 |
Марина Влади. Владимир или Прерванный полет
|
|
|
|
Начало формы
Конец формы
---------------------------------------------------------------
Author Name "Marina Vlady. Vladimir ou le vol arrete"
© Copyright Librairie Artheme Fayard
© Copyright Перевод на русский язык М.Влади и Ю.Абдулловой,
OCR, Spellcheck: Марк Блау (http://heblit.al.ru/)
Date: май 2003
Оригинал: "Марина Влади. Владимир или Прерванный полет", Советский
писатель, М., 1990
---------------------------------------------------------------
Маме, Тане, Бернару, Жан-Марку, Минде, Игорьку, Андрею
и Симоне...
А на нейтральной полосе цветы
Необычайной красоты.
Владимир Высоцкий
У Володи было много друзей. Одни встречались с ним каждый день, другим
лишь удавалось иногда попасть на его концерты, третьи только слушали
магнитофонные записи. Но все они были друзьями. Для них - этот перевод на
русский.
Марина Влади
Меня всегда занимал вопрос: что происходит в головах людей при виде
актера или актрисы, которыми они восхищались в кино?
Однажды вечером мы выходим из театра после "Гамлета". Мороз, на улице
ни души. Белый пар поднимается из решеток стока, и свет фонарей прорывает
синеватую тьму. Откуда-то из подъезда появляются два человека в меховых
шапках и как вкопанные застывают перед нами. Ты смотришь на меня с
беспокойством. Может быть, ты даже испугался в какой-то момент. Но мягкий и
вежливый тон того, что повыше, сразу же нас успокоил. Слегка наклонившись
вперед и стараясь не глядеть в мою сторону, он обращается к тебе с сильным
грузинским акцентом:
- Дорогой, дорогой Высоцкий, позвольте мне представиться. Я - из
Тбилиси, я узнал, что сегодня вы вдвоем будете в театре, и весь вечер
прождал на улице - боялся вас пропустить. Прошу вас позволить мне обратиться
|
|
|
к вашей супруге.
В его устах такое галантное вступление не показалось мне неуместным. В
нем чувствовалось огромное уважение, даже почтительность, а главное - было
понятно, что предмет разговора очень серьезный. Движением руки ты
приглашаешь его говорить. Он поворачивается ко мне, и тут я вижу его глаза.
В них застыла страстная решимость.
- Мадам, я пришел отомстить за вас. Мы с моим другом готовы убить того
подлого негодяя, у которого нет жалости!
Если бы он не был так взволнован, я рассмеялась бы, но, чувствуя, что
он дрожит с головы до пят, я молчу, а он продолжает:
- Как он мог, как не пожалел? Камнем! Камнем даже собаку не убивают!
Наконец я начинаю понимать: Колдунья - юная дикарка - моя героиня из
фильма, над которым рыдала вся Россия, погибает от руки невежественного
крестьянина. И вот теперь этот человек хочет отомстить за ту, которую я
сыграла. Он так свято поверил во все это, что ему показалось совершенно
естественным предложить свою помощь мне...
Я взволнована и растеряна. Как ответить, чтобы не обидеть его, как
объяснить этому простодушному человеку, что тут не за что мстить? Я попросту
беру его за руку.
- Посмотрите на меня, меня не убивали. Ведь я жива, я говорю с вами.
Ну, убедились?.. Спасибо вам за желание помочь и за вашу отзывчивость.
Его ледяные руки сжимают мою, и, наклонившись, он прикасается губами к
кончикам моих пальцев.
Все, чары развеяны. Выпрямившись, он с достоинством просит извинить за
то, что отнял у нас столько времени.
Два человека уходят в ночь. 
Странная история, которую ты рассудил почти серьезно: "Жаль. Мы могли
бы отправить их к нашему злейшему врагу".
В самом деле, кто был твоим злейшим врагом?
На сцене неистово кричит и бьется полураздетый человек. От пояса до
плеч он обмотан цепями. Ощущение страшное. Сцена наклонена под углом к полу,
и цепи, которые держат четыре человека, не только сковывают пленника, но и
|
|
|
не дают ему упасть. Это шестьдесят седьмой год. Я приехала в Москву на
фестиваль, и меня пригласили посмотреть репетицию "Пугачева", пообещав, что
я увижу одного из самых удивительных исполнителей - некоего Владимира
Высоцкого. Как и весь зал, я потрясена силой, отчаянием, необыкновенным
голосом актера. Он играет так, что остальные действующие лица постепенно
растворяются в тени. Все, кто был в зале, аплодируют стоя.
