Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Сказка о пастушонке Пете, его комиссарстве и коровьем царстве 13 глава




 

Я и сам когда-то в праздник спозаранку

Выходил к любимой, развернув тальянку.

 

А теперь я милой ничего не значу.

Под чужую песню и смеюсь и плачу.

 

Август 1925

 

* * *

Каждый труд благослови, удача!

Рыбаку – чтоб с рыбой невода,

Пахарю – чтоб плуг его и кляча

Доставали хлеба на года.

 

Воду пьют из кружек и стаканов,

Из кувшинок также можно пить —

Там, где омут розовых туманов

Не устанет берег золотить.

 

Хорошо лежать в траве зеленой

И, впиваясь в призрачную гладь,

Чей-то взгляд, ревнивый и влюбленный,

На себе, уставшем, вспоминать.

 

Коростели свищут… коростели…

Потому так и светлы всегда

Те, что в жизни сердцем опростели

Под веселой ношею труда.

 

Только я забыл, что я крестьянин,

И теперь рассказываю сам,

Соглядатай праздный, я ль не странен

Дорогим мне пашням и лесам.

 

Словно жаль кому-то и кого-то,

Словно кто-то к родине отвык,

И с того, поднявшись над болотом,

В душу плачут чибис и кулик.

 

Июль 1925

 

* * *

Видно, так заведено навеки —

К тридцати годам перебесясь,

Все сильней, прожженные калеки,

С жизнью мы удерживаем связь.

 

Милая, мне скоро стукнет тридцать,

И земля милей мне с каждым днем.

Оттого и сердцу стало сниться,

Что горю я розовым огнем.

 

Коль гореть, так уж гореть сгорая,

И недаром в липовую цветь

Вынул я кольцо у попугая —

Знак того, что вместе нам сгореть.

 

То кольцо надела мне цыганка.

Сняв с руки, я дал его тебе,

И теперь, когда грустит шарманка,

Не могу не думать, не робеть.

 

В голове болотный бродит омут,

И на сердце изморозь и мгла:

Может быть, кому-нибудь другому

Ты его со смехом отдала?

 

Может быть, целуясь до рассвета,

Он тебя расспрашивает сам,

Как смешного, глупого поэта

Привела ты к чувственным стихам.

 

Ну, и что ж! Пройдет и эта рана.

Только горько видеть жизни край.

В первый раз такого хулигана

Обманул проклятый попугай.

 

Июль 1925

 

* * *

Листья падают, листья падают.

Стонет ветер,

Протяжен и глух.

Кто же сердце порадует?

Кто его успокоит, мой друг?

 

С отягченными веками

Я смотрю и смотрю на луну.

Вот опять петухи кукарекнули

В обосененную тишину.

 

Предрассветное. Синее. Раннее.

И летающих звезд благодать.

Загадать бы какое желание,

Да не знаю, чего пожелать.

 

Что желать под житейскою ношею,

Проклиная удел свой и дом?

Я хотел бы теперь хорошую

Видеть девушку под окном.

 

Чтоб с глазами она васильковыми

Только мне —

Не кому-нибудь —

И словами и чувствами новыми

Успокоила сердце и грудь.

 

Чтоб под этою белою лунностью,

Принимая счастливый удел,

Я над песней не таял, не млел

И с чужою веселою юностью

О своей никогда не жалел.

 

Август 1925

 

* * *

Гори, звезда моя, не падай.

Роняй холодные лучи.

Ведь за кладбищенской оградой

Живое сердце не стучит.

 

Ты светишь августом и рожью

И наполняешь тишь полей

Такой рыдалистою дрожью

Неотлетевших журавлей.

 

И, голову вздымая выше,

Не то за рощей – за холмом

Я снова чью-то песню слышу

Про отчий край и отчий дом.

 

И золотеющая осень,

В березах убавляя сок,

За всех, кого любил и бросил,

Листвою плачет на песок.

 

Я знаю, знаю. Скоро, скоро

Ни по моей, ни чьей вине

Под низким траурным забором

Лежать придется так же мне.

 

Погаснет ласковое пламя,

И сердце превратится в прах.

Друзья поставят серый камень

С веселой надписью в стихах.

 

Но, погребальной грусти внемля,

Я для себя сложил бы так:

Любил он родину и землю,

Как любит пьяница кабак.

 

17 Августа 1925

 

* * *

Жизнь – обман с чарующей тоскою,

Оттого так и сильна она,

Что своею грубою рукою

Роковые пишет письмена.

