 |
Хороводные, игровые и плясовые песни
|
|
|
|
Смотри также: Тексты хороводных и игровых песен
Хороводные песни - один из малоизученных пластов в удмуртской фольклористике. Все они когда-то были приурочены к народному календарю. Однако уже к XVIII веку произошло ослабление календарной приуроченности песенно-обрядового фольклора, изменение его основных функций. Многие песни, связанные с календарем и семейными обрядами, перешли в празднично-игровой фонд, приобрели чисто эстетическую, зрелищно-игровую функцию[25].
Большим событием в праздничной жизни удмуртской молодежи были весенне-летние гуляния, которые обычно проводились на специально предназначенных для этого местах: на горе или пригорке (шудон гурезь, шор муӵ); на меже между селениями (грань вис), эту межу никогда не распахивали; возле каких-либо отдельных приметных деревьев за деревней; на мосту, где обычно был дощатый настил; нередко же просто за околицей или посреди деревни. Весенние гуляния начинались, когда просыхала земля, но главным образом по окончании весеннего посева и продолжались до времени сенокоса или страды.
Под влиянием христианства точкой отсчета в календарном цикле становится христианская Пасха. Она вбирает в себя обряды встречи весны и первой борозды, приурочивая ритуально-игровые моменты непосредственно к этой дате[26].
В пятницу перед Пасхой (Бадӟым Акашка) молодые парни делали где-нибудь на возвышенном месте качели. Когда качели были готовы, ходили по тем домам, где были девушки. Те угощали их кумышкой. Почти семь недель после Пасхи молодые парни и девушки в каждый четверг и пятницу играли под качелями. Во время качания пели песни. Проводили под качелями целые ночи. [17].
У южных удмуртов на третий день праздника Акашка (Быдӟым нунал) вечером молодежь поочередно качалась, играла в "пятнашки", "горелки", водила хороводы, во время которых пела весенние песни[27]. Праздник завершался веселыми играми. Перед рассветом молодежь, распевая хороводные песни, шла с места проведения игр вокруг деревни. Обойдя ее, они разламывали качели, после чего, подойдя к изгороди, пели, ударяя по ней:
|
|
|
Ыжгон туге вал, / У меня шерстобитная струна,
Жын-жан гынэ шуэ вал; / Звонко-звонко била она;
Ми ке тугим, ӟеч тугом, / Если взобъем (шерстъ), хорошо собьем,
Котьмар ужез ӝог каром. /Какую угодно работу успешно выполним[26].
Популярная игровая песня «Айкай» в основе музыкального ритма имеет формулу, широко распространённую в древнейших обрядовых песнях южных удмуртов: календарных, свадебных, поминальных. Один из вариантов этой песни, бытующий у удмуртов Бавлинского района Татарии, сопровождался своеобразной игрой. Девушки становились двумя шеренгами, брались за руки, развернувшись в одну сторону, образуя полукруг. В центре полукружия в шеренге образуется небольшое пространство, куда поочерёдно становятся парни, сменяя один другого. В самом начале игры девушки пели традиционную строфу игровой песни ай-кай гур, называемой так благодаря рефрену-возгласу ай-кай:
Ай-кай но арлэн ортчемез, ай-кай, / Ай-кай, ещё один год прошёл, ай-кай,
Кускись путолэн но пӧсьтэмез, ай-кай. / Даже нарядный кушак износился, ай-кай.
Пӧсьтоно путо, мед ик но пӧсьтоз, / Положено износиться кушаку - пусть износится,
Ортчонтэм даур лусал ке, ай-кай. / Вот молодость бы как-то удержать, ай-кай.
Затем девушки пели для каждого вставшего в шеренгу парня какую-либо строфу из песни другого жанра - свадебной, гостевой, рекрутской, шуточной - на тот же напев первой строфы. Содержание строфы, спетой для парня, говорит о его недостатках или предвещает, что с ним произойдёт в этом году. Завершала игру та же строфа, которую пели в самом начале. Такая игра повторялась на горе каждый вечер, начиная с 4-го дня после Пасхи, вплоть до начала сенокоса.
|
|
|
Широко известная по всей Удмуртии песня «Вало но возь вылын», возникшая, как предполагается, на родине К. Герда в Вавожском районе, типологически близка календарной обрядовой песне катания на лошадях (ворттылон гур), звучавшей на празднике Куар сур (праздник листвы) 12 июля.
