 |
Самораскрытие как свидетельство недостаточной приспособляемости
|
|
|
|
Оптимальный психологический и социальный уровень самораскрытия определяется по принципу криволинейности: слишком слабое или слишком сильное самораскрытие свидетельствует о недостаточной приспособляемости в межличностных отношениях.
Слишком слабое самораскрытие обычно крайне ограничивает возможность определения искренности. Если человек скрытен в общении с окружающими, то он, как правило, не встречает ответной откровенности. Более того, этим он не позволяет отношениям развиваться дальше; не получая взаимности, его партнер либо, в свою очередь, перестанет быть откровенным с ним, либо прекратит отношения.
Человек, не проявляющий откровенности в группе, вряд ли будет по-настоящему принят другими ее членами и, следовательно, вряд ли сможет повысить чувство самоуважения. Возен предоставил экспериментальные доказательства этого утверждения. В его исследовании «сознательное ограничение самораскрытия привело к понижению чувства собственного достоинства». Следует ли из этого, что если человек вызывает симпатию на основе ложного представления о себе, которое он пытается создать у других, то это не вызывает повышения самооценки; более того, в подобной ситуации он вряд ли будет способен к эффективному самораскрытию, так как он подвергает себя дополнительному риску потерять симпатию, которую он завоевал созданием ложного представления о себе. Некоторые люди боятся самораскрытия не потому, что им стыдно или они боятся, что их не поймут, а из-за серьезных проблем в области контроля: они считают, что самораскрытие делает их уязвимыми и дает возможность остальным управлять ими. Только после того, как окружающие продемонстрировали свою уязвимость через самораскрытие, они могут ответить взаимностью.
|
|
|
Блокирование самораскрытия будет мешать как всей группе, так и отдельным ее участникам. Если пациент знает, что у него есть важный секрет, который он не решается открыть остальным членам группы, то ему будет трудно участвовать в деятельности группы, так как он вынужден скрывать не только сам секрет, но и любую информацию, имеющую к нему отношение. В девятой главе я подробно разобрал, как на ранних этапах формирования группы терапевту следует обращаться с пациентом, хранящим особо важный секрет. Подводя итог, можно посоветовать терапевту объяснить пациенту, что он обязан поделиться своей тайной с группой, если он хочет, чтобы терапия была эффективной. Когда это произойдет — решать пациенту, но терапевт может предложить сделать все возможное для того, чтобы помочь пациенту сделать этот шаг. Самая ужасная известная мне тайна, которой обладал пациент, была раскрыта в только что сформированной группе, которой руководил начинающий терапевт. Пациентка за год до этого убила своего двухгодовалого ребенка, а затем пыталась покончить с собой, но неудачно. (Суд признал ее невменяемой и направил на принудительную терапию.) За четырнадцать недель терапии пациентка не только ничего не рассказала о себе, но и своей воинственной пропагандой стратегий отрицания и подавления (таких как астрономические таблицы и древние мистические секты) сдерживала всю группу. Несмотря на указание своего методиста, терапевт не мог найти ни одного способа, чтобы помочь пациентке (да и всей группе) начать терапию. Методист пронаблюдал несколько терапевтических сеансов и отметил, что пациентка много раз предоставляла терапевту возможность помочь ей начать обсуждать свой секрет. Плодотворный контрольный сеанс был посвящен проблеме избегания терапевтом этой пациентки; его чувствам к собственному двухгодовалому ребенку, отвращению, которое вызывало у терапевта преступление пациентки и с которым он ничего не мог поделать. Тому, как это отвращение в сочетании с ее виновностью заставляли его не позволять ей высказываться в группе. На следующем же собрании единственного вопроса, заданного терапевтом, хватило для того, чтобы развязать ей язык и изменить самый характер деятельности группы.