 

Я всегда, когда глаза закрою,

Говорю: «Лишь сердце потревожь,

Жизнь – обман, но и она порою

Украшает радостями ложь.

 

Обратись лицом к седому небу,

По луне гадая о судьбе,

Успокойся, смертный, и не требуй

Правды той, что не нужна тебе».

 

Хорошо в черемуховой вьюге

Думать так, что эта жизнь – стезя

Пусть обманут легкие подруги,

Пусть изменят легкие друзья.

 

Пусть меня ласкают нежным словом,

Пусть острее бритвы злой язык, —

Я живу давно на все готовым,

Ко всему безжалостно привык.

 

Холодят мне душу эти выси,

Нет тепла от звездного огня.

Те, кого любил я, отреклися,

Кем я жил – забыли про меня.

 

Но и все ж, теснимый и гонимый,

Я, смотря с улыбкой на зарю,

На земле, мне близкой и любимой,

Эту жизнь за все благодарю.

 

17 Августа 1925

 

* * *

Сыпь, тальянка, звонко, сыпь, тальянка, смело

Вспомнить, что ли, юность, ту, что пролетела?

Не шуми, осина, не пыли, дорога.

Пусть несется песня к милой до порога.

 

Пусть она услышит, пусть она поплачет.

Ей чужая юность ничего не значит.

Ну, а если значит – проживет не мучась.

Где ты, моя радость? Где ты, моя участь?

 

Лейся, песня, пуще, лейся, песня звяньше.

Все равно не будет то, что было раньше.

За былуп силу, гордость и осанку

Только и осталась песня под тальянку.

 

8 Сентября 1925

 

* * *

Сестре Шуре

Я красивых таких не видел,

Только, знаешь, в душе затаю

Не в плохой, а в хорошей обиде —

Повторяешь ты юность мою.

 

Ты – мое васильковое слово,

Я навеки люблю тебя.

Как живет теперь наша корова,

Грусть соломенную теребя?

 

Запоешь ты, а мне любимо,

Исцеляй меня детским сном.

Отгорела ли наша рябина,

Осыпаясь под белым окном?

 

Что поет теперь мать за куделью?

Я навеки покинул село,

Только знаю – багряной метелью

Нам листвы на крыльцо намело.

 

Знаю то, что о нас с тобой вместе

Вместо ласки и вместо слез

У ворот, как о сгибшей невесте,

Тихо воет покинутый пес.

 

Но и все ж возвращаться не надо,

Потому и достался не в срок,

Как любовь, как печаль и отрада,

Твой красивый рязанский платок.

 

13 Сентября 1925

 

* * *

Сестре Шуре

Ах, как много на свете кошек,

Нам с тобой их не счесть никогда.

Сердцу снится душистый горошек,

И звенит голубая звезда.

 

Наяву ли, в бреду иль спросонок,

Только помню с далекого дня —

На лежанке мурлыкал котенок,

Безразлично смотря на меня.

 

Я еще тогда был ребенок,

Но под бабкину песню вскок

Он бросался, как юный тигренок,

На оброненный ею клубок.

 

Все прошло. Потерял я бабку,

А еще через несколько лет

Из кота того сделали шапку,

А ее износил наш дед.

 

13 Сентября 1925

 

* * *

Сестре Шуре

Ты запой мне ту песню, что прежде

Напевала нам старая мать.

Не жалея о сгибшей надежде,

Я сумею тебе подпевать.

 

Я ведь знаю, и мне знакомо,

Потому и волнуй и тревожь —

Будто я из родимого дома

Слышу в голосе нежную дрожь.

 

Ты мне пой, ну, а я с такою,

Вот с такою же песней, как ты,

Лишь немного глаза прикрою —

Вижу вновь дорогие черты.

 

Ты мне пой. Ведь моя отрада —

Что вовек я любил не один

И калитку осеннего сада,

И опавшие листья с рябин.

 

Ты мне пой, ну, а я припомню

И не буду забывчиво хмур:

Так приятно и так легко мне

Видеть мать и тоскующих кур.

 

Я навек за туманы и росы

Полюбил у березки стан,

И ее золотистые косы,

И холщовый ее сарафан.

 

Потому так и сердцу не жестко —

Мне за песнею и за вином

Показалась ты той березкой,

Что стоит под родимым окном.

 

13 Сентября 1925

 

* * *

Сестре Шуре

В этом мире я только прохожий,

Ты махни мне веселой рукой.

