снимается с якоря, – одно из торжественных мгновений в жизни большого военного корабля, поэтому, как только прозвучала команда «По местам стоять, отдать якорь! », на борту «Авангарда» воцарилась глубокая тишина.
В этой тишине, соблюдаемой всеми пассажирами, действительно, есть что-то завораживающее: восемьсот человек, внимательных и безмолвных, ждут лишь слова.
Вахтенный офицер повторил, держа рупор в руках, команду лоцмана, а боцман воспроизвел ее своей дудкой.
Тотчас матросы, расположившиеся на снастях, одновременно взялись за брасы. Реи повернулись как по волшебству, и «Авангард», содрогаясь всем корпусом, прошел между двумя кораблями, уже стоявшими на якоре, не задев ни одного, и, несмотря на узкое пространство, оставленное ему для маневрирования, гордо прибыл к месту, назначенному ему, чтобы стать на якорь.
Во время этого маневра большая часть парусов была уже взята на гитовы и фестонами висела на реях. Те из них, что еще оставались раскрыты, служили лишь для того, чтобы умерить слишком большую скорость судна. Лоцман поставил к рулю матроса-сицилийца, того, кто давал Нельсону сведения о попутных и встречных течениях пролива.
– Отдать якорь! – крикнул лоцман.
Рупор вахтенного офицера и дудка боцмана подтвердили его команду.
Якорь тотчас отделился от борта судна и с шумом упал в воду; за ним потянулась массивная цепь, извиваясь и выбрасывая через клюзы [808] сверкающие брызги.
Судно гудело и сотрясалось до самых своих глубин; у его носовой части клокотало море; послышался треск его остова, и вот корабль содрогнулся в последний раз и якорь впился в дно.
Работа лоцмана была закончена: больше ему ничего не оставалось делать. Он почтительно приблизился к Генри и поклонился ему.
Генри протянул лоцману двадцать гиней, которые поручил передать ему лорд Нельсон.
Но лоцман с улыбкой покачал головой и, отведя руку Генри, сказал:
– Мне платит мое правительство, и, кроме того, я принимаю деньги только с изображением короля Фердинанда или короля Карла.
Фердинанд ни на минуту не терял лоцмана из вида и, когда тот, проходя мимо, склонился перед ним, вдруг схватил его за руку:
– Скажи-ка, друг, не мог ли бы ты оказать мне одну небольшую услугу?
– Приказывайте, ваше величество, и если только это в силах человеческих, ваш приказ будет выполнен.
– Можешь ли ты доставить меня на берег?
– Ничего не может быть легче, государь… Но эта жалкая шлюпка, пригодная для лоцмана, достойна ли она короля?
– Я тебя спрашиваю, можешь ли ты доставить меня на берег?
– Разумеется, государь.
– Отлично! Вот и сделай это.
– Ваше величество желает сам выразить свою волю капитану Харди или желает, чтобы это сделал я?
– Скажи ему от моего имени.
Лоцман поклонился и, обратившись к Харди, произнес:
– Капитан, королю угодно сойти на землю. Будьте добры, прикажите спустить почетный трап.
Харди застыл на минуту, пораженный этим желанием короля.
– В чем дело? – осведомился король. – Вас что-то смущает?
– Нет, государь, – ответил капитан, – я должен передать желание вашего величества лорду Нельсону: никто не может покинуть корабль его британского величества без распоряжения адмирала.
– Даже я? – спросил король.
– Приказ Адмиралтейства ни для кого не делает исключения.
– Стало быть, я пленник на «Авангарде»?
– Король ни в коем случае не пленник; но чем более знатен путешественник, тем в большей немилости будет считать себя командир корабля, если высокий гость уедет без его ведома.
И, отвесив поклон, Генри отправился в каюту адмирала.
– Проклятые англичане! – пробормотал сквозь зубы король. – Я готов, кажется, стать якобинцем, только бы не получать от вас больше никаких услуг!
Желание Фердинанда немедленно сойти на берег поразило Нельсона не меньше, чем Генри. Он быстро поднялся на ют.
– Верно ли, – спросил он, обратившись к королю вопреки этикету, запрещавшему обращаться с вопросами к монархам, – верно ли, что ваше величество желает сейчас же покинуть «Авангард»?
– Ничто не может быть вернее этого, дорогой милорд! – отвечал Фердинанд. – Я чудесно чувствую себя на борту «Авангарда», но еще лучше мне будет на берегу. Нет, решительно, я не рожден моряком!
– Ваше величество не переменит решения?
– Нет, уверяю вас, дорогой адмирал.
– Спустить на воду лодку! – крикнул Нельсон.
– Не стоит! – сказал король. – Не надо беспокоить этих славных людей, ваша милость. Они устали.
– Но я не могу поверить в то, что сказал мне капитан Генри!