На выходе один из моих друзей приглашает меня поужинать с актерами,
исполнявшими главные роли в спектакле. Мы встречаемся в ресторане ВТО -
шумном, но симпатичном. Там хорошо кормят и закрывают гораздо позже, чем в
других местах. Мы предъявляем пропуска, и наша небольшая компания
устраивается за столиком. Наш приход вызывает оживленное любопытство
присутствующих. В СССР я пользуюсь совершенно неожиданной для меня
известностью. Все мне рады, несут мне цветы, коньяк, фрукты, меня целуют и
обнимают... И вот уже стол уставлен бутылками, официанты приносят закуски.
Мы принимаемся за еду. Я жду того замечательного артиста, мне хочется его
поздравить, но говорят, что у него чудной характер и поэтому он может и
совсем не прийти. Я расстроена, но у моих собеседников столько вопросов! Они
знают, что я много снималась, хотя видели всего два или три моих фильма. И
по-русски - а я в последний раз говорила по-русски шестилетней девочкой - я
пускаюсь в повествование о моей артистической карьере.
Краешком глаза я замечаю, что к нам направляется невысокий, плохо
одетый молодой человек. Я мельком смотрю на него, и только светло-серые
глаза на миг привлекают мое внимание. Но возгласы в зале заставляют меня
прервать рассказ, и я поворачиваюсь к нему. Он подходит, молча берет мою
руку и долго не выпускает, потом целует ее, садится напротив и уже больше не
сводит с меня глаз. Его молчание не стесняет меня, мы смотрим друг на друга,
как будто всегда были знакомы. Я знаю, что это - ты. Ты совершенно не похож
на ревущего великана из спектакля, но в твоем взгляде чувствуется столько
силы, что я заново переживаю все то, что испытала в театре. А вокруг уже
возобновился разговор. Ты не ешь, не пьешь - ты смотришь на меня.
|
|
|
- Наконец-то я встретил вас.
Эти первые произнесенные тобой слова смущают меня, я отвечаю тебе
дежурными комплиментами по поводу спектакля, но видно, что ты меня не
слушаешь. Ты говоришь, что хотел бы уйти отсюда и петь для меня. Мы решаем
провести остаток вечера у Макса Леона, корреспондента "Юманите". Он живет
недалеко от центра. В машине мы продолжаем молча смотреть друг на друга. На
твоем лице - то тень, то свет. Я вижу твои глаза - сияющие и нежные, коротко
остриженный затылок, двухдневную щетину, ввалившиеся от усталости щеки. Ты
некрасив, у тебя ничем не примечательная внешность, но взгляд у тебя
необыкновенный. Как только мы приезжаем к Максу, ты берешь гитару. Меня
поражает твой голос, твоя сила, твой крик. И еще то, что ты сидишь у моих
ног и поешь для меня одной. Постепенно я начинаю постигать смысл, горький
юмор и глубину твоих песен. Ты объясняешь мне, что театр - твое ремесло, а
поэзия - твоя страсть. И тут же, безо всякого перехода говоришь, что давно
любишь меня.
Как и любой актрисе, мне приходилось слышать подобные неуместные
признания. Но твоими словами я по-настоящему взволнована. Я соглашаюсь
встретиться с тобой на следующий день вечером в баре гостиницы "Москва", в
которой живут участники фестиваля.
В баре полно народу, меня окружили со всех сторон, но, как только ты
появляешься, я бросаю своих знакомых.и мы идем танцевать. На каблуках я
гораздо выше тебя, ты встаешь на цыпочки и шепчешь мне на ухо безумные
слова. Я смеюсь, а потом уже совсем серьезно говорю, что ты - необыкновенный
человек и с тобой интересно общаться, но я приехала всего на несколько дней,
у меня очень сложная жизнь, трое детей, работа, требующая полной отдачи, и
Москва далеко от Парижа... Ты отвечаешь, что у тебя у самого - семья и дети,
работа и слава, но все это не помешает мне стать твоей женой. Ошарашенная
таким нахальством, я соглашаюсь увидеться с тобой завтра.
Я захожу за тобой в театр к концу репетиции. Утром мне позвонил Сергей
Юткевич и предложил сыграть роль Лики Мизиновой - молодой женщины, в которую
|
|
|
был влюблен Чехов. Меня одолевают сомнения - все-таки съемки рассчитаны
почти что на год. Ты же буквально прыгаешь от восторга, ты кричишь и
лихорадочно умоляешь меня соглашаться. Я твержу, что все это очень сложно,
но ты упорствуешь: надо соглашаться, у нас будет время видеться и главное -
ты сможешь уговорить меня выйти за тебя замуж. Тон почти шутливый, но я
чувствую столько нежности в этих словах, что твое воодушевление передается и
мне, и мы представляем, как все будет: я привезу своих еще маленьких детей и
маму, которая пятьдесят лет не была в России, мы станем друзьями, будем
часто видеться, и ты будешь петь мне свои новые песни.
