 |
Назло пуленам,
|
|
|
|
У нас будет король-пуатевинец. [*3]
Со всей поспешностью отправились к базилике Гроба Господня, где Ираклий возложил диадему на голову молодой женщины, которая затем короновала своего мужа. И Жерар де Ридфор, под видом благословения, громко воскликнул: " Эта корона вполне стоит ботронского брака! " [244]
Раймунд Триполитанский остановился в Наблусе у Бальана д'Ибелена, второго мужа вдовствующей королевы Марии Комнины и свекра принцессы Изабеллы. Там они собрали совет, чтобы договориться о наследовании, когда получили вести о короновании Сибиллы и Гвидона. Тем не менее приверженцы графа Триполи приступили к избранию Изабеллы и ее молодого мужа Онфруа Торонского; меж тем последний, ничуть не домогавшийся короны, бежал из Наблуса и направился в Иерусалим, чтобы присоединиться к своей невестке. Выборщикам осталось только разойтись. Граф Триполи возвратился в свой Тивериадский замок к жене и четырем пасынкам. Раймунд, опасаясь за свою личную безопасность, приступил к переговорам с Саладином, чтобы подготовить себе союзника в противостоянии Лузиньяну, который уже угрожал ему нападением. Граф всегда придерживался политики доброго согласия с исламом и имел множество друзей среди эмиров, но на этот раз его переговоры граничили с предательством.
Характер Раймунда Триполитанского так и остается для нас малопонятным. Два человека, которым можно доверять, — Гийом Тирский и Бальан д'Ибелен, — его друзья, первый из которых, архиепископ, искренно восхищается им и говорит о нем с нежностью; хроника Эрнуля, написанная оруженосцем Бальана д'Ибелена, по возможности щадит Раймунда, свидетельствуя о большой к нему симпатии. Но все же следует признать за графом некое бессилие; его политика безуспешна, и кажется, он не внушает сарацинам большего доверия, чем " король Гион", который был неумелым правителем, но, в сущности, человеком отважным. При обстоятельствах, в которых находилась Святая Земля, Раймунд совершил весьма серьезную ошибку, втянув сарацин в междоусобицу.
|
|
|
Рассудительные умы, такие, как Бальан д'Ибелен, магистр ордена госпитальеров Роже де Мулен и архиепископ Тирский, осознавали, что примирение настоятельно необходимо. Гвидон от него не отказывался; чересчур слабохарактерный, он соглашался с мнением каждого. В свою очередь, соглашения должен был желать и Раймунд. Бальан д'Ибелен и Роже де Мулен взяли на себя миссию посредников и уговорили Жерара де Ридфора их сопровождать, понимая, что особенно важно примирить этого последнего с Раймундом Триполитанским.
Эмиссары отбыли из Иерусалима в последний день апреля 1187 г., сопровождаемые эскортом из десяти рыцарей ордена госпитальеров. Но, проезжая через свой наблусский фьеф, Бальан сделал остановку на один день и сказал обоим магистрам, что следующей ночью присоединится к ним в замке Фев. участь Святой Земли решилась именно этой ночью, и простой случай предопределил ее. Проезжая около полуночи через город Савас, по следам своих попутчиков, Бальан вспомнил, что завтра — праздник святых апостолов Филиппа и Иакова, и, пожелав прослушать мессу, свернул с дороги к воротам епископа. Этот ночной посетитель должен был вызвать некоторое смятение; можно представить себе сбежавшихся, еще полусонных слуг и епископа, который вынужден встать с постели, ворча на странствующих рыцарей. Одевшись, он вышел к сеньору д'Ибелену и беседовал с ним, покуда дозор не прокричал день, когда епископ послал за капелланом, чтобы отслужить мессу.
Бальан вновь пустился в путь со своими сержантами и оруженосцами. Когда на следующее утро он подошел к замку Фев, на равнине Эсдралона, то заметил, что один отряд тамплиеров поставил свои палатки под стенами замка, но палатки были пусты, а замок покинут. Его оруженосец проник в донжон, поднялся на этажи и все обыскал: он нашел только двух больных, которые ничего не могли ему сказать.
|
|
|
Бальан, весьма встревоженный, собрался уже повернуть вспять, когда внезапно появился какой-то тамплиер, вопя и крича, который и рассказал ему, какая приключилась катастрофа.
Саладин предпринял наступление на Палестину, чтобы отомстить за египетские караваны, разграбленные франками в разгар перемирия. Раймунд, попавшийся на своей же игре, тянул время как мог, но ему пришлось позволить турецким авангардам проводить поиски на своих землях, при условии возвращения вечером за Иордан. Он велел оповестить об этом по всему своему фьефу, советуя жителям оставаться на месте, ибо им нечего бояться сарацин.