Одной из самых популярных весенне-летних игр-хороводов молодежи является игра "Ӟазег уя, ӵӧж уя" ("Плавают гуси, плавают утки"). В ней принимают участие все девушки и парни, пришедшие на праздничное гуляние, на специальную площадку в конце деревни. Они становятся парами в длинную шеренгу, а игрок, оставшийся без пары, идет в ее начало. Все игроки в шеренге берутся за руки попарно и, покачивая ими, поют:
Ӟазег уя, ӵӧж уя, / Плавают гуси, плавают утки,
Мур тыосыз яратэ, яратэ. / Глубокие озера им нравятся, нравятся.
(Ним) эшмы нылэз тэрга, / Наш (имярек) девушку выбирает,
Кинэ меда яратэ, яратэ? / Кого же он любит, любит?
Ведущий проходит под поднятыми сомкнутыми руками, берет за руку ту девушку, которую называют в песне, и вместе с ней идет в конец шеренги. Парень, оставшийся без пары, становится ведушим. Если оставшихся без пары игроков несколько, то в припевке время от времени упоминаются и имена девушек, которые должны выбрать себе парня[4].
Хороводные игры с выбором пары получили новый импульс в своем развитии в 20-30-е годы, когда на основе уже сушествовавших четырехстрочных припевок и некоторых популярных русских песен, переведенных на удмуртский язык, стали формироваться тексты нового типа, которые были жестко закреплены за определенными игровыми действиями. К сожалению, эта тенденция, не успев перерасти в процесс устойчивого развития, в 60—70-е годы пошла на спад на фоне резко ускорившегося разрушения традиционных форм культуры по стране в целом.
Одной из хороводных игр нового типа, культивируемых в настоящее время фольклорными ансамблями, можно считать игру "Эх, шаль кышет" ("Эх, шаль, белая шаль"), в которой ранее популярная лирическая песня была связана также с игрой типа "ручеек". В некоторых местах она "игралась" и круговыми хороводами. В любом случае игра-хоровод сопровождалась частушками — короткими песнями (такмак). В 20-е годы в эту игру молодежь играла на посиделках, а позднее в клубах. Игроки, став по двое в колонну, пели песню. Один непарный игрок, проходя под руками поющих, выбирал себе пару, и они шли в начало колонны, где кружились под пение припева: "Эх, шаль кышет..." ("Эх, кашемировая шаль...")[26].
|
|
|
Хороводная игра "Барин ветлэ кругетӥ" с выбором пары, позаимствованная у русских, известна и с другими персонажами ("заинька", "молодчик", "царь") и другими зачинами. Игра-хоровод "Лемлет сяська, чебер сяська", представляет из себя удмуртский вариант известной русской игры-хоровода "Розочка алая"[28]. Удмуртскую игру отличает мелодическое своеобразие и другие местные особенности.
Игра "Ми сезьымес (йыдымес) кизимы", известная у русских под названием "А мы просо сеяли", бытовала среди удмуртов еще в прошлом веке - в основном на русском языке. В 20—30-е годы было распространено несколько вариантов удмуртского текста этой игры, различающегося по регионам. В некоторых местах играли во время гуляний под качелями. Игра сейчас бытует в основном среди школьников, нередко встречается и в репертуаре фольклорных ансамблей. Тексты песен и мелодия близки к соответствующим русским играм. Участники игры образуют два стоящих друг против друга ряда и попеременно, при пении своей строфы, подходят к другой шеренге на 4—5 шагов и отходят назад, когда вторая шеренга начинает движение вперед.
Игра "Ми етӥнмес кизимы" по содержанию близка к русской игре "А мы сеяли, сеяли ленок", но эмоционально насыщенный, выразительный поэтический текст и мелодическое своеобразие позволяет говорить о ее удачной адаптации в удмуртском фольклоре. Игроки, чаще всего девушки, встав в круг, изображали жестами все, о чем поется в песне. Жесты, задаваемые одной-двумя запевалами, которым старались подражать их подруги, довольно точно имитировали реальный трудовой процесс.
|
|
|
Игра-хоровод "Марусямы чабейзэ кизе ни", является оригинальной вариацией широко распространенных в прошлом в Европе игр с мимической имитацией процессов обработки различных сельскохозяйственных культур. Похожие тексты ранее употреблялись в магических целях (влияние на урожай, вызывание дождя, отгон градовой тучи и т. д.).
В 20-30-е годы бытовало два основных варианта текста и несколько вариантов напева. В этот период молодежь иногда играла на посиделках. Позднее игра культивировалась в школе. Ныне она входит в репертуар многих фольклорных ансамблей. Игроки, чаще всего девушки и женщины, располагались кругом. В центре круга находилась Маруся и жестами показывала все, о чем поется в песне: сеяла, жала, вязала снопы и ставила их в суслоны, молотила, молола пшеницу, пекла хлеб. Иногда действия дублировались всеми остальными игроками, а в некоторых случаях — только игроками в хороводе. В этом случае Маруси в кругу не было. Игру-хоровод в основном водили в северных районах республики (Игринском, Глазовском, Шарканском, Дебесском, Красногорском).