Нам обоим нет тридцати, я разведена, ты - разводишься, впереди - целая
жизнь. Я осторожно замечаю: все это хорошо, но я-то в тебя не влюблена!
"Неважно, - говоришь ты, - я сумею тебе понравиться, вот увидишь". Это
веселое и легкое общение продлилось несколько дней, и вот фестиваль
заканчивается, я уезжаю из Москвы, подписав контракт, и приеду на съемки в
начале шестьдесят восьмого. 
Проходит время. Сначала я получаю нежное письмо из Москвы. Потом, как
раз, когда я размышляю над тем, что со мной происходит и почему мне так
тоскливо, телефонный звонок обрывает мои невеселые раздумья. Это ты. Я слышу
теплый тембр твоего голоса и русский язык, напоминающий мне об отце,
которого я обожала, - и от всего этого у меня ком в горле. После разговора я
кладу трубку и реву. "Ты влюблена, моя девочка", - говорит мама. Я стараюсь
найти другое объяснение - много работы, устала, но в глубине души понимаю,
что она права: я жду не дождусь встречи с тобой.
В мае шестьдесят восьмого мы создаем кооператив актеров и технического
персонала и снимаем вместе с Бернаром Полем фильм "Время жить". Нас
захватывает борьба, мы увлечены мощным политическим движением. Мне
вспоминается начало пятидесятых, когда я работала в Италии с
режиссерами-коммунистами - Висконти, Пепе де Сантисом, Уго Пирро, Тонино
Гуэрра, Карло Лицани... Мы участвовали в антифашистских демонстрациях, и
иногда дело доходило до драк на улицах. Этот пройденный вместе с ними путь
сблизил меня тогда с Итальянской коммунистической партией. А теперь, в эти
безумные, смутные майские дни, в Париже, я думаю о России, о предстоящих
съемках в Москве, о будущей жизни - может быть, рядом с тобой - и принимаю
решение. Как раз перед отъездом из Парижа, в июне шестьдесят восьмого, я
вступаю в ФКП.
Сама того не подозревая, я совершаю, таким образом, поступок, который
во многом определит весь ход твоей жизни. И впоследствии, когда я буду
|
|
|
хлопотать о выдаче тебе для поездки заграничного паспорта, это
кратковременное и символическое членство в партии придаст моим просьбам вес,
о котором я пока и не догадываюсь.
Я приеду в Москву, но увидимся мы не сразу. Мне сказали, что ты
снимаешься далеко в Сибири и вернешься только через два месяца.
Я начинаю работать, жизнь устраивается. Я живу в гостинице "Советская",
бывшем "Яре", где пировал еще мой дед. У меня роскошный номер с мраморными
колоннами, роялем и живыми цветами - каждый день свежими. Мама согласилась
поехать со мной. Все ее волнует и удивляет в России. Ленинград, по ее
мнению, совсем не изменился, и она продолжает называть его Петербургом.
Прогулки по Москве уводят нас в прошлое. А настоящее - это художники, поэты,
писатели, актеры, которые каждый день собираются у меня, как в модном
салоне.
В один из таких вечеров ты появляешься на пороге и воцаряется полная
тишина. Ты подходишь к моей маме, представляешься и вдруг, на глазах у всех,
сжимаешь меня в объятиях. Я тоже не могу скрыть волнения. Мама шепчет мне:
"Какой милый молодой человек, и у него красивое имя". Когда мы остаемся
одни, ты говоришь, что не жил все это время, что эти месяцы показались тебе
бесконечно долгими...
Мы едем за моими мальчиками за город, в пионерский лагерь, где отдыхают
дети работников "Мосфильма". Я решила окунуть их в абсолютно советскую
среду, к тому же лагеря для детей иностранцев - далеко от Москвы, на берегу
Черного моря. А главное - я хочу, чтобы сыновья научились говорить
по-русски. И действительно, через неделю их уже все понимают.
Я работаю целыми днями, беру детей по воскресеньям и, естественно,
замечаю, что они уже неплохо владеют словарем, богатым всякого рода
ругательствами. Сегодня они буквально на взводе. Они услышали и выучили
песенку, в которой говорится обо мне. Я быстро понимаю по твоим смеющимся
глазам, что сочинил ее ты, когда мы еще не были знакомы:
Сегодня в нашей комплексной бригаде
Прошел слушок о бале-маскараде.