Снова случаю было угодно, чтобы эта вылазка имела место 1 мая и чтобы оба магистра узнали о ней в замке Фев. Маршал ордена Храма находился в укреплении Какун, что в семи-восьми километрах, с ним были девяносто рыцарей монастыря, и Жерар ему отослал немедленно свои приказы, " чтобы он, как только увидит его распоряжение, снялся и приехал к нему". Братия прибыла в полночь и расположилась у замка. На рассвете следующего дня оба магистра с сотней рыцарей ордена Храма и госпитальеров прошли через Назарет, где собрали еще сорок рыцарей-мирян, и продвинулись до Крессонского источника <... > Семь тысяч мамлюков поили своих коней на овечьем дворе.
Рыцари, расчищавшие проход на вершинах гор, имели преимущество на местности и время, чтобы оценить обстановку. Жерар де Ридфор атаковал бы язычников стремительно, безрассудно и без колебаний, но численная разница была такова, что магистр госпитальеров и магистр ордена Храма посоветовали ему повернуть назад. Опасаясь оскорбить Роже де Мулена, Жерар набросился на Жака де Майи: " Вы говорите как человек, который хотел бы удрать; вы слишком любите эту белокурую голову, кою вы так хотели бы сохранить". — " Я умру перед лицом врага как честный человек, — ответил ему брат Жак. — Это вы повернете поводья как предатель". Он говорил правду. К концу битвы спаслись только трое тамплиеров, в числе которых был Жерар де Ридфор. — " Он, составивший тогда треть рыцарей". [245]
|
|
|
Белокурый Жак де Майи, в сверкающих доспехах и на белом коне, сражался с достойной восхищения храбростью, поражая врагов направо и налево. Он отказался сдаться, несмотря на требования противников, и пал, пронзенный арбалетными болтами. [246]
Жерар же удирал во весь опор до Назарета, где к нему присоединился Бальан. Неизвестно, о чем размышлял, с какими упреками обращался сеньор д'Ибелен к магистру. На следующий день они вместе отъехали в Тивериаду, но раны, а, возможно, и стыд Жерара оказались слишком мучительными; он остановился на дороге, позволив своему спутнику продолжать путь без него. В Тивериаде Бальан застал графа Триполи в отчаянии: турки прошли мимо замка с копьями, украшенными головами тамплиеров.
Раймунд возвратился в Иерусалим для примирения с королём, который принял его весьма дружественно. Гвидон беспрестанно служил мишенью — или инструментом — ненависти других, но лично сам никогда не держал злобы. Решили собрать всех до единого в королевстве и повести все рыцарство Святой Земли на султана.
Тамплиеры радостно отдались подготовке к войне; они горели желанием отомстить за своих — тех, кто погиб 1 мая. Жерар открыл Лузиньяну казну, переданную в сокровищницу тамплиеров Генрихом II для оплаты английского крестового похода, которого все еще ждали. Самые оптимистичные братья уверовали, что все идет хорошо. Король становился обязан им на всю жизнь; граф Триполи отдавался на их милость; самое прекрасное войско, какое только видела Святая Земля, и наилучшим образом снаряженное, разбивало свои палатки вокруг Сефорийского источника в Галилее. Более озабоченным выглядел патриарх; накануне отъезда он сказался больным и доверил тамплиерам Крест Господень, вместо того, чтобы нести его самому перед лицом язычников.
Все сеньоры Святой Земли собрались на встречу: Раймунд с четырьмя пасынками — Гуго, Гийомом, Одоном и Раулем; Бальан добелен и Рено де Сидон, Рено де Шатийон и молодой Онфруа Торонский, муж юной Изабеллы. Госпитальеры прибыли под предводительством нового магистра. Монастырь ордена Храма, подкрепленный двумястами пятьюдесятью отборными рыцарями (потери, понесенные при Крессоне, тяжело сказались на их рядах), увеличил отряды братьев-сержантов, сержантов-наемников и местных наемников-пехотинцев. На местах оставались гарнизоны Сафета, Тортозы и Газы, но " Цитадель" в Иерусалиме была пуста.
|
|
|
Едва было собрано христианское войско, как стало известно, что Саладин осадил замок Тивериады, который графиня Триполитанская, в отсутствие мужа и сыновей, мужественно обороняла.