Удмуртский вариант игры "У дяди Трифона", известной на Русском Севере под тем же названием и с тем же текстом в 20-30-е годы он бытовал на удмуртском языке среди молодежи 15—20 лет. Играли в клубе, иногда на улице, во время гуляний. Игроки становятся в круг, а одного "выталкивают" в середину. Это Трифон агай (дядюшка Трифон). Затем игроки поют. После слов "разом делают вот так" стоящий в середине круга игрок делает какое-то движение: резко поворачивается, наклоняется, отпрыгивает назад, скачет на одной ноге, вытягивает руки вперед, приседает и т.д. Остальные игроки должны повторить это движение. Кто не сможет этого сделать, или сделает с большим опозданием, тот встает в круг. А Трифон агай — на его место[26].
Хороводные песни нередко сопровождаются пляской. Такова «Беда лэсьтӥ». Характерна ритмическая особенность: пульсация во второй половине напева учащается вдвое, приспосабливаясь к смене танцевального движения (первая половина строфы сопровождает движение шагом по кругу, а вторая половина - кружение парами). Подобный хороводный танец типичен для южных удмуртов.[4].
В многообразии хороводных движений выделяется несколько типов. Один из самых распространенных — "шествия"[25], которые в свою очередь подразделяются на "зимние" и "летние". Летние шествия проходили и на улице, и внутри здания (в клубе, избе, на посиделках). Это хороводы типа "Марусямы чабейзэ кизе ни", "Учке али бакчаям", "Барин ветлэ кругетӥ", "Эх, шаль кышет", "Ми етӥнмес кизимы" и т. д. Их водили кругом, шеренгой, "ручейком".
|
|
|
Более всего к типу "летних шествий" подходит гуляние молодежи по улицам деревни колонной по несколько человск или пар. Прогулка-шествие сопровождалась исполнением специальных песен, которые в удмуртском фольклоре выделяготся в отдельную тематическую группу урам юмшан гур ("улошный" напев / напев гуляния). Первые же звуки этих песен служили своеобразным сигналом начала молодежных гуляний. Под пение песен "Кырӟан дунэн басьтымтэ" ("Песни не за деньги куплены"), "Кытын мынам сьӧд кышетэ" ("Где мой черный платок") и т. д., девушки и парни шли к месту игрища или ходили по деревне с одного конца улицы до другого. "Зимние песни-шествия" в Удмуртии называют "вечорошными", "зимними", "святочными". Широко распространены песни "От пенечка до пенечка", "На заре-зоре", "Жала дева","Там за речкой" и т. д. Звучали они в избе на посиделках.[26].
Содержание плясовых песен отражает молодой задор, желание повеселиться всем вместе: «Ялыке, ялыке, ойдолэ, ойдолэ!» Шутка, лёгкое подтрунивание друг над другом слышатся в популярной песне «Самовардэ пукты алы». Остроумно применяется приём вариационного перечисления в песне «Корка берад кеносэд». Своеобразны старинные песни, построенные на вопросах - ответах, образующих кумулятивные цепочки, как в песнях «Э, ӟазеге», «Ой, агае, агае», «Куинь куз кутэ вал»:
- Куинь куз кутэ вал. / - Три пары лаптей было.
- Кытын бен, бен куинь кузэд? / - Где же, где же три пары?
- Кенсы понэм вал. / - В амбар положил.
- Кытын бен, бен кеносэд? / - Где же, где же амбар?
- Нумыр сием вал. / - Червяк съел.
- Кытын бен, бен нумыред? / - Где же, где же червяк?
- Ӟазег сием вал. / - Гусь съел.
- Кытын бен, бен ӟазегед? / - Где же, где же гусь?[4].
Среди песен, исполнявшихся в хороводе (круг мадь) или во время уличных гуляний (ульча мадь/ ульча гур/ юмшан гур), встречались и песни-абракадабры, состоящие из невообразимой смеси удмуртских и русских слов. В качестве примера можно привести песню, бытовавшую у бесермян:
Я ше, ше шем, гуля шем,
Я ше, ше шем, гуля шем,
Я ше ля гуляшем.
Кари очи, пари очи,
Яке око золот,
Яке око золот.
Кабр-кабр, кабр-лаброшки.
Сари-город, мари-город,
Четыре копейки.[29].