Раздали маски кроликов,
Слонов и алкоголиков,
Назначили все это в зоосаде.
- Зачем идти при полном при параде?
Скажи мне, моя радость, Христа ради!
Она мне: - Одевайся!
Мол, я тебя стесняюся,
Не то, мол, как всегда, пойдешь ты сзади.
Я платье, говорит, взяла у Нади,
Я буду нынче, как Марина Влади!
И проведу, хоть тресну я,
Часы свои воскресные,
Хоть с пьяной твоей мордой - но в наряде.
Зачем же я себя утюжил, гладил?
Меня поймали тут же в зоосаде.
Ведь массовик наш Колька
Дал мне маску алкоголика,
И на троих зазвали меня дяди.
Я снова очутился в зоосаде.
Глядь - две жены,
Ну - две Марины Влади!
Одетые животными,
С двумя же бегемотами.
Я тоже озверел и встал в засаде...
Наутро дали премию в бригаде,
Сказав мне, что на бале-маскараде
Я будто бы не только
Сыграл им алкоголика,
А был у бегемотов я в ограде!
Нас сильно рассмешила эта песенка в исполнении моих сыновей. Ты
объясняешь мне, что однажды посмотрел, как и все, фильм "Колдунья" и что,
когда в 1965-м я приехала на фестиваль в Москву, ты тщетно пытался
встретиться со мной. По нескольку раз в день ты ходил в кино смотреть
хронику, чтобы увидеть меня хотя бы на экране. Короче, ты влюблен уже много
лет и никогда не мог представить себе, что однажды увидишь меня живьем и так
близко. Из всего этого ты делаешь неизменный вывод: "Во всяком случае,
теперь-то я знаю, что ты станешь моей женой".
Мы едем на пикник к озеру. Погода хорошая, вода прохладная, дети играют
и плещутся, ты напеваешь вполголоса, я тебя слушаю, мы счастливы...
Проводив нас, ты убегаешь, заручившись моим обещанием провести выходные
с тобой. Я ложусь спать, но не сплю. Мама приходит посидеть со мной. Она
находит тебя необычным и трогательным. Я столько рассказывала ей о твоем
таланте, что она заранее чувствует к тебе симпатию - и это уже навсегда.
В назначенный день ты приезжаешь очень рано. И мы едем в тихое,
уединенное место на берегу реки. Ты привез из Сибири песню о людях, попавших
в лагерь при Сталине: один человек возвращается, отсидев срок, и просит
хозяйку протопить ему баньку по-белому, чтобы убить сомнения, очистить душу.
Страшная песня, где впервые ты упоминаешь мое домашнее имя - Маринка. Еще ты
мне читаешь первые строфы "Охоты на волков". Я понимаю, что ты приносишь мне
в дар эти стихи, которые еще никогда никому не пел. Я пьянею от какой-то
ребячливой гордости. Сам Поэт поет мне свои строки, и я становлюсь
хранительницей его творчества, его души.
Мы возвращаемся обратно, ты идешь играть спектакль, я отправляюсь к
маме, которая должна скоро уехать в Париж. Все лето мы видимся почти каждый
день, круг друзей сужается. Теперь остались только самые близкие: наш
любимый Сева Абдулов, его мать Елочка - красивая пожилая дама, говорящая на
французском языке прошлых времен, Вася Аксенов - угрюмый и симпатичный,
настоящий медведь, Белла Ахмадулина - гениальная и восторженная поэтесса.
Целыми вечерами мы болтаем, читаем стихи, иногда кто-нибудь из художников
или скульпторов приносит показать свои работы. Днем я снимаюсь, вечером мы
собираемся вместе. Теперь мы так близки с тобой, что просто дружбой это уже
не назовешь. Я знаю о тебе все - по крайней мере так мне кажется. Ты очень
сдержан, но все настойчивее ухаживаешь за мной.
В один из осенних вечеров я прошу друзей оставить нас одних в доме. Это
может показаться бесцеремонным, но в Москве, где люди не могут пойти в
гостиницу - туда пускают только иностранцев и жителей других городов, -
никого не удивит подобная просьба. Хозяйка дома исчезает к соседке. Друзья молча обнимают нас и уходят.
Закрыв за ними дверь, я оборачиваюсь и смотрю на тебя. В луче света,
идущем из кухни, мне хорошо видно твое лицо. Ты дрожишь, ты шепчешь слова,
которых я не могу разобрать, я протягиваю к тебе руки и слышу обрывки фраз:
"На всю жизнь... уже так давно... моя жена!"