|
|
|
В некоторых группах (мне это часто встречалось в группах психиатров) самораскрытию препятствует общий климат осуждения. Члены группы не желают раскрывать «постыдную» информацию о себе, опасаясь потерять уважение остальных. В группах психиатров эта проблема стоит особенно остро. Так как наш основной профессиональный инструмент это мы сами, мы постоянно рискуем нашим профессиональным и личным престижем. Например, в одной группе психиатр вынес на обсуждение свою гомосексуальность, а другой — отсутствие уверенности в своей профессиональной компетентности и панику, которую у него вызывает любая ситуация, где речь идет о жизни и смерти. Боб, член этой группы, сообщил, что они имели все основания опасаться открывать эти тайны, так как он действительно перестал уважать их и сомневался, будет ли он теперь направлять к ним пациентов. Остальные члены группы не одобрили осуждение Боба и предположили, что и им не захочется направлять пациентов к нему. Порочный круг замкнулся бы, не вмешайся в обсуждение терапевт.
Мы также должны различать естественную потребность в праве на секреты и невротическую скрытность. Есть неразговорчивые люди, которые не всегда могут стать «своими» в группе; они делятся своими секретами только с ограниченным кругом близких друзей, мысль об откровенности в группе приводит их в ужас. Более того, они склонны предаваться самокопанию. Это сильно отличается от скрытности, основанной на страхе, стыде или попрании общественных запретов. На самом деле, по словам Маслоу, решение проблемы невротической скрытности представляет собой шаг на пути к формированию здоровой потребности невмешательства в личную жизнь. Многие пациенты, не склонные к самораскрытию, в то же время боятся одиночества и связывают себя массой бесполезных отношений, в которых они занимают зависимую позицию; их настолько пугает одиночество, что они лишаются способности наслаждаться уединением. Их самопонимание настолько ничтожно, что они могут постигать мир только основываясь на чужом мнении. Поэтому они не могут получать удовольствие от просмотра кинофильма или спектакля или от посещения какого-нибудь спортивного соревнования в одиночестве; они нуждаются в газетных рецензиях или чужих отзывах для того, чтобы поверить в то, что событие имело место быть. Они могут обладать высокой чувствительностью к ощущениям покинутости и отторжения, потому что ненавидят быть одни. Другие настолько болезненно не уверены в себе, что наедине с собой они мучаются, размышляя о том, как они выглядят в глазах других: не считают ли их одинокими, не вызывают ли
|
|
|
они жалость и так далее.
Чрезмерное самораскрытие может быть таким же неконструктивным, как и его недостаток. Беспорядочное самораскрытие не является ни показателем психического здоровья, ни путем к его достижению. Некоторые пациенты совершают грубейшую ошибку, предполагая, что если самораскрытие это хорошо, то абсолютное и непрерывное самораскрытие еще лучше. Но, как замечает Гоффман, жизнь в городах стала бы крайне неприятной и трудной, если бы каждый контакт переходил в обмен личными проблемами и секретами. Очевидно, что то, какой тип отношений существует между исповедующимся и исповедником, должно определять степень самораскрытия. Было проведено несколько исследований, которые предоставили экспериментальные доказательства: человек раскрывает различное количество качественно разной информации в зависимости от того, кем ему приходится собеседник — матерью, отцом, лучшим другом или подругой, сотрудником, партнером в браке.
Однако некоторые люди, склонные к неконструктивному самораскрытию, пренебрегают этим и тем самым подвергают риску свои отношения с собеседником. Человек, который не видит разницу между исповедью близкому другу и более отдаленному коллеге, запутывает свои отношения. Я уверен, что всем нам приходилось испытывать смущение или чувствовать, что нас предали, когда нам становилось известно, что информация, «по секрету» доверенная нами, известна многим другим. Более того, чрезмерная откровенность может отпугнуть неподготовленного собеседника. Если между людьми установились ровные, стабильные отношения, то один из них провоцирует другого на откровенность, но не слишком настойчиво.