На военном совете, созванном в королевском шатре, Гуго Тивериадский, старший из пасынков графа, взял слово и стал слезно умолять прийти на помощь его матери. Сам Раймунд воспротивился этому. " Табари [Тивериада] принадлежит мне, — сказал он, — так же, как и моя жена и мое состояние, и никто не потеряет столько, сколько я, если замок будет утрачен. А если они захватят мою жену, моих людей и мое добро и если они разрушат мой город, я возвращу это себе обратно, когда смогу, и отстрою свой город, когда смогу, ибо предпочитаю скорее видеть разрушенным Табари, чем погибшей — всю Землю". Он напомнил всем об опасности, которую таило бы продвижение по бесплодным холмам, без воды и тени, отделявшим франкское войско от Генисаретского озера. Был канун св. Мартина Кипящего — 4 июля, и край изнывал под знойным небом.
Бароны и король позволили себя растрогать такой самоотверженностью. Один магистр ордена Храма оставался неумолим. " Я вижу волчью шкуру", — насмехался он. Однако совет согласился с мнением графа и решил дожидаться наступления Саладина у Сефорийского источника.
Но в полночь, когда Лузиньян остался один в своем шатре, магистр ордена Храма проник к нему и воскликнул:
Сир, верите ли вы этому предателю, который дал вам подобный совет? Он вам его дал, чтобы вас опозорить. Ибо великий стыд и великие упреки падут на вас <... >, если вы позволите в шести лье от себя захватить город <... > И знайте же, чтобы хорошенько уразуметь, что тамплиеры сбросят свои белые плащи и продадут, и заложат все, что у них есть, чтобы позор, которому нас подвергли сарацины, был отмщен. Подите же, — сказал он, — и велите крикнуть войску, чтобы все вооружались и становились каждый по своим отрядам и следовали за знаменем Святого Креста. [247]
Гвидон имел слабость послушать его и отдал приказ сворачивать поклажу и отправляться в путь среди ночи. Удивление, замешательство, последовавшие за столь неожиданным поворотом, не были развеяны отказом короля объясниться с баронами, собравшимися у его шатра. Ночь была полна предзнаменований. Говорили, что лошади отказываются пить, что старая колдунья обошла лагерь, наводя порчу. Крестоносцы пустились в путь еще до зари. Они шли на восток по длинной бесплодной равнине, лежавшей среди еще более засушливых холмов, до " Рогов Хаттина"; по другому склону дорога спускалась к берегам Тивериадского озера. Расстояние было небольшим — двадцать километров от Сефории до Тивериады, — но длинный караван тянулся пешим шагом.
|
|
|
Раймунд и его пасынки, как сеньоры фьефа, отдавали приказы впереди. За ними, с главными силами войска, следовал король. Тамплиеры шли последними. Легкие отряды Саладина не замедлили выследить войско христиан с восходом солнца по блеску металлических доспехов и целый день терзали его внезапными атаками и стрелами — всадники стреляли на скаку. Франки и их кони гибли от жажды и зноя под беспощадным солнцем.
Турки прибегли к своей обычной тактике, сосредоточив свои нападения на арьергарде войска и целясь как в лошадей, так и в людей. Тамплиеры и их кони изнемогали под вражескими обстрелами, гораздо более стремительными, чем они могли ожидать. Единственная надежда была — пройти Хаттин и пробиться к озеру. Но к вечеру — то ли Жерар де Ридфор послал сказать королю, что его рыцари больше не могут идти, то ли граф Триполи посоветовал остановиться в укреплении Марескальция, где, кажется, была вода, — Гвидон сделал остановку.
Колодцы в замке оказались пусты. Сарацины же приближались, окружая франков так плотно, " что кошка не смогла бы выскользнуть из войска незамеченной". Когда ночь принесла немного свежести, сарацины подожгли кустарник вокруг деревни, так что христиане задыхались в едком дыму. Именно в эту ночь тамплиер закопал Святой Крест в песок, чтобы спасти его от рук язычников.
На следующий день, на заре, пешие сержанты, умирающие от жажды, бежали к горе на поиски источников воды, а рыцари составляли свои ряды — чтобы дать сражение. Раймунд со своими пасынками, возглавив галилейские отряды, врезался во врага. Но когда турки разомкнули строй (обычная тактика легких мусульманских отрядов), граф и его люди отступили к побережью.
Все остальные попали в руки Саладина, который принял их с изысканной учтивостью. Было, однако, сделано исключение для грабителя караванов Рено де Шатийона и для братьев ордена Храма и госпитальеров, в которых султан видел заклятых врагов ислама. Шатийону тут же отрубили голову, возможно, это сделал сам Саладин. Монахов-воинов отдали дервишам и улемам, неумелым палачам, которые мучили каждого рыцаря, привязав его к столбу. Перед пыткой султан предлагал даровать им жизнь при условии " поднять палец и принять Закон" — стать мусульманами. Из двухсот тридцати тамплиеров ни один не проявил малодушия. [248] Жерара де Ридфора по неизвестной причине пощадили...