Всей ночи нам не хватило, чтобы до конца понять глубину нашего чувства.
Долгие месяцы заигрываний, лукавых взглядов и нежностей были как бы
прелюдией к чему-то неизмеримо большему. Каждый нашел в другом недостающую
половину. Мы тонем в бесконечном пространстве, где нет ничего, кроме любви.
Наши дыхания стихают на мгновенье, чтобы слиться затем воедино в долгой жалобе вырвавшейся на волю любви.
Нам по тридцать лет, у нас большой опыт жизни - несколько жен и мужей,
пятеро сыновей на двоих, профессиональные успехи и неудачи, взлеты и
падения, слава. А мы очарованы друг другом, как дети, впервые узнающие
любовь. Ничто и никогда не сотрет из памяти те первые минуты бесконечной
близости. На третий день на рассвете мы уходим из этого доброго дома. Мы
вместе отныне и вовеки веков.
Несмотря на то, что мы совершенно не скрываем наших отношений, к моему
огромному удивлению, мне дали понять, что тебе нельзя оставаться на ночь у
меня в номере. Дежурная по этажу неизменно просит меня выпроводить гостя к
одиннадцати часам вечера. И после нескольких скандалов в гостинице мы
начинаем искать место, где нам можно было бы встречаться. Как и у всех
влюбленных в Москве, в нашем распоряжении кушетка где-нибудь на кухне, или
диван в коридоре, или ночной поезд Москва - Ленинград - прелестное и
романтическое купе начала века, или каюты катеров, бороздящих искусственное
озеро, которые можно взять напрокат на несколько часов. И каждый раз у нас
остается смутное воспоминание о спешке и полная неудовлетворенность.
Мы оба работаем с утра и до позднего вечера, но зато нам принадлежит
ночь. После тщетных попыток снять квартиру ты предлагаешь мне жить у твоей
матери, Нины Максимовны. У нее маленькая двухкомнатная квартира в новом
районе. И, что очень ценно, в этой современной квартире есть и кухня, и
ванна, и туалет, поэтому не нужно долго ждать, чтобы умыться, приготовить
поесть или воспользоваться уборной. Я с радостью соглашаюсь. Я страшно
устала от переездов с места на место, от обязанности слушать целыми вечерами
беседы друзей, пусть даже и захватывающе интересные.
Мне необходимо быть с тобой. А главное, я замечаю, что в этих компаниях
ты начал пить. Впрочем, как и все мы. В Москве не представляют себе
вечеринку без водки - холодный климат к этому располагает, это национальная
традиция, и я сама с удовольствием открываю для себя тепло, развязывающее
язык, ощущение свободы, которое дает водка. Но я знаю, что для тебя это -
проблема. Ты мне сказал об этом однажды вечером, когда на ужине у артистов
театра мы встретились с твоей бывшей подружкой и она попыталась потихоньку
налить тебе водки: Ты очень зло ответил ей. Я удивилась такой резкости, ты
объяснил: "Она знает, мне нельзя пить. Это самый мерзкий способ попытаться
вернуть меня".
Друзья меня тоже предупредили. Одни - из любви к тебе, другие - потому,
что наша связь кажется им скандальной. Все говорят одно и то же: не давай
ему пить, это алкоголик, он не должен даже прикасаться к стакану, вот
увидишь, сейчас-то он сдерживается, но, как только начнет снова, ты себе
локти будешь кусать. До сих пор я видела тебя слегка навеселе, скорее
радостным, одним словом - милым. Я убеждена, что после переезда можно будет
не беспокоиться на этот счет.
Твоя мать встречает нас у порога. Она работает архивариусом, уходит из
дома очень рано и приходит только вечером. Мы наконец одни. Я устраиваю нашу
комнату наилучшим образом, чтобы здесь можно было жить и работать. В
свободные дни я готовлю, навожу лоск, учусь бегать по магазинам, стоять на
холоде в очередях за продуктами. Я хожу на рынок, где втридорога продают
фрукты, овощи, мясо. Еще, конечно, я могу покупать на валюту в "Березке".
Здесь можно найти все, чего нет в магазинах: американские сигареты,
растворимый кофе, туалетную бумагу и даже яйца, картошку, салат, которых
иногда нет неделями. У тебя много приятелей среди директоров продуктовых
магазинов. Чтобы порадовать тебя, они оставляют нам дефицитные вещи: парное
мясо, копченую рыбу, свежие фрукты. Ты приносишь все эти сокровища домой,
для меня. Сам ты ешь мало, и тебе безразлично, что у тебя в тарелке.