Тексты, построенные по типу абракадабры, имеют, по-видимому, и глубокую обрядовую основу, например, как один из характерных способов речеговорения у ряженых. Подобные импровизационные тексты могли исполнять и туно (жрецы, прорицатели). В текстах такого рода наряду с осмысленными фрагментами (фразами, отдельными выражениями и словами, обычно извлеченными из традиционных песен или молитв) присутствуют "замутненные", искаженные куски, которые должны "затемнять" текст, делать его непонятным для непосвященных. Взаимопроникновение "нормального" и искаженного текстов стало возможным, видимо, не только из-за утраты к концу XIX в. "сакральности" исковерканного, глоссалического речеговорения, но и вследствие отмечаемой многими этнографами импровизационной основы древнейшего песенного пласта удмуртов[30], совпадающего и развивающегося на основе плясовой ритмики[26].
Близки к такого рода текстам и некоторые варианты заимствованных (преимущественно русских) хороводных игровых песен. Яркий пример — круговая игра "Пошел рубль", варианты которой в разных деревнях сушественно различались. В одном водящий стоял в кругу и под припевку поочередно прикасался к ладоням игроков, стоявших с вытянутыми вперед руками:
Пошел рубль, пошел два,
Пошли рубли по рукам.
Он ходит, гуляет,
Я не знаю, где искатъ.
В другом варианте игроки, стоявшие в кругу, передавали друг другу монетку, следуя ритму припевки: поочередно то складывали (все одновременно) руки перед грудью ладонью на ладонь (правая ладонь на левую), то, сжав руки в кулак, разводили их в стороны, как бы соединяя их с руками соседей. Затем разжимали кулаки, совмещая свои ладони с ладонями соседей, причем правая ладонь опять должна была оказаться поверх левой. Водящий угадывал, у кого в данный момент находится монетка ("рупь"):
Ходит рупь, ходит два,
Ходит рублик по рукам.
Он ходит, гуляет,
Я не знаю, где искать.
Еще одной разновидностью игровых песен, порой переходивших границы приличия, были насмешливые припевки, которые молодежь распевала во время посиделок (пукон корка), подшучивая друг над другом. Похожие припевки могли петь и во время свадьбы. Например, во время свадебной вечеринки в доме невесты ныл вина юон ("пропивание девушки") девушки высмеивали своих парней. Такие же насмешливые припевки исполнялись во время пляски в обряде бусы сюан ("свадьба поля")[26].
Сиротские песни
Обобщенный образ лирического героя-сироты сиротских песен предстает страдающим от тоски и одиночества. Его страданиям предшествовала утрата - потеря родителей. Их смерть - переломный момент в жизни героя. Вместе с тем, он начинает понимать невосполнимость своей утраты, по-другому смотрит на мир, осознает свое положение в нем. Он видит две причины своих страданий: смерть родителей и отчужденность людей. Возникает противоречие между жизненно необходимым требованием (в данном случае - сострадание) и реальностью. Сирота ждет от людей жалости, помощи, однако часто встречается с жестокостью и непониманием. Это приводит к драматическому конфликту во внутреннем состоянии лирического героя.
В некоторых текстах чувствуется желание героем смерти. Мысль о смерти очень часто мелькает в сознании сироты. Порой ему кажется, что в том мире намного легче. У героя одновременно присутствуют страх и любопытство перед смертью. Возникает иллюзия благости потустороннего мира. Тазьы гинэ улытозь, / Чем так жить,
Монэ бордад басьты вал / Лучше бы ты забрала меня.
Урод кылъёс кылытозь, / Чем слышать обидные слова,
Шайгуын, дыр, ӟечгес луысал. / В могиле было бы легче.
Но он сомневается, боится, так как страх присущ каждому человеку. Герой весь в сомнениях, терзаниях. Он разочарован в жизни, у него не осталось никаких жизненных ценностей, надежд на будущее. Перед ним два выхода - смерть или вечные страдания. Он выбирает второе.
На языке природы смерть означает уничтожение. И поэтому сирота сомневается: он боится смерти, неизвестности. Воля к жизни - сокровеннейшая сущность человека. Она сама по себе бессознательна, слепа. Поэтому очень часто сирота оказывается в таких местах, как «бусы» (поле), «вож арама» (роща), «гурезь» (гора), «шур» (река), «нюлэс» (лес). Эти места являются символами уединения, успокоения. Это обусловлено тем, что герой одинок, а попытка сближения с людьми, народом ни к чему не привела, она еще больше отгородила его от них. Восприятие жизни сиротой всегда драматично, так как, в первую очередь, возникают противоречия между обществом и личностью, между окружающей общественной и природной средой.