У осеннего месяца тоже

Свет ласкающий, тихий такой.

 

В первый раз я от месяца греюсь,

В первый раз от прохлады согрет,

И опять и живу и надеюсь

На любовь, которой уж нет.

 

Это сделала наша равнинность,

Посоленная белью песка,

И измятая чья-то невинность,

И кому-то родная тоска.

 

Потому и навеки не скрою,

Что любить не отдельно, не врозь —

Нам одною любовью с тобою

Эту родину привелось.

 

13 Сентября 1925

 

КАПИТАН ЗЕМЛИ

Еще никто

Не управлял планетой,

И никому

Не пелась песнь моя.

Лишь только он

С рукой своей воздетой

Сказал, что мир —

Единая семья.

 

Не обольщен я

Гимнами герою,

Не трепещу

Кровопроводом жил.

Я счастлив тем,

Что сумрачной порою

Одними чувствами

Я с ним дышал

И жил.

 

Не то что мы,

Которым все так

Близко,—

Впадают в диво

И слоны,

Как скромный мальчик

Из Симбирска

Стал рулевым

Своей страны.

 

Средь рева волн

В своей расчистке,

Слегка суров

И нежно мил,

Он много мыслил

По-марксистски,

Совсем по-ленински

Творил.

 

Нет!

Это не разгулье Стеньки!

Не пугачевский

Бунт и трон!

Он никого не ставил

К стенке.

Все делал

Лишь людской закон.

 

Он в разуме,

Отваги полный,

Лишь только прилегал

К рулю,

Чтобы об мыс

Дробились волны,

Простор давая

Кораблю.

 

Он – рулевой

И капитан.

Страшны ль с ним

Шквальные откосы?

Ведь, собранная

С разных стран,

Вся партия его —

Матросы.

 

Не трусь,

Кто к морю не привык:

Они за лучшие

Обеты

Зажгут,

Сойдя на материк,

Путеводительные светы.

 

Тогда поэт

Другой судьбы,

И уж не я,

А он меж вами

Споет вам песни

В честь борьбы

Другими,

Новыми словами.

 

Он скажет:

«Только тот пловец,

Кто, закалив

В бореньях душу,

Открыл для мира наконец

Никем не виданную

Сушу».

17 января 1925

Батум

 

* * *

Эх вы, сани! А кони, кони!

Видно, черт их на землю принес.

В залихватском степном разгоне

Колокольчик хохочет до слез.

 

Ни луны, ни собачьего лая

В далеке, в стороне, в пустыре.

Поддержись, моя жизнь удалая,

Я еще не навек постарел.

 

Пой, ямщик, вперекор этой ночи, —

Хочешь, сам я тебе подпою

Про лукавые девичьи очи,

Про веселую юность мою.

 

Эх, бывало заломишь шапку,

Да заложишь в оглобли коня,

Да приляжешь на сена охапку, —

Вспоминай лишь, как звали меня.

 

И откуда бралась осанка,

А в полуночную тишину

Разговорчивая тальянка

Уговаривала не одну.

 

Все прошло. Поредел мой волос.

Конь издох, опустел наш двор.

Потеряла тальянка голос,

Разучившись вести разговор.

 

Но и все же душа не остыла,

Так приятны мне снег и мороз,

Потому что над всем, что было,

Колокольчик хохочет до слез.

 

19 сентября 1925

 

* * *

Снежная замять дробится и колется,

Сверху озябшая светит луна.

Снова я вижу родную околицу,

Через метель огонек у окна.

 

Все мы бездомники, много ли нужно нам.

То, что далось мне, про то и пою.

Вот я опять за родительским ужином,

Снова я вижу старушку мою.

 

Смотрит, а очи слезятся, слезятся,

Тихо, безмолвно, как будто без мук.

Хочет за чайную чашку взяться —

Чайная чашка скользит из рук.

 

Милая, добрая, старая, нежная,

С думами грустными ты не дружись,

Слушай – под эту гармонику снежную

Я расскажу про свою тебе жизнь.

 

Много я видел, и много я странствовал,

Много любил я и много страдал,

И оттого хулиганил и пьянствовал,

Что лучше тебя никого не видал.

 

Вот и опять у лежанки я греюсь,

Сбросил ботинки, пиджак свой раздел.

Снова я ожил и снова надеюсь

Так же, как в детстве, на лучший удел.

 

А за окном под метельные всхлипы,

В диком и шумном метельном чаду,

Кажется мне – осыпаются липы,

Белые липы в нашем саду.