Ты работаешь день и ночь. Утром ты уезжаешь в театр на репетицию, днем
ты снимаешься или у тебя концерт, вечером ты играешь спектакль, ночью ты
пишешь стихи. Ты спишь самое большее - четыре часа, но, кажется, тебя не
утомляет этот адский ритм, жизнь так и кипит в тебе. Со сцены ты мне
бросаешь знаменитые слова из спектакля "Послушайте!" Маяковского: "Нам
тридцать лет, полюбим же друг друга..." В "Жизни Галилея" Брехта ты кажешься
великаном в своем длинном халате. Но вот заканчивается четырехчасовой
спектакль, и я вижу тебя похудевшим, с лихорадочно блестящими глазами, но
готовым сесть за маленький столик, зажатый между кроватью и окном, чтобы
писать всю ночь и, разбудив меня под утро, читать набросанные строки.
Мы счастливы. Власти пока что закрывают глаза на нашу идиллию. Вся
Москва об этом говорит, но ведь моя работа почти закончена, и все думают,
что я вернусь во Францию и быстро забуду то, что они принимают за каприз
актрисы.
Однажды вечером я жду тебя. Ужин остывает на кухонном столе. Я смотрела
скучную программу по телевизору и уснула. Среди ночи я просыпаюсь. Мигает
пустой экран телевизора. Тебя нет. Телефон настойчиво звонит, я беру трубку
и впервые слышу незнакомый голос, который временами заглушают стоны и крики:
"Он здесь, приезжайте, его надо забрать, приезжайте быстрее!" Я с трудом
разбираю адрес, я не все поняла, мне страшно, я хватаю такси, бегом
поднимаюсь по едва освещенной лестнице, где пахнет кошками. На последнем
этаже дверь открыта, какая-то женщина ведет меня в комнату. Я вижу тебя. Ты
лежишь на провалившемся диване и жалко морщишься. Пол уставлен бутылками и
усеян окурками. На столе - газета вместо скатерти. На ней ели соленую рыбу.
Несколько человек валяются по углам, я их не знаю. Ты пытаешься подняться,
ты протягиваешь ко мне руки, я дрожу с головы до ног, я беру тебя в охапку и
тащу домой.
Это мое первое столкновение с тем, другим миром, впервые в жизни я
увидела, как засасывает людей омут мертвой пьянки. Ты очнулся больной, злой,
но полный надежды. Это продолжалось всего несколько часов, и ты остановился.
Тебе трудно в это поверить - хватило одного моего присутствия. А ведь никому
до сих пор не удавалось остановить это безумие, в котором ты тонул. Отныне я
- порука твоей выдержке.
Твоя мать полна благодарности и приписывает мне всяческие добродетели.
Она никогда не видела, чтобы в полном бреду ее сын согласился бы вернуться
домой. Я - единственная и неповторимая, я - твоя спасительница. Такая легкая
победа воодушевила меня, я уверовала в собственное могущество и, не
раздумывая, приняла посвящение в этот сомнительный сан.
Мне пора уезжать, работа закончена. Я покидаю Москву, прожив здесь
около года. За это время я пару раз съездила во Францию, чтобы выполнить
обязательства по контрактам, но теперь у меня нет больше официального
повода, чтобы вернуться. Что ж, осталось собрать чемоданы - и актриса
уезжает. Хотя, конечно, меня пригласили на июльский кинофестиваль в качестве
гостьи. Мы оба просто убиты. У тебя нет никакой надежды приехать ко мне. Ты,
как говорят здесь, "невыездной". Просить визу и думать нечего. Считается,
что ты - "одиозная личность", ни больше ни меньше. Кроме того, если в визе
откажут - то уже окончательно. Бюрократическая машина никогда не дает задний
ход.
Нам кажется невозможным прожить друг без друга те три месяца, которые
отделяют нас от фестиваля. В аэропорт мы приезжаем в полном отчаянии.
Оформление закончено, и тут кто-то из таможенников, твой поклонник,
разрешает тебе в виде исключения пройти со мной в зал ожидания, где уже
сидят, скучают, едят и пьют несколько десятков пассажиров. Погода
отвратительная - сыплет снежная крупа, сильный ветер, низкая облачность,
самолеты не летают. Мы сидим на скамейке. Благодаря плохой погоде нам
досталось еще несколько минут счастья. От "Мосфильма" меня провожает рыжий
молодой человек. Он должен довести меня прямо до трапа, чтобы не было
никаких неожиданностей. Я с ним едва знакома, он - из администрации, на
съемках я с ним не сталкивалась, но по пути в аэропорт он ни с того ни с
сего разоткровенничался и сообщил мне, что у него жена должна вот-вот родить
и что это будет их первый ребенок. И когда мы узнаем, что рейс
задерживается, молодой человек начинает заметно нервничать.