Раскрытию внутреннего мира героя способствует широкое использование глагольных форм с весьма различными значениями: - глаголов, выражающих пребывание субъекта в определенном эмоциональном состоянии:
Марлы милям кӧтмы ӝожке? / Почему у нас душа болит?
Мумымы бубымы ӧвӧлысь / От того, что нет родителей.
Кин-о уй лушкем бӧрдэ? / Кто по ночам тихо плачет?
Огназэ кылем сирота. / Одинокий сирота.
- глаголов, выражающих приведение героя в то или иное эмоциональное состояние:
Суто гольык пыдъёсме / Жгут босые мои ноги
Та ӟырдам сюресъёс. / Эти раскаленные дороги.
- глаголов, обозначающих утрату физического качества:
Чидантэм секыт ужез / Выполняя тяжелую работу,
Мурт калыклы ужакум, / На чужих людей,
Быриз чебер мугоры, / Утратило красоту мое тело,
Ой, куасьмыса. / Ой, оно высохло.
В сиротских песнях наиболее часто встречаются символы, соотносящиеся с образом родителей. Это «шунды» (солнце) из небесных светил, «узы-боры» (клубника) из растительного мира, «зарни» (золото) и «азвесь» (серебро) из царства ископаемых и «кикы» (кукушка) из животного мира.
Образ родителей всегда связан с достатком, с семьёй, со счастливой жизнью. У сироты их нет, и потому всегда и везде ему свойственно ощущение дискомфорта: Чык- чык шуоз ӵуж уӵыпи Чык-чык пропоет птенчик соловья, Пуксен ньӧрыз векчиысь. Что сидит на тоненькой веточке. Ой-ой, шуоз куанер нылпи Ой-ой, скажет несчастный ребенок, Улон интыез ӟоскытысъ. Что живет он в тесноте. Чык- чык шуоз ӵуж уӵыпи Чык-чык пропоет птенчик соловья, Пуксен ньӧрыз векчиысъ. Что сидит на тоненькой веточке. Ой-ой, шуоз куанер нылпи Ой-ой, скажет несчастный ребенок, Улон интыез ӟоскытысъ. Что живет он в тесноте.
Символами одиночества и тоски являются «ӵуж сяська» (жёлтый цветок), «тюрагай» (жаворонок), «уӵы» (соловей), «тӧдьы кызьпу» (белая берёза), «кикы» (кукушка), «лулпу» (ольха). Тоска является настойчивым требованием, мучительной, активной пустотой, про которую подчас можно просто забыть, но которую никогда нельзя преодолеть силой воли. Герой не может избавиться от тоски, от чувства одиночества[31].
См. также
Песенный фольклор удмуртов Пермского края
Музыкальные инструменты
Музыкальные инструменты
Музыкальные инструменты
Традиционные удмуртские музыкальные инструменты – самое выразительное и самобытное явление в национальном искусстве. Они имели широкое распространение в исторически обозримом прошлом и сохранили общие черты с инструментами финно-угорских народов Поволжья и Приуралья.
Удмурты использовали в своей практике более 20 инструментов. Им приписывались магические свойства, способность воздействовать на стихийные силы природы, зверей, людей, взывать к Всевышнему[32].
Первые музыкальные инструменты удмуртов имели не собственно музыкальную, а сугубо сигнальную, магическую функции. Это охотничьи пищики-манки, свистки, вращающиеся деревянные трещотки, широко употреблявшиеся в обряде ряжения и изгнания шайтанов, чертей и всякой нечисти. Со временем эти простейшие инструменты приобрели и эстетическую функцию: умельцы выводили на них несложные мелодии.
Свои инструменты удмурты изготовляли из различных подручных материалов: из полых костей птиц и животных, гусиных перьев, полых стеблей растений, обожженной глины, древесины, рога, бересты[33].
По способу звукоизвлечения можно выделить следующие группы музыкальных инструментов удмуртов: духовые (пеллян, узьыгумы, шулан, сяла чипсон, чипчирган, быз, тутэктон); струнные (крезь, быдзым крезь, домбро крезь, балай, бандурка, куско крезь, гудок); ударные (барабан, бубен, тангыра).
Духовые инструменты
Чипсон
Древнейшие духовые инструменты удмуртов родились как результат производственно-бытовой необходимости. Например, такие инструменты охотничьего хозяйства, как флейта — манок (чипсон), узьгумы, чипчирган, пастушья дудка — тутэктон стабильно существовали в быту, пока сохранялись соответствующие формы трудовой деятельности, и тем самым помогали человеку в жизни.
Особенности конструкций древних духовых инструментов были обусловлены их функциональной принадлежностью — к трудовому процессу или ритуалу[34].