 

20 сентября 1925

 

* * *

Слышишь – мчатся сани, слышишь – сани мчатся.

Хорошо с любимой в поле затеряться.

 

Ветерок веселый робок и застенчив,

По равнине голой катится бубенчик.

 

Эх вы, сани, сани! Конь ты мой буланый!

Где-то на поляне клен танцует пьяный.

 

Мы к нему подъедем, спросим – что такое?

И станцуем вместе под тальянку трое.

 

3 Октября 1925

 

* * *

Голубая кофта. Синие глаза.

Никакой я правды милой не сказал.

 

Милая спросила: «Крутит ли метель?

Затопить бы печку, постелить постель».

 

Я ответил милой: «Нынче с высоты

Кто-то осыпает белые цветы.

 

Затопи ты печку, постели постель,

У меня на сердце без тебя метель».

 

3 Октября 1925

 

* * *

Снежная замять крутит бойко,

По полю мчится чужая тройка.

 

Мчится на тройке чужая младость.

Где мое счастье? Где моя радость?

 

Все укатилось под вихрем бойким

Вот на такой же бешеной тройке.

 

4/5 Октября 1925

 

* * *

Вечером синим, вечером лунным

Был я когда-то красивым и юным.

 

Неудержимо, неповторимо

Все пролетело… далече… мимо…

 

Сердце остыло, и выцвели очи…

Синее счастье! Лунные ночи!

 

4/5 Октября 1925

 

* * *

Не криви улыбку, руки теребя,

Я люблю другую, только не тебя.

 

Ты сама ведь знаешь, знаешь хорошо —

Не тебя я вижу, не к тебе пришел.

 

Проходил я мимо, сердцу все равно —

Просто захотелось заглянуть в окно.

 

4/5 Октября 1925

 

* * *

Сочинитель бедный, это ты ли

Сочиняешь песни о луне?

Уж давно глаза мои остыли

На любви, на картах и вине.

 

Ах, луна влезает через раму,

Свет такой, хоть выколи глаза…

Ставил я на пиковую даму,

А сыграл бубнового туза.

 

4/5 Октября 1925

 

* * *

Синий туман. Снеговое раздолье,

Тонкий лимонный лунный свет.

Сердцу приятно с тихою болью

Что-нибудь вспомнить из ранних лет.

 

Снег у крыльца как песок зыбучий.

Вот при такой же луне без слов,

Шапку из кошки на лоб нахлобучив,

Тайно покинул я отчий дров.

 

Снова вернулся я в край родимый.

Кто меня помнит? Кто позабыл?

Грустно стою я, как странник гонимый, —

Старый хозяин своей избы.

 

Молча я комкаю новую шапку,

Не по душе мне соболий мех.

Вспомнил я дедушку, вспомнил я бабку,

Вспомнил кладбищенский рыхлый снег.

 

Все успокоились, все там будем,

Как в этой жизни радей не радей, —

Вот почему так тянусь я к людям,

Вот почему так люблю людей.

 

Вот отчего я чуть-чуть не заплакал

И, улыбаясь, душой погас, —

Эту избу на крыльце с собакой

Словно я вижу в последний раз.

 

24 сентября 1925

 

* * *

Плачет метель, как цыганская скрипка.

Милая девушка, злая улыбка,

Я ль не робею от синего взгляда?

Много мне нужно и много не надо.

 

Так мы далеки и так не схожи —

Ты молодая, а я все прожил.

Юношам счастье, а мне лишь память

Снежною ночью в лихую замять.

 

Я не заласкан – буря мне скрипка.

Сердце метелит твоя улыбка.

4/5 октября 1925

 

* * *

Ах, метель такая, просто черт возьми!

Забивает крышу белыми гвоздьми.

Только мне не страшно, и в моей судьбе

Непутевым сердцем я прибит к тебе.

 

4/5 октября 1925

 

* * *

Снежная равнина, белая луна,

Саваном покрыта наша сторона.

И березы в белом плачут по лесам.

Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?

 

4/5 октября 1925

 

* * *

Свищет ветер, серебряный ветер,

В шелковом шелесте снежного шума.

В первый раз я в себе заметил —

Так я еще никогда не думал.

 

Пусть на окошках гнилая сырость,

Я не жалею, и я не печален.

Мне все равно эта жизнь полюбилась,

Так полюбилась, как будто вначале.

 

Взглянет ли женщина с тихой улыбкой —

Я уж взволнован. Какие плечи!