Мы с тобой сидим, прижавшись друг к другу, совсем одни в толпе снующих
людей. Ты говоришь, что жизнь без меня невыносима, я отвечаю, что и сама
плохо себе представляю жизнь без тебя. Объявляют роковой рейс "Эр Франс", мы
обнимаемся, чуть не плача, я ухожу в глубину зала, но тут металлический
голос вносит поправку: рейс задерживается на четыре часа. Я бегом бросаюсь к
тебе - еще несколько часов отсрочки!
Ресторан набит битком, но один из официантов узнает тебя и устраивает
для нас три места. На рыжего жалко смотреть - его жена в предродовой палате.
Мы с тобой - эгоисты, как и все влюбленные: разговариваем только друг с
другом, ни на кого не обращаем внимания. Ты говоришь, что я должна как можно
быстрее вернуться. Я клянусь тебе, что при первой же возможности приеду
туристкой. Я только должна уладить проблемы с детьми, с домом - бог с ней, с
работой, могу я, в конце концов, немного остановиться, я действительно очень
устала! Несколько недель отдыха в Москве пойдут мне на пользу. Жалею я
только об одном - что ты не можешь уехать из города. Я страстно люблю горы.
Ты написал про них одну из самых известных своих песен. Она стала теперь
гимном альпинистов. Но тебя связывает театр, ты играешь каждый вечер, а
значит - прощайте горы!
Эти мечты как-то отвлекли нас, и, когда пассажиров снова приглашают на
посадку, мы расстаемся взволнованные, но уже без слез. Особенно доволен
рыжий. Я иду к выходу, как вдруг меня останавливает громкоговоритель: у
самолета обледенели крылья, и нужно ждать, когда их разморозят компрессором.
Рейс задерживается на неопределенное время...
Уже стемнело, снова поднимается буря. Благодаря поклоннице-стюардессе
мы все втроем устроились в каком-то закутке и курим сигарету за сигаретой.
Рыжий то и дело бегает звонить и каждый раз возвращается в отчаянии: "Все
еще никак". И снова уходит. Мы как в бреду. Ты требуешь, чтобы я переехала
жить в Москву, чтобы я стала твоей женой, чтобы привезла с собой детей. Я
соглашаюсь, меня воодушевляет твоя решительность. Конечно, я могу все
бросить, приехать жить с детьми к твоей матери, конечно, я найду здесь
работу, конечно, мы будем счастливы все вместе, у нас обязательно все
получится, меня ничто не пугает - любовь сильнее всего остального.
Рыжий возвращается уже немного навеселе. Теперь ему хочется поговорить
о жене, о будущем ребенке - все это так чудесно, так замечательно! Мы
слушаем его, он действительно появился кстати. Мы только что неосторожно
забрались на самую вершину будущего, не подумав, как страшно падать с такой
высоты. На мне трое детей и мать, большой дом. Я много работаю и хорошо
зарабатываю, я люблю свою профессию - дело, которым занимаюсь с десяти лет,
- я, в конечном счете, неплохо живу. У тебя двое детей, бывшая жена, которой
ты помогаешь, девятиметровая комната в квартире у матери, ты получаешь 150
рублей в месяц, на которые, в лучшем случае, можно купить две пары хороших
ботинок. Ты работаешь как проклятый, ты обожаешь свою работу, ты не можешь
ездить за границу. Если соединить наши жизни в одну, получится просто не
жизнь.
Рыжий возвращается вне себя от радости: у него родилась дочь, все
прошло хорошо, можно выпить за здоровье матери. Мы чокаемся теплым
шампанским. Мы с тобой устали, измучились, мы - почти чужие, и, когда
наконец пассажиров снова приглашают на посадку, мы расстаемся даже с
каким-то облегчением. Буря пронеслась и в наших душах, разметав безумные
надежды, несбыточные мечты.
Как только я возвращаюсь к себе в Мэзон-Лаффит, звонит телефон. Это ты.
Ты провел эти несколько часов на почте и, ожидая, пока тебя соединят с
Парижем, написал стихотворение и читаешь его мне:
Мне каждый вечер зажигает свечи,
и образ твой окуривает дым.
И не хочу я знать, что время лечит,
что все проходит вместе с ним.
Теперь я не избавлюсь от покоя.
ведь все, что было на душе - на год вперед,
не ведая, она взяла с собою -
сначала в порт, а после - в самолет...
В душе моей - пустынная пустыня.
Так что стоите над пустой моей душой?
Обрывки песен там и паутина.