Развитие удмуртских духовых инструментов шло, видимо, по пути освоения различных материалов, применяемых при их изготовлении (что давало разнообразную окраску звуку), – это полые стебли травянистых растений, кости птиц, хищных животных, гусиные перья, кора веток ивы, липы, черемухи, обожженная глина. Со временем совершенствовалась и конструкция: появлялись свистковые вырезы, отверстия, продольные прорези-щели, мундштуки. Функции духовых инструментов были разными. Популярностью пользовался духовой инструмент небольших размеров (50–70 мм в длину) из веток липы – чипсон – свистулька, свирель, манок. Глагольная форма чипсыны (разливаться трелью, кричать – о птицах) уточняет назначение инструмента и несколько раскрывает характер его звучания. Использовался инструмент как сигнальный во, время охоты. Звук свистящего, высокого тембра, близкий голосу рябчика[32]. Изготавливались чипсоны из разного материала. Так Г. Е. Верещагин называет гусиные перья, травные дудки, корки, снятые с виц ивы, черемухи и липы [35]. Но чаще всего из коры, вырезая на ней зарубку и вставляя деревянную пробку с щелью для прохождения воздуха при вдувании. Некоторые его разновидности имели свои названия: курчипсон (дудочка из ржаной соломы), чипсон гумы (свисток из дудника)[36].
Узьыгумы (удм. гумы – стебель растения) – продольная флейта из дудника со свистковым вырезом, но без игровых отверстий. Длина – около 500 мм. При игре инструмент держат вертикально, поднося губы к косому срезу и регулируя высоту звука губным аппаратом и перекрытием пальцами правой руки нижнего выходного отверстия. Характер звука флейтовый, светлый, со свистящим, шипящим эффектом[32]. Звучит инструмент глухо, когда извлекаются низкие звуки, и резко — в высоком регистре. Характер звука зависит от силы воздушной струи, владения губным аппаратом.
Пеллян гумы - закрытая в устье трубка из дудника (трубчатое растение) с расщепленным стеблем. Тембр звука пеллян гум приглушенный и мягкий. Значение слова пеллян — дуновение, дутье, раздувание, и, кроме того, пелляны — лечить нашептыванием, наговором. Следовательно, можно предположить, что пеллян гумы использовался как обрядовый инструмент в знахарской практике[36].
Тутэктон – — пастушья дудка, сигнальный инструмент, который использовался для сбора скота и для управления им. Инструмент изготовляли из рога коровы (быка). Предварительно рог вымачивался и вываривался, затем острым ножом снимался с него весь нарост до основания. На кончике рога просверливалось отверстие, в которое вставлялся мундштук, изготовляемый из шпульки. Один конец шпульки спиливался, на другой ее конец по краям наставлялись две спички, и через них протягивалась береста (позднее — тонкая резинка), которая закреплялась с двух сторон на стволе мундштука. Тутэктон не имел игровых отверстий[34].
Чипчирган (удм. чипчирган, близкое чипсыны, – свистеть, разливаться трелью) – древний удмуртский духовой музыкальный инструмент кустарного производства. Состоит из полой трубки – стебля растения какалия копьевидная – длиной от 1000 до 2000 мм, заканчивающейся коническим раструбом из бересты. Мундштук и игровые отверстия отсутствуют. Звук извлекается не вдуванием, а втягиванием воздуха в инструмент при большом напряжении губного аппарата. Характер звучания светлый, несколько свистящий. Инструментальные наигрыши исполняются в традициях охотничьих сигналов и содержат элементы подражания голосам птиц[32]. На чипчиргане можно было использовать лишь опорные звуки песенной мелодии, перемежая их трелями, мелизматикой, можно было извлекать очень высокие звуки. Характер воспроизводимой на чипчиргане музыки близок птичьей трели. Чип-чип — звукоподражание крику птенцов (чипы — по-удмуртски цыпленок). Вероятно, инструмент принадлежал к обрядовым и выполнял функции оберега от мифических, злых сил, именно так определяется его роль в легенде, где Пери похитил чипчирган и отнял у народа его Голос. Подобный инструмент — редкое явление среди инструментария народов мира. Он есть у коми, которые называют его юсь полян, что, значит лебединая дудка. Существует версия, что и юсь полян и чипчирган связаны с культом этой священной птицы. Помимо этого инструмент близкой конструкции существовал у удэге. Общепризнано, что народы Сибири: алтайцы, хакасы, тувинцы — сохраняют более древнюю конструкцию инструментов, и наличие у удэге инструмента, близкого удмуртскому, еще раз подтверждает древние корни чипчиргана[36].