– А что он вам сказал, милорд?
– Что король хочет переправиться на берег в шлюпке лоцмана.
– А почему бы и нет? Мне кажется, что он опытный моряк и в то же время верный подданный. Стало быть, я могу на него положиться.
– Но, государь, я не могу согласиться, чтобы кто-то другой, помимо меня, и на другой лодке, а не на лодке «Авангарда», и с другими матросами, а не с матросами его британского величества доставил бы вас на берег.
– Стало быть, как я только что сказал капитану Генри, я ваш пленник?
– Чтобы не оставлять короля в этом заблуждении ни на минуту, я тотчас же склоняюсь перед его желанием.
– В добрый час, милорд! Это поможет нам расстаться друзьями.
– А королева? – спросил Нельсон.
– О! Королева устала. Королева страдает. Ей и юным принцессам было бы слишком затруднительно покинуть «Авангард» сегодня вечером. Королева сойдет на берег завтра. Я оставляю ее на ваше попечение, милорд, со всем остальным двором.
– Я еду с вами, отец? – спросил юный принц.
– Нет, нет, – отвечал король, – что скажет королева, если я возьму с собой ее любимца?
Нельсон поклонился.
– Спустить трап с правого борта! – скомандовал он. Трап был спущен; лоцман спустился по канату и через несколько секунд был уже в шлюпке, которую подвел к трапу.
– Милорд Нельсон, – обратился к адмиралу король, – перед тем как покинуть ваш корабль, позвольте сказать вам, что я никогда не забуду внимания, оказанного нам на борту «Авангарда», и завтра ваши матросы получат доказательство моей благодарности.
Нельсон снова поклонился, на этот раз молча. Король спустился по трапу и сел в шлюпку с таким шумным вздохом облегчения, что он был услышан адмиралом, оставшимся на первой ступеньке.
– Отваливай! – сказал лоцман матросу, державшему багор.
Шлюпка отделилась от трапа и стала удаляться.
– Гребите, молодцы, и поживее! – скомандовал лоцман.
Четыре весла опустились в море и сильными, мерными ударами направили шлюпку к пристани, где против улицы Толедо стояли кареты в ожидании короля.
Лоцман первый соскочил на берег, подтянул шлюпку к молу и укрепил ее.
Но прежде чем он успел подать руку королю, тот сам выпрыгнул на берег.
– Ну, наконец-то я на твердой земле! – радостно воскликнул он. – И к черту теперь короля Георга, его Адмиралтейство, лорда Нельсона, «Авангард» и весь флот его британского величества! Держи, мой друг, это тебе.
И он протянул лоцману кошелек.
– Благодарю, государь, – отвечал тот, отступив на шаг назад. – Но ваше величество слышали, что я ответил капитану Генри. Мне платит мое правительство.
– Да, и ты добавил даже, что принимаешь деньги только с изображением короля Фердинанда и короля Карла. Бери же!
– Государь, а вы уверены, что деньги, которые вы мне даете, не носят изображения короля Георга?
– Ты смелый плут, если решаешься дать урок твоему королю. Во всяком случае, знай, что если я получаю деньги от Англии, то за очень высокий процент. Кошелек возьми для своих людей, а тебе – вот эти часы. Если когда-нибудь я снова буду королем и тебе понадобится что-нибудь попросить у меня, то приходи ко мне, покажи эти часы – и твоя просьба будет уважена.
– Завтра, государь, – ответил лоцман, принимая часы и бросая кошелек матросам, – я буду во дворце и надеюсь, что ваше величество не откажет мне в милости, которую я буду иметь честь попросить у вас.
– Что ж! – пробормотал король. – Этот напрасно время не теряет!
И, вскочив в ближайшую из карет, он крикнул:
– Во дворец!
Карета помчалась.
Глава 103
О КАКОЙ МИЛОСТИ ПРОСИЛ ЛОЦМАН
Предупрежденный адмиралом Караччоло о прибытии короля, комендант дворца официально оповестил об этом власти Палермо.
Начиная с трех часов пополудни синдик, члены муниципалитета, магистраты и высшее духовенство Палермо уже ожидали короля перед дворцом посреди большого двора. Король, которому хотелось есть, а также спать, понял, что ему предстоит выслушать три речи, и содрогнулся весь – с головы до ног.
– Господа, – сказал он, первым взяв слово, – каковы бы ни были ваши ораторские таланты, я сомневаюсь, чтобы вам удалось сказать мне что-либо приятное. Я хотел драться с французами – и был разбит. Я пожелал защищать Неаполь – и был вынужден его покинуть. Я погрузился на корабль – и меня застигла буря. Сказать мне, что мое присутствие радует вас, означало бы, что вы довольны постигшими меня несчастьями, да и, сверх того, вы задержали бы мой ужин и сон, а в данную минуту это было бы мне еще более неприятно, чем то, что меня разбили французы, что я был вынужден бежать из Неаполя и что в течение трех дней меня терзала морская болезнь и подстерегала угроза угодить на обед рыбам, ибо сейчас я умираю от голода и желания спать. А посему, господин синдик и господа члены муниципального совета, будем считать, что речи ваши уже произнесены. Я жертвую десять тысяч дукатов на бедных. Вы можете прислать за ними завтра.