Тройка ль проскачет дорогой зыбкой —

Я уже в ней и скачу далече.

 

О, мое счастье и все удачи!

Счастье людское землей любимо.

Тот, кто хоть раз на земле заплачет, —

Значит, удача промчалась мимо.

 

Жить нужно легче, жить нужно проще,

Все принимая, что есть на свете.

Вот почему, обалдев, над рощей

Свищет ветер, серебряный ветер.

 

14 октября 1925

 

* * *

Мелколесье. Степь и дали.

Свет луны во все концы.

Вот опять вдруг зарыдали

Разливные бубенцы.

 

Неприглядная дорога,

Да любимая навек,

По которой ездил много

Всякий русский человек.

 

Эх вы, сани! Что за сани!

Звоны мерзлые осин.

У меня отец – крестьянин,

Ну, а я – крестьянский сын.

 

Наплевать мне на известность

И на то, что я поэт.

Эту чахленькую местность

Не видал я много лет.

 

Тот, кто видел хоть однажды

Этот край и эту гладь,

Тот почти березке каждой

Ножку рад поцеловать.

 

Как же мне не прослезиться,

Если с венкой в стынь и звень

Будет рядом веселиться

Юность русских деревень.

 

Эх, гармошка, смерть-отрава,

Знать, с того под этот вой

Не одна лихая слава

Пропадала трын-травой.

 

21/22 октября 1925

 

* * *

Цветы мне говорят – прощай,

Головками склоняясь ниже,

Что я навеки не увижу

Ее лицо и отчий край.

 

Любимая, ну, что ж! Ну, что ж!

Я видел их и видел землю,

И эту гробовую дрожь

Как ласку новую приемлю.

 

И потому, что я постиг

Всю жизнь, пройдя с улыбкой мимо, —

Я говорю на каждый миг,

Что все на свете повторимо.

 

Не все ль равно – придет другой,

Печаль ушедшего не сгложет,

Оставленной и дорогой

Пришедший лучше песню сложит.

 

И, песне внемля в тишине,

Любимая с другим любимым,

Быть может, вспомнит обо мне

Как о цветке неповторимом.

 

27 Октября 1925

 

* * *

Клен ты мой опавший, клен заледенелый,

Что стоишь нагнувшись под метелью белой?

 

Или что увидел? Или что услышал?

Словно за деревню погулять ты вышел.

 

И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу,

Утонул в сугробе, приморозил ногу.

 

Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий,

Не дойду до дома с дружеской попойки.

 

Там вон встретил вербу, там сосну приметил,

Распевал им песни под метель о лете.

 

Сам себе казался я таким же кленом,

Только не опавшим, а вовсю зеленым.

 

И, утратив скромность, одуревши в доску,

Как жену чужую, обнимал березку.

 

28 ноября 1925

 

* * *

Какая ночь! Я не могу.

Не спится мне. Такая лунность.

Еще как будто берегу

В душе утраченную юность.

 

Подруга охладевших лет,

Не называй игру любовью,

Пусть лучше этот лунный свет

Ко мне струится к изголовью.

 

Пусть искаженные черты

Он обрисовывает смело, —

Ведь разлюбить не сможешь ты,

Как полюбить ты не сумела.

 

Любить лишь можно только раз.

Вот оттого ты мне чужая,

Что липы тщетно манят нас,

В сугробы ноги погружая.

 

Ведь знаю я и знаешь ты,

Что в этот отсвет лунный, синий

На этих липах не цветы —

На этих липах снег да иней.

 

Что отлюбили мы давно,

Ты не меня, а я – другую,

И нам обоим все равно

Играть в любовь недорогую.

 

Но все ж ласкай и обнимай

В лукавой страсти поцелуя,

Пусть сердцу вечно снится май

И та, что навсегда люблю я.

 

30 ноября 1925

 

* * *

Не гляди на меня с упреком,

Я презренья к тебе не таю,

Но люблю я твой свор с поволокой

И лукавую кротость твою.

 

Да, ты кажешься мне распростертой,

И, пожалуй, увидеть я рад,

Как лиса, притворившись мертвой,

Ловит воронов и воронят.

 

Ну, и что же, лови, я не струшу.

Только как бы твой пыл не погас?

На мою охладевшую душу

Натыкались такие не раз.

 

Не тебя я люблю, дорогая,

Ты лишь отзвук, лишь только тень.

Мне в лице твоем снится другая,

У которой глаза – голубень.