Шулан
Окарина
Несколько разновидностей имел шулан. Название обобщенное: свист, посвистывание. Глагольная форма шуланы – свистеть, шуласа кырӟаны – насвистывать песню, кылӥське шулам – слышится свист. Представлял собой глиняную свистульку, имевшую форму утки, голубя, собаки, курочки, петуха, гусиного яйца размером примерно 100 — 120 мм.
Шулан имел до шести игровых отверстий. Изготовлялся из глины, которую добывали рядом с деревней. Лепили, как правило, сами исполнители, а также мастера, занимающиеся гончарным промыслом. Покупали на базаре и ярмарках. Инструмент иногда был украшен и покрывался лаком.
В древности это был ритуальный инструмент, использовавшийся в обрядах. Исполнителя его называли «шуланэн шудӥсь», наигрыши — «шуланъёс». Исполнялись различные мелодии, извлекали звуки, подражавшие пению птиц. Подобные свистульки из глины известны многим народам России. Они могли иметь форму зверей, рыб, птиц. Использование шулана в обряде «шайтан уллян» указывает на его древнее языческое происхождение.
Шулан использовался женщинами для связи с другими семьями: во время и после войны было мало мужчин, и предупредить об опасности можно было, посвистев в шулан. Также использовали при работе в лесах, пересвистываясь друг с другом или чтобы не потерять детей во время работы. Играли в ансамбле с чипчирганом, узьыгумы, крезем, балалайкой и гармошкой; использовался также в закличках. На Троицу, Иванов день устраивали гулянье. Под пение «утушки» (шулана) водили хороводы, парни выбирали себе невест, тогда же устраивали свадьбы, а женихов и невест величали селезнем и утушкой.
Шулангумы имел длину 200—250 мм, свистковое отверстие и два игровых. Инструмент функционировал как пастуший: в летне-осенний период исполняли пастушьи наигрыши, управляя движением стада.
Шулангумы изготовляли ранней весной из веток молодой липы, когда деревья наполнялись соком. Отрезалась веточка, из нее делали трубочку, с одной стороны срез был вертикальным, а с другой — делали косой надрез 15—20 мм, затем, постукивая по сердцевине, доставали ее и разрезали на две части. На месте вдувания воздуха из одной части сердцевины изготавливали пробку с желобом, вставляющимся в верхний конец свистка, из другой части в нижний конец вставляли цилиндрический поршень. Игровые отверстия изготовлялись следующим образом. Длина трубочки делилась на три части, и прорезали два игровых отверстия. Количество тонов зависело от движения поршня. При вдувании воздуха и движении поршня длина воздушного столба изменялась, а перекрытие игровых отверстий позволяло исполнять различные мелодии. На инструменте, как правило, исполняли инструментальные наигрыши, в большей степени импровизационного характера, а также песни. В настоящее время этот инструмент встречается очень редко.
Медвежий зуб был найден в археологическом слое, датированном началом нашей эры, при раскопках городища Чеганда I Пьяноборской (Чегандинской) археологической культуры в Каракулинском районе. Этому самому древнему музыкальному инструменту две тысячи лет. Медвежий зуб функционировал как охотничий инструмент, а также, по всей вероятности, входил в число ритуальных инструментов. В поверьях удмуртов отношение к медведю носит особый характер, и можно предположить, что изготовление и использование этого инструмента связано с культом медведя. Изготовлен он из медвежьего коренного зуба. Его ствол, срезанный сверху, имеет два канала и два боковых отверстия, что позволяло извлекать звуки разной высоты. [34].
К духовым инструментам относится и волынка. Удмуртская волынка делается из телячьей кожи. Ее шьют как мешок: к нижнему концу прикрепляют в виде рупора деревянный рог и раструб, в середину вставляется дудочка с ладами, а в верхний конец – трубочка, в которую дует исполнитель. Этот инструмент был распространен преимущественно в северных районах Удмуртии[32].
Струнные инструменты
Удмуртский кубыз
Струнные инструменты были известны удмуртам тоже, вероятно, с древних времен[32].
Финский ученый А. Вяйсанен писал: «У удмуртов материалом для струн служил конский волос, что должно послужить доказательством о длительном применении инструментов..., что удмуртское слово «си» обозначает «струну» инструмента и одновременно конский «волос» [37].
Крезь (удм. пение, напев; крезьгур – мелодия) – струнный щипковый инструмент[32]. Первое описание этого инструмента было сделано в XVIII веке Миллером [38]. Имеет корпус из еловых досок в виде полукруга длиной у основания до 830 мм, с небольшими выступами на концах и выемкой в середине. От 14 до 24-32-38 жильных струн натянуты между фигурным деревянным струнодержателем и колками. Есть внутренние резонирующие струны, натянутые внутри корпуса для улучшения качества звучания (резонирующие струны встречаются не во всех инструментах)[32].