|
|
|
Члены терапевтических групп, которые начинают исповедоваться рано и беспорядочно, часто прекращают терапию досрочно. Пациентов следует поощрять идти на риск в группе; такое изменение поведения дает положительную отдачу, придает сил и побуждает к риску в дальнейшем. Но если они раскрывают слишком многое и слишком рано, они могут и не вынести этого: они начинают испытывать такой стыд, что любые межличностные подкрепления не будут достаточной компенсацией; более того, они могут быть угрозой для тех, кто пытается оказать им поддержку, но еще не готов ответить взаимностью. Это делает раскрывающегося настолько уязвимым по отношению к группе, что он часто предпочитает спастись бегством.
Все эти наблюдения наводят на мысль о том, что самораскрытие — это сложный социальный акт. который зависит от роли и ситуации. Человек не раскрывается в одиночестве; всегда необходимо принимать в расчет время, место и человеческий фактор. Та же степень самораскрытия, которая уместна в терапевтической группе, может быть абсолютно неуместна в другой ситуации. (Это неумение устанавливать границы — и, соответственно, огорчение по этому поводу — характеризует многих пациентов, которые выносили кратковременный опьяняющий опыт из встреч
группы. См. главу 14.)
Степень самораскрытия, которая уместна на одном этапе развития терапевтической группы, может быть неуместна на другой стадии. Это особенно очевидно на примере раскрытия своих чувств по отношению к другим членам группы («обратная связь»). Я уверен, что терапевт должен помочь пациентам в том, чтобы ими руководила ответственность перед остальными в той же мере, что и свобода выражения. Я был свидетелем некоторых вредных, разрушительных событий в группе, причиной которых были откровенность и саморазоблачение. «Вы же говорили нам, что мы должны быть откровенными в выражении своих чувств, не правда ли?» Но на деле мы всегда выборочно открываем свои чувства. Существуют целые пласты реакций, которыми мы редко делимся с кем бы то ни было: низменные качества, физические характеристики, уродства, профессиональная или интеллектуальная посредственность, социальный класс, недостаток обаяния и т. д. Для некоторых проявление нескрываемой враждебности является «естественным и честным». А как насчет базовых чувств, родственных враждебности, — зависти, вины, беспокойства, сострадания, дружеских, братских чувств, получения садистского удовольствия от достижения мстительного триумфа?
|
|
|
В шестой главе я рассмотрел, как роль руководителя группы определяет степень его самораскрытия. Терапевт должен руководствоваться прежде всего иными соображениями. Генерал, который, приняв ответственное тактическое решение, мечется, ломая руки, и твердит о своей неуверенности, несомненно, подрывает боевой дух своей армии. Так и руководитель терапевтической группы не должен выражать чувства, которые могут понизить эффективность терапии: свое раздражение, желание пойти домой и пообедать, поглощенность пациентом или группой, с которыми он занимался до этого, выделение «любимчиков» среди членов группы и множество других глубоких забот личного характера.
Завершение терапии
Завершение терапии — это больше, чем просто акт, свидетельствующий о том, что терапия подошла к концу; это существенная составляющая процесса, которая, будучи понята должным образом, может стать мощной силой, побуждающей к переменам. Существуют три общие формы завершения терапии для терапевтической группы: завершение терапии для неуспешного пациента, завершение терапии успешного пациента, завершение терапии для всей группы.
Неуспешный пациент
Обычно неуспешный пациент, который бросает терапию, покидает группу в течение первых двадцати собраний; исследования показали, что между двадцатым и пятидесятым собранием группу покидает намного меньше пациентов; более того, пациенты, которые посетили пятьдесят собраний группы, являются прекрасными кандидатами на улучшение своего состояния (85%, по данным одного исследования).