 

Пусть она и не выглядит кроткой

И, пожалуй, на вид холодна,

Но она величавой походкой

Всколыхнула мне душу до дна.

 

Вот такую едва ль отуманишь,

И не хочешь пойти, да пойдешь,

Ну, а ты даже в сердце не вранишь

Напоенную ласкою ложь.

 

Но и все же, тебя презирая,

Я смущенно откроюсь навек:

Если б не было ада и рая,

Их бы выдумал сам человек.

 

1 декабря 1925

 

* * *

Ты меня не любишь, не жалеешь,

Разве я немного не красив?

Не смотря в лицо, от страсти млеешь,

Мне на плечи руки опустив.

 

Молодая, с чувственным оскалом,

Я с тобой не нежен и не груб.

Расскажи мне, скольких ты ласкала?

Сколько рук ты помнишь? Сколько губ?

 

Знаю я – они прошли, как тени,

Не коснувшись твоего огня,

Многим ты садилась на колени,

А теперь сидишь вот у меня.

 

Пусть твои полузакрыты очи

И ты думаешь о ком-нибудь другом,

Я ведь сам люблю тебя не очень,

Утопая в дальнем дорогом.

 

Этот пыл не называй судьбою,

Легкодумна вспыльчивая связь, —

Как случайно встретился с тобою,

Улыбнусь, спокойно разойдясь.

 

Да и ты пойдешь своей дорогой

Распылять безрадостные дни,

Только нецелованных не трогай,

Только негоревших не мани.

 

И когда с другим по переулку

Ты пройдешь, болтая про любовь,

Может быть, я выйду на прогулку,

И с тобою встретимся мы вновь.

 

Отвернув к другому ближе плечи

И немного наклонившись вниз,

Ты мне скажешь тихо: «Добрый вечер!»

Я отвечу: «Добры вечер, miss».

 

И ничто души не потревожит,

И ничто ее не бросит в дрожь, —

Кто любил, уж тот любить не может,

Кто сгорел, того не подожжешь.

 

4 декабря 1925

 

* * *

Может, поздно, может, слишком рано,

И о чем не думал много лет,

Походить я стал на Дон-Жуана,

Как заправский ветреный поэт.

 

Что случилось? Что со мною сталось?

Каждый день я у других колен.

Каждый день к себе теряю жалость,

Не смиряясь с горечью измен.

 

Я всегда хотел, чтоб сердце меньше

Вилось в чувствах нежных и простых,

Что ж ищу в очах я этих женщин —

Легкодумных, лживых и пустых?

 

Удержи меня, мое презренье,

Я всегда отмечен был тобой.

На душе холодное кипенье

И сирени шелест голубой.

 

На душе – лимонный свет заката,

И все то же слышно сквозь туман, —

За свободу в чувствах есть расплата,

Принимай же вызов, Дон-Жуан!

 

И, спокойно вызов принимая,

Вижу я, что мне одно и то ж —

Чтить метель за синий цветень мая,

Звать любовью чувственную дрожь.

 

Так случилось, так со мною сталось,

И с того у многих я колен,

Чтобы вечно счастье улыбалось,

Не смиряясь с горечью измен.

 

13 декабря 1925

 

* * *

Кто я? Что я? Только лишь мечтатель,

Перстень счастья ищущий во мгле,

Эту жизнь живу я словно кстати,

Заодно с другими на земле.

 

И с тобой целуюсь по привычке,

Потому что многих целовал,

И, как будто зажигая спички,

Говорю любовные слова.

 

«Дорогая», «милая», «навеки»,

А в уме всегда одно и то ж,

Если тронуть страсти в человеке,

То, конечно, правды не найдешь.

 

Оттого душе моей не жестко

Ни желать, ни требовать огня,

Ты, моя ходячая березка,

Создана для многих и меня.

 

Но, всегда ища себе родную

И томясь в неласковом плену,

Я тебя нисколько не ревную,

Я тебя нисколько не кляну.

 

Кто я? Что я? Только лишь мечтатель,

Синь очей утративший во мгле,

И тебя любил я только кстати,

Заодно с другими на земле.

 

1925

 

* * *

До свиданья, друг мой, до свиданья.

Милый мой, ты у меня в груди.

Предназначенное расставанье

Обещает встречу впереди.

 

До свиданья, друг мой, без руки, без слова,

Не грусти и не печаль бровей, —

В этой жизни умирать не ново,

Но и жить, конечно, не новей.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...