Доски для крезя «закаливались»: вымачивались в горячей воде несколько раз и сушились до трех лет; затем отшлифовывались. Гнутые, они крепились под углом к деке с помощью клея или деревянных штифтов. Цвет, как правило, был темно-коричневый, но иногда натурального цвета древесины — желто-коричневый. Покрывали конопляным маслом, которое предварительно кипятили. Цвет получался желтый, и в дерево не проникала влага. Темный цвет инструмент приобретал, как правило, в результате хранения и использования в родовом святилище куале при открытом огне или при хранении на чердаке дома. Струны изготовлялись они из сухожилия, овечьих, бараньих и коровьих кишок, а также из конского волоса; позднее применялись струны из лески и металла. Согласно легенде, крезь изготовлялся из ели, в которую ударила молния; заготовки для инструмента выдерживали в течение трех лет, «чтобы звучало звонче». На изготовление отдельных деталей использовали ель, сосну, березу, осину, пихту (болотную). Существует легенда, почему инструмент нужно делать из сосны или ели, пораженной молнией: Великий Инмар (Верховный вождь) таким образом указывал людям дерево, из которого следует изготовить быдӟым крезь. Согласно другой легенде, Великий Инмар, прогневавшись на людей, спрятал инструмент в глухом лесу, в дупле старой липы. Особенность быдӟым крезя заключается в том, что внутри корпуса он имеет резонаторные струны. Резонируя при игре, они усиливают и продлевают звучание, а как следствие — эффект воздействия на слушателей, участников ритуального действия, в настоящее время — концерта. Число резонирующих струн колебалось от одной до двенадцати[34].
Удмуртские гусли – крезь – имеют две разновидности: простые гусли (крезь) и великие гусли (быдӟым крезь). Характер звучания светлый, чистый. При игре инструмент держат на коленях полукружием к себе, правой рукой играют мелодию, левой – басы. Крезь существовал в Удмуртии как бытовой и культовый инструмент. Как бытовой звучал на свадьбах, во время календарных праздников (после «официальной» части, когда водили хороводы), затем повседневно. Как культовый инструмент быдӟым крезь звучал во время общественных молений, ритуальных танцев, молебных напевов – например, "мелодии небесной росы" (инву утчан гур). Гусляр (крезьчи) участвовал в выборе хранителей Великого святилища, жрецов и других служителей языческого культа. Древняя история крезя изучена недостаточно, археологических находок не существует, в то же время инструменты этого типа характерны для многих финно-угорских народов, воспеты в песнях, эпосе, традиции их использования в религиозной обрядности восходят к периоду древнеуральской языковой общности [32].
Кубыз – трехструнный смычковый музыкальный инструмент. В функциональном отношении инструмент еще только начинают активно изучать. Известно, что он широко применялся в свадебном обряде, сопровождая застольные песни, пляски. Деки кубыза изготовляли из ели, березы, боковины из коры вяза. Клей варили из копыт животных. Играли сидя, держа его на коленях или стоя, при этом инструмент подвешивали за бечевку, которая продевалась через пятку. Кубыз имел три струны, настроенные в квинту. Мелодия исполнялась на одной крайней струне, и при необходимости захватывалась соседняя струна (бурдон).
Головка грифа кубыза по своей конструкции напоминает ладью. На внутренней стороне головки имеется небольшой выступ в виде клюва утки, на основании чего можно предположить, что изначально инструмент был жреческим и связан с культом птицы.
Положение скрипача-кубызчи было довольно высокое. Исполнительская традиция была мужской. Обучение игре на кубызе происходило «вприглядку»: ученик слушал игру мастера на свадьбах, посиделках, запоминал мелодии, следил за движениями, а затем самостоятельно пытался повторить их. Каждая деталь инструмента имела свое название: смычок (коксан) изготовлялся из конского волоса, струны — векчи (тонкая) или туж векчи (очень тонкая), шор, гайтан (средняя), зӧк, бозо (большая). Завиток и колковая коробка кубыз йыр (головка кубыза), подставка под струны — атас пыкы (петушиный гребень), гриф — айшет (фартук, передник). Смычок натирали канифолью, строй квинтовый.
Пукыч. Музыкальный лук, изготовлялся из веток имеющих два—три ответвления, между ними натягивается тетива из конского волоса. Другой такой же лук с одной тетивой использовался в качестве смычка. Волос предварительно натирали смолой. Пукыч является наиболее древним музыкальным инструментом[34].
Пыж-крезь
Пыж-крезь. Инструмент реконструи
|
|
|