Обсуждение причин для досрочного завершения терапии уже имело место на страницах этой книги. Обычно они являются следствием проблем, связанных с отклонением от нормы, образованием подгрупп, конфликтом между скрытностью и самораскрытием, ролью ранних побуждений, внешним стрессом, трудностями согласования интересов индивидуальной и групповой терапии, ревностью к лидеру, неадекватностью терапии и эмоциональным заражением. Основой всех этих причин является тот факт, что на ранних этапах существования группы возникает значительный стресс; пациенты, имеющие неэффективные паттерны интерперсонального поведения, сталкиваются с непривычными требованиями прямоты и выражения самого сокровенного; этот процесс смущает их, они начинают подозревать, что групповая терапия приносит им слишком незначительное облегчение, и, наконец, они получают слишком незначительную поддержку на первых собраниях группы, поэтому их надежда постепенно тает.
Основные принципы предотвращения досрочного прекращения терапии мы обсуждали в девятой и десятой главах. Эффективно снижает количество выбывших оповещение пациентов об основных проблемах и трудностях деятельности терапевтических групп еще во время предтерапевтической подготовки. Это предвосхищение дает пациентам понять, что эти периоды затруднений — ожидаемое событие в жизни группы. Пациенты менее склонны терять доверие к терапевту, который демонстрирует свою способность к предвидению, основанному на опыте.
В некоторых группах есть опытные пациенты, которые в некоторой мере принимают на себя эту функцию предсказателя. Приведем пример:
В одну группу, несколько участников которой уже прошли курс терапии, но трое прежних пациентов все еще оставались, пришли пятеро новых пациентов. Во время первых двух собраний «старички» давали информацию новичкам, в том числе и о том, что к шестому или седьмому собранию некоторые пациенты решат не продолжать терапию и после этого группе «придется все бросить и собрания два уговаривать его остаться». Опытные члены группы предсказали также и то, кто из новичков первым решит прекратить терапию. Такая форма прогнозирования — самый эффективный способ получить гарантии того, что такие предсказания не сбудутся.
Но даже, несмотря на тщательную подготовку, некоторые члены группы решат бросить терапию. Когда пациент сообщает терапевту, что хочет покинуть группу, тот обычно начинает убеждать пациента вернуться, чтобы обсудить это с остальными. Этот подход основан на предположении о том, что группа сможет помочь пациенту в работе над его сопротивлением и этим отговорит его от прерывания терапии. Однако этот способ редко приносит ожидаемый результат. Одно из исследований, проведенное мной на выборке из тридцати пяти пациентов, выбывших из девяти терапевтических групп, показало, что каждого первого выбывшего уговаривали посетить еще одно собрание, но это ни разу не помогло предотвратить преждевременное прекращение пациентом терапии. (Более того, ни один из тех, кто остался в группе, хотя и собирался ее бросить, не был спасен этим способом.) Когда пациент приходит на последнее собрание, он не дает подробное описание причин своего ухода из группы, потому что его уже ничего не связывает с группой и ее правилами; обычно он начинает общаться осторожно, защищаясь, и ни он сам, ни группа не получает никакой пользы от этого сеанса.
Наиболее разумным для терапевта в такой ситуации будет провести с потенциальным выбывающим несколько индивидуальных бесед для обсуждения причин группового стресса. Точная проницательная интерпретация, данная терапевтом, может быть достаточно эффективна для того, чтобы оставить пациента в группе.