Затем, увидев епископа в окружении духовенства, король сказал:
– Монсиньор, завтра вы отслужите «Те Deum» за мое чудесное спасение от кораблекрушения. И тогда я торжественно повторю свой обет святому Франциску Паоланскому построить ему церковь, подобную собору святого Петра в Риме, а вы назначите туда наиболее достойных членов вашего клира. [809] И сколь ни ограниченны наши средства, мы постараемся вознаградить их сообразно заслугам.
Потом, обернувшись в сторону магистратов и узнав их главу, президента Кардилло, он воскликнул:
– А-а! Это вы, метр Кардилло?
– Я, государь, – ответил президент, склонившись чуть ли не до земли.
– Вы все так же дурно играете в карты?
– Все так же, государь.
– И по-прежнему увлекаетесь охотой?
– Больше чем когда-либо.
– Отлично! Я приглашаю вас принять участие в моей карточной игре, при условии, что вы пригласите меня участвовать в вашей охоте.
– Вы оказываете мне двойную честь, ваше величество.
– А теперь, господа, – продолжал король, обращаясь ко всем остальным, – если вы, так же как я, устали и проголодались, то я дам вам добрый совет: поступайте как я: поужинайте, а после ложитесь спать.
Это обращение означало для всех собравшихся, что их милостиво отпустили по всей форме; отвесив поклоны королю, тройная депутация удалилась.
Фердинанд поднялся по большой парадной лестнице в сопровождении четырех слуг, освещавших ему дорогу; за ним следовал Юпитер, единственный сотрапезник, которого он решил при себе удержать.
Стол был сервирован на тридцать персон.
Король сел на одном конце стола, Юпитера велел посадить на другом, оставив себе двух слуг, а двоих отправил к своему псу, распорядившись подавать ему все блюда, которые он ел сам.
Никогда еще Юпитеру не доводилось бывать на подобном пиршестве.
После ужина Фердинанд повел его в свою спальню, велел принести и положить к ногам своей постели самый мягкий коврик и, перед тем как лечь, погладил прекрасную, умную голову верного животного.
– Надеюсь, ты не будешь говорить, как сказал какой-то поэт, что круты ступени чужбины и горек хлеб изгнания. [810]
После чего король улегся спать и увидел во сне чудесный улов рыбы в заливе Кастелламмаре и то, как он убивает сотнями диких кабанов в лесу Фикудза.
По распорядку, установленному в Неаполе, если король не звонил в восемь утра, полагалось войти в его спальню и разбудить его. Но, так как в Палермо подобного распоряжения не было дано, король проснулся и позвонил только в десять часов.
Этим же утром королева, принц Леопольдо, принцессы, министры и придворные высадились на берег и стали занимать свои новые покои – одни разместились во дворце, другие в городе. Тело же маленького принца было перенесено в часовню короля Рожера.
Фердинанд, пробудившись, с минуту оставался озабоченным, затем встал. То ли печальное обстоятельство, казалось совсем забытое, теперь, когда он был вне опасности, все же отягчило скорбью его отцовское сердце, то ли королю пришло на ум, что святой Франциск Паоланский поскупился на покровительство, которое он ему обещал, и пожалуй, выстроить ему по обету церковь значило бы оплатить слишком дорогой ценой эти милости, столь скудно простершиеся на его семью.
Король распорядился, чтобы тело маленького принца весь день оставалось в часовне, а на следующий день было погребено без всякой пышности.
О его смерти другим европейским дворам и двору Обеих Сицилии, ставшему двором одной Сицилии, должен был напоминать только фиолетовый траур [811] в течение двух недель.
После того как было сделано это распоряжение, королю доложили, что адмирал Караччоло, накануне, как мы узнали из рассказа лоцмана, сыгравший роль квартирьера для короля и королевской семьи, просит о чести быть принятым его величеством и ожидает в передней.
Король был привязан к Караччоло всей силой антипатии, какую у него начинал вызывать Нельсон, поэтому он поспешил распорядиться, чтобы Караччоло провели в библиотечную комнату подле его спальни; в своем нетерпении увидеть адмирала он вошел туда еще полуодетый и, придав своему лицу, насколько сумел, радостное выражение, воскликнул:
– Мой дорогой адмирал, я очень рад тебя видеть! Я хочу первым делом поблагодарить тебя за то, что, прибыв прежде меня, ты тотчас обо мне позаботился.