Для защиты Святого Града рыцарей больше не оставалось. Патриарх, очнувшийся, наконец, от полной интриг и сластолюбивой жизни, организовал сопротивление горожан, стариков и детей, чьи отцы стали пленниками. Когда в городе появился Бальан д'Ибелен, на время отпущенный султаном, дабы обеспечить безопасность своей жены и детей, толпа слезно просила его остаться, и он нарушил слово, чтобы принять командование городом; Саладин понял и извинил его.
И снова, после нескольких месяцев осады, именно д'Ибелен договорился о сдаче города. Иерусалим был " полон простолюдинов и их детей" из соседних деревень, пришедших укрыться, поэтому Бальан добился, чтобы город не предали разграблению. " Было условлено, — пишет Ибн Алатир, свидетель событий, —<... > чтобы каждый мужчина в городе, богатый или бедный, заплатил за себя в качестве выкупа десять золотых монет, женщины — пять, а дети обоего пола — по две. Для уплаты этой дани был назначен срок в сорок дней. По истечении этого времени все неуплатившие считались бы рабами. Напротив, уплатившие выкуп тотчас же освобождались и могли отправляться куда пожелают". [249] Саладин даже разрешил жителям увезти свой скарб.
За бедных султан потребовал коллективного выкупа в тридцать тысяч золотых монет за семь тысяч человек. Орден св. Иоанна эту сумму внес из своих английских средств. Это был ответ на деньги, данные Лузиньяну орденом Храма и потраченные на вооружение погибшей при Хатгине армии. Но бедняков было много больше.
И тогда приехали патриарх и Бальан, и послали к тамплиерам и госпитальерам, и к горожанам, и просили их Бога ради помочь бедным людям, оставшимся в Иерусалиме. Они помогли им, и тамплиеры с госпитальерами также дали, но не столько, сколько были должны <... > Ибо они совершенно не опасались, что к оным [беднякам] применят силу, поскольку их в этом заверил Саладин. Если бы они знали, что бедняков притеснят, они дали бы больше.
В порыве великодушия Саладин и его брат отпустили большое число бедняков без выкупа, но тем не менее осталось одиннадцать тысяч, которые не были ни выкуплены, ни освобождены от внесения денег.
При участии султана беженцев разделили на три потока: первый вели тамплиеры, второй — госпитальеры, а третий — Бальан и патриарх. Саладин повелел пятидесяти сарацинским всадникам сопровождать каждую группу до Триполи. Он оказался более великодушен, чем граф Раймунд, который закрыл ворота своего города перед спасшимися из Иерусалима и позволил своим воинам разграбить добро, пощаженное сарацинами.
Если тамплиеры недостаточно щедро вносили выкуп за пленных, то их проступок можно объяснить, если не извинить, внутренней ситуацией в монастыре. Магистр был в плену, почти все братья-рыцари погибли. Во главе оставался некий брат Тьерри, который спасся в битве и называл себя " самым бедным из всех самого бедного Дома ордена Храма, и которого называют великим командором".
По уставу этот ранг не давал ему никакой власти, за исключением права " держать совет по всякому делу, случившемуся в Святой Земле, до возвращения магистра и распределять вооружение". Зато он рисковал быть позорно изгнанным из ордена как самый низший из братьев, если он растратит, как бы это ни случилось, состояние Дома или богатства, переданные на сохранение. У Тьерри недостало смелости нарушить устав, и он не нашел средства его обойти. (Позднее, когда дело коснется выкупа Людовика Святого, другой великий бальи ордена сможет продемонстрировать больше воображения. )
На Тьерри легла тяжкая обязанность объявить о катастрофе братьям Запада и настойчиво потребовать подкреплений для возобновления уничтоженного монастыря. Он оплакивает двести тридцать рыцарей, убитых при Хатгине, и шестьдесят других, погибших при Крессоне. Когда он писал, Иерусалим, Аскалон, Тир и Берофа еще сопротивлялись, но " турки расползались по Святой Земле, как муравьи". [250] Тьерри не говорит о трех тамплиерских замках — Сафете, Тортозе, Газе; возможно, о судьбе их он ничего не знал. Сафет скоро после этого будет взят приступом; Тортоза будет победоносно сопротивляться; а в Газе, после многомесячной осады именно Жерар де Ридфор прикажет сложить оружие при условии своего собственного освобождения. В оправдание ему можно сказать, что изолированный посреди завоеванной страны замок должен был рано или поздно пасть, но его сдача еще больше повредила репутации тамплиеров.
Орден мог восстановить силы, но своей гордыней и безрассудством Жерар де Ридфор нанес его чести почти смертельный удар. Отныне белые плащи не будут олицетворять чистоту и незапятнанность, и на братьев-рыцарей обрушатся неиссякаемые упреки и подозрения хронистов.
|
|
|