Например, один шизоидный, отчужденный пациент на восьмом собрании объявил, что ему казалось, что он ничего не получал от терапии, и поэтому он решил прекратить посещения группы. Во время индивидуального сеанса он признался в том, что никогда не говорил в группе; а именно, в том, что он испытывал целую гамму положительных эмоций по отношению к некоторым членам группы. Тем не менее, он настаивал на том, что терапия неэффективна и что ему требуется нечто более ускоренное и направленное на конкретные проблемы. Терапевт точно интерпретировал интеллектуальный критицизм пациента как рационализацию; на самом деле он спасался бегством от близости, которую ощущал в группе Терапевт снова объяснил ему, в чем заключается феномен социального микрокосма и что в группе он вел себя точно так же, как и всегда; он всегда избегал или сторонился близких отношений и, вне всякого сомнения, будет поступать так и дальше, если не прекратит бегство и не даст себе возможность исследовать свои межличностные проблемы в естественных условиях. Пациент вернулся в группу и постепенно достиг значительных результатов. Неопытные терапевты часто полагают, что пациент, который хочет уйти, представляет для них серьезную опасность. Часто на втором или третьем месяце терапии одновременно несколько пациентов решают, что им лучше покинуть группу; это причиняет новичку значительный дискомфорт и вызывает фантазии о том, как он стоит один посреди комнаты, в которой проходили сеансы, а под ним все рушится. Когда - нибудь он узнает, что выбывшие на ранних стадиях терапии пациенты — неизбежность, с которой сталкивается любая группа, а не показатель его профессиональной некомпетентности. Если терапевт начинает паниковать и оказывать чрезмерное давление на пациента, принуждая его остаться в группе, пациент воспримет это так, будто его просят сделать что - то не для него самого, а для терапевта или группы, и обязательно покинет группу.
Пациенты редко выбывают из групп многоопытных терапевтов. И не потому, что они более профессионально подходят к отбору пациентов в свои группы, а потому, что члены их групп доверяют им, и доверие это так или иначе переносится и на остальных. Уже после нескольких сеансов они способны предугадать, кто из пациентов не сможет работать в группе, и вместо того, чтобы проходить через деморализующий пациента и группу процесс выбывания, сообщают ему, что групповая терапия ему не подходит и ему будет лучше попробовать какую - нибудь другую форму терапии. Этот способ понижения количества выбывших представляет собой нечто большее, чем правдоподобную бухгалтерию (превращение «выбывших» в «изгнанных»), аналогичную методу улучшения статистики выживания после разнообразных хирургических операций, которым пользуются больницы (перевод пациентов в соответствующие их диагнозу учреждения). Это отражает позицию терапевта, который снижает качество работы и ценность группы.
Когда пациент, несмотря на все усилия терапевта, все-таки решает покинуть группу, терапевт должен извлечь для него как можно больше пользы из этого события; такие пациенты обычно сильно деморализованы и рассматривают опыт пребывания в группе как «очередной провал». Даже если пациент отрицает наличие этого ощущения, терапевт все равно должен предполагать, что оно имеет место, и во время личной беседы с пациентом должен предложить альтернативный взгляд на ситуацию. Например, предложить представление о «готовности» и «групповой готовности». Некоторые пациенты способны получить положительный эффект от групповой терапии только после прохождения курса индивидуальной терапии; другие, по непонятным причинам, вообще не способны эффективно работать в терапевтических группах. К тому же вполне возможно, что курс терапии в другой группе принесет пациенту пользу, и эта возможность должна быть исследована. В любом случае, пациенту надо помочь понять, что это не он потерпел неудачу, а по каким - то причинам не сработала форма терапии.
Последнюю беседу терапевт может использовать для подробного обзора группового опыта пациента таким образом, чтобы это принесло ему пользу. Иногда терапевты не уверены в полезности или целесообразности «очных ставок» с пациентами, которые решили покинуть группу. Разве имеет смысл отдельная встреча с пациентом, который, например, объясняет свое решение уйти из группы наличием проблем со слухом, тогда как на самом деле он явно девиантен и группа просто - напросто отвергла его? Основной принцип состоит в том, чтобы смотреть на пациента с точки зрения его перспектив в терапии. Если он, скорее всего, снова начнет терапию, конструктивная беседа один на один впоследствии позволит ему более эффективно использовать свою следующую попытку. Если же он вряд ли продолжит динамически ориентированную терапию, то заключительное объяснение с пациентом, у которого никогда не будет возможности использовать его или развить, не имеет смысла; нет смысла и в разрушении защитных механизмов, пусть даже деструктивных, если человек не может предоставить подходящую замену.
|
|
|