Адмирал поклонился, но его лицо оставалось серьезным и не просветлело в ответ на ласку короля.
– Государь, – отвечал он, – это был мой долг как верного и преданного слуги вашего величества.
– Потом мне хотелось похвалить тебя за то, как хорошо ты управлял фрегатом во время бури. Знаешь ли, из-за тебя Нельсон чуть не лопнул от бешенства. Я бы здорово посмеялся над ним, уверяю тебя, если бы не натерпелся тогда страху.
– Адмирал Нельсон с таким тяжелым и поврежденным в бою судном, как «Авангард», не мог сделать того, что мог сделать я с моим фрегатом, быстрым кораблем современной конструкции, не попадавшим никогда в переделки. Адмирал Нельсон сделал то, что мог, – возразил Караччоло.
– Это как раз то, что сказал ему я, пожалуй, в другом смысле, но именно в этих словах. И еще прибавил: я весьма сожалею, что не сдержал своего слова и поехал с ним, а не с тобою.
– Я знаю это, государь, и глубоко этим тронут.
– Ты это знаешь? Кто же сказал тебе? А, понимаю, лоцман!
На эти слова Караччоло ничего не ответил, но через минуту сказал:
– Государь, я пришел просить королевской милости.
– Отлично! Ты явился кстати. Говори.
– Я пришел просить короля соизволить принять мою отставку с должности адмирала неаполитанского флота.
Король отступил на шаг: он никак не ожидал такой просьбы.
– Твою отставку с должности адмирала неаполитанского флота? – повторил он. – Но почему?
– Прежде всего потому, государь, что бесполезно держать адмирала, когда флота больше не существует.
– Да, это я хорошо знаю, – сказал король, и на лице его появились признаки гнева, – лорд Нельсон сжег его, но рано или поздно мы снова будем хозяевами у себя дома и восстановим флот.
– Но тогда я не смогу больше им командовать, – холодно возразил Караччоло, – потому что я потерял доверие вашего величества.
– Ты потерял мое доверие, ты, Караччоло?!
– Я предпочитаю считать так, государь, чем упрекнуть монарха, в жилах которого течет самая древняя кровь королей Европы, в том, что он не сдержал своего слова.
– Да, верно, – вздохнул король, – я обещал тебе…
–… не покидать Неаполь, и это прежде всего; а если покинуть, то только на моем корабле.
– Полно, мой дорогой Караччоло! – сказал король, протягивая руку.
Адмирал взял эту руку, почтительно поцеловал ее и, отступив на шаг, вынул из кармана бумагу:
– Государь, вот мое прошение об отставке, и я надеюсь, что ваше величество соблаговолит ее принять.
– Нет, нет, я не принимаю твою отставку, я отклоняю ее!
– Ваше величество не имеет на это права.
– То есть как это? Я не имею права? Не имею права отклонить твою отставку?
– Да, государь. Потому что ваше величество обещали мне вчера исполнить первую же просьбу, с какой я к вам обращусь. Так вот, моя просьба заключается в том, чтобы король благосклонно выслушал меня и принял мою отставку.
– Я обещал тебе это вчера? Да ты бредишь, Караччоло!
Караччоло покачал головой.
– Я в полном рассудке, государь!
– Да я не видел тебя вчера!
– То есть ваше величество не узнали меня. Но, может быть, государь, вы узнаете эти часы?
И Караччоло вынул спрятанные у него на груди великолепные часы с портретом короля, осыпанные бриллиантами.
– Лоцман! – воскликнул король, узнав часы, подаренные накануне человеку, что столь искусно провел его корабль в порт. – Лоцман!
– Это был я, государь, – ответил Караччоло, поклонившись.
– Как! И ты согласился, ты, адмирал, взялся выполнить работу лоцмана?
– Государь, нет работы унизительной, когда дело идет о спасении жизни короля.
На лице Фердинанда отразилось огорчение, что бывало с ним только в редких случаях.
– Поистине, я был рожден несчастным королем: от меня или удаляют моих друзей или они сами меня покидают.
– Государь, – возразил Караччоло, – вы не правы, обвиняя Провидение в том, что совершаете сами или позволяете совершать другим. Бог дал вам в отцы короля не только могущественного, но и прославленного; у вас был старший брат, который должен был наследовать скипетр и корону Неаполя, однако Богу было угодно, чтобы безумие омрачило его рассудок и удалило его с вашего пути. Вы мужчина, вы король, у вас есть воля, власть; обладая свободой выбора, вы можете выбирать между добром и злом, хорошим и дурным; вы выбрали зло, государь, вот почему все доброе и хорошее от вас удалилось.
– Караччоло, – сказал король, скорее опечаленный, чем рассерженный, – знаешь ли ты, что никто никогда не говорил со мной так, как говоришь ты?
|
|
|