А остальное все она взяла с собой.
В моей душе все цели без дороги,
поройтесь в ней - и вы найдете лишь
две полуфразы, полудиалоги,
а остальное - Франция, Париж...
И пусть мне вечер зажигает свечи,
и образ твой окуривает дым...
Но не хочу я знать, что время лечит,
что все проходит вместе с ним.
Заказанные минуты разговора истекают, и ты только успеваешь прокричать
мне вместо "до свидания" - "Возвращайся скорей, без тебя я не знаю каких
глупостей натворю!"
Я немедленно начинаю искать повод для получения визы. Единственной
уважительной причиной мне кажется работа. Наконец мне удается уговорить
одного режиссера с "Мосфильма" пригласить меня на пробы. Но все это так
непросто, связь с Москвой капризна, мое предполагаемое участие должно
контролироваться Министерством культуры СССР, и на все нужно разрешение
министра.
Мы находим более простой выход. В рамках турпоездки за мой счет я
попрошу продлить мне визу для чтения и обсуждения сценария будущего фильма.
Эта небольшая уловка поможет мне раза два. Мне очень скоро станет ясно, что
достаточно купить туристическую путевку, заплатить за гостиницу, в которой я
не живу, и за еду, которую я не ем, чтобы иметь возможность приехать и
провести несколько дней с тобой. Уже к тому времени я понимаю, что к моим
постоянным разъездам относятся благосклонно, как, впрочем, и к нашей
совместной жизни, и что я пользуюсь преимуществом по сравнению с другими
благодаря вступлению в ФКП, нашей с тобой известности, а главное -
восхищению, которое ты вызываешь во всех слоях советского общества.
У одной моей подруги, француженки русского происхождения, не было таких
привилегий. Она влюбилась в грузинского художника и хотела выйти за него
замуж. Но, несмотря на то что она устроилась работать во французское
посольство, несмотря на многочисленные официальные просьбы, им очень долго
не удавалось получить разрешение на брак. И к тому времени, когда наконец
они получили это разрешение, она должна была уехать во Францию. И потом ей
стоило неимоверных усилий вновь получить визу, чтобы повидаться с мужем.
ОВИР, всемогущая организация, которая выдает визу и вид на жительство
иностранцам, живущим в Москве, располагается в здании, которое впоследствии
станет для меня по-домашнему знакомым. Здесь распоряжается
высокопоставленный чиновник, встречи с которым мне удается добиться в первый
же приезд.
На сегодняшний день ситуация проста. Я - интуристка, у меня виза на две
недели, и я могу ее продлить, если пожелаю, но жить я должна только в
гостинице. Если я хочу жить у друзей или у тебя, мне нужно иметь
приглашение, а на него - соответствующее разрешение, где должна быть
проставлена дата въезда и выезда. Но у меня такая работа, что я никогда не
могу заранее указать точную дату. Иногда я свободна всего три-четыре дня. И
я хочу приезжать несколько раз в году. Такие случаи нечасто встречаются, и я
иду объясняться в кабинет главного. Я рассказываю ему о своей жизни, о
детях, о матери, о моих чувствах к тебе - я даже вспотела от смущения. Этому
человеку я за час рассказала больше, чем моим самым близким друзьям за всю
жизнь. Результат был неожиданным. "Почему вы не переедете жить сюда?" -
спрашивает он с лукавым видом. Я снова пускаюсь в объяснения, я говорю о
работе, о своих обязанностях, и чем больше говорю, тем больше меня
охватывает чувство бессилия. Я ухожу, не получив ничего, кроме вежливых
доброжелательных слов и крайне двусмысленного "до свидания". И правда, мы
еще встретимся. Надо сказать, что я ни разу не получила категорического
отказа и никогда не была вынуждена отложить поездку больше, чем на несколько
дней. С годами наши отношения с шефом ОВИРа стали почти сердечными. За эти
годы я попадала во всевозможные категории: туристка, гость по приглашению,
временно проживающая, непроживающая супруга, супруга с незакрепленным местом
жительства, потом - с закрепленным. Единственный статус, от которого я
отказалась, - это "супруга с постоянной пропиской" - ведь в этом случае мне
самой пришлось бы ждать соизволения ОВИРа, чтобы поехать во Францию, на что
ни ты, ни я не могли согласиться.
Совместив приглашение на фестиваль, дубляж фильма по Чехову и
туристическую поездку, я получила вид на жительство на несколько недель.
Июньским утром я приезжаю в Москву с чемоданами, набитыми одеждой, бельем,
пластинками, книгами, самыми разными продуктами, даже италь
|
|
|